Текст книги "Дело случая"

Глава 6
Жизнь Максима Воеводина

Несмотря на последствия детского церебрального паралича, учился Максим Воеводин в обычной школе. А что, у этой болезни разные степени сложности. Есть такие больные, что ни встать с постели не способны, ни ложку ко рту поднести, да и умственное развитие у них далеко от нормального. Разумеется, им путь в обычную школу заказан, но у Максима все было не так. Да, он заметно хромал, тянул левую ногу, но, кроме этого, двигался вполне нормально. И в умственном развитии не отставал, хотя говорил очень невнятно, будто набрав в рот каши. Преподаватели вздыхали – ребенок с инвалидностью все-таки, нужно с пониманием отнестись! Но оценки предпочитали ставить по письменным работам – понять, что именно Максим Воеводин говорит у доски, иногда было почти невозможно.

Ну, а школьники – как приняли они Максима? По-разному приняли. Дети ведь разные, и далеко не все тихи и миролюбивы, словно ангелы. Поэтому одни охотно приглашали Максима в свои игры, и он играл с ними, если только детская возня не предполагала беганья или прыганья. Другие без устали дразнили Кривоножкой, а также Мойдодыром. Почему Мойдодыром? Ну, вы ведь помните у Корнея Чуковского: «Вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой, выбегает умывальник и качает головой»⁷⁷. Вот потому и Мойдодыр – кривоногий и хромой умывальник из сказки Чуковского, значит.

В общем, доставалось Максиму от сверстников, и дразнилки – это ведь не самое худшее было. Некоторые – особо буйные – его попросту задирали.

Он рано стал заниматься спортом – подтягивался на турнике и брусьях, часами колотил боксерскую грушу – ее повесил для него в гараже Петр Кириллович, которого Максим считал отцом. В итоге мальчик с ДЦП достиг ощутимых результатов. Двигаться и уклоняться от ударов, как это делают боксеры, он так и не научился, зато стукнуть мог сильно. Что неудивительно: если мальчишка подтягивается на турнике по 30 раз за подход, а также отжимается по 50 раз на брусьях, то и удар у него крепкий, тяжелый. Задиры, несколько раз испытав этот удар на себе, оставили Максима в покое. Конечно, этот Воеводин не супербоец, и если скакать вокруг него да уклоняться, то победишь обязательно, ведь он только и может, что стоять столбом да руками размахивать. Но если попадешь под его удар, будет очень больно, а им оно надо? И задиры предпочли искать для себя других жертв, из тех мальчишек, что не умели бить так сильно.

Максиму было девять лет, когда один соседский паренек сообщил ему, что он своим родителям не родной сын, а приемный. Он тут же примчался к Екатерине Максимовне, которую считал своей матерью. Она не стала отпираться – да, приемный. На вопрос, почему так получилось и кто же его настоящие родители, не ответила, а лишь попросила потерпеть несколько лет. Когда ему исполнится четырнадцать, она все ему объяснит. А сейчас для этого разговора просто не время – история его рождения непроста, и сейчас он в ней ничего не поймет. Максим обещал потерпеть и подождать. И конечно, продолжал называть Екатерину Максимовну и Петра Кирилловича мамой и папой. А как же иначе? Он, сколько себя помнил, именно так их и называл, да и любил сильно, – были они людьми отзывчивыми и добрыми.

Но, ожидая четырнадцати, он, конечно, не мог удержаться от фантазии. Его настоящие родители – какие они? Маму он почему-то представлял себе элегантной, утонченной, красивой молодой женщиной в большой соломенной шляпе, а отца – статным красавцем, морским капитаном, как в книгах Джека Лондона. Читать Максим любил и Джека Лондона, почти всего, прочел очень рано.

Ему очень хотелось узнать: почему же он не живет с ними, с настоящими родителями? Нет, его нынешние родители очень и очень хорошие, но все-таки – почему настоящие не захотели взять его к себе в дом? Может, дело в его болезни? Но она ведь не слишком сильная – ну ходит он не совсем хорошо, бегать и танцевать тоже не может, но что с того? Разве из-за хромой ноги он перестал быть их сыном? Или они думают, что хромые не умеют любить?

