Текст книги "Святая гора Афон"

Русские афонцы жили по преимуществу в общежительных монастырях, скитах и келлиях, строгих отшельников было немного. <…>

Русские насельники Пантелеимоновой обители оставались российскими подданными и находились в ведении российского посольства в Константинополе, платя ежегодную подушную подать (харадж) турецкому правительству в размере 6 рублей. <…>

К началу XX века на Афоне подвизались около 4800–5000 русских иноков, в то время как греческих насельников было около 3900–4000 человек. К 1910-м годам в Пантелеимоновом монастыре насчитывалось более 1900 человек (с насельниками Новой Фиваиды), в Андреевском скиту – около 500, в Ильинском скиту – около 300 человек Русским келлиотам (около 1200 человек) принадлежало свыше семидесяти афонских келлий. В некоторых из них (Иоанно-Златоустовской, Благовещенской, Иоанно-Богословской Хиландар ского монастыря) проживало по общежительному уставу по семьдесят-сто человек братии. Согласно сведениям, предоставленным в 1913 году для Русского консульства в Салониках А. А. Павловским (составителем путеводителей, в том числе по Афону), русским монахам принадлежали также 187 калив, в которых подвизались те, кто избрал не общежительный, а пустынный образ жизни; бо льшая часть этих пустынников получала денежную и продовольственную помощь из Русского монастыря. <…> В 1917 году русские афонцы оказались полностью отрезаны от России, поступление средств и пополнение братии прекратилось. <…> В начале 1920-х годов Пантелеимонов монастырь лишился всех своих подворий в Рос сии, Ново-Афонский монастырь был закрыт в 1924 году, братия подворий и Нового Афона была разо гнана и не получила разрешения вернуться на Афон. <…>

Испытывая значительные материальные затруднения, Пантелеимонова обитель была вынуждена продавать церковную утварь, облачения, иконы, хозяйственный инвентарь. Из-за скудости во всем и частых болезней смертность в обители достигала пятидесяти человек в год, число братии с каждым годом сокращалось. <…> Одновременно пришли в упадок монастырские мастерские и промыслы, созданные для обслуживания паломников. Были проданы принадлежавшие монастырю суда, а также некоторая часть греческого собрания рукописей монастырской библиотеки.

Гонения на Русскую Церковь не позволяли церковному руководству уделять должное внимание русским зарубежным святыням, однако уже на Поместном Соборе Православной Российской Церкви 1917–1918 годов прозвучала тревога за судьбу русских святогорцев.

<…> Между тем число русских иноков на Афоне продолжало сокращаться: в 1920–1945 годах число насельников Пантелеимонова монастыря уменьшилось с 800 до 215 человек в Андреевском скиту со 150 до 45, в Ильинском скиту со 160 до 52, в русских келлиях – с 1000 до 200 человек. <…>

В 1945 году настоятель Пантелеимонова монастыря архимандрит Иустин направил на имя Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия I послание с просьбой принять русских святогорцев под свое духовное покровительство. К посланию был приложен подробный меморандум о положении русских обителей на Афоне, о международном положении Святой Горы и о желательных путях разрешения афонской проблемы в интересах русских обителей и всей Святой Горы. С этого времени началась борьба РПЦ за сохранение русского присутствия на Афоне. Не вторгаясь в область суверенного администрирования Греции, Русская Церковь неоднократно указывала на самобытное положение иноков разных национальностей на Святой Горе, на исторически складывавшиеся льготы для афонских монастырей от значительных государственных налогов и таможенных сборов, ходатайствовала о свободном доступе в обители всех стремящихся к иночеству, а также о свободном посещении Афона учеными и паломниками всех национальностей. <…>

К 1956 году в 20 монастырях, скитах и келлиях Афона проживал 1491 монах, что в пять раз меньше, чем в 1903 году. Из них греков – 1290 русских – 62 (почти в 57 раз меньше, чем в 1903 году), болгар – 17, сербов – 28, румын – 94 человек.

<…> В 1972 году Святую Гору посетил Патриарх Московский и всея Руси Пимен – это было первое посещение Aфона Роcсийским Патриархом. <…>

Во второй половине 1970-х годов связи Пантелеи монова монастыря с РПЦ значительно активизировалась. Начиная с 1974 г., в СССР регулярно приезжал эконом и представитель Пантелеимонова монастыря в киноте <…>, что позволило более эффективно решать вопросы оказания помощи русской афонской обители.

На Пасху 1975 года Пантелеимонов монастырь посетила делегация РПЦ. <…> С этого времени паломнические поездки делегаций Русской Церкви стали совершаться ежегодно на Пасху, а затем по решению Синода РПЦ <…> на праздник великомученика Пантелеимона. <…>

Ко времени визита на Афон Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II (июнь 1992 года) братия Пантелеимонова монастыря насчитывала сорок человек.

Постановлением правительства Москвы в пользование московскому подворью Пантелеимонова монастыря был передан комплекс храма великомученика Никиты, что за Яузой, где сейчас проходят испытательный срок кандидаты на постоянное проживание на Афоне.

В 1980-х годах часть строений Русика и параклис, связанный с пребыванием святителя Саввы Сербского, были реставрированы по почину игумена Хиландара на общеафонские средства. <…>

К 2002 году численность братии Пантелеимонова монастыря составляла около 50 человек.

25 октября 1995 года в Москву был привезен список Иверской иконы Божией Матери, созданный иконописцем Ксенофонтова монастыря иеромонахом Лукой специально для восстановленной Иверской часовни у Воскресенских ворот Красной площади. В апреле – июне 1996 года в Москве находилась принесенная из Пантелеимонова монастыря глава великомученика Пантелеимона, в июле – августе 2000 года святыня побывала в Киеве, Санкт-Петербурге и Москве. Пребывание мощей великомученика Пантелеимона в России и на Украине сопровождалось многочисленными исцелениями.

Афон / Авт.: М. С. Желтов, Д. Б. Кочетов, К. А. Максимович, Моисей Святогорец, игумен Петр (Пиголь), Е. В. Романенко, Г. Статис, И. В. Тамаркина, А. А. Турилов, И. З. Якимчук // Православная энциклопедия. М., 2002, т. 4, с. 103–149, 152–159, 161–166. Текст энциклопедической статьи приведен с некоторыми купюрами и самой незначительной редакторской правкой. Сокращения, принятые обычно в энциклопедических изданиях, здесь раскрыты.

Константин Николаевич Леонтьев
(1831–1891)
Отшельничество, монастырь и мир: Их сущность и взаимная связь.
(Четыре письма с Афона) 1872 года
Предисловие автора (1884 года; Москва)

Двенадцать лет тому назад я гостил долго на Святой Горе. – Все, не только подвижническое, но и, просто сказать, христианское, для меня тогда было как будто ново; но это, новое, было не в самом деле чем-то новым, но непростительно и легкомысленно – забытым; – и вот, живя на Афоне, я постепенно опять научился всем сердцем понимать те самые мысли и слова, которые я слыхал давно и знал с детства, но которых истинный смысл был мною пренебрежен и не понят. – Мне хотелось по-своему писать об этих словах и мыслях, об этих названиях и чувствах. – Хотелось писать на память, как вздумается. И вот я представил себе человека русского, образованного, думающего, который долго (подобно мне) жил без руководства веры… и, наконец, почувствовал потребность этого руководства. – Обстоятельства жизни этого человека могли быть иные, чем мои, чувства – те же. – Мне хотелось передать эти чувства, эту радость первого обращения и если не всю ту работу мысли, которая помирила во мне реалиста с христианином, то хоть часть ее…

Я желал, чтобы эти письма были легки, и доступны, и живы. – Я вообразил себе, что у моего вымышленного автора этих писем осталась в России молодая подруга – жена, невеста, дочь, младшая сестра – это все равно, … что, покинув ее для Бога (навсегда ли, если он должен стать монахом, на время ли только, – если он должен вернуться «в мир»), – он хочет передать ей свои мысли; обратить и ее на свой путь для того ли, чтобы необходимая разлука и разрыв – стали бы ей легче, или для того, чтобы духовная борьба и христианское сожительство впоследствии были бы им приятнее при полном единомыслии. – Поэтому я и выбрал форму изложения самую свободную, почти беспорядочную, я предпочел писать – что писалось и как думалось, … без системы и очереди.–

