Текст книги "О себе (сборник)"

Мать. А что же она сама за него не вышла?

Подруга. У нее нос! Она сейчас в очереди стоит на пластическую операцию! У них там в Ереване один репатриант… А уже с тем новым носом – она не останется «с носом»… Ха-ха-ха… Но мой вдовец… всем вдовцам вдовец… он имеет на своем участке целых два памятника!

Мать. Как?!

Подруга. Один – умершей жене, а второй – живому себе. Египетский фараон. Весь день он сидит на скамейке и любуется своим изображением. Идут люди, а он все наблюдает, какое впечатление производит он после своей смерти! Человек он добрый, незлобивый…

Мать. И честный.

Подруга. Кстати, любитель стихов и природы. На памятнике он изображен в большой кепке и с книжкой стихов Исаакяна в руках.

Мать. А тебе он памятник тоже про запас поставит?

Подруга. А ну тебя! (Хохочет.)

Мать (закатывается). Вы все трое… за одной оградой… и он в кепке с книжкой!

Подруга (заливаясь). И я тоже с книжкой!

Мать. С Цветаевой… которую сдали в букинистический…

Подруга. Умру… Умру! (Закатывается.)

Мать вдруг замолчала, замолчала и Подруга. Они лежат и о чем-то думают. В это время в своей комнате Она разгуливает, натыкаясь на вещи, и что-то мычит в такт своим мыслям.

Мать (прислушиваясь). Ни черта она не поступит! (Пошла к ее двери).

Она (включает магнитофон). «Письмо тридцать второе, которое заканчивает серию неотправленных писем, поскольку пишется с твердым намерением предстать перед адресатом». Адресат, именуемый в дальнейшем «милое чудо»…

Мать распахивает дверь. Она немедленно замолкает.

Мать (выключает магнитофон). Завтра у тебя сочинение. (Подруге.) Она даже не раскрывала учебников. (Ей.) Ты ведь писать не умеешь, двоечница! (Подруге.) Ты бы посмотрела, как она пишет! Ты бы почитала!

Она. Ага. Ты почитала и посмотрела!.. Я это уже поняла!

Мать. Но и ты этим не брезгуешь… Хотя я сделала это случайно. (Подруге.) Ничего нельзя взять с ее стола… в доме не осталось клочка чистой бумаги. (Ей.) Все исписано ее идиотскими бормотаниями, даже жировки на квартиру. (Подруге.) Причем эти писания она разбрасывает всюду… потому что ко всему она еще и неряха!

Она. Не надо!

Мать. Малограмотная неряха! (Подруге.) Она «Тбилиси» через «Д» умудрилась написать – «Дбилиси». Кстати, кто это – «милое чудо»?

Она. Замолчи!

Мать. Кстати, этому «милому чуду», которому ты так образно описываешь интересные подробности твоей поездки на море в «Дбилиси»… следует знать, что ни в каком «Дбилиси» ты не была… Это так же точно, как то, что в «Дбилиси» нет моря!

Она. Я запрещаю читать мои бумаги!

Мать. Я запрещаю орать в моем доме! (Вдруг.) Уродина!

Она. А ты… ты… ты… (Вдруг пришла в себя, усмехнулась. Спокойно.) Кстати, звонил капитан.

Подруга. Какой… капитан?!

Она. Уж не знаю!

Мать побледнела.

(Усмехаясь, глядит на мать.)… Он сказал: «Передайте Вере, как мы договорились, – я позвоню ей завтра».

Подруга. То есть как – договорились? Когда мы договорились?

Она. Не знаю… Он сказал: «Как договорились с Верой».

Длинная пауза.

Мать (поняла. Задыхаясь.) Ты… страшная… ты… ты…

Она спокойно захлопнула дверь. Мать и Подруга молча лежат на тахте.

(Жалко.) Перепутала она что-то. Она ведь… «витает».

Подруга молчит. В это время Она в своей комнате зажигает спички, разводит на столе маленький костер и начинает сжигать всю необъятную гору бумаги, которой завален стол.

(Потянула носом воздух.) Горит! (Бросилась к ее двери, но дверь заперта.) Открой! Немедленно! (Барабанит.) В последний раз! Открой! (Кричит.) Или ты будешь жить дома, как все нормальные девочки! Или… ты… уйдешь отсюда! Слышишь?! Открой! Сейчас же!.. Уходи! Уходи!

Затемнение.

Глубокая ночь. Во всех комнатах темно. Только в комнате матери горит свет. Мать глотает таблетки, гасит лампу, потом зажигает снова, смотрит на часы, потом снова гасит. В его комнате. Он спит. Пронзительный звонок. Он вскакивает, бросается к двери.

