Текст книги "О себе (сборник)"

Она. Здесь сдается квартира?

Он. Квартира сдана.

Она. Давно?

Он. Вчера.

Она. Вам?

Он. Мне.

Она. Интересно, дорого стоит такая квартира?

Он. Пятьдесят рублей.

Она. Это обычная цена?..

Он. Нормальная.

Она. Скажите, у вас не найдется попить, только мне нужно холодную, из-под крана.

Он молча уходит в кухню. Вслед ему требовательный крик.

Только мне нужно полный стакан, ладно?

Он возвращается со стаканом воды.

Лупит!

Кивнула на окно.

Он. Ливень.

Она. Никакого лета в этом году… Черт! (Глядит на часы, показывая, что торопится, но не уходит из-за дождя.)

Он. Опаздываете?

Она. Боюсь «потечь» на дожде – косметики в этот раз много.

Он. Зайдите все-таки!

Она. Ничего, ничего, не стоит вас затруднять. И вообще страшно входить в такую дорогую комнату… Но если у вас есть время, мы поболтаем здесь… пока дождь… Квартира у вас, конечно, очень хорошая. Только ваш район мне, например, не нравится. Я люблю свой… У нас, знаете, окраина: лес, пруд! Идешь домой, в школу, а впереди тебя шагает человек… такой важный, с портфелем. И вдруг у пруда… пруд у нас между домами… вынимает из портфеля газетку, раздевается прямо на снегу, портфелем прикрывает одежду, чтобы вьюга не замела – и в лунку! Потом вылезает, оделся и дальше!.. (Требовательно.) Я еще хочу пить.

Он уходит в невидимую кухню, приносит воды. Она жадно пьет.

(Засмеялась.) Вы удивляетесь, что я столько пью? Я всегда умираю от жажды. (Глядит на часы.)

Он. Важная встреча?..

Она. Потешная. Знаете, на столбе, где висело объявление о вашей квартире… рядышком приклеили оригинальную записку: «Требуется вокалистка в инструментальный ансамбль» – и телефон. Человек, естественно, позвонил, договорился о прослушивании. Сказали, что в таком-то часу его будет ждать руководитель ансамбля; он будет в розовых джинсах. (Засмеялась.) Здорово?

Он. Здорово!.. А «человек» не боится?..

Она. А человек загадал: зададите ли вы этот вопрос… Человек не боится. Никого и ничего. Он может идти посреди улицы, и машины его объезжают. Никто и ничто не смеет ему причинить боль.

Он. Это почему же?

Она. А так… А вообще это очень солидная группа. Люди всегда приглашают их на вечера… Я их, правда, сама не слыхала… я не любила школьные вечера… но люди…

Он. Люди – это мальчики и девочки?

Она. Слушайте! Моя мама обожает, чтобы все было названо. Даже то, что она уже поняла! И притом желательно дважды.

Он. Это у нас с вашей мамой возрастное.

Она. Не надо, мне и так вас жалко.

Он (помолчал, примирительно). Любите петь?

Она. По-моему, сразу видно, что я ненавижу петь. Я люблю мычать что-нибудь про себя, без слов. А петь какие-то слова – это ужасная пошлость. Но у меня отличный голос, и я хочу зарабатывать. Я решила снять такую же квартиру. Это большое счастье, когда в твою дверь никто не смеет постучать, если ты сама этого не хочешь. А потом я отправлюсь на юг с подругами.

Он. У вас есть подруги?

Она. По-моему, совершенно очевидно, когда у человека есть подруги. У меня есть две подруги. Наденька – она потолще, и Эрика – она худа и прекрасна. Мы в прошлом году объездили буквально весь юг. Втроем мы снимали две койки. Мы с Эрикой спали валетиком… Путешествие нам ничего не стоило. Мало ели – много курили… Во всяком случае, у них мы денег не брали.

Он. А с ними вы не ладите?

Она. Просто когда человек входит в свой дом – он отчего-то сразу их обижает. Дело, наверное, в электронах. У них электроны движутся параллельно, а у человека – перпендикулярно. Можно спросить: у вас что-то стряслось?

Он. Как вам объяснить… Счастье. У человека появилась возможность… нет, нет, точнее, «право» – жить так, как хочет он сам… И вот он взял отпуск… И вот у него уже своя квартира…

Она. Без них.

Он. Да! Да! Можно читать книжки… Или вообразить, что ты на юге… Человеку не разрешили на юг… а он может лежать и слышать шаги по гравию… и будто солнце.

