Текст книги "Дело случая"

Глава 3
Вот это новость!

И вот теперь Юлия сидела на скамье в школьном дворе и разбирала с Дианой последнее происшествие. Кое-что она, конечно, уже успела узнать у учительницы, но нельзя же было не выслушать версию самой девочки. Многое могла поведать и побитая Катя, но ее из школы забрала мама. С мамой Кати Юлия не встретилась, разминулась – может, оно и к лучшему…

– Диана, зачем ты поколотила Катю? – допытывалась Юлия. – Вы ведь лучшие подруги! Разве нет?

– Подруги, – подтвердила Диана. – Но Катька первая на меня с кулаками кинулась. Что же мне, просто стоять, когда меня бьют? Я этого даже в детском доме не терпела и всех, кто приставал, лупила – даже мальчишек. Однажды…

– Стоп! – Юлия испугалась, что сейчас наступит «вечер воспоминаний» из разряда «бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они»⁶⁵. – О детском доме мы с тобой, Диана, поговорим потом – ты мне все расскажешь, а я тебя выслушаю. А сейчас вернемся к вашей ссоре с Катей. За что она набросилась на тебя с кулаками?

– За соломку, – безмятежно ответила девочка и сорвала с березы начавший желтеть лист.

– За какую еще соломку?! – Лицо Юлии вытянулось.

В ее воображении тут же возник образ – деревня, одноэтажные дома и кучи соломы вокруг этих домов. Это, конечно, было бредом: обычная солома не могла быть причиной ссоры у городских девочек – они ее, наверное, и не видели никогда в жизни.

– За сладкую соломку, мама! – пояснила Диана и зачем-то сунула березовый лист себе в рюкзачок. – Она в магазине продается, в пакетиках. Ну палочки такие длинные, сухие, как… Как сухарики! Иногда солью посыпаны, а иногда сахаром.

– А-а! Теперь понятно. Значит, вы пошли в магазин и купили соломку. На перемене пошли?

Магазин был в двух шагах от школы, и многие школьники на переменах туда бегали.

– Да, на перемене, – с ангельской кротостью в голосе сказала девочка.

Это у Дианы бывало – иногда она начинала изображать из себя тихоню и скромницу. Особенно когда понимала, что виновата, и старалась вести себя хорошо. Хватало этой Дианиной кротости ненадолго – иногда на час, иногда на два. Бывало, что и на полдня, но это уже редкость.

– Купили каждая себе по пачке? – продолжила допытываться Юлия.

– Нет, мы купили одну на двоих.

– Почему? – не поняла Юлия. – Я что, даю тебе мало денег? Или у Кати денег не было?

– Нет, были деньги – и у меня, и у Катьки.

– Тогда почему пачка была одна?

– Но мы же подруги, а у подруг должно быть все общее! – вполне искренне заявила девочка.

Юлия усмехнулась – что ж, логично и даже красиво. Раз подруги, «хлеба горбушку – и ту пополам»⁶⁶. Вот только кулаками махать после этого зачем?

– Тогда почему же вы подрались-то, подруги?

– Кате не понравилось, как я поделила соломку, – ответила Диана. – У нее было двенадцать штук, а у меня – шестнадцать.

Ага! Вот мы и добрались до причины. Кажется, у Кати действительно были веские причины быть обиженной на Диану. Вот только кулаками решать проблему не надо было. Катя, конечно, на полголовы выше, но у Дианы-то сердце льва. Зря ее Коля «мартышкой» прозвал. Надо было пантерой или тигрицей.

– Да, шестнадцать и двенадцать действительно не поровну, – сказала дочери Юлия. – Нужно было отдать ей две палочки, и у вас стало бы поровну – у каждой по четырнадцать.

– Я сделала лучше! – заявила Диана. – Я взяла и поломала каждую ее палочку пополам! И у нее стало целых двадцать четыре!

На это заявление Юлия сразу даже не смогла ответить – сидела несколько секунд, думая о том, как же Дианка до такого додумалась-то? Вот что у человека в голове, а?

– И что она, Катя?

– А Катька бросилась на меня с кулаками! Между прочим, сразу же в нос попала! Я даже не ожидала – подруга ведь, и тут – в нос! У меня, наверное, уже синяк. Когда в нос попадают, потом синяки под глазами. Я такое в детском доме видела.

Юлия внимательно посмотрела на девочку. Никаких синяков у нее не было. Видимо, если Катя и угодила ей в нос, то не слишком сильно. Зато теперь картина прояснилась. Виновата в конфликте была Диана. Впрочем, как почти всегда. С другой стороны, Катя тоже переборщила – ее, конечно, обидели, но вряд ли столь сильно, чтобы вот так сразу кулаком в нос! Но с Катей разберется ее мама, а Юлии нужно до конца объясниться с Дианой.

– Диана, ты сама-то поминаешь, что поступила нехорошо? – спросила Юлия.

– Как – нехорошо?! – возмутилась дочь. – Почему?!

– Потому, что ты пожадничала, забрала себе больше соломки. А нужно было поделить поровну.

– Но ведь двадцать четыре больше, чем шестнадцать! – Диана упрямо выдвинула подбородок вперед и стала похожа на Николая в моменты, когда тот сердится.

– Двадцать четыре маленьких больше, чем шестнадцать больших? – усмехнулась Юлия. – Ой, сомневаюсь! Ты-то сама согласилась бы взять эти двадцать четыре маленьких, а шестнадцать больших отдать Кате? – Диана надулась и ничего не ответила. Но и так было ясно: не согласилась бы. – Если бы Катя поделила соломку так же неправильно, ты тоже обиделась бы, – подытожила Юлия. – Завтра ты должна извиниться перед Катей и помириться с ней. И больше не жадничать! Христос учит нас, чтобы мы поступали с другими так, как хотели бы, чтобы они поступали с нами⁶⁴. Представь себя на месте Кати и сразу же поймешь, насколько плохо ты поступила и почему Катя обиделась.

Диана отвернулась – было видно, что девочка упрямится. Это у нее тоже бывало – упрется, и ни в какую! Юлия пыталась сообразить, что еще можно сказать девочке, но тут запиликал телефон. Звонила сестра, Елена.

– Лен, привет! Как поживаешь?

– Нормально поживаю. Юль, я сейчас у тебя. Ты не против? Я заехала, так как нам с тобой поговорить надо.

Это было что-то новенькое – до сих пор совершенно любой вопрос с Леной можно было обсудить по телефону. У Юлии по коже пробежал холодок, а сердце неприятно сжалось.

– Лен, а что такое? Что-то случилось? Что-то плохое, да?!

– Как тебе сказать. – Лена замялась. – Не то чтобы случилось… Да и не плохое, но… Ты только не волнуйся, Юлька, никто не заболел и не умер! Но поговорить есть о чем. В общем, такие вещи по телефону не обсуждаются, они… м-м-м… ну, сложные, в общем. Ты приезжай, хорошо? А я пока яичницу поджарю.

– Хорошо, – ответила Юлия, смекнув, что по телефону от сестры все равно ничего не добьется. – Я сейчас в школе, Дианку забираю. Мы будем минут через десять-пятнадцать.

Когда Юлия и Диана вошли в квартиру, их встретил запах горячей яичницы. Елена готовила яичницу прекрасно – глазунью, не слишком сухой, но и не жидкой, «сопливой». В общем – идеальная яичница. Лена вообще была замечательной хозяйкой, и Юлия признавала, что в этом отношении ей до сестры далеко. Признавала охотно – успехи в хозяйстве не могли вызвать у Юлии ревность или какое-то другое неприятное чувство.

«Жаль, Колька на работе, – пронеслось в голове у Юлии. – Он яичницу обожает. Особенно Ленкину».

– Привет! – Лена вышла из кухни и тут же обняла Диану. – А кто это тут такие маленькие? – дурашливым тоном произнесла она. – Кто такие красивенькие? Кто такие непослушненькие?

– Я послушная! – совершенно искренне возразила девочка.

По тону было слышно – она и сама в это верит.

После Дианы Лена обняла и сестру:

– Привет, Юлька! Так давно не виделись! По телефону болтаем каждый день, но это, конечно, совсем не то!