А может, случилась какая-то невероятная история, вроде тех, о которых иногда пишут в книгах? Может, настоящие родители просто не знают, что он жив? Думают, что он умер, а он на самом деле не умер? Может, они его и не бросали? Тогда он обязательно найдет их – чуть позже, когда вырастет, и станет любить. Хотя Екатерину Максимовну и Петра Кирилловича любить тоже, конечно, не перестанет.

Екатерина Максимовна сдержала свое слово. В день четырнадцатилетия Максима она усадила его рядом с собой и, глядя в сторону, рассказала все. О том, как его настоящая мать – молоденькая студентка – хотела убить его, сделав солевой аборт, как он не умер, а все-таки родился живым, правда, очень слабеньким – даже плакать не мог, а только постанывал, как взрослый человек, которого мучают, и как персонал клиники не мог понять, что же с ним делать – не добивать же его, раз живым родился!.. И поведала ему о том, как она – простая медсестра из отделения хирургии – узнала об этой новости от одной из знакомых. И как взяла младенца к себе. Она не могла поступить иначе – воцерковленная православная христианка разве может оставить умирать малыша, с которым люди и так поступили крайне жестоко?! Тем более что своих детей ей и Петру Кирилловичу Господь не дал, а было в то время ей уже сорок пять. Как назвала малыша Максимом, в честь собственного отца. Как лечила, растила, согревала теплом своей любви. Как никогда не считала его чужим, а только своим, родным сыном. Как брала с собой в храм Божий, стараясь вырастить сына хорошим православным христианином…

Услышанное обожгло Максима – да и могло ли быть иначе? К своим приемным родителям он проникся еще большей любовью, а к настоящей матери начал испытывать жгучую ненависть. Теперь по нескольку раз на дню ему представлялось, как он встречает эту женщину на своем жизненном пути. Она все так же молода и красива, все в той же соломенной шляпе, только глаза у нее другие – холодные, злые.

И он говорит ей:

– Ну, как живешь, мама? Ты, видимо, решила убить меня потому, что тебе показалось – я испорчу тебе жизнь, буду мешать, находясь рядом, да? И как – твоя жизнь стала счастливее от этого? Ты счастлива после убийства? Скажи мне, мама!

Православный христианин не должен испытывать ненависти ни к кому из людей, и потому Максим часто каялся в этом на исповеди.

Каялся, но побороть этого не мог, был не в силах. Наконец его духовник посоветовал отсекать мысль о родной матери, как только она придет в голову, вот просто отсекать, и все, стараясь ни в коем случае не додумывать ее до конца. Это было непросто, но Максим старался, и это принесло свои плоды: думать о настоящей матери он стал значительно реже, и ненависть уже не обжигала его сердце так сильно и часто. Хотя, конечно же, бывало…

Проблема была купирована, но все же не изжита до конца. Иногда настоящая мать снилась, и тогда Максим просыпался совсем больным. А однажды он включил старый советский фильм «12 стульев». В нем Остап Бендер называет мелкого воришку Пашу Эмильевича «жертвой аборта». Максим сразу выключил фильм и до конца дня боролся с тоской и злобой, попеременно атакующими его сердце. Каково это – быть жертвой аборта, он прекрасно знал на собственном опыте и считал, что это совсем не повод для шуток!

Но, конечно, жизнь Максима не сводилась только к тяжелым мыслям о мерзком поступке родной матери, а может, и отца – ведь бывает, когда инициатором аборта является мужчина, верно? Максим рос, взрослел, начал задумываться о будущей профессии. Ему было пятнадцать с половиной, когда он сказал Екатерине Максимовне, что мечтает стать историком и будет готовиться поступать в университет на исторический факультет. Екатерина Максимовна отговорила его.

– Я не хочу, чтобы ты стал лжецом, Максимка, – сказала она.