Она. Чушь! Если бы у меня была возможность, я все равно бы поехала на юг. На юге… на юге… (Вдруг требовательно.) Я хочу пить! Только я сама. У вас не получается холодная. (Проходит через комнату в невидимую кухню.)

Шум льющейся воды.

Он. Кстати, меня зовут Федор Федорович, а вас?

Ее голос (из кухни). А зачем вам? Кому сколько лет, кто где работает и как кого зовут – меня не интересует… Я вымыла, кстати, вашу чашку и поставила ее на место… Мое имя, как у тысяч… Мое имя – обычная кличка, не больше. Поэтому я себя называю «Я». Это хотя бы правда. (Она возвращается из кухни. По ее лицу смешно размазана тушь.) Я подставила лицо под кран. (Хохочет.) Теперь мне не страшен никакой дождь. (Продолжая размазывать рукой краску.) Теперь, слава Богу, я могу наконец уйти от вас. Чао! (И она уходит, оглушительно хлопнув дверью.)

Он остается один, садится на кровать, потом идет в кухню и возвращается с ее кофтой в руках. Усмехаясь, вешает ее кофту на стул.

Он (бормочет). На кого же она похожа?.. (Засмеялся.) Просто перед глазами уже прошла такая толпа… что всякий на кого-то похож… (Замолчал.)

Звонок в дверь в квартире матери. Мать идет открывать, возвращается с Подругой.

Подруга. Ну, что у тебя?

Мать. Все время звонит, звонит! Надоел!

Подруга. Наверное, он хочет на тебе жениться! Точно?

Мать (избалованно). А ну его! Только избавилась от одного сонного трутня и все начинать сначала? Обстирывать, готовить, пока он будет читать газету «Советский спорт»… Уже все было! Уже все знаю! (Уходит на кухню.)

Он (лежа на кровати, бормочет). Да, как быстро… Как быстро!.. Однажды волновался по поводу какого-то дела… ругался. И ответили: «Ваше дело состоится, но через два года»… «Как?! Только через два года?!» В трубке засмеялись и поправили: «Уже через два года. Поверьте, это быстро. Через два года – это во вторник!» И вот уже понимаю эту фразу… Мясорубка из дней. Мелькание. В среду – сорок… в пятницу – пятьдесят. И уже в субботу… Ну, самое большее… ну, до субботы! И отплывать! Отплывать! И вот с этим ощущением… (Он замолкает и лежит молча.)

Мать (возвращаясь). И главное… зачем? Девочку я, слава Богу, вырастила. А насчет того, что в шкафу обязательно должны висеть брюки, – в конце концов, я могу туда повесить свои!

Подруга. Счастливая: все тебя преследуют, красивая, дочка есть… А я сегодня утром проснулась вдруг в пять утра… – и так отчетливо представила свою жизнь…

Мать. Сегодня сделаем маску из свежих огурцов. (Уходит на кухню.)

Он (вдруг приподнявшись на постели). А в общем-то ничего не произошло: два равнодушных друг к другу тела, отчего-то засыпавших в одной постели, потому что это была не постель, – это был корабль, на котором они собирались отплыть вдвоем в старость… эти двое, которых знакомые называют детскими именами… а дети этих знакомых в ужасе пялят глаза, когда на Федю и Валю откликаются два полуразрушенных типа… Два угасших тела… которых связывало друг с другом… что? Возраст… Это называется взаимопониманием… Безысходность… именуется уважением… Трусость, именуемая ощущением близких болезней и пониманием слабостей друг друга… «Брак: обмен дурных настроений днем и таких же запахов ночью». Бесстыдная и гадкая французская пословица. Так что же взбесило? По какому праву другое тело вдруг оказалось живым!..

Подруга и Мать возвращаются с тарелкой, наполненной нарезанными огурцами. Они накладывают огурцы на физиономии, ставят на пол бутылку вина и два бокала и ложатся на тахту, продолжая разговор.

Подруга… И всю неделю сплошные предательства! У меня есть два чешских чемодана. Месяц назад одолжила один нашему зав. травматологией. Теперь мне надо ехать в командировку. Звоню ему: принеси! Думаешь, почесался? А почему? Потому что считает, что он мне нравится! (Пьет.) Возвращаюсь из командировки – сосед по лестничной клетке, молодой специалист, дальний родственник, я ему деньги одалживаю, ну жалко мне его… лезу в шкаф – нету Цветаевой. Оказывается, он открыл без меня комнату и снес ее в букинистический!