Он. Кто?

За дверью молчание. Он торопливо одевается. Звонок звонит безостановочно. Он уже одет, хочет открыть дверь, но дверь почему-то не открывается. Он рвет дверь на себя. Ему кажется со сна, что он сойдет с ума, если не откроет эту дверь. Безумным усилием Он наконец открывает дверь – и летит на пол. Он так и сидит на полу, держась за сердце, когда спокойно, торжественно входит Она с большим портфелем в руках.

Она. У нас, когда люди хотят пошутить, – они вставляют спичку в звонок, а ручку двери привязывают веревкой к перилам.

Молчание.

Вы хотите, наверное, спросить, который час, да?

Он (сидя на полу). Действительно?

Она. Мой любимый. Два часа ночи. Вы знаете, еще недавно я была совсем без сил. Но у меня есть теория: когда сил совсем не остается, это самое опасное. Тогда человек может натворить такое…

Он (все сидя на полу). Что случилось?! Что случилось?!

Она. Как вы смешно выкрикиваете. Даже я начинаю нервничать. Я к вам прямо из пространства! Я пить хочу! Вы рады, что я пришла?

Он (продолжая сидеть на полу). Я очень рад. Я очень рад.

Она. Нет, вы не рады. Вы сейчас просто испугались, что я буду все дни просиживать у вас на подоконнике, а по ночам врываться к вам в квартиру. (Смеется.) Вы не бойтесь, я пришла к вам чисто случайно… Кроме того, я предварительно установила с вами связь… чтобы узнать, можно ли к вам прийти.

Он (бессильно). Что… установила?!

Она. Ну, я уже вам писала об этом! Слушайте! Это письмо я вам, кажется, тоже не отправила, да? Я все время путаюсь, что вы знаете обо мне, а чего нет! Жаль, вы никогда его не получите. Оно только что погибло в огне!

Он. Послушайте… а они… не беспокоятся?

Она. Почему все одинаковы? Почему все задают какие-то простейшие вопросы, на которые можно отвечать только такими же простейшими ответами? У низших все значительно лучше. Как только детеныш сможет добывать себе пищу, узы тотчас уничтожаются. У высших же плюют на тот момент, когда возникает взаимоотталкивание, и силой хотят поддержать прежние отношения. Раз ты живешь на их территории – ты их собственность, они не только могут – они должны лезть в твои дела! (Хохочет.) Нет, как вы напуганы! Совершенно неправдоподобная ситуация: посреди ночи девушка явилась к малознакомому первому встречному. И он же ее боится. (Хохочет.) Странно, да? Только в жизни могут случаться самые неправдоподобные вещи. Вообще, чем вещь интереснее, я заметила, – тем она неправдоподобнее. (Вдруг.) А вы абсолютно правильно боитесь. Меня следует бояться. (Вдруг шепотом.) Нас открыли!

Он (сухо). Кого?

Она. Эрику, Наденьку и меня… Я вам как-то рассказывала – мы избили девочку. Вчера нас вызвали… (Благостно.) Вам хочется спать?

Он (зло). Послушай, тебя никуда не вызывали…

Она (страшно испугавшись). Замолчите!

Он. И никакую девочку ты не избивала! Это очерк такой! Я читал его в «Литературной газете». Ты все придумала? Как ту дрожь в первый день…

Она бросается к дверям, но Он ее ловит.

Нет уж! Причем придумала с ходу, и наверняка в последний момент, может быть, когда спичку вставляла в звонок! Только зачем? Зачем?