– Как – лжецом? Почему?! – не понял он. – Я не собираюсь никого обманывать! Честно буду изучать документы, работать в архивах…

– Вот-вот! – закивала Екатерина Максимовна. – Будешь копаться в бумажках, а они, как известно, от вранья не краснеют. Ты на сегодняшний день посмотри, Максим, и сделай выводы! Попытайся разобраться в том, что было недавно, – в войне в Приднестровье, например, или в Нагорном Карабахе. Ты очень быстро поймешь, что каждое событие любой из этих войн имеет даже не два объяснения – с одной и с другой стороны, а двести двадцать два, и все разные! И попробуй понять, какая из них ближе к правде, а какая дальше! Ведь люди и ошибиться могут, и приврать. Ну разве нет?

– Да, могут. И что? – все еще не понимал Максим.

– Но так ведь всегда было, сынок! Станешь ты как историк разбирать какую-нибудь древнюю войну. Ну, например, поход царя Алексея Тишайшего на Смоленск, который тогда был польским городом⁷⁸. В те далекие времена эти события тоже имели двести двадцать два объяснения – иначе просто и быть не могло. Но годы идут, бумажки теряются, горят, в них рыбу заворачивают, в общем – портятся они. Вместе с ними исчезают и версии, которые были на них записаны. И может, сейчас до нас дошли два-три варианта описания событий тех лет, которые от правды очень далеки, а самые правдивые были, но просто от времени исчезли. И ты станешь с пеной у рта доказывать, что все было именно так, как написано в этих двух-трех бумажках, просто потому, что у тебя не будет других! Перед собой ты будешь честен, но другим соврешь, так как по незнанию просто поддержишь чужую ложь. История – самая ненаучная наука на свете, Максим. Так что лучше в нее не лезть. Чтобы потом на Суде Божием не краснеть за то, что ты не хотел лгать, но поверил чужой лжи и в итоге наврал с три короба.

Максиму аргументы матери показались здравыми, и об историческом факультете он мечтать перестал. При этом Екатерина Максимовна и Петр Кириллович и сами думали о будущем своего приемного сына, ведь перед человеком с инвалидностью открыты не все профессии. Петр Кириллович, прекрасно умевший ремонтировать телевизоры и магнитофоны, учил этому и Максима, решив, что для него ремонт техники – самое верное дело. Быстрые ноги-то тут не нужны, а с руками и головой у мальчишки все в порядке.

Максиму было шестнадцать, когда в случайно подвернувшейся под руку газете он прочитал об американке Джанне Джессен⁶⁷. Он сразу же почувствовал к ней симпатию, будто она была не далеким и незнакомым ему человеком, а сестрой, ну, хотя бы двоюродной. Еще бы – она тоже не умерла после солевого аборта, и у нее тоже церебральный паралич. При этом она борется с абортами, а значит, ненавидит их так же, как и он сам! Ну точно старшая сестра, только из Америки!

– Мама, я хочу быть как она! – заявил Максим, показывая статью матери.

– В смысле – как она?

– Я тоже хочу бороться с абортами! Вот, смотри, что в газете написано!

Екатерина Максимовна прочла статью внимательно, а потом сказала:

– Максим, но она ведь ездит с лекциями.

– И что?

– Ты вряд ли сможешь быть лектором. Ты очень хороший мальчик, но у тебя ведь проблемы с дикцией, сынок. Мы с отцом к этому привыкли и прекрасно понимаем тебя. Но другие могут тебя не понять. Тот, кто хочет быть лектором, должен уметь говорить очень хорошо.

Мы сами забываем о своих недостатках и не замечаем их, поэтому и Максиму никогда не казалось, что он так уж плохо говорит. Но он сразу же понял – мама права и речь на самом деле нужно подправить.

– Но ведь есть специалисты, мама! – воскликнул он. – Я найду хорошего логопеда, он научит меня говорить правильно!

– Насколько я знаю, логопеды не всемогущи, – покачала головой мать. – И не у всех людей получается научиться произносить звуки правильно, даже если они и занимаются с логопедом. Тем более что логопед – это очень дорого.