И главное, уверен, что я ему ничего не сделаю! И не только потому, что я добрая! Нет! А потому, что он тоже считает… что он мне нравится! Ну что за дела?.. Лучше бы шубу мою туда снес!

Мать. Хорошо!

Подруга. Что?

Мать. Что он хоть шубу твою туда не снес.

Подруга. Короче, у меня уже просто комплекс. Я больше не могу так! Давай выдадим меня замуж. Я никогда не была замужем. В последнее время я все яснее чувствую: я буду хорошей женой! Я веселая! Меня в больнице зовут «колокольчик». Говорят: чем больше бьют – тем больше звенишь! Ха-ха-ха! Все! Начинаю новую жизнь. (Пьет.)

Мать. «Колокольчик», да? (Хохочет.) За тебя! (Пьет.)

Подруга. Главное, действовать. Я прочла свой гороскоп. Я – телец. Тельцы в этом году должны обязательно действовать! Если хотят чего-то достичь! Я хочу! Хоть чего-то… Ты читала сегодня «Литгазету»?.. Там статья об одиноких… Читала?

Мать. Кажется.

Подруга. То есть как это может казаться?! Значит – читала! Какое там письмо капитана! Капитан гидрографического судна – одинокий, застенчивый – ищет подругу жизни!

Мать. «Жил отважный капитан»…

Подруга. «Но никто ему по-дружески не спел»! Понимаешь, на суше он все время ремонтируется в доках… и он не мог познакомиться с… с суженой. (Хохочет.)

Мать. В доках… (Хохочет.) С суженой. (Закатывается.) «Капитан, капитан, подтянитесь»! (Хохочет.)

Подруга. Слушай, а ты тоже веселая!

Мать. Я тоже немного – колокольчик.

Подруга. Звоню я в редакцию; дайте адрес капитана. Говорят: мы не брачная газета, у нас тысяча звонков по этому поводу. Но я решила: пишу письмо капитану – нахально отправляю в газету для пересылки. И пусть только попробуют не переслать. Я телец, у меня год действия – жалобами завалю.

Мать. А статья жуткая. Я представила себе все это. Вечера одиноких «после тридцати»… Это же конец света: зафиксированный он… и зафиксированная она – стоят, как на случке, умирая от стыда.

Подруга. Это ты будешь умирать от стыда. А нормальные люди…

Мать. Ну если так хочется выйти замуж, поезжай на курорт, я не знаю! Ну, пойди в ресторан!

Подруга. Это опять ты – пойдешь в ресторан. Вернее, не дойдешь до ресторана… Выйдешь замуж по дороге! А человек с обычной внешностью… с нормальной… то есть с моей… Ты не представляешь, какая запись на эти вечера одиноких. Кстати, я позвонила туда утром. Отвечают: женские билеты у них распроданы до следующего года.

Мать (вдруг). Слушай, едем к нему, а?

Подруга. К кому?

Мать. Ну, к моему! Явимся сейчас. (Вскочила, и огурцы посыпались с лица.)

Подруга. Ты что?! Неудобно – поздно!

Мать. А вот и хорошо. (Яростно.) Одевайся!

Подруга. Слушай, двенадцатый час. Он… свободный человек… мало ли…

Мать. А мы – воспитанные, звоним – и вопрос из-за двери: баба есть? Гони! Исчерпывающе! Что, не прогонит? Ради меня? Ну скажи, Вера?

Подруга. Прогонит.

Мать. Он такой жадный, у него коллекция фарфора. Войдем и нечаянно локтем весь этот фарфор… Эффектно?

Подруга. Так эффектно!

Мать. Он в ужасе! А мы хохочем, звеним – два колокольчика: розовые ротики, язычки бьются…

Подруга. А давай считать, что мы уже!

Мать. Бабу выгнали. Да?!

Подруга. И вазу разбили.

Мать. Севрскую. Он… ничтожный! Он ничтожный! (Опять вскочила, теряя огурцы с лица.) К черту! Лучше письмо сочиним твоему капитану!

Подруга. Грандиозно!

Мать и Подруга, хохоча, проходят в ее комнату. Мать усаживается за письменный стол.

Мать (диктует себе и пишет). «Дорогой и отважный капитан! А не пошли бы вы…»

Подруга. Нет, это слишком лаконично.

Мать. Да, письмо должно быть сентиментальным. Они любят, Верунчик, сентиментальное. Значит (издевательски): «Дорогой капитан! Иногда выходишь на улицу и бродишь, сливаясь с толпой. Все спешат по своим делам, а тебе некуда спешить… и ты возвращаешься домой… одна…» И вот тут-то: «Дорогой капитан, а не пошли бы вы…»

Подруга. Ну перестань! Так хорошо начала, просто – дрожу вся! Продолжай!