Она. Договаривайте: затем, чтобы иметь повод увидеть вас, да? Вчера я чуть не погубила свой палец ради вас, да? А сегодня… Все ради вас? Слушайте! Слушайте! А давайте обсудим другой вариант: может, я нарочно вам врала так нелепо, чтобы вы догадались! Может, мне просто было интересно, как долго вы сможете оставаться богом, то есть молча прощать! Но вы недолго смогли. Вы неважный бог. Слушайте! А может, мне надо было, чтобы вы быстрее пали, чтобы улететь обратно в пространство, а? Вы быстро пали. Если бы вы видели себя сейчас… Слушайте! Вы просто обычный «несвободный» человек, который боится всего непонятного. Не волнуйтесь… Я вам не угрожаю… Это так – детское… Только дети умеют увлекаться целиком и фанатично… Но контроль я все-таки сохраню, потому что я сразу – ребенок и женщина… Учтите, очень старая женщина. У меня ощущение, что я жила всегда… Ну что молчите? Второй вариант тоже не подходит? Слушайте! Тогда я вам могу третий предложить? Может быть, история об избиении была всего лишь иносказанием! Притчей! Это история ведь о вас была! А не обо мне! И смысл ее был, конечно, не в том, что три девочки избили четвертую. Смысл ее был в той, четвертой. Помните? Она сразу подчинилась. А ведь они вели ее, только чтобы попугать! Всего лишь напугать! Но от ее тупого подчинения в них проснулось зверство. Помните, они велели ей встать на колени, и тотчас, без сопротивления, она встала. Я уверена: вот тогда-то они и озверели окончательно. Покорность жертвы будит в человеке самое низменное: древний инстинкт хищников! Я уверена: безропотно подчинившаяся жертва в какой-то степени соучастник палача. Я рассказала вам эту историю для размышления, «милое чудо». Потому что я интуицией чувствую: вы – прирожденная жертва! Что вы молчите? Вы, посмевший уличить меня во лжи! Как же вы не поняли? Я никогда не лгу, я только придумываю! Например, никакой Эрики нету! Просто я зашла в магазин пишущих машинок, мне было шестнадцать лет, у меня не было никакой подруги, точнее, я со всеми рассорилась и погибала от одиночества. А там висела реклама пишущей машинки: красавица с золотыми волосами печатает… и надпись «Эрика». И я тотчас сделала ее своей подругой! Потому что… чтобы придумать самое нереальное – мне всегда нужно основание: я – нереальный реалист! Поэтому, чтобы придумать любовь, – мне нужно, как минимум, подобие… то есть вы. Что вы на это скажете? Может, это четвертый вариант истории? Может быть, вы – миф, как подруга Эрика, не более? А все слова, которые я говорю вам, я уже тысячу раз произносила в воображении. Может, просто выдумала вас, чтобы не задохнуться от собственной нежности.

Он молча подходит к ней.

Если вы дотронетесь, я заору. Я очень хочу заорать! Я так заору, что проснется весь ваш проклятый дом. (Кричит.) Отдайте письма! Слышите! Немедленно! Отдайте все мои письма!

Он удивленно глядит на нее. Потом молча идет, открывает портфель, стоящий в углу, и протягивает ей письмо.

Нет! Нет! Все, что я написала! (Кричит.) Немедленно! Потому что каждое письмо стоило мне всех сил! Страданий.

Он молча, усмехаясь, продолжает стоять с одним письмом.

(Почти испуганно.) Это… все?..

Он по-прежнему молча глядит на нее. И тогда Она выбегает из квартиры, хлопнув дверью. Он сидит на кровати, держась за сердце.

Раздается резкий звонок. Он открывает, Она входит.

Она (с ненавистью). Я рада, что отправила вам всего одно письмо! Вы недостойны моих писем! Но перед тем как войти к вам сегодня, я сидела на подоконнике и кое-что вам написала. Я решилась все-таки прочесть это вам… чтобы не было путаницы. Только учтите – одно слово, и я уйду! Молчите и слушайте. (Вынимает толстую тетрадь и читает.) «Письмо тридцать третье».

Он с изумлением хотел было спросить, но Она мрачно на него взглянула, и Он ничего не спросил. Она начинает читать письмо.

«Человек ушел из дома. Все ссоры человека с нею кончались примерно одинаково: «Не умеешь жить дома, как все нормальные люди, уходи». И вот человек вдруг взял и ушел. А может, он хотел в ту ночь, чтобы его выгнали, – это еще неясно. Но так или иначе, человек взял с собой книжку, духи, общую тетрадь, зубную щетку и, имея в наличии девяносто три копейки, отбыл, сопровождаемый проклятиями. Он вышел на магистраль и начал ходить с одной стороны на другую. Ему казалось забавным – ходить вот так посреди улицы, которую днем перейти нельзя из-за машин. Несколько раз останавливались машины, но человек качал головой, он ждал свой автобус. В час тридцать, поняв, что ждать бесполезно, он поехал на попутном грузовике. Человека высадили в центре и, учитывая бедственное положение, вручили пакет молока и не взяли девяносто три копейки. Человек выпил на скамейке молоко, а потом встал и пошел куда глаза глядят. Он шел и думал – пока ему не перебежала дорогу ночная кошка. Тогда он остановился и огляделся: это было заколдованное место. Стоило человеку отвлечься на мгновение – и где бы он ни находился, он оказывался именно здесь. Поэтому он так боялся отвлекаться. И вот он стоял у этого самого дома и смеялся. Помните, как в «Войне и мире» Пьер…»

Он. Милая…

И тотчас Она ринулась за дверь. Через мгновение пронзительный звонок в дверь. Он открывает.