Но Максим уже принял решение и знал, как можно заработать тоже. Прежде всего он с головой окунулся в мир бытовой техники, и через полгода мог починить не только телевизор с магнитофоном, но и компьютер, принтер, холодильник, стиральную машину. Брал за свои услуги он сравнительно недорого, поэтому от заказчиков отбоя не было. Никого не отпугивало, что перед ними старшеклассник. Главное, что дело свое знает! После его ремонта техника работает как новенькая! К тому же люди, знавшие Максима близко, никогда не боялись, что он что-то у них в квартире украдет. Все-таки верующий парнишка, в храм Божий ходит! Приятно иметь дело с честным человеком.

В общем, деньги на логопеда появились, и Максим принялся заниматься своей дикцией с той же старательностью, с какой раньше подтягивался на турнике и колотил боксерскую грушу. Очень быстро он вынужден был признать – мама была права и коррекция дикции – дело непростое. Кроме вполне обычных у многих проблем с буквой «р», Максим неправильно произносил «л», «с», «ш» – в общем, работы хватало. К счастью, Господь свел Максима с молодой женщиной-логопедом, которая была очень терпелива и свое дело знала прекрасно. Кое-какие методы эта женщина вынуждена была придумывать сама, ведь проблемы с лицевыми нервами Максима были следствием церебрального паралича и просто не могли быть решены усердными занятиями. Казалось, что некоторые звуки он был обречен до конца жизни произносить немного не так, как другие. Но время шло, и речь Максима постепенно начинала звучать вполне пристойно.

После окончания школы он поступил на радиофизический факультет, решив и дальше зарабатывать на жизнь ремонтом всевозможной техники. При этом старался глубоко изучить проблему абортов, чтобы никто из оппонентов никогда не смог застать его врасплох. Однажды, блуждая по просторам интернета, он наткнулся на форум, посвященный этому. Противников аборта там было меньше, чем сторонников, примерно раз в пять, но у некоторых убежденных и грамотных Максиму было чему поучиться. Он просидел на этом форуме полгода, до тех пор, пока не закрыли. Это был огромный опыт, очень пригодившийся Максиму позже. Он не только ознакомился с аргументами сторонников абортов, но и выработал собственные. Правда, с лекциями мама советовала подождать хотя бы до окончания университета, уверяя, что восемнадцатилетнего мальца никто не станет слушать. Максим согласился.

Ему было девятнадцать, когда погиб Петр Кириллович. Маршрутка, в которой он ехал, попала в аварию. Все пассажиры были травмированы, а трое погибли. На благосостоянии семьи это не слишком сказалось – Максим уже мог заработать на жизнь и себе, и стареющей матери, но Екатерина Максимовна начала сильно тосковать по супругу, с которым прожила столько лет душа в душу. Максима это очень пугало, но что он мог сделать? Через два года не стало и матери – она умерла от инсульта. Максим стал владельцем маленького частного домика на окраине Большеграда, в котором жил один. Любовные истории в его жизни не случались. Он, конечно, надеялся, что со временем встретит девушку, которая сможет мириться с его инвалидностью, но пока такая ему на жизненном пути не попадалась.

После окончания университета он начал читать свои лекции от фонда «За жизнь», который к тому времени уже был в Большеграде. Его жизнь устоялась: ради денег он ремонтировал бытовую аппаратуру, своим же главным занятием считал лекции, которых в хорошие месяцы было по 10–15, а в плохие (на каникулах) – не больше одной в две недели. По выходным не забывал храма Божия, который находился в пятнадцати минутах ходьбы от его дома. Хорошая, в общем-то, жизнь! Еще бы семью, и все было бы просто прекрасно! Но с этим, видимо, придется подождать. А может быть, Господь просто уготовал его не для брака. Быть может, со временем он сможет читать свои лекции и за пределами Большеграда и области, а такое кочевое существование все-таки подходит несемейному человеку.