Мать (с легкостью диктует). «Теперь обо мне: мне за тридцать». Исчерпывающе? «Рост средний, вес…»

Подруга. Не будем.

Мать. Давай напишем – хорошенькая. Капитаны, даже отважные, они это любят.

Подруга. Но он же увидит.

Мать. А когда увидит – поздно будет. Ты его задавишь энергией. Ты в пять утра просыпаешься. (Продолжает.) «Я – любитель книг, природы, стихов и в основном домоседка. Характер у меня немного вспыльчив, но отходчив. И главное, за годы одиночества я поняла: бывают женщины, которые сами не знают, чего хотят, и все время ссорятся с мужьями. Ну что плохого, если мужчина любит читать за столом «Советский спорт», а я в это время картошку, допустим, приготовлю. Вы пишете, что вы не исключительный человек…»

Подруга. Он не пишет.

Мать. Отстань! «А мне и не надо! Мне чего попроще. Я устала от исключительных». (Торжествующе.) И вот тут-то с троеточия: «… Дорогой капитан, а не отправились бы вы…»

Подруга. Как здорово!.. (Медленно.) С ходу сочинила такое! Может, ты у нас писатель?

Мать (засмеялась). Я тренировалась, Верочка, к твоему приходу.

Они возвращаются в комнату матери, собирают огурцы, вновь раскладывают на лицах и лежат на тахте и молчат. В это время звонок в его квартире. Он открывает дверь. На пороге Она. Он протягивает ей кофту.

Она. Все всегда забываю. (Молча проходит на кухню, шум воды.)

Подруга (вдруг). Но вообще-то… я… наверное, достану билеты… на этот вечер «после тридцати»… Я развила с утра деятельность… Естественно, у меня оказалась пациентка… Конечно, мне рядом с твоею красотою…

Мать (тихо). Да ты что…

Подруга хочет прервать ее.

Тт-тс… помолчи немножко… а то мы, кажется, перезвенели. (Идет в ее комнату, включает магнитофон.) Расслабь лицевые мускулы… Ах, как хорошо… Который час, кстати?

Подруга. Еще рано. Одиннадцать.

Она (возвращаясь с кухни). Который час?

Он. Одиннадцать.

Она стоит и что-то высчитывает молча, шевеля губами.

Как ваш в розовых джинсах?

Она. Я все понимаю по дороге. У меня даже есть теория на этот счет: когда движешься – становишься машиной и, наверное, тогда-то и включается подсознание. Недаром – машинально от слова «машина»… Пока я шла домой, я установила, что оставила у вас кофту и что… как ни странно, нигде больше не было объявления о «певице». Оно висело только у моего дома. Поэтому, когда я увидела этого, в розовых джинсах, я совсем не удивилась: он оказался тем самым типом… который уже месяц торчит против моего окна, когда наступают сумерки.

Он (усмехнулся). Значит: все-таки…

Она. Пришлось побыстрее уносить ноги. А то у меня беда: если я нравлюсь человеку, а он мне понятен, я его начинаю доводить. А это не все терпят. (И вдруг быстро направилась к окну.)

Он. Что?

Она. Так… удостовериться… кое в чем… Сколько сейчас?

Он. Четверть.

Она. Ну, прощайте.

Мать (Подруге). Я начинаю волноваться.

Подруга. Да ну тебя, кто возвращается в это время?

Он. Прощайте.

Она. Прощайте… (Медленно идет к двери.) Черт! Ах черт! (Вдруг беспомощно садится и начинает лихорадочно стучать зубами.) Только вы не бойтесь. (Ее бьет озноб.) Это пройдет… Мне нужен горячий чай! (Кричит.) Мне холодно!

Он (в панике). Что вы! Чтобы! (Срывает с кровати брезент и начинает укутывать ее.)

Она (требовательно). Мне холодно! Мне холодно! Мне холодно!

Он. Сейчас… Сейчас…

Нелепо кутает ее в брезент.

Она (сидит, стуча зубами, закутанная в брезент). Я южный человек… Я не могу без солнца! (Дрожь постепенно затихает.)

Он. Получше?