Юлия тоже искренне обнимала Елену, одновременно думая, какие же они разные. Никто и никогда не сказал бы, что они родные сестры, если бы увидел их вместе!

Юлия Ракитина пошла в отца – высокого и худого мужчину с решительным нравом, Елена Ракитина – в мягкую и податливую мать. В юности Лена была гораздо красивее Юлии – ну прямо кукла, хоть в подарочную коробку ставь или в кино снимай! На эту красотищу (без всякой иронии!) и клюнул Андрей, ставший ее мужем.

Не слишком хорошо, когда главным в выборе мужчины является именно красота женщины, она ведь проходит быстро – с этим согласятся многие. Андрею стоило внимательнее взглянуть на маму Елены, чтобы понять – пройдет какое-то количество лет, и его избранница станет такой же. Мама Юлии и Елены сохраняла миловидное лицо до самой смерти, но расплылась вширь очень быстро и на момент замужества младшей дочери была похожа на шарик. После родов начала стремительно полнеть и Лена.

Отнесись к этому Андрей с пониманием, Лена, может быть, слишком по этому поводу и не переживала бы. В конечном счете их с Юлей отец очень любил мать, и его любовь не уменьшилась после того, как та растолстела. Но Андрей, выпивая, иной раз упрекал жену в том, что ее так разнесло. «Ты в зеркало на себя глянь и сама поймешь, во что превратилась!» – сказал он ей однажды, правда находясь в очень сильном подпитии.

Как итог – Лена стала изо всех сил следить за внешностью. Всевозможные диеты, утренние зарядки, комплексы аэробики, занятия на тренажерах в фитнес-центре – все это было перепробовано, но, к сожалению, не дало результата. Не исключено что без диет и аэробики Лена была бы еще полнее, чем сейчас… Быть может, вопрос решила бы липосакция – пластическая операция по удалению нежелательного жира. Но Андрей был против и заявлял, что Лена должна следить за собой сама, не прибегая к услугам хирурга. Она старалась, но что поделать, если не получается?! Это ведь от особенностей организма зависит. Один человек (вот как Юлька, например) ест много, но остается стройным, а другой раз в неделю скушает лишний пирожок и сразу же поправится на целый килограмм!

Полнота очень отравляла Лене жизнь – она постоянно боялась, что муж будет ей изменять. А может, и уже изменяет – дальнобойщик все-таки, укатит в рейс – и привет! Что именно он в рейсе делает, жене не видно. Быть может, Лена переживала и зря – не каждый имеющий возможность изменить изменяет на самом деле. В общем, точно здесь сказать ничего было нельзя, но Елена страдала. Впрочем, Юля приехала к ней не об Андрее говорить – обсудить претензии дальнобойщика Андрея к потолстевшей супруге вполне можно было и по телефону. Обычно Диане не позволяли кушать нигде, кроме кухни. Но теперь ей вручили тарелку с яичницей и отправили в детскую. Несколько удивившись и подозрительно поглядывая на взрослых, девочка удалилась.

– Лен, ну что там у тебя? – начала Юлия, как только Диана покинула кухню.

– Сейчас расскажу. Да ты ешь, ешь! Если бы мне такое можно было, так я по десятку яиц в день съедала бы. А то все диетическое и диетическое! Глаза мои этой диетической пищи не видели бы!

– Да я ем, Лен, не переживай. Ты расскажи, почему позвала. Что это за вопрос такой, что по телефону обсудить нельзя? Ну давай, не томи, а то я нервничаю.

– Хорошо, – сказала Лена, глядя в окно. – У меня есть новости, Юль.

– Хорошие или плохие? – осведомилась Юлия, отправляя в рот очередной кусок восхитительной яичницы.

На сердце было очень неспокойно, но, к счастью, вкусная еда немного отвлекла от тяжелых предчувствий.

Лена задумалась:

– Так сразу и не скажешь. Нет, новости не плохие, но… как бы это сказать… Тяжелые, в общем.

– Ну говори, не тяни!

– В Большеграде появился молодой лектор, он против абортов выступает, – сообщила Лена. – Мне кажется, тебе нужно сходить на одну из его лекций.

У Юлии отлегло от сердца. Всего-то?! А она уже себе такого надумала, пока за рулем машины сидела…

– К чему мне на его лекции-то ходить, Лен? – хмыкнула она. – Меня ни в чем убеждать не надо, я и так против абортов. На своем горьком опыте убедилась, какая это дрянь.

– Да, конечно, я знаю. – Лена покивала. – Но тут случай особый… В общем, мне как о нем рассказали, я залезла в соцсети и нашла его страницу. Оказалось, что он… В общем, он выжил после аборта.

Глаза Юлии полезли на лоб, она даже о яичнице забыла.

– Да ты чего, Ленка?! Как можно после такого выжить?!

– Оказывается, так иногда бывает, если аборт был совершён на поздних сроках, – сказала сестра, упорно глядя в окно. – В общем, его мать делала «заливку» – то есть солевой аборт, – и было это здесь, в Большеграде. В подавляющем большинстве случаев такие дети покидают организм матери уже мертвыми. Но есть очень и очень маленький процент исключения. Скажем, в Америке есть такая женщина, Джанна Джессен, она с абортами борется. Так вот, она как раз из исключений, из тех, кто после солевого аборта родился⁶⁷. Вот и этот парень – как раз такое исключение, выживший. Только он наш, русский, и младше этой Джанны Джессен лет на пятнадцать-двадцать. Они многим похожи с этой американкой: скажем, у них обоих церебральный паралич, правда, не в самой сложной стадии. Бывает же такое, да?

Вилка выпала из правой руки Юлии и громко цокнула о стол. Лена наконец оторвалась от окна и посмотрела на сестру. Та сидела мертвенно-бледная, прижимая левую руку к губам. Лоб ее покрылся испариной, рука у губ дрожала. Юлия начала понимать, к чему клонит Елена.

– Этот парень – его зовут Максим Воеводин – родился, как я уже сказала, в Большеграде, – глядя в глаза Юлии, продолжила Лена. – Дата рождения указана на его страницах в соцсетях. Это 29 января 1993 года. И сама понимаешь – Большеград хоть и большой, но вряд ли в нем делают по сто «заливок» в день. К тому же в соцсетях я видела несколько его фотографий – вылитый Колька Анасенко в молодости… В общем, я уверена, Юлька, что тебе нужно самой на него посмотреть.

Юлия закрыла лицо руками, плечи ее затряслись: 29 января 1993 года был именно тот день, когда она сделала аборт! Причем именно солевой аборт, «заливку». Значит, этот лектор, Максим, с немалой долей вероятности… ее сын?!

– Юль, ну что ты, а? – Лена подошла к сестре и обняла ее за плечи. – Сама подумай – ты ведь радоваться должна, что он живой, а не мертвый.

– Я и радуюсь, – не отрывая рук от лица, глухо пробормотала Юлия. – Просто думаю – как же я буду смотреть ему в глаза?!

Глава 4
Лекция

Пятнадцатого октября в актовом зале коммерческого колледжа сидели студенты. Если смотреть на них глазами родителей – детвора, лет пятнадцати – семнадцати. Но сами они оценивали себя иначе: взрослые люди, всё знающие о жизни, всё понимающие и кое-что уже испытавшие. В общем, руководители большеградского фонда «За жизнь» справедливо считали, что эти студенты уже доросли до лекции об абортах, и эта лекция должна была начаться сейчас. Разумеется, в свободное от основных предметов время, после занятий. Поэтому ребятня с удовольствием разбежалась бы по своим делам, но кураторы групп были категоричны – присутствие на лекции обязательно, и включать мобильные телефоны, чтобы смотреть в интернете ролики, строго запрещено. В этом случае многие из присутствующих предпочитали на необязательной лекции просто подремать. О такой реакции студентов в фонде «За жизнь» прекрасно знали, но она никого не пугала – лектор умел заинтересовать слушателей.

Он вошел – высокий худощавый парень, довольно молодой, лет двадцати пяти. Левую ногу он неестественным образом разворачивал, особым образом тянул и ставил немного неправильно, что было и неудивительно – церебральный паралич у человека. В остальном – парень как парень, по мнению юных барышень – даже довольно симпатичный. С собой лектор притащил какой-то плакат, который, впрочем, не спешил вешать на предназначенный для плакатов гвоздь, а поставил у стены. Что именно изображено на плакате, студентам не видно – плакат сейчас был развернут обратной стороной.

– Здравствуйте! – обратился лектор к студентам зычным баритоном, который скорее можно было ожидать у человека дородного, чем от такого худышки. – Меня зовут Максим Петрович Воеводин, я представитель большеградского фонда «За жизнь». Сегодня мы с вами поговорим кое о чем крайне важном.

Студенты не проронили ни слова, лишь некоторые из них закивали для приличия. Конечно, они видели, что лектор не намного старше их, и кое-кто с удовольствием на это «здравствуйте» бросил бы в ответ развязанное «Привет!», но одна из кураторш, седая, резкая на язык и очень строгая, сидела в заднем ряду и наблюдала, кто и как себя ведет. Репутация у кураторши была та еще, а потому молодежь ее побаивалась и предпочла не злить.

– Я вижу, что вы все здесь молодые и красивые, – продолжил лектор. – Значит, наш разговор сегодня будет совсем нелишним. Как известно, где молодость и красота, там и любовь. Где любовь – там и близость.

При упоминании о любви и близости по лицам слушателей пробежали улыбки, и даже самые сонные шире раскрыли глаза – лекция обещала быть нескучной.

– Где близость – там и беременность, – продолжил лектор. – А вот дальше…

Он остановился и сделал небольшую паузу. Студенты уже заметили, что, произнося слова, лектор немного кривит рот. Если бы они были старше, то, пожалуй, вспомнили бы фильм «Судья Дредд» с Сильвестром Сталлоне в главной роли⁶⁸. В нем знаменитый американский актер, произнося фразы, тоже кривит рот, особенно когда кричит свое знаменитое «Я – закон!». Да и улыбка у Сталлоне кривовата, что является не актерской «фишкой», а следствием родовой травмы, повреждения нервов на лице.

Максим Воеводин говорил похожим образом тоже не из желания соригинальничать, это также было следствием болезненного состояния – церебрального паралича. Впрочем, речь у Воеводина очень правильная, дикция отличная, словно он всю жизнь мечтал быть театральным актером и потому учился произносить слова идеально.

– Если бы мы с вами жили веке в девятнадцатом, то я сказал бы – где беременность, там и роды, – продолжил Максим. – Ровно так же было и в восемнадцатом веке, и в пятнадцатом, и в восьмом. И даже в шестом или в четвертом. А вот сейчас все не совсем так! В наше время где беременность, там и выбор – рожать ребенка или делать аборт. Вот об абортах мы с вами сегодня и поговорим. Для того чтобы вы не заснули, общение наше будет больше напоминать диалог, а не лекцию: вы будете спрашивать, а я отвечать. Или я буду спрашивать, а отвечать станете вы.

Про себя он отметил, что так получается не всегда – иногда студентов так и не удается разговорить, и лекция лекцией и остается – он говорит, а они слушают. Но иногда получаются жаркие и долгие дебаты – ну прямо дискуссионный клуб! Как будет сейчас, в этом колледже? Скоро узнаем.

– Для начала поднимите руки, кто из вас знает, что такое аборт? – спросил студентов Максим Воеводин.

Поднялось не так уж и много рук – треть присутствующих, не больше.

– А остальные что, не в курсе насчет абортов?! – иронично проговорил Максим. – Я удивлен. Но в нашей жизни все бывает, а потому предположу, что некоторые не просто поленились руку поднять, а действительно не знают. Что ж, я объясню вам! Точнее говоря, объяснит один старый плакат. Он сохранился еще с советских времен, его принесли из одного мединститута. И полезен этот плакат тем, что он очень честный, наглядно и неприкрыто показывающий кошмар происходящего.