Конечно, по временам он все равно думал о своей родной матери. Это продолжало быть проблемой – им ведь предстоит встретиться на Страшном Суде Божием, и как же трудно будет ему ее простить! А ведь надо, надо! Иначе Господь не простит ему его грехи, отмерив той же мерой⁷⁹. Но он не предполагал, что эта встреча произойдет раньше! Тем не менее она произошла и выбила Максима из колеи.

Разумеется, его настоящая мать оказалась совсем не такой, как он ее себе представлял. Немолодая, растерянная, очевидно боящаяся его. Странно – именно к этой, реальной женщине, он не испытывал ненависти или неприязни, и не потому, что стал почти святым, а просто не мог до конца поверить, что это она и есть – та, в чьем чреве началась его жизнь, и та, которая после почему-то захотела его убить. То есть он, конечно, не думал, что она врет, – к чему ей обманывать в таком вопросе? Но до конца ему всё равно почему-то не верилось.

Он вспоминал ту лекцию в коммерческом колледже. Ему задавали вопросы, он отвечал, а эта женщина смотрела, смотрела на него так, будто решалась на что-то и никак не могла решиться. Теперь он понимал, о чем она думала. Что ж, ему самому было бы непросто начать такой разговор, если бы он был в ее ситуации.

Как же тогда было, на лекции-то? Умненькая девочка в очках, Аня, кажется, задала ему вопрос:

– А если детей бросают или отдают в детдом – это что, лучше? Что они видят в детском доме?

– Конечно, лучше, – уверенно ответил он тогда. – Жить лучше, чем лежать в могиле, куда тебя отправили самые близкие люди – папа и мама при полном одобрении государства. Что они видят, дети эти? Да многое видят! В Египет на лето, конечно, не ездят и по Парижу не гуляют, но жить прекрасно можно и без Парижа с Египтом. Они видят солнце, дышат воздухом, играют и веселятся, как и другие дети. Они знают, что такое дружба и любовь, они ощущают на себе добро тех, кто их окружает. Воспитателей, например. Да, конечно, воспитатели не ангелы, у них есть недостатки… Так и обычные родители тоже не ангелы, но ведь вы не захотите променять жизнь со своими совсем не идеальными родителями на лежание в могиле! И это не всё. Детдомовский ребенок может обратиться к Богу и жить христианином, имея твердую надежду на Царствие Божие! Как по мне – всего этого совсем немало! Более того – ребенка из детдома может усыновить какая-нибудь семья. Я сам лично знаю семью, в которой трое приемных детей, и все хорошо. Эти люди – мои знакомые, я захожу к ним в гости. Не слишком часто, но тем не менее детей их я знаю прекрасно, у нас вполне доверительные отношения. И я не припоминаю, чтобы эти дети говорили: «Ах, как мне тут плохо, лучше бы меня мама абортом убила!»

Он говорил, а сам думал – да что же эта тетка в последнем ряду просто поедает его глазами? Неужели так не нравится? Это беспокоило Максима: он ведь тогда принимал ее за какую-то начальницу и побаивался, что власти решили его лекции под каким-нибудь предлогом запретить.

После Ани реплику подала ее соседка, сидевшая по левую руку:

– Те, кто борется против абортов, нарушают права женщин!

Эти разговоры о «правах» всегда раздражали Максима, и потому он не смог сдержаться и ответил резче, чем хотел:

– Знаете, меня всегда поражало то, как некоторые люди защищают свое право быть убийцами! Хотя это право – не от Бога, а от дурацких человеческих законов, которые, конечно же, не так уж и много стоят… Но посмотрите на меня, девушка! Меня убивали и лишь по Божией милости не убили. Вы точно думаете, что эти самые права значат больше, чем моя жизнь? Ну ладно, я ведь мужчина, а вам, быть может, кроме как до прав женщин, ни до чего и дела нет. Но ведь убитых абортами девочек никак не меньше, чем мальчиков! И мне страшно интересно – почему никто из феминисток, орущих про «права» до хрипоты в горле, никогда не вступился за права тех малюсеньких девочек, что уничтожили вакуумом, разорвали абортцангом, отравили раствором соли?! Почему никто не скажет, что были нарушены их права, почему их жизнь фактически приносится в жертву во имя этих самых прав женщин, о которых вы здесь толкуете?! Почему чья-то жизнь значит меньше, чем ваше право убивать, а, девушка?!