Она (кивнула, усмехнулась). Слушайте, а вы не испугались! Здорово! Вы совсем не испугались. Обычно все они боятся больных. Притом даже не то чтобы заразиться боятся, просто больной им неприятен. А вы… вы первый, не испугавшийся моей странной лихорадки… Потрясающе! Знаете, у меня есть мальчик знакомый… и он, вместе с моей подругой Эрикой, навещал в больнице еще одну нашу общую подругу. Она лежала в психиатрической клинике. И мальчик ее полюбил. Потом девочка выздоровела – и люди расписались. Вы не представляете, что устроили они… И не потому, что они ее не знали или она им не нравилась. Нет, потому, что девочка лежала в нервной клинике! Я часто задаю себе вопрос: откуда такое отвращение к страданию?

Он усмехнулся и невзначай дотронулся до ее лица.

(Тотчас вскочила.) Мне надо позвонить. (Торопливо набирает номер).

Звонок в комнате матери.

Мать. Алло…

Она молчит.

Алло! Алло!

Она. Это я.

Мать (кричит). Где ты находишься? Я схожу с ума!

Она молчит.

Ну где ты? Ну умоляю! Ты будешь отвечать?

Она. Нет.

Мать. Ну хорошо, только ответь: с тобой что-то случилось? Ну? Ну? Я умоляю!

Она. Нет. Я скоро выезжаю. (Вешает трубку.) Подруга. Слава Богу! Где она?

Мать. У Эрики.

Подруга. Что же ты не могла сама туда позвонить?

Мать. Она телефона не дает.

Подруга. То есть как это – не дает?

Мать. Отстань!.. Боже мой, я почему-то вдруг так испугалась!

Замолкают. В это время в кухню возвращается Третий джазист. Он молча присоединяется к двум остальным. Они играют мелодию, которую по-прежнему слушают Мать и ее Подруга. В ванную входит Его жена: лицо заплаканное, долго моет лицо, потом начинает накладывать маску из клубники.

Его жена. Сволочь! Ах, какая… (Уходит, бешено хлопнув дверью.)

Она (помолчав). Что меня особенно удивляет: самая тонкая перегородка – это между больными и здоровыми – и нет большей пропасти. Да, я что-то забыла…

Он. Забыли дрожать.

Она. Нет! Нет! Это была правда! Слышите! Тут вы ничего не поняли. Все так прекрасно понимали! Это у меня проходит… И так же внезапно появляется! Это правда! Правда! Который час?

Он. Двенадцать.

Она. Вы спросили, почему я не боюсь ничего? У меня есть такая теория: с рождения в человеке заложена интуиция. Но мы ее с возрастом – засоряем. В истинном виде интуиция остается только у детей и у животных. Так вот, я ее в себе не заглушила. Когда я вижу два яблока – красное и зеленое… и интуиция подсказывает мне: возьми зеленое, я все-таки беру красное… оно оказывается червивым. Поэтому, во-первых, я сразу понимаю: надо ли мне бояться, а во-вторых… (Замолчала. Вдруг серьезно.) А вот вы зря не боитесь меня. Может, я оставила у вас кофту нарочно, чтобы вас погубить! Может… обитало в пространстве некое кровожадное существо… (Помолчав, вдруг.) А если бы вы узнали обо мне ужасную вещь, а? Вы поверили бы?

Он засмеялся и молча дотронулся до ее волос.

(Вскочила.) Откройте дверь! Немедленно! Мне домой нужно! Откройте!

Он испуганно открывает, и Она вихрем уносится в открытую дверь… Он один; Он начинает стелить постель, что-то бормочет. Мать и Подруга лежат с огурцами на лицах и слушают музыку; потом Подруга встает, начинает одеваться. Джазисты закончили играть. Молодые мышцы их затекли – и они шумно возятся и корчат рожи.

Он (бормочет).… Открывается дверь и входит… И оттого, что она психованная… или черт знает отчего… (Задумался.) И вот уже «охладевший и отживший»… А где же – разочарование и мудрость?.. А как же – «Быстро стареют в страданиях для смерти рожденные люди?!» (Смех.) Ужас!

В кухне Джазисты расходятся. Остается только Маленький джазист.

Подруга (одеваясь). Письмо капитану за тобой. Мать. Чао. Я спать хочу.

Подруга уходит.

(Напевает.) «Раз пятнадцать он тонул… но ни разу… но ни разу… но ни разу…»

Задумавшись, сидит на тахте. Стук двери – входит Она.

Явилась, не запылилась. Есть хочешь?

Она. Хочу. (Уходит на кухню.)

Мать (кричит). Не ешь стоя! В парикмахерской была?

Ее голос. Естественно.

Мать. Удачно подстриглась, совсем не видно. Как Эрика?

Она (молча проходит в свою комнату). Опять рылись на моем столе?