Максим поднял плакат и повесил на стену, и теперь все могли рассмотреть, что там изображено. Плакат был разделен на четыре равные части, на каждом – по крупной цветной картинке. Краски уже начали выцветать, но все равно пока что оставались довольно различимыми даже с последнего ряда.

– Смотрите! – Максим взял указку и показал на первую картинку. – Видите – беременная женщина лежит на спине, и в ее животе уже находится ребеночек, такой, каким в свое время был каждый из нас. Если этого ребеночка не трогать, то спустя определенное время он подрастет, родится, будет бегать по травке вот этими самыми ножками, – он показал на ножки малыша длинной деревянной указкой, – гладить котенка вот этими ручками, а вот этим ротиком кушать мороженое. В общем, будет радоваться жизни. Но увы! Люди решили, что лучше этому малышу умереть. Начало этого процесса мы видим на второй картинке. – Он ткнул указку в нужное место на плакате. – Видите – в матку женщины вводится абортцанг. Это такие длинные щипцы с остро отточенными колечками на концах. Когда колечки сомкнуты, то абортцанг относительно безопасен и его легко можно запихнуть в матку и там бодро пощелкать… Да перестаньте вы хихикать, в самом-то деле! Вы ведь не первоклассники и давно уже знаете, что такое женская матка! Лучше подумайте о том, что вот таким довольно безобидным на вид абортцангом наверняка убито больше людей, чем всеми пушками мира вместе взятыми. Ну что, вы уже не смеетесь? Я могу рассказывать дальше?

Дождавшись полной тишины в аудитории, Максим продолжил:

– А вот и третья картинка, которая показывает сам процесс убийства. Вы не отворачивайтесь, девушка в первом ряду, вы смотрите! Вам ведь жить, а значит – выбирать! Вы красивая, со временем выйдете замуж, забеременеете, и для вас вопрос, рожать или делать аборт, перестанет быть чисто теоретическим. Знайте: если вы решитесь на аборт, то это будет так, именно так! – Он постучал указкой по плакату. – Видите – абортцанг уже оторвал малышу ручку, это показано на картинке. Теперь щипцы тянутся к ножке. Они и ножку оторвут, а потом раздавят малышу голову. Вы кривитесь, вам неприятно, да, девушка? Это хорошо, что неприятно, это нормальная реакция человека со здоровой психикой! И не надо на меня сверкать глазами! Поймите – не я чудовище, потому что вам это рассказываю и показываю! Чудовища те, кто это делает!

Он еще раз постучал указкой по третьей картинке, на которой изображалось, как абортцанг разрывает младенца. Максим, как говорится, завелся, глаза его сверкали. Коллеги из фонда «За жизнь» много раз просили его быть мягче, сдержаннее. Но у него не получалось, не мог он сдержаннее говорить об абортах. Впрочем, эмоциональность и неравнодушие лектора сделали свое дело – среди присутствующих студентов сонных больше не было ни одного. Слушали лекцию все. Не многие согласятся с ним в конце лекции – Максим это прекрасно знал, но слушали его все, и внимательно, что было хорошо.

– А на четвертой картинке мы видим окончание процесса убийства малыша, – продолжил Максим. – Видите – абортцангом же из тела женщины достают кусочки того, кто мог бы быть ее сыном или дочкой. Малюсенькие ножки, которые больше не побегут по травке, малюсенькие ручки, которые никогда не обнимут маму. А также фрагменты смешного кукольного личика и еще хрящевого черепа… Ужасно, правда? Во всяком случае, мне кажется, что ужасно. И если вам тоже страшно, значит, сердце ваше еще не покрылось коркой равнодушия. Значит, оно еще живое, сердце это… Вот мы и познакомились с абортом. Плакат до конца лекции я снимать не буду, чтобы вы смотрели и запоминали. Очень надеюсь, что этот плакат врежется вам в память, останется там навсегда, и это когда-нибудь спасет от абортцанга кого-то из ваших детей… Но есть и другие разновидности аборта. Например, солевой аборт, в народе называется «заливка». Он делается на поздних сроках беременности. Как вы, наверное, помните из уроков анатомии, в организме матери ребеночек находится в аминотической жидкости. Так вот, при солевом аборте часть этой жидкости откачивают, вместо нее заливают крепкий солевой раствор. От этого «счастья» малыш умирает, и через сутки или двое происходит что-то вроде родов, только во время нормальных родов на свет появляется живой малыш, а после «заливки» – обезображенный солью труп.