Она (входя, серьезно). Я не буду вам больше читать. Я просто кое-что скажу напоследок. В детстве я очень много болела. Поэтому я, привыкшая быть одна, как никто, ненавижу одиночество. Я, у которой нет друзей… потому что никто меня не выдерживает, – я всегда мечтала о друзьях. Но им скучно со мною, а мне – с ними. И они быстро уходят от меня или я от них. Я называю их – друзья-моменты. Но вы! Вы! Мне предназначенный… Как же вы не поняли, как вы сумели не понять?! Если бы вы знали, что мне стоило простить вас вчера, и вот я пришла, а вы меня оскорбляете всем: словами! Видом! Обвинениями во лжи! (Размахивая забинтованным пальцем.) Но я не покраснела, слышите, хотя мне стыдно за вас! Потому что я давно научилась не краснеть, чтобы выжить. Да! Когда человек был маленьким, он заметил: если в чай положить лимон – чай светлеет. Мать мыла голову в лимоне, чтобы у нее светлели волосы. Тогда человек придумал теорию: он стал есть лимоны в невероятных количествах, чтобы научить свою кожу не краснеть. Так вот: когда человеку нужно покраснеть – за себя или за кого-то, – он вспоминает, как мучительно трудно есть через силу лимон! И он бледнеет! Только бледнеет!

Он. Я…

Не успел сказать – Она тотчас выскочила за дверь, и тотчас ее звонок.

Он открывает.

Она (входя). Когда я поднималась к вам – я вдруг представила: на лестничной клетке в разных пролетах стоят двое. Они стоят один над другим, так что могут даже взяться за руки, но потом – любое движение вверх или вниз, и они не удержат рук в этом рукопожатии! Не удержат! Но они не могут стоять – ведь они должны идти! И поэтому тот миг, когда они соединили руки, – единственный! Единственный! Иначе быть не может! Я чувствую! Скоро все кончится! Я чувствую! (И, хлопнув дверью, выбегает из квартиры.)

Он молча подходит к двери и раскрывает, ждет. Проходит долгое-долгое мгновение. Наконец в дверях появляется Она со своим нелепым портфелем. Она сама подходит к нему. Он ее обнимает. Она бешено выворачивает голову, но застывает тотчас, как чувствует его губы. Она целуется нелепо, неумело, бешено, потом долго молчит, потом бормочет: «Вершины вбок».

Затемнение.

Ночь. «Квартира». По своей комнате в темноте из угла в угол расхаживает Ее мать. Ходит, ходит. В кухне брошены инструменты и – никого. В ванную входит Его жена, зажигает свет и глядит в зеркало, разглаживает пальцами мешки под глазами.

Жена. Совсем перестала спать. (Достает из степного шкафа лекарство, глядит на себя в зеркало, глотает. Уходит.)

Свет в ванной остается гореть, освещая всю остальную «квартиру». Он и Она в его комнате.

Он. Ты что? (Проводит по ее глазам.)

Она. Ну что вы! Когда дети плачут, они это делают для других. Здесь не для кого. (.А слезы сами текут по ее лицу, по Она все-таки произносит слова – не всхлипывая, а только медленно.) Вы не обидитесь, если я уйду?

Он. Ты никуда не пойдешь.

Она. Знаете, я сейчас немного посплю. Умираю – хочу спать. А потом я уйду.

Он. Ты считаешь, что… они…

Она. Я запрещаю вам вмешиваться в мою жизнь. Я никому этого не позволяю… Только помолчите, я посплю три секундочки, ладно?

Долгая-долгая пауза, наконец-то Она сумела совсем успокоиться.

Вскакивает.

Все! Я выспалась, больше не хочу. Я хочу вина!

Он. Зачем тебе вина?

Она. Испугались? Я так люблю, когда вы пугаетесь. Я хочу напиться! Я хочу напиться! Слышите!

Он. Тебе не надо напиваться.

Она. Ха-ха! А вы без юмора: учить праведности вами же сотворенную грешницу… Ну хорошо. Я, пожалуй, еще немного у вас побуду. (Нежно-нежно.) Мне не так долго осталось с вами встречаться… Мне, может, не очень долго осталось жить. Не верите? (Серьезно.) Я не переживу этого лета. Кстати, они – это она.

Он. А твой отец…

Она. Разучитесь задавать мне вопросы. (Опять нежно-нежно.) Она читала мне вслух сказки! Все детство! Миллион сказок! Она очень красