Текст книги "Современная комедия"

IV
Fons ет Origo[19]19
  Первоисточник (лат.).


[Закрыть]

Через несколько дней Майкл получил два письма. На одном была австралийская марка, оно гласило:

«Дорогой сэр!

Надеюсь, что вы и супруга ваша здоровы. Я подумал, что вам, может, интересно узнать о нас. Так вот, прожили мы тут полтора года, а похвастаться нечем. Много лишнего болтают об Австралии. Климат бы ничего, когда не слишком сухо или не очень уж мокро; жене моей он очень по нраву, но вот когда говорят, что здесь легко нажить состояние, только и остается ответить, что все это басни. Люди здесь чудные – будто мы им и не нужны, и они нам будто ни к чему. Относятся к нам так, точно мы дерзость какую сделали, что приехали в их распрекрасную страну. Народу здесь маловато, но им, наверное, кажется, что хватит. Я частенько жалею, что уехал. Жена говорит, что здесь нам лучше, а я не знаю. А про эмиграцию много привирают, это-то верно.

Я не забыл, сэр, как вы были добры к нам. Жена шлет привет вам и супруге.

Уважающий вас Антони Бикет».

Зажав письмо в руке, Майкл снова видел перед собой Бикета – худое лицо, огромные глаза, большие уши, щуплая фигура на лондонской улице под связкой цветных шаров. Пичуга несчастная, никак не найдет себе места под солнцем! И сколько таких – тысячи и тысячи! Что ж, не для таких, как эти двое, он проповедует эмиграцию, а для тех, кто еще не сложился, сумеет приспособиться. Их и встретят по-иному! Он распечатал другое письмо.

«Ролл Мэнор бл. Хентингтона

Уважаемый сэр!

Чувство разочарования, которое я испытывал со дня выхода моей книги, в значительной мере ослабело благодаря тому, что вы любезно упомянули о ней в парламенте и взяли на себя защиту выдвигаемых мною тезисов. Я старик и в Лондон теперь не заглядываю, но встреча с вами доставила бы мне удовольствие. Быть может, вы бываете в моих краях? Я буду счастлив, если вы согласитесь у меня позавтракать или приедете вечером и здесь переночуете.

Искренне вам преданный Дж. Фоггарт».

Майкл показал письмо Флер.

– Если ты туда поедешь, дорогой мой, будешь смертельно скучать.

– Нужно съездить, – сказал Майкл. – Fons et origo.

Он написал, что приедет на следующий день к завтраку.

На станции его ждал человек в зеленой ливрее и лошадь, запряженная в доселе не виданный им экипаж. Человек в зеленой ливрее, рядом с которым уселся Майкл, сообщил ему:

– Сэр Джемс думал, сэр, что вам захочется полюбоваться окрестностями, вот и прислал двуколку.

Был тихий пасмурный день – один из таких, что бывают поздней осенью, когда последние уцелевшие на деревьях листья ждут, чтобы их подхватил ветер. На дорогах стояли лужи, и пахло дождем; стаями взлетали грачи, словно удивленные звуком лошадиных копыт; и земля на вспаханных полях отливала красноватым блеском глины. Равнину несколько оживляли тополя и бурые, крытые черепицей крыши коттеджей.

– Вот усадьба, сэр, – сказал человек в ливрее, указывая кнутом.

Между фруктовым садом и группой вязов, где, очевидно, гнездились грачи, Майкл увидел длинный низкий дом из старого выветренного кирпича, увитый ползучими растениями. Вдали виднелись сараи, навесы и стена огорода. Двуколка свернула в липовую аллею и неожиданно остановилась перед домом. Майкл дернул ручку старого железного звонка. На унылый звон вышел унылый человек, который сморщил лицо и сказал:

– Мистер Монт? Сэр Джемс вас ожидает. Пожалуйте сюда.

Пройдя через низкий старинный холл, где приятно пахло дымом, Майкл остановился перед дверью, которую сморщенный человек закрыл перед самым его носом.