Впрочем, иногда – очень, очень редко – малыши не умирают от соли и рождаются живыми. Я появился на свет именно после такой процедуры, церебральный паралич, из-за которого у меня плохо функционирует одна нога, скорее всего, следствие именно этого. Не знаю, почему я не умер. Может, соли в растворе было мало, а может, еще что-то. Мне же нравится думать, что Господь Бог сохранил мне жизнь именно для того, чтобы я сейчас стоял перед вами и вы видели – я такой же человек, как и вы, а значит, убить ребенка абортом – это то же самое, что зарезать человека ножом на улице. Впрочем, на улице все даже милосерднее, так как там человека чаще всего убивает кто-то чужой. А здесь – родная мать, часто при полном согласии папы и бабушек с дедушками, «добрых врачей» и государства. Все убитые абортами – это именно люди, и никак иначе! И если вы когда-нибудь решитесь на аборт, то знайте – вы станете именно убийцами. Не обманывайте себя, не думайте иначе. Это очень плохо – обманывать себя.

– Но есть ведь еще вакуум! – подала голос девушка из второго ряда; красивая девушка, с аккуратной прической и в дорогих очках, которые придавали ей вид интеллектуалки.

Максим улыбнулся – лекция становилась диалогом, чего он и добивался.

– Да, есть! – кивнул он. – Считается малотравматичной процедурой именно для женщины, а не для ее малыша. Я, конечно, знакомился с вопросом. Даже запоминал формулировку. Как же это, дай бог памяти… Ага… «Специальный катетер вводится в матку и влияет на плодное яйцо отрицательным давлением». Отрицательное давление – это и есть вакуум, потому аборт и называется вакуумным. Милое дело – люди редко гибнут в вакууме, так как на нашей планете вакуум довольно трудно найти, поэтому нам и кажется, что это не такая уж и страшная смерть.

Но вот в чем особенность: люди ведь и космос исследуют, а там вакуум – обычное явление. И случилась однажды в космосе трагедия – летом 1971 года не вовремя открылся какой-то клапан, и трое космонавтов испытали на себе, что такое космический вакуум. Бедняги погибли меньше чем за минуту. Их мертвые тела были с синими лицами и со следами крови, которая шла из носа и ушей. Я читал, что смерть этих исследователей космоса была сходна со смертью от декомпрессионной болезни, которая бывает у водолазов, когда вследствие слишком быстрого подъема на поверхность кровь человека закипает. Тех космонавтов звали Георгий Добровольский, Владислав Волков и Виктор Пацаев. В историю они вошли как смельчаки и герои. А миллионы малышей, так же уничтоженных вакуумом, героями у нас не считаются. Да и людьми не считаются. Так, биологический материал, почти мусор. Вы хотели бы поменяться с этими малышами местами, девушка?

– Они еще не люди, – не сдавалась девушка в очках. – Это просто часть тела матери, и мать сама должна решать, что с ними делать!

– Я ждал этого аргумента, – сказал Максим Воеводин. – Как же сторонникам абортов без него? Иначе ведь придется признавать себя крокодилами и убийцами собственных детей, а это так неприятно! – Он едко усмехнулся. – Мне есть что ответить вам, девушка, иначе я перед вами не стоял бы. Я докажу, что ребенок в чреве матери – это уже человек. И мы рассмотрим этот вопрос детально. Но для начала… Кстати, чтобы было проще общаться – как вас зовут, девушка?

– Аня, – ответила та.

– Так вот, Анечка, подумайте вот над чем: само наличие спора о том, человек ли такой малыш или не человек, уже достаточное основание для того, чтобы аборт не делать!

– Почему? – не поняла Аня.