Долго лежали у меня эти письма, – я находил их незрелыми и не стоящими внимания; – я думал, что они ценны только для меня; но недавно мне случилось прочесть эти избранные четыре письма в довольно многолюдном обществе молодых людей… Я увидел гораздо больше сочувствия, чем признаюсь, мог ожидать от «современных» юношей.

Эта случайность навела меня на мысль – напечатать эти отрывки. Вреда от них, вероятно, никому не будет; – а если будет хоть малая доля душевной пользы, – то вот больше ничего и не нужно! —

К. Леонтьев

Письмо 1-е
1-го Июня: 1872 г. Св. Гора

Вот уже более полугода как я живу на Афоне, или скитаюсь по его окрестностям; но самое даже краткое пребывание за чертой его для меня тяжело.

Я многому научился и многое забыл. – Я понял вещи, которые прежде мне были странны и чужды, и дивлюсь теперь, как могли они быть мне чужды. —

Я многое видел и многое прочел. На столе моем рядом лежат Прудон и Пророк Давид, Байрон и Златоуст; – Иоанн Дамаскин и Гете; – Хомяков и Герцен. – Здесь и покойнее, чем был в миру: – здесь я и мир люблю, как далекую и безвредную картину… Я с удовольствием думаю иногда о жизни больших городов, о далекой родине нашей, о прежних друзьях, об умерших и близких нам людях…

Афон и от политических вопросов не отделяет вполне человека, если он хочет сам за ними следить; конечно, гораздо менее, чем жизнь иных округов в России. – Здесь ежедневно слышишь новости о Болгарском вопросе; – о переменах министерств в Царьграде; – есть оттенки и на самом Афоне; – газеты приносят европейские известия; – беспрестанно приезжают из России поклонники, и слышишь их суждения о наших внутренних делах… А между тем все тихо; – жизнь течет правильно, без суеты и грома. – Застоя нет; – жизнь не засыпает, и труд виден везде. – В лесах встречаются тебе пешеходы, монахи, рабочие Болгаре или Греки; – бородатые поклонники русские; – кавассы монастырские и фустанелле воинственной и с ружьем; – встречаются мулы, навьюченные камнями, досками или чем-нибудь иным. Дороги чинят: – над ручьями и пропастями сделаны прочные мостики; – беспрестанно попадаются кресты на поворотах и границах; – фонтаны для проходящих и на них надписи благочестия; – иногда в глуши леса видишь около дороги небольшую икону, вставленную в кору платана или дуба. – На далекие расстояния проведена с гор хорошая вода по простым, деревянным желобкам… Путник идет, и вода, – то бежит рядом с ним по земле, то журчит и каплет сверху, когда желобок поднят на столбах и перекинут над дорогой… Везде из зелени кустарников и леса видны белые домики; это – пустынные келлии, целые хозяйственные жилища с домовыми церквями, пустыньки без церквей. – Там и сям воздвигаются новые постройки; строятся новые храмы, новые скиты и новые келлии. – Слышишь много жизни, но не видишь грома и суеты. – Все здесь растет как-то незримо и без того шума неосмысленного и холодного, который так нестерпим иногда и в небольших городах, если только они не увлеклись промышленным потоком…

Я многому здесь научился и многое узнал; – впрочем, многого я и не видел; – иные приезжие на Афон ищут с особенной любовью древностей; – но я еще ни в одну монастырскую библиотеку не входил; – рукописей древних не смотрел и смотреть не буду. – Я верю на слово, что это все поучительно и драгоценно. —

Легкая или тяжелая постройка собора; изящество купола; – выбор цветов для окраски стен церковных или крыш, конечно, занимают меня гораздо более. Любопытно сравнивать древневизантийские здания с новыми постройками, или древнюю иконопись с нашей нынешней русской, или даже замечать разницу в убранстве монастырских приемных у Греков и Русских. Можно легко убедится, наблюдая все это, как почти все, что касается до внутреннего убранства храмов: – иконопись, иконостасы, облачения, у Русских лучше, чем у Греков; как-то изящнее, живее, так сказать, и благолепнее. Пение наше Церковное с Греческим, ты сама знаешь, и сравнить нельзя! Зато у Греков и Болгар постройки лучше, больше вкуса, больше прочности, больше фантазии Восточной и архитектурной поэзии; – наши, к несчастью, слишком склонны, следуя полунемецкой казенщине нашей, к казарменным линиям, к белым штукатуренным прямым стенам, к зеленым крышам и куполам, тогда как зеленый цвет и для виду на естественной зелени самый невыгодный и неприятный, и уже слишком напоминает загородный дом разжившегося русского Немца. – Вообще на русских постройках заметны слишком следы наших казенных архитекторов, воздвигавших по всем уездам и губерниям станции желтые, казармы желтые, церкви белые с зеленым…

В Греческих и Болгарских комнатах и приемных также больше Восточного простора и величавой Турецкой простоты: – ковер, диван вокруг стены, камин хороший в средней стене или даже Русская печка; в иных приемных колонки, разделяющие комнату надвое, на возвышенную половину, на ту, где почетный диван, и на небольшое преддверие. В русских гостиницах для приезжающих очень тепло и во многом удобно; – но Русские уж слишком падки до плохой европейской мебели, до маленьких, неудобных диванчиков с резными зигзагами, да множества стульев, которые гораздо более были бы на месте в пещерах аскетов, чем в комнатах, которые назначены для успокоения и приема гостей. Большая также страсть к маленьким картинкам и множеству мелких фотографий по стенам; к вязаным ajour[2]2
  Возрождение (франц.).


[Закрыть] скатертям и к женским печатным дешевым платкам, которые служат здесь вместо столовых покрышек… Одним словом, в приемной Греческой или Болгарской как будто видишь перед собой почтенного турка в чалме и широкой одежде, курящего чубук; – а в Русских гостиницах скорее вспомнишь своего знакомого Карла Иваныча, которому Марья Ивановна готовит к именинам вязаный или вышитый по канве сюрприз.—

Разумеется, изящество и хорошая, а не ложная простота в этом случае на стороне Восточных жителей. Впрочем относительно построек надо сказать в оправдание русских монахов две очень важные вещи. Конечно, я того мнения, что комната, жилище самого монаха, должно быть сурово, проста, пуста, даже тесна… Но весь монастырь, если он имеет средства, его храмы, все здания его должны быть красивы, изящны и величественны. У Греков и Болгар обители или давние, построенные еще по хорошим образцам и под влиянием более свободного полета идеальной мысли, чем нынешней ее полет, подстреленный утилитаризмом. Но наши монахи принесли сюда из России в воспоминаниях какие образцы?.. Можно ли их винить за недостаток вкуса, когда едва-едва с половины прошлого царствования высший круг наш, люди власти, и сами художники наши обратили более серьезное внимание на Византийский стиль?.. После Голландских, скромных вкусов Петра Великого мы пережили Renaissance[3]3
  Рококо (франц.); здесь: архитектурный стиль, отличающийся прихотливой изысканностью.


[Закрыть] Казанского собора и rococo[4]4
  В Ростове всё более чем прилично (франц.).


[Закрыть], и только очень недавно стало заметно более самобытное движение архитектурной мысли.

Иные люди находят, что попытки эти новые все еще довольно слабы, что Исаакиевский собор представляет собой нечто вроде верха Св. Петра Римского на корпусе какого-то Английского банка; – что милая, теплая, пестрая часовня, построенная на Невском проспект, не легка, вдавлена в землю, что новая, Греческая Церковь на Лиговке тоже имеет свои недостатки…

Я не архитектор и не археолог; – я в этом деле только один голос из толпы, но имею глаза и чувства. Я кой-что знаю и очень многого не знаю. Помню многие названия без смысла и знаю нередко мысль, но не умею ее назвать как следует. Но я, мне кажется, все понимаю, когда со мною говорят художники и археологи. Я хочу только сказать одно, что нынешнее направление архитектуры Русской лучше, плодотворнее прежнего. Есть стремление к личному творчеству в пределах обычая или устава; – а это, мне кажется, и есть существенное условие своего стиля. Чтобы яснее представить это направление, лучше всего сравнить Зимний Дворец с Новым Московским в Кремле; или вспомнить, как недавно у нас стали возможны такие дома, как дом Иерусалимского Подворья в Петербурге, около дома Белосельской. Итак, если наше высшее общество, наше Государство, наш Двор, наша художественная интеллигенция, наша Академия только что вышла на лучший путь…, то такое же правило имеем мы строго судить вкус наших Афонцев, которых вожди пришли сюда в 30-х и 40-х годах и дали, что могли…

Другое оправдание для них вот такое.

Старые здания у Греков и Болгар – старые; они оригинальны. А новые, например в Зографе Болгарском и в Ватопеде Греческом, положим прекрасны; – они построены из хорошего тесаного камня, не спеша, со вкусом, с простором, с прочностью… Особенно Зографские новые постройки великолепны, царственны!.. Но обе эти обители имели издавна большие имения в Бессарабии с определенными и верными доходами. Братия у них сравнительно не очень многочисленна. А Русские монахи все почти теснятся в двух больших киновиях: в Руссике и в Серае или Андреевском Скиту. – Вообще на Святой Горе Русских немного; – на семь или восемь тысяч монахов наших, кажется, тысяча с небольшим; – иные говорят, что и того не будет! Греки и Болгары, хотя и в большем числе, но рассеяны по 19-ти монастырям, по нескольким зависимым скитам и по множеству пустынных келий, хижин, шалашей, пещер; Русских же в Руссике около 400 (не считая постоянных поклонников, которых надобно поместить), а в Андреевском Скиту больше 200. Имений больших нет ни у Руссика, ни у Андреевского Скита. Устроились они очень недавно, все на добровольные подаяния из России. Скит воздвигается необычайно быстро и вырос в целую обитель из одного Патриаршего дома. В Руссике наши монахи, приглашенные Греками, нашли почти одни развалины и бедность. Теперь это самый многолюдный и оживленный монастырь. И монастырь этот, и Скит Св. Андрея и теперь еще строятся, и все еще в них тесно. —

Понятно после этого, почему в постройках русских видна спешность, потребность дешевизны и первых удобств; – узкие темные коридоры вместо широких и открытых Зографских галерей; – кирпич и штукатурка белая и сероватая или желтая вместо прекрасного тесаного камня Зографа или Ватопеда; – простые четырехугольные окна на казарменных стенах вместо окон изящных, окруженных и широких, иногда двойных с колонкой посередине, которыми любуешься в Греко-Болгарских обителях. У Русских обыкновенно приземистые трубы на крышах, в них и видишь только скучные обыкновенные трубы, видишь пользу, теплоту печей… Тогда как подъезжая к Ватопеду, дивишься на целый лес мелких, круглых и высоких колонок с красными капителями на верху, покрывающих крыши солидных корпусов… Что такое это? – Это тоже трубы, но трубы неспешные; это трубы художественные…

Да! Если рассматривать дело только с точки зрения результата и красоты, русские обители не очень хороши. Но если знать и помнить все трудности, с которыми русские монахи боролись, всю вынужденную обстоятельствами спешность созидания, быстрый рост их обителей; бесчисленные и сложные заботы, которые обременяли их духовных вождей на чужой стороне: неопределенность доходов, долги, требования некоторого рода дипломатии при всем этом, то критическая строгость умолкает и остается одно чувство – уважение к их практическому уму и нравственной силе. —

Скажу еще вот что: И в Руссике и в Андреевском Скиту прежде всего позаботились о красоте и богатстве храмов, а потом об удобствах для посетителей и о помещении для братии. В обеих обителях иноки, видимо, считали долгом деньги благотворителей употреблять прежде всего на украшение Церквей своих. – Так понимают Афонские монахи свой долг! Чтобы яснее видеть, что такое честное монашество, стоит только из Церкви, где блистают золото, серебро, хрусталь, дорогие иконы, облачения дорогие, – пойти в тесную, душную комнату монаха или спуститься в трапезу, где братия ест «травку и травку», как писал Г<-н>. Благовещенский в своей книге об Афоне. —

Письмо 2-е
Июнь. 24.1872 г.

Монашеские характеры, я, кажется, писал тебе, на Афоне очень разнообразны. – Правила и образ жизни, уставы, степени отречения, подчинения и свободы также очень различны. —

Как ни грустно мне, как ни занят я сам собою и тысячей вопросов, которые теперь для меня вопросы жизни и смерти, я не могу не видеть того, что меня окружает здесь. —

Самые эти вопросы, которые я беспрестанно должен задавать себе, вынуждают меня иногда быть внимательным к тому, что происходит вокруг меня. Я хочу поучаться примером других и испытывать себя путем сравнения. —

Я не стану говорить тебе, сколько здесь монастырей, скитов, монахов. Ты все это найдешь, если захочешь, подробно изложенным в других книгах и статьях… Отыщи их, если тебя это занимает. Можешь прочесть, например, небольшую статью «Панславизм на Афоне» в «Русском Вестнике» за этот год. Там все это есть. —

Святогорец говорит, что на Афоне монаху предстоит, по крайней мере, до восьми различных образов жизни. Я нахожу, что их гораздо больше, если считать уклонения и оттенки.

Но пусть будет 8. Я перечту напамять: —

1. Киновии; общежительные монастыри, – где все общее, где все равны. – Большая строгость. —

2. Идиоритмы, монастыри своеобычные; – не строгие; – где не все общее и где каждый имеет значительную долю свободы. —

3. Отдельные келлии (дома с домовыми церквами) вне монастырей. Жизнь вдвоем, втроем и т. д. без определенного устава.

4. Каливы – пустынные хижины без домовых церквей.

5. Жизнь в Скитах Русских; наподобие общежительных монастырей; в общих «корпусах» зданий. —

6. Жизнь в Скитах Греческих; наподобие села, состоящего из отдельных домов или келлий; – устав строгий, но образ жизни, походящий с некоторых сторон на идиоритмы. – 7. Отдельные монашеские квар тиры на Карее, афонском городке. —

8. Пещеры в лесах, по берегу моря, в безлесных скалах; – просто под камнями, под открытым небом.

Поговорим о самой главной форме Святогорской жизни – форме Киновиальной.

В Киновиях все более или менее равны, все подчинены одинаково и безусловно избранному обществом игумену, и, помощникам его, главным духовникам. Собственности не сохраняет при себе никто. Все отдается в общую кассу; – но в случае неудовольствия и твердой решимости оставить монастырь хорошее монастырское начальство выдает обратно непокорному сыну внесенный им вклад. —

Киновии могут служить прекрасным предметом изучения для самих коммунистов. – Изучая Киновии, можно допустить, что коммунизм, не как всеобщий закон, а как частное проявление общественной жизни, возможен, но лишь под условием величайшей дисцип лины и даже, если хочешь, страха. – Эта дисцип лина, этот страх не материальной природы; – это несокрушимая идеальная узда веры, любви и почтения. – В страхе христианском, если и есть эгоизм, то есть забота о загробном спасении души при разочаровании во всем земном и непрочном, то называть этого рода заботу эгоизмом (как выдумали многие и не из крайних просветителей нынешнего человечества) было бы уже слишком недобросовестной натяжкой! Положим, думать о загробном спасении – эгоизм; – но благодаря этому воздушному, туманному, отдаленному и неосязательному эгоизму, от скольких движений эгоизма грубого, земного, ежедневного освобождается хороший христианин! – Какое высокое забвение личного своенравия! – Какая покорность идее! Солдат, и не слишком плохой, быть может, и патриот, в иную минуту не бежит из полка от материального страха, от боязни, что его расстреляют, прогонят сквозь строй или сошлют на каторгу. Монах–киновиат в самую тяжкую минуту (а как часты тяжкие минуты в многолюдной и трудовой общине!) не бежит из обители от одной идеальной боязни греха, то есть от страха оскорбить и прогневать Божество, которое его создало и дало ему разум и волю для внутренней борьбы против злого начала, присуще мирозданию. —

Уничтожь в себе волю! – Тебе не хочется сегодня молиться? – Молитвы тебе кажутся сухими; – они ничего не говорят твоему воображению и сердцу. «Молись! – говорит духовник: – поверь мне, сын мой, что начнешь ты с досадой и тоской, а встретишь потом одно или два слова в этих заказных молитвах, от которых вдруг раскроется душа твоя в радости и ты будешь утешен и награжден тут же за свое усилие». – И это правда. Я сам это испытал… —

Уничтожь в себе волю! – Ты хочешь спать? – Звонят к заутрене в полночь. – Ты хочешь есть? – Потерпи. – Ты хочешь разговаривать вечером с другом, особенно если ты молод? – Старый батюшка, старший духовник, обходит коридоры и стучит в вашу дверь, предлагая разойтись и не договариваться по неопытности до предметов, которые могут после смутить вас и быть вам вредны. – Хочешь ты прочесть новую книгу? – Без благословенья нельзя. – Сижу я теперь перед вечерней в моей келлии; минута свободная нашлась. – Я видел у приезжего мирянина, кажется, хорошую книгу на столе; – духовную, вероятно, книгу, писаную светским человеком: – «Сущность христианства». Отчего бы не прочесть ее? – Но духовник, измученный недугами и бдением ночным, лег отдохнуть. – Старец мой (особый наставник иноческой жизни, которому я поручен) занят теперь делом. – Я не смею прочесть эту книгу. – Потом, улучив минуту, прошу благословить. – «Нет благословения читать тебе эту книгу».

Я огорчен и сообщаю мимоходом свое горе другому монаху, ученому; он был в Академии, и книгу эту недавно я видел в его руках. – – Ты не понесешь этой книги, отвечает он мне; ты еще – легкомыслен.

– Вот и оскорбление! – Горе? – Нет! – Оскорб лению надо радоваться; – и еще больше, когда оно незаслуженно. – Чем же я легкомыслен? – Не тем ли, что, покинув мать, отца, дом в дальней родине и деньги, быть может, и молодую невесту, театры и гулянья городские?! Да! Быть может, этот монах, который меня, бедного, назвал легкомысленным, и неправ. – Но я не знаю этого наверное и потому лучше думать, что он прав; – не гневаться мне на него надо, а благодарить и благословлять его. – Я иду к нему и падаю ему в ноги: – «Простите, отец, я осуждал вас сегодня за ваши слова о моем легкомыслии». – Он отвечает мне тоже земным поклоном. – Мы примирены. – Я рад, я счастлив! – Но надолго ли я спокоен совестью? – По природе моей я или вовсе незлобив и не вспыльчив, или обладаю твердой волей, которая иногда довольно легко овладевает моими увлечениями. – Такие случаи, в которых я обнаруживаю мое смирение, мою доброту и покорность, повторяются часто. – Я как будто счастлив и спокоен; – здоровье мое крепко и позволяет мне вынесть без худых последствий долгое пение в церкви, бдение ночные во храме в обыкновенные дни по четыре часа, а под иные праздники – по тринадцать часов, до самого рассвета. – Силы мои, слава Богу, так свежи, привычка к телесным, монашеским подвигам у меня уже так сильна, что я, простоявши всю ночь на ногах в стасидии,[5]5
  Стасидия; в греческих церквах вокруг стен устроены особые места, чтобы облокачиваться.


[Закрыть] могу еще наслаждаться тем, что утренняя заря за морем занимается именно в ту минуту, когда в храме нашем возглашают: «Слава Тебе, показавшему нам свет!» —

Да, я счастлив; братия хвалит мое усердие и мое незлобие; сам старый батюшка иногда улыбается милостиво, благословляя меня, когда я ему кланяюсь, и говорит: «Ну, что ж ты, ветрогон, благодушествуешь теперь, я вижу, мирствуешь, благодаря Господа?»