Сэр Джемс Фоггарт! Должно быть, это старый помещик: в крагах, аккуратный, энергичный, с седыми бакенбардами и обветренным лицом – или один из не вымерших еще грузных и коренастых Джонов Булей с короткой шеей, плоской макушкой, прикрытой плоским белым цилиндром.

Сморщенный человек снова открыл дверь и сказал:

– Сэр Джемс просит вас, сэр.

Перед камином в большой комнате, где было много книг, сидел величественный старик с седой бородой и белыми кудрями, престарелый британский лев, в бархатном, побелевшем на швах пиджаке.

Он сделал попытку встать.

– Пожалуйста, не вставайте, сэр, – сказал Майкл.

– Да, вы уж меня простите. Хорошо доехали?

– Очень.

– Садитесь. Меня растрогала ваша речь. Первая, кажется?

Майкл поклонился.

– Но, надеюсь, не последняя.

Голос у него был низкий и звучный; зорко смотрели глаза из-под густых нависших бровей. Густые седые волосы вились и спускались на воротник пиджака. Первобытный человек, достигший высшей ступени развития. На Майкла он произвел глубокое впечатление.

– Я ждал этой чести, сэр, с тех пор, как мы издали вашу книгу, – сказал Майкл.

– Я отшельник, нигде теперь не бываю. По правде сказать – не хочу, многое мне теперь не по вкусу. Я пишу, курю трубку. Позвоните, мы позавтракаем. Кто этот сэр Александр Мак-Гаун? Что он, напрашивается на пощечину?

– Уже получил, сэр, – сказал Майкл.

Сэр Джемс Фоггарт откинулся на спинку кресла и захохотал. Смех у него был протяжный, низкий, глухой, словно смех на тромбоне.

– Здорово! А как приняли вашу речь? Когда-то я многих знал в палате, отцов, дедов теперешних.

– Как объяснить, сэр, что вы, никогда не выходя из дому, так хорошо знаете нужды Англии? – вкрадчиво спросил Майкл.

Сэр Джемс Фоггарт указал своей крупной худой рукой на стол, заваленный журналами и книгами, и сказал:

– Читаю, все читаю, зрение мне еще не изменило. Я немало повидал на своем веку.

Он умолк, словно созерцая картины прошлого.

– Вы продолжаете свою работу?

– М-да! Людям будет что почитать, когда я умру. Мне, знаете ли, восемьдесят четыре.

– Странно, что к вам не заглянули репортеры, – сказал Майкл.

– Как же, заглянули. Были здесь вчера. Трое, с разными поездами, очень вежливые молодые люди. Но я понял, что им не раскусить старика.

В эту минуту дверь раскрылась и вошел сморщенный человек; за ним следовала горничная и три кошки. Сморщенный человек и горничная поставили один поднос на колени сэру Джемсу, а другой – на маленький столик перед Майклом. На каждом подносе была куропатка с картофелем, шпинат и хлебный соус. Сморщенный человек наполнил стакан сэра Джемса ячменной водой, а стакан Майкла – бордо, и удалился. Три кошки, громко мурлыча, стали тереться о брюки сэра Джемса.

– Надеюсь, вы ничего не имеете против кошек? Сегодня нет рыбки, киски!

Майкл проголодался и съел всю куропатку. Сэр Джемс почти все отдал кошкам. Потом подали компот, сыр, кофе и сигары, затем все убрали, кроме кошек, которые, насытившись, улеглись треугольником перед камином.

Сквозь дым двух сигар Майкл смотрел на старика, и хотелось почерпнуть из этого источника мудрости, но брало сомнение: выдержит ли, очень уж он стар! Ну что ж! Попробовать можно.

– Вы знаете Блайта, сэр, редактора «Аванпоста»? Он пылкий ваш сторонник, а я лишь рупор.

– Знаю его еженедельник, один из лучших. Но слишком умничает.