Та девчонка смутилась – даже не от самих слов, а от его напора и огня в глазах, – и не ответила. А женщина в последнем ряду смотрела на него неотрывно, и он пожалел, что сорвался и стал говорить резко. «Теперь, наверное, точно запретят!» – пронеслось в голове.

И все оказалось иначе. Когда та странная женщина призналась, что является его матерью, он так растерялся, что, кроме нелепого «здравствуйте», ничего и сказать не мог. И когда она выдавила из себя «простите, простите меня, пожалуйста!», он промолчал. Потом она еще что-то говорила, а слова пролетали мимо его ушей, мимо его сознания, как будто это был просто какой-то шум, а не человеческая речь.

– Я понимаю, почему вы молчите, – говорила она. – Вы не можете меня простить. Я понимаю, понимаю! Мне тоже было бы трудно, почти невозможно простить, будь я на вашем месте…

Но она все поняла неправильно. Он молчал не из-за ненависти или обиды за тот давний ее грех. Он молчал просто из-за шока. Хорошо, что сидел на стуле, а то упал бы. Ноги были ватными, а он – словно парализованный, который и хотел бы пошевелиться, но не может.

– У меня к вам одна просьба, – сказала она, видя, что разговор совсем не клеится. – Можно, мы встретимся с вами снова? Я хотела бы познакомить вас с вашим отцом. Поверьте – у вас нет ни малейшего основания на него обижаться. Во всем виновата только я, я одна.

– Хорошо, – ответил тогда он и сам удивился, как странно это прозвучало, словно говорил не он, а кто-то другой, причем находящийся довольно далеко.

– Тогда запишите, пожалуйста, мой телефон. Хорошо, Максим?

И он записал ее телефон. Конечно, обозначив в телефонной книжке ее не «мать» или «мама», а «Юлия Владимировна».

– Я очень буду ждать вашего звонка, Максим, – сказала она в конце разговора, который, по сути, и разговором-то не был. – И понимаю: подумав, вы можете отказаться от встречи. Но только сообщите об этом, хорошо? Просто позвоните и скажите несколько слов о том, что встреча не состоится. Или эсэмэс напишите. Мы, конечно, всё поймем и настаивать не будем. Но поверьте мне, Максим, отец ваш перед вами не виноват. Совсем.

Она сказала это и ушла. Чужая, незнакомая, испуганная женщина. Она ушла, а он остался. Это было не вчера, дни шли за днями, а он до сих пор не решил, хочет ли встретиться со своими настоящими родителями или не хочет. И потому не звонил, конечно, и эсэмэсок не писал.

На душе было очень неспокойно. В одни периоды он вспоминал Христа, молившегося о тех, кто распинал Его⁸⁰. Любовь Иисуса к этим людям пересилила ту боль, которую они Ему принесли. Был еще пример первомученника Стефана, который молился за тех, кто бросал в него камни⁸¹. Имея перед собой такие примеры, Максим понимал, что должен простить свою настоящую мать, во всяком случае – попытаться. В такие моменты он даже брал в руки телефон, чтобы позвонить и договориться о встрече.

Но потом его накрывали волны ненависти и обиды; поджившие, как казалось, раны болели изо всех сил. Эта женщина убивала его – маленького, беспомощного, не сделавшего ей ничего плохого! Как смела она прийти к нему теперь?! Как могла смотреть в его глаза и говорить с ним и о чем-то его просить?!

В такие периоды Максим чувствовал себя плохо, словно наелся живых скорпионов. Он старался бороться с собой, и со временем у него даже получалось унять свои чувства. Но звонить Юлии Владимировне он все равно боялся. А если похожие чувства захлестнут его во время встречи? Что тогда будет? Он был христианином и считал, что усугублять ситуацию не стоит. И Максим решил, что позвонит лишь тогда, когда будет уверен – во время встречи он точно сможет держать себя в руках.