И вот… неслышно, незаметно начинает поедать душу мою тайный червь – гордости; – но какой гордости? – Не мирской вашей гордости, которая кичится властью, деньгами, победами над другими людьми в спорах, в делах, в торговле, но службе государственной или в общественных успехах… Здесь идет речь не о той гордости, которая у мужчины говорит ему: «Ты молодец!» – А у вас, женщин:«Ты красива, ты мила, умна, обворожительна и т. п.», или более по моде: «Ты современна, ты развита, ты независима, не подчиняешься обществу, в котором живешь». – Нет, здесь поедает душу гордость иного направления, гордость христианская, подвижнеческая; воображение, что я уже безукоризнен, что я почти святой!

– «Вот, – говорит мне внутренний соблазнительный голос, – ты лучше других. – Тот из простых мужиков, а не может стоять так долго, как ты, стоишь в Церкви; – тот ленивее тебя; – тот помнит зло; тот все хитрит… А ты? – Ты незлобив, ты всем покоряешься, ты все выносишь; – у тебя нет гордости, нет своеволия; – ты не лукав, ты просто, как Св. Павел – сподвижник Антония Великого, которого позвали препростой. Ты вынослив на телесный труд, как Даниил Столпник, которого буря качала на столбе, а он молился, которого дождь обливал и мороз доводил до полусмерти, а он лишь благословлял Бога за все это. – Ты ласков и добр с людьми, как Св. Моисей Мурин (ефиоплянин); – он был разбойником прежде, покаялся и подвизался в одной обители с суровым Арсением Великим и сверх святости его строгой жизни в монастыре его все любили за ласковый и приветливый нрав. – Да, Св. Моисей был из разбойников; он до покаяния своего был многогрешен. – А я покинул юношей кров родительский и пришел сюда таким же девственником, как Св. Иоасаф, юный сын Царя Индийского, который устоял против всей роскоши и против целого гарема молодых красавиц, окружавших его по желанию отца». —

«Вот, сколько у меня добродетелей!» – Чего же было бы лучше этого внутреннего самодовольства, мой друг? – Не именно ли того ищут в миру у нас самые лучшие, умные, благородные люди? —

Не имеем ли мы право уважать человека, который предпочитает внешним успехам, богатству, блеску, наслаждениям веселого разврата – свою внутреннюю гордость, свое сознательное, честное самодовольство? – Ведь это почти идеал, ты скажешь мне, по нынешним понятиям. – Да, я с тобой согласен, что в миру иногда нельзя и требовать большего от хорошего христианина. – Когда бы было побольше и таких! Жизнь светского человека слишком шумна и заботлива; особливо нынешняя жизнь, в которой столько развлечений и нестерпимого, спешного труда, в которой так слабы впечатления Церковные, так отстранены на второй план множеством других сложных и обременительных впечатлений; – воспитание истинно христианское, осмысленное так редко! – Знание истинного духа христианства ныне так мало распространено! – Возможно ли при этих условиях требовать, чтобы люди, обремененные семейными, государственными, учеными и хозяйственными заботами, успевали вникать ежечасно в смысл своих внутренних чувств? – Да многие ли нынче из образованных людей ясно понимают этот дух христианской Церкви? – Люди, вовсе не признающие Ренана авторитетом, люди, не дерзающие и сомневающиеся в божественности Иисуса Христа; – люди, которые, с другой стороны, готовы стереть с лица земли всякого, кто бы коснулся иноземной, вражеской или революционной рукой народной, русской Святыни Православных храмов, мощей, икон (я говорю народной святыни – понимаешь?), – и эти люди, вследствие легкомыслия, незнания или каких-либо обстоятельств, воображают, что они поняли Христа, если знают твердо, что он простил блудницу, что он оправдал грешного мытаря, что он велел быть добрым к ближнему, благословил иноверного Самарянина за его доброту и осудил Еврейских, – священника и Левита, за то, что они не помогли израненному путнику. —