– Вы разрешите мне воспользоваться случаем и задать вам несколько вопросов? – сказал Майкл.

Сэр Джемс посмотрел на огонек своей сигары.

– Валяйте!

– Скажите, сэр, может ли Англия действительно обособиться от Европы?

– А может ли она заключить союз с Европой? Альянсы, базирующиеся на обещании помощи – обещании, которое выполнено не будет, – хуже чем бесполезны.

– Но представьте себе, что вновь подвергнется вторжению Бельгия или Голландия!

– Вот разве что так. Но самое главное, мой юный друг, это чтобы в Европе знали, что сделает и чего не сделает Англия в том или ином случае. А этого они никогда не знают. «Коварный Альбион!» Хе-хе! Мы всегда скрываем свои планы до последней минуты. Большая ошибка. Получается, будто мы держим нос по ветру, что, собственно, недалеко от истины при нашей демократии.

– Как интересно, сэр, – солгал Майкл. – А что вы скажете о пшенице? Как стабилизировать цену, чтобы таким путем поощрять развитие земледелия?

– А, это мой конек! Нам нужен хлебный заем, мистер Монт, и государственный контроль. Правительство должно ежегодно скупать заранее необходимое нам количество хлеба и делать запасы, затем по другой цене закупать хлеб у здешних фермеров: так, чтобы они имели хорошую прибыль, – а на рынок выбрасывать по цене, средней между этими двумя ценами. И в самом непродолжительном времени у нас будут сеять много пшеницы и земледелие возродится.

– А не повысятся ли цены на хлеб, сэр?

– О нет.

– И не понадобится ли целая армия чиновников?

– Нет. Можно использовать имеющийся аппарат.

– Государственная торговля, сэр? – недоверчиво спросил Майкл.

Голос сэра Джемса загудел еще глуше:

– Случай исключительный – случай важный, почему бы и нет?

– Ну конечно, – поспешил согласиться Майкл. – Я никогда об этом не думал, но почему бы и нет?.. А что вы скажете об оппозиции, с какой сталкиваешься, когда речь заходит об эмиграции детей? Как вы думаете, не объясняется ли это привязанностью родителей к детям?

– Главным образом объясняется страхом лишиться заработка, получаемого детьми.

– Все же, знаете ли, – проговорил Майкл, – понятно, что не всякому хочется навсегда расстаться со своими детьми, как только им минет пятнадцать лет.

– Понятно! Человеческая природа эгоистична, молодой человек. Цепляться за них и видеть, как они гибнут у тебя на глазах или вырастают для худшей жизни, чем ты сам прожил, – вот, как вы изволили сказать, человеческая природа.

Майкл, который этого не говорил, слегка опешил.

– На эмиграцию детей потребуется очень много денег.

Ногой, обутой в туфлю, сэр Джемс потрогал кошек.

– Деньги! Золото у нас еще есть, но мы не умеем им пользоваться. Еще один стомиллионный заем – значит, государственные расходы увеличатся на четыре с половиной миллиона в год, и ежегодно отправляется по меньшей мере сто тысяч детей. Через пять лет мы сэкономим эту сумму, ибо не нужно будет выплачивать пособия безработным.

Он махнул сигарой и обсыпал пеплом свой бархатный пиджак.

– Да, пожалуй, – согласился Майкл, стряхивая пепел в кофейную чашку. – Но если отсылать детей вот так, оптом, сумеют ли о них позаботиться, поставить на ноги?

– Нужно действовать постепенно: была бы охота, все можно сделать.

– А не думаете ли вы, что там они бросятся в большие города?

– Научите их любить землю и дайте им землю.

– Боюсь, что этого мало, – смело сказал Майкл. – Соблазн города очень велик.

Сэр Джемс кивнул:

– Можно жить в городах, если они не перенаселены. Те, кто поселится в городах, будут способствовать повышению спроса на наши фабрикаты.

«Ну, – подумал Майкл, – кажется, дело идет неплохо. О чем бы еще его спросить?»

И он задумчиво созерцал кошек, беспокойно ворочавшихся перед камином. Тишину нарушило какое-то странное сопение. Майкл поднял глаза. Сэр Джемс Фоггарт спал! Спящий, он казался еще более внушительным пожалуй: слишком внушительным – ибо храпел на всю комнату. Кошки крепче свернулись клубочком. Слегка запахло гарью. Майкл наклонился и поднял упавшую на ковер сигару. Что теперь делать? Ждать пробуждения или смыться? Бедный старик! Никогда еще фоггартизм не казался Майклу более безнадежным делом, как в этом святилище, у самого первоисточника. Заткнув уши, он сидел неподвижно. Кошки одна за другой встали. Майкл, взглянув на часы, подумал: «Я опоздаю на поезд», – и на цыпочках пошел к двери, вслед за дезертирующими кошками. Словно последние силы фоггартизма исходили в храпе! «Прощайте, сэр», – сказал он тихо и вышел. На станцию он задумчиво шел пешком. Фоггартизм! Эта простая, но обширная программа основана, по-видимому, на предпосылке, что люди способны видеть на два дюйма дальше собственного носа. Но верна ли эта предпосылка? А если верна, почему же тогда в Англии такое засилье городов и такое перенаселение? На одного человека, способного здраво заглянуть в будущее и на том успокоиться, имеется девять – а то и девяносто девять, – взгляды которых узки и пристрастны и которые совсем не намерены успокоиться. Политика практиков! Вот ответ на всякие умные мысли, сколько ни кричи о них. «А, да, молодой Монт – политик, но не практик!» Такой ярлык равноценен общественной смерти. И Майкл, сидя в вагоне и глядя на английскую траву, чувствовал, словно горсти земли уже сыплются на крышку его гроба. Интересно, есть ли чувство юмора у пеликанов, вопиющих в пустыне? Если нет, плохо им, бедным, приходится. Трава, трава, трава! Трава и города! И скоро, опустив подбородок в воротник теплого пальто, Майкл заснул еще крепче, чем сэр Джемс Фоггарт.

V
Дело развертывается

Когда Сомс сказал: «Предоставьте это мне», – он говорил то, что думал. Но, право же, утомительно, что улаживать неприятности всегда приходится ему одному!

Чтобы без помехи заняться этим делом, он на время переселился к своей сестре Уинифрид Дарти на Грин-стрит. В первый же вечер к обеду пришел его племянник Вэл, и Сомс воспользовался случаем и спросил известно ли ему что-нибудь о лорде Чарлзе Ферраре.

– Что вы хотите знать, дядя Сомс?

– Все, что могло бы его опорочить. Я слышал, что его отец с ним не разговаривает.

– Ходят слухи, – сказал Вэл, – что его лошадь, которая не выиграла Кембриджширского кубка, возьмет Линкольнширский.

– При чем это?

Вэл Дарти посмотрел на него сквозь ресницы. Он не намерен был вмешиваться в светские интриги.

– При том, что, если он в ближайшее время не выиграет хороший куш, ему крышка.

– И это все?

– Ну а вообще он из тех субъектов, которые очень любезны, если вы им нужны, и очень невежливы, если не могут вас использовать.

– Так я и думал, судя по его физиономии, – сказал Сомс. – Ты вел с ним какие-нибудь дела?

– Да, как-то я ему продал однолетку от Торпеды и Бэнши.

– Он тебе заплатил?

– Да, – усмехнулся Вэл, – а лошадь оказалась никуда не годной.

– Гм! Должно быть, после этого он и перестал быть любезным. Больше ты ничего не знаешь?

– Нет, ничего. – Он, конечно, знал кое-что еще, но то были сплетни; а не все, о чем, попыхивая сигарами, толкуют лошадники, годится для ушей юристов.