– Потому, что жизнь выбирают всегда, когда для нее есть хотя бы малейшие шансы. Жизнь, а не смерть! Ну вот смотрите – кто-то попал в больницу, в реанимацию. Скажем, ваш родственник, к примеру любимый дедушка. Так вот, реанимационные работы ведутся до тех пор, пока остается хоть малейшая надежда, что перед врачами не труп! Да вы ведь сами реаниматологам в волосы вцепитесь, если они вам скажут: «Надежда на спасение, конечно, есть, но нам лень возиться, а потому пусть умирает». Ведь я прав?

– Правы, – нехотя проговорила она.

– Или другая ситуация, – продолжил Максим. – Ребенок упал в воду. К примеру, это ваш сын. Я понимаю, что сейчас у вас сына нет, но представьте, что это происходит в будущем, лет через десять. Итак, ваш сын упал в воду, его вытащили, но он не дышит. Ему делают искусственное дыхание. Вы, именно вы его делаете, Анечка! Но как долго вы будете его делать? Да так долго, пока есть надежда на спасение! И это нормально! Лучше потрудиться лишние десять минут, но не упустить даже малейшего шанса на спасение человека! Вот так и в вопросе абортов. Если есть хоть малейшие шансы на то, что ребенок в утробе матери – это уже человек, то этого вполне достаточно, чтобы его не трогать, чтобы не убить человека! Разве нет?

Девушка ничего не сказала – она прекрасно училась в коммерческом колледже, но всякие там философии никогда не были ее коньком.

– Но я обещал доказать вам, Аня, что малыш в материнском организме – это человек, и никак иначе. Вот этим и займемся. Но зайдем издалека, поговорим вначале о познании. Как мы, люди, познаём мир? Ответьте, Анечка, это ведь не самый сложный вопрос. Как именно мы, люди, познаём мир? Из чего знаем, что вот это хорошо, а вот это – плохо?

Девушка и на этот раз не ответила, а лишь неуверенно пожала плечами.

– Так, Анечка затрудняется ответить, – констатировал Максим Воеводин. – Кто ей поможет? Кто желает сказать, какие у нас, людей, есть методы познания?

Аудитория молчала. Все же это был коммерческий колледж, и в нем учили совсем другому.

– Хорошо, я вам помогу, – сказал Максим спустя десять секунд тишины. – На самом деле методов познания всего два. Первый – маленький мальчик касается пальцем горячей печки и с воем убегает. Он обжегся и теперь знает, что трогать горячее нельзя. Он познал это на опыте. То есть первый метод познания – опытный. Именно он в высшей форме выражен в науке. Современная наука – это концентрация человеческого опыта на сегодняшний день. Пройдет год, два, пять, и наука будет другой, потому что другим будет опыт, и это нормально. Меняется опыт человечества, поэтому и наука постоянно меняется. Впрочем, подробно мы на этом останавливаться не будем, чтобы не уходить в сторону.

Итак – насчет первого метода познания мы выяснили. Но есть и второй метод познания: мама говорит мальчику, что не нужно прыгать с крыши сарая – сломаешь ноги. И мальчик не прыгает, так как верит маме. То есть это знание он приобрел у того, кто авторитетнее. В высшем проявлении это религиозный метод познания. Нет никого авторитетнее Бога. Бог сказал нам, людям, что вот это делать можно, а вот это нельзя, и мы стараемся поступать правильно потому, что верим Богу. Итак, если методов познания всего два, то посмотрим на аборты и с точки зрения науки, и с точки зрения религии. Проясним главнейший вопрос: ребенок в чреве матери – это уже человек или часть ее тела? С чего начнем? С науки? Или с религии?

– С науки! С науки! – раздалось несколько голосов.

– Хорошо, – легко согласился Максим.

Он не был удивлен – все и всегда выбирали науку первой. Ничего странного – в сегодняшнем мире уважать науку и не доверять религии – хороший тон для миллионов человек. Это логическое следствие «эпохи Просвещения», которая подкосила веру во многих европейцах, и в русских в том числе. Впрочем, миллионы младенцев, убитых абортами, – такое же следствие той эпохи, хотя всякие Вольтеры, Руссо и Дидро⁶⁹, начиная атаку на христианство, наверняка удивились бы таким кровавым плодам своих трудов.