Мать (думая о своем). «Но ни разу даже глазом не моргнул». (Вынимает из спального ящика подушки, белье и стелет на тахте.)

Она (лежа на животе, включает магнитофон и шепчет). Письмо первое: «Я увидела вас… – взгляды перекрестились – это было страшно. Меня отшвырнуло, показалось, что падают стулья. В изумлении я обвела глазами вокруг, но все было на месте. И в панике я бежала, бросив на поле боя кофту, как стяг, как бестелесное свое тело… А потом были бессмысленные слова, в которых, как в скорлупе, шевелились те слова. Какое было серое небо весь день. И в дальнейшем все самое грустное и нежное… когда все будет правда… будет происходить при этом дожде… Я все знаю, что будет… Воспоминания о будущем. А теперь – убийство. (Стирает запись.) Самоубийство.

Мать (ложась в постель, кричит). Ты потушишь свет или, как обычно, до трех?

Она молчит.

Сумасшедшая девка. (Гасит свет.)

Она в своей комнате набирает номер телефона. Звонок в его квартире.

Он. Алло… алло…

Молчание.

Алло… (Швыряет трубку.)

Она (торжествующе). Явь!

В кухне тихонечко играет Маленький джазист, выкрикивая слова: «Моя любовь… Моя любовь…»

«Квартира». На следующий день. Пустые комнаты матери и подруги. Пустая ее комната.

В кухне, как обычно, играют Джазисты – их трое. В своей комнате на кровати лежит Он. В ванную входит Его жена, причесывается перед зеркалом. Дверь в ванную раскрыта, и рука доктора тихонько и нежно гладит ее по лицу, и слышен голос Доктора, разговаривающего в невидимом нам коридоре по телефону.

Голос доктора. Я на «скорой помощи»… Мне отсюда не очень ловко разговаривать. (Выслушивает ответ.) Буду к шести. (Выслушивает.) Не надо! Только творог, я и так прибавил! Никто не звонил? (Выслушивает длиннейший ответ.)

Он… Во время дальних командировок любил звонить ей: казалось, дозвонюсь и скажу такое! И я дозванивался… И говорить было не о чем… Потом я прилетал в Москву и успевал глубокой ночью – на дачу. И мы ругались в постели до утра… (Замолчал.)

Голос доктора (из коридора). Я не могу больше тебя слушать – я же объяснил! Я на «скорой»!.. Кстати, я достал билеты на французский фестиваль. Целую.

Он. Все умерло в истериках… Все… сдохло в… (Замолчал.)

Доктор (заглядывая в дверь). Ужас! Кстати, эти французские фильмы – такая муть!

Жена. Я знаю, мне предлагали… Ты не видел мою сережку?

Доктор протягивает ей сережку.

И как ты ее увидел?

Он, смеясь, целует ее.

И самое глупое, что он меня безумно любит, и это не дает мне покоя! Ты счастливый! Ты никого не любишь, и у тебя нет никаких обязательств… (Чуть помедлила, ожидая возражений.)

Доктор. Он очень болен, я повторяю.

Жена. Ты считаешь, что я должна ему позвонить?

Доктор. Это твоя обязанность: сейчас – позвонить и помириться с ним.

Жена. Но я не люблю его… Хотя, конечно, как только я подумаю… что он… где-то один… как собака… Боже мой… ну почему я не могу об этом не думать! И почему я не могу думать о себе! Почему все могут?!

Доктор целует ее в шею. Потом выходит из ванной, потом его рука ставит в ванной телефон и закрывает дверь. Жена медленно набирает номер, потом кладет трубку, вновь набирает. Звонок в его комнате.

Он поднял трубку.

Он. Алло…

Жена (помолчав). Здравствуй.

Он (после паузы, почти страдальчески). Здравствуй.

Жена. Ты хочешь показать, что ты не рад?

Он. Я ничего не хочу показать.

Жена. Как ты себя чувствуешь?

Он. Хорошо.

Жена (инфантильным, капризным, «девичьим» голосом). Неправда! Тебе плохо сейчас. Я знаю. (Нежно.) Плохо?

Он. Мне хорошо! Мне великолепно! Мне замечательно! Мне с рождения не было так хорошо! Поверь!

Жена. Бог с тобою. Обещай только одно: если тебе станет плохо – ты сразу мне позвонишь: ночью, когда угодно! Обещай!

Он. Да! Да! Да! Я обещаю! Я все тебе обещаю. Только (почти кричит) не надо звонить!

Жена. Счастливо.