Как это ни странно, но Сомс, старый и опытный, не подозревал, что в так называемом свете изо дня в день клевещут на всех и каждого и все обходится мирно; клеветники обедают со своими жертвами, играют с ними в карты, и все исполнены лучших чувств и знают, что, стоит расстаться, и они с новыми силами будут порочить друг друга. До посторонних ушей такие милые и убийственные вещи не доходят, и Сомс понятия не имел, с какого конца приступить к делу.

– Не можешь ли ты пригласить к чаю этого мистера Кэрфью? – спросил он Флер.

– Зачем, папа?

– Я хочу кое-что у него выведать.

– Мне кажется, для этого существуют сыщики.

Сомс изменился в лице. С тех пор как двадцать с лишним лет назад мистер Полтид накрыл его в Париже, когда он явился с визитом к собственной жене, от одного слова «сыщик» у него начиналась боль под ложечкой. Он заговорил о другом. А между тем что он мог сделать, не прибегая к помощи сыщиков?

Как-то вечером Уинифрид ушла в театр, а Сомс закурил сигару и погрузился в размышления. Майкл снабдил его списком ультрасовременных книг и пьес, которыми интересовались люди, строго следующие моде. Он даже дал ему одну из таких книг – «Шпанская мушка» Персиваля Кэлвина. Сомс принес книгу из спальни, зажег лампу и стал читать. Просмотрев первые страницы и не найдя в них ничего предосудительного, он решил читать с конца. Дело пошло на лад; вскоре он наткнулся на отрывок эротического содержания, от него незаметно перешел к предшествующему отрывку и так добрался до середины книги. Тогда только он с изумлением обратился к титульному листу. Чем объяснить, что и автор и издатель до сих пор на свободе? А! Книга издана за границей! Сомс вздохнул с облегчением. Дожив до шестидесяти девяти лет, не будучи ни судьей, ни присяжным, которым быть шокированными полагается по должности, он все же был потрясен. Если такие книги читают женщины, значит, действительно стерлось все, что отличало женщину от мужчины.

Он снова взялся за книгу и внимательно дочитал до самого начала. Интересовали его только эротические места. Все остальное производило впечатление бессвязной болтовни. Немного погодя он опять задумался. Для чего написана эта книга? Конечно, автор хотел на ней заработать. Но, быть может, он преследовал еще какую-нибудь цель? Видно, это один из тех, которые, желая дать в произведении «жизнь», считают необходимым подробно описывать каждый визит в спальню. Кажется, у них это называется реализмом, искусством ради искусства? Убедившись на печальном опыте, что жизнь – это не только визиты в спальню, Сомс не мог согласиться с тем, что эта книга показывает жизнь как она есть. «Этот Кэлвин – оригинал, сэр, – сказал Майкл, когда принес ему роман. – По его мнению, стать целомудренным можно только путем крайнего разврата; вот он и показывает, как его герой и героиня приходят к целомудрию». «Вернее, к бедламу», – подумал Сомс. Ну что ж, посмотрим, что на это скажет английский суд. Но как доказать, что эта женщина и ее друзья читали книгу не без удовольствия? И тут его осенила мысль столь блестящая, что он должен был подумать раньше, чем в нее уверовать. Эти «ультрасовременные» молодые люди отличаются редкой самоуверенностью, считают «скучными» или «жеманными» всех, кто не разделяет их убеждений. Не выскажутся ли они откровенно, если газеты откроют против этой книги кампанию? А если они выскажутся в печати, то нельзя ли это использовать как доказательство их антиморальных убеждений? Гм… К этому делу нужно подойти осторожно. А прежде всего – как доказать, что Марджори Феррар книгу прочла? Размышляя, Сомс снова наткнулся на блестящую идею. Почему не использовать молодого Баттерфилда, который помог ему доказать виновность Элдерсона в той истории с ОГС и получил место в издательстве Дэнби и Уинтера по его – Сомса – рекомендации? Майкл всегда твердит, что молодой человек глубоко ему благодарен. И, прижав книгу заглавием к боку, на случай встречи с кем-нибудь из прислуги, Сомс пошел спать.

Засыпая, он подумал, как бы ставя диагноз: «Когда я был молод, мы такие книги читали, если они нам попадались под руку, но молчали об этом, а теперь люди считают своим долгом кричать, что книгу они прочли и она принесла им пользу».

На следующее утро он позвонил из «Клуба знатоков» в издательство Дэнби и Уинтера и попросил к телефону мистера Баттерфилда.

– Да?

– Говорит мистер Форсайт. Вы меня помните?

– О да, сэр!

– Не можете ли вы сегодня зайти в «Клуб знатоков»?

– Конечно, сэр. Если вы ничего не имеете против, я зайду в половине первого.

Сдержанный и щепетильный, когда речь заходила о вопросах пола, Сомс с неудовольствием думал о том, что ему придется говорить с молодым человеком о «непристойной» книге. Но делать было нечего, и когда Баттерфилд явился, Сомс пожал ему руку и объявил:

– Разговор будет конфиденциальный, мистер Баттерфилд.

Баттерфилд посмотрел на него с собачьей преданностью и сказал:

– Да, сэр. Я помню, что вы для меня сделали.

Сомс показал ему книгу.

– Знаете вы этот роман?

Баттерфилд слегка улыбнулся.

– Да, сэр. Он напечатан в Брюсселе. Стоит пять фунтов.

– Вы его читали?

Молодой человек покачал головой:

– Не попадался мне, сэр.

Сомс почувствовал облегчение.

– И не читайте! А теперь выслушайте меня внимательно. Можете вы купить десять экземпляров – за мой счет – и разослать их лицам, поименованным в списке, который я вам дам? Эти люди имеют некоторое отношение к литературе. Можно вложить в книги рекомендательные записки, или как это у вас называется. Никаких фамилий не упоминайте.

– Цена все время повышается, сэр, – предостерег Баттерфилд. – Вам это будет стоить около шестидесяти фунтов.

– Не важно.

– Вы хотите сделать рекламу, сэр?

– О господи! Конечно, нет! У меня есть основания, но это к делу не относится.

– Понимаю, сэр. И вы хотите, чтобы книги, так сказать, с неба свалились?

– Вот именно, – сказал Сомс. – Насколько мне известно, издатели часто рассылают сомнительные книги людям, которым, по их мнению, такие книги придутся по вкусу. Слушайте дальше: можете ли вы зайти через неделю к одному из тех лиц, кому вы разошлете книги? Вы будете разыгрывать роль агента и предложите купить еще экземпляр романа. Дело в том, что я хочу наверно знать, действительно ли роман получен и прочтен этой особой. Своей фамилии вы, конечно, не называйте. Сделаете это для меня?

Глаза молодого человека загорелись.

– Конечно, сэр. Я многим вам обязан, сэр.

Сомс отвернулся. Он не любил, когда его благодарили.

– Вот список фамилий с адресами. Я подчеркнул фамилию той особы, к которой вам придется зайти. Сейчас я вам выпишу чек. Если этих денег не хватит, вы мне сообщите.

Пока он писал, Баттерфилд просматривал список.

– Я вижу, сэр, что особа, к которой я должен зайти, – женщина.

– Да, для вас это имеет значение?

– Никакого, сэр, современные романы предназначаются для женщин.

– Гм! – сказал Сомс. – Надеюсь, дела у вас идут хорошо?

– Прекрасно, сэр. Я так жалел, что мистер Монт ушел от нас, но после его ухода дела у нас пошли еще лучше.

Сомс поднял бровь. Эти слова подтвердили давнишние его подозрения.

Когда молодой человек ушел, Сомс начал перелистывать «Шпанскую мушку». Не написать ли ему заметку в газету и подписаться «Pater familiаs»?[20]20
  Отец семейства (лат.).


[Закрыть] Нет, для этого нужен человек, сведущий в такого рода делах. А кроме того, не годится, чтобы заметка была анонимной. С Майклом советоваться не стоит, но, может быть, Старый Монт знает какую-нибудь влиятельную персону из «Партенеума». Сомс потребовал оберточной бумаги, завернул в нее книгу, сунул сверток в карман пальто и отправился в «Клуб шутников».

Сэр Лоренс собирался завтракать, и они вместе уселись за стол. Убедившись, что лакей не подсматривает, Сомс показал книгу.

– Вы это читали?

Сэр Лоренс залился беззвучным смехом.

– Дорогой мой Форсайт, что за нездоровое любопытство? Все это читают и говорят, что книга возмутительная.

– Значит, вы не читали? – настаивал Сомс.

– Нет еще, но если вы мне ее дадите, прочту. Мне надоело слушать, как люди, читавшие ее взасос, пристают с вопросом, читал ли я эту гнусную вещь. Это несправедливо, Форсайт. А вам она понравилась?

– Я ее просмотрел, – ответил Сомс, созерцая свой нос. – У меня были причины для этого. Когда вы прочитаете, я вам объясню.

Два дня спустя сэр Лоренс принес ему книгу в «Клуб знатоков».

– Получайте, дорогой Форсайт! – сказал он. – Как я рад, что от нее отделался! Все время я пребывал в страхе, как бы кто-нибудь не подглядел, что я читаю! Персиваль Кэлвин – quel sale monsieur![21]21
  Какая гнусная личность! (фр.)


[Закрыть]

– Именно! – сказал Сомс. – Так вот, я хочу открыть кампанию против этой книги.

– Вы? Что за непонятное рвение?

– Это длинная история, – сказал Сомс, садясь на книгу.

Он объяснил свой план и закончил так:

– Ничего не говорите ни Майклу, ни Флер.

Сэр Лоренс выслушал его с улыбкой.

– Понимаю, – сказал он, – понимаю! Очень умно, Форсайт. Вы хотите, чтобы я отыскал какого-нибудь человека, чья фамилия подействовала бы на них, как красная тряпка на быка. Писатель для этой цели не годится: они скажут, что он завидует, и, пожалуй, будут правы: книга идет нарасхват. Знаете, Форсайт, я, кажется, обращусь к женщине.

– К женщине! – повторил Сомс. – На женщину они не обратят внимания.

Сэр Лоренс вскинул бровь.

– Пожалуй, вы правы: теперь обращают внимание только на таких женщин, которые сами всякого мужчину перещеголяют. Может, мне написать самому и подписаться «Оскорбленный отец»?

– Мне кажется, анонимная заметка не годится.

– И тут вы правы, Форсайт: действительно не годится. Я загляну в «Партенеум» и посмотрю, кто там еще жив.

Два дня спустя Сомс получил записку:

«Партенеум», пятница

Дорогой Форсайт.

Я нашел нужного человека – это редактор «Героя», – и он готов подписать свою фамилию. Кроме того, я соответствующим образом его настроил. У нас был оживленный спор. Сначала он хотел отнестись к автору de haut en bas[22]22
  Свысока (фр.).


[Закрыть], обойтись с ним как с нечистоплотным ребенком. Но я сказал: «Нет, это явление симптоматично. Отнеситесь к нему с должной серьезностью. Докажите, что книга показательна для целой школы, для определенного литературного направления. Создайте из этого повод для защиты цензуры». Слово «цензура», Форсайт, необходимо для того, чтобы их раздразнить. Итак, редактор решил расстаться с женой и, прихватив с собой книгу, уехать на субботу и воскресенье за город. Я восхищаюсь вашим методом защиты, дорогой Форсайт, но вы меня простите, если я скажу, что значительно важнее не доводить дело до суда, чем выиграть в суде.

Искренне преданный Лоренс Монт».

С последней мыслью Сомс был до того согласен, что уехал в Мейплдарем и следующие два дня, чтобы успокоиться, ходил по полю и гонял палкой мяч в обществе человека, который ему совсем не нравился.