Он. Счастливо. (Бросает трубку и лежит, глядя перед собой.)

Жена (распахивает дверь в ванной, Доктору). Его страшно жаль.

Голова Доктора просовывается в ванную.

В последнее время я его почти ненавидела… Но сейчас услышала его голос… несчастный… и все простила. Весь этот ужас последних лет… (Помолчав.) Неужели придется ехать? Хотя, в конце концов, он не виноват, что я его разлюбила! Надо оставаться человеком!.. Ну, хорошо, решили! Обними меня… Ну почему я не могу как все? Как я тебя люблю. Знаешь, ты моя первая измена (помолчав), то есть… первая, чтобы до греха. Подойди, пожалуйста. На секундочку… хоть на одну секундочку думай только обо мне, ладно? Какое счастье просто держать за руку. Я каждую твою клеточку сейчас чувствую… Я все понимаю, но… хоть крохотулечку – любишь? Ну соври! Ладно? Доктор. Да.

Жена. Ты не соврал?

Доктор. Нет!

Рука доктора все так же ласкает ее лицо. Она выходит из ванной; дверь в ванной захлопывается.

Он молча лежит на кровати. У телефона-автомата на лестничной клетке появляется Она. Набирает номер. Звонок телефона в его комнате. Телефон звонит безостановочно. Он выдергивает шнур.

Общее затемнение.

Прошло еще два дня. Та же «квартира». Снова утро. Почти все комнаты «квартиры» пусты. Только на кухне наигрывают Джазисты (их двое, Маленького нет). В своей квартире на кровати лежит Они читает. У телефона-автомата на лестничной клетке – Она. Набирает номер. Он долго слушает звонок, потом, вздохнув, берет трубку, но тотчас в панике Она вешает свою. И снова набирает номер.

Он. Алло…

Она молчит.

Алло!.. (Уже зло.) Алло!

Она (сумрачно). Это я.

Он (безумно обрадовавшись). А-а! Здравствуйте, здравствуйте!

Она. Я вам звонила все эти дни.

Он. Я уезжал.

Она. Вы были дома все эти дни, но почему-то не подходили.

Он (засмеялся). Откуда вы узнали?

Она. У меня есть теория: обычно проходишь мимо других нормально. Это значит, ты уносишь с собой свое изображение – оно скользит по другим, не больше. Но иногда ты отражаешься в ком-нибудь, как в зеркале. Это опасно. Начинаешь тотчас погружаться в этого человека. Это значит, ты чувствуешь все, что чувствует он. Например, я по-разному чувствую себя, когда этот человек дома, когда его нет и когда он уехал из города. Начинаешь ощущать даже его мысли. Это приводит к страшной путанице: он ведь не знает, что ты все о нем знаешь.

Он. Где вы сейчас?

Она. Сейчас я могу… возникнуть из пространства… Я в некотором роде Карлсон – «привидение жуткое, но симпатичное». (Бросает трубку. Гудки. Уходит.)

Он вскакивает, лихорадочно начинает убираться, потом приносит стакан воды, надевает пиджак, снова снимает. Звонок в дверь. Он открывает, входит Она.

Он. Вы звонили из парадного?!

Она (изумленно). Неужели вы не можете поверить, что я действительно – из пространства. Я зазевалась – и передо мной тотчас возник ваш дом. Он стоял на солнцепеке, весь багровый, и я чуть не разбилась о него. Я хочу пить.

Он. Я приготовил. (Протягивает стакан воды.) Она (агрессивно). Как молочко в блюдечке для кошки. (Пьет.) Послушайте, как умиленно вы на меня смотрите, ну точно на котенка. А чувствуете вы наверняка совсем другое… но просто так безопасно, да? Так положено смотреть, да?

Он молчит.

Послушайте… а вы несвободный человек, да? Вы, как они, – любите все, что положено.

Он (усмехаясь). Например?

Она. В прошлый раз я хотела рассказать о себе ужасную вещь… Вы запомнили?

Он. Да.

Она. Еще бы! Если бы я хотела рассказать о себе замечательную вещь… ни за что не запомнили бы!.. Хорошо, я расскажу. Но с условием: я – о себе, а вы – о себе.

Он. Не сумею. Когда я рассказываю о себе ужасные вещи – они выглядят очень милыми.

Она. Вот! Это и есть первый пример несвободы!.. Свободный человек может рассказать о себе такое!.. Опасно заставлять рассказывать о себе свободного человека!

Звонок. Он не берет трубку.

Странно, я тут, а телефон звонит.

Он. Это вы звонили все дни?!

Она. А это недостойный вопрос…

Телефон по-прежнему звонит.

Я начинаю рассказ. Итак, живут три подруги: Эрика, Наденька и еще одна… В это время люди вокруг усиленно играют в «генералов». Можете спросить.

Он. Спросил.

Она. Это популярная игра: вы фильм «Генералы песчаных карьеров» видели?

Он. Нет.

Она. Тогда я объясню! Считается, что все плоды, которые висят на деревьях… даже если эти деревья за забором… принадлежат матери-земле… и всем людям, естественно… Или: если люди… заходят в кондитерский магазин… и там их охватывает жажда конфет… а человек, если чего желает, никогда себе не откажет… Что делают неимущие «генералы». Они берут два пакетика конфет… и пока движется очередь… желание конфет исчезает и один пакетик тоже… Они подходят к кассе, свободные от желания и лишнего пакетика.

Он. То есть самое обычное воровство?

Она. Я рассказываю не образцовую историю, а ужасную.

Он. Простите.

Она. Тогда продолжаю. Однажды некая девочка возненавидела одну из нашей троицы из-за мальчика… Мальчик полюбил, ну, скажем, Эрику… И вот та отвергнутая девочка… ох, какие страсти бывают у отвергнутых девочек… заставила другую девочку… назовем ее «Икс»… сделать следующее: когда Эрику выбирали в старосты… эта Икс встала и все рассказала про конфеты. Подлость была в том, что она сама ела эти конфеты в магазине и потому все могла подробно рассказать. Естественно, она нарушила законы игры. Но, согласитесь, в мире все должно идти по законам: детским, взрослым, законам природы, законам праведным и неправедным – но по законам, иначе мир рухнет! Законы надо соблюдать… Ну вот… А дальше… (Замолчала.)

Он. Дальше…

Она. Вы догадались. Немного лихорадило, но была абсолютная ясность мысли… Самое страшное было то, что Икс покорно пошла в лес за троицей. Она знала, зачем ее повели. Но пошла – и не от бесстрашия, а от покорности, от рабства… Так же как наябедничала из-за покорности перед той! Итак, четверка вошла в лес и стояла на солнышке… как-то страшно соединенная. Все чувствовали, что они одно… такое, наверное, бывает у религиозных фанатиков! Экстаз! Из этого состояния уже было не выйти… и позже человек понял: покорность жертвы – это и есть одна из причин насилия. Но это потом, а тогда были самые простые мысли: воротничок надо выстирать… нельзя в школу с таким грязным, потом вымыть посуду, книгу в руки… включить маг и на диван. Только надо быстрее сделать, если пришли. Человек понял, что сойдет с ума. То, что происходило вокруг, воспринималось кусками, и человек ударил ее первым, чтобы не заорать… (Молчание.) Каково?

Он. Вы правы… это действительно ужасно.

Она. Вы могли представить, что я способна на такое?

Он (подумав). Я отвечу потом.

Она. Это нехорошо, я рассказала сейчас… Тогда другой вопрос. Зачем я вам все это рассказала? Как вы думаете? Опять вы почему-то смотрите на меня, как на котенка… Послушайте, вы сегодня что-то ни черта не понимаете!

Он. А вы сегодня что-то…

Она (перебивает). А я вообще злая!.. Я иногда со злости могу натворить такое!.. Разве не видно? (Яростно.) Ну, я жду… Теперь ваша очередь!

Он. Значит, четыре года назад. Уже четыре года! Да, четыре года назад… (Усмехнулся.) С… «человеком» было то, что в старину называли горячкой. Ночью он сидел у стены с западавшим языком, обливаясь потом, и когда сознание возвращалось, он думал: совсем недавно я мог спать без боли, мог лежать на траве, мог гулять под солнцем… И все это было мне дано! А вместо этого я завидовал, скучал и суетился, суетился, суетился. И вот тогда, в своем полубреду, человек поклялся: если выздоровею – уж никогда не забуду – важности жизни! Особенно он настаивал на вечной благодарности молоденькой врачихе, которая возилась с ним. Она казалась ему такой прекрасной! В страшные ночные часы… Это было обожание. Он представлял, как выйдет из больницы и будет посылать ей цветы в день рождения… Нет, на все праздники! Она давно забудет, кто он! Но он, сохранивший навсегда память о важности жизни, – он будет помнить… А потом «человек» (засмеялся) вышел… Он сидел на скамейке в парке и смотрел, как движутся тени по траве… и плакал… И через неделю он жил… как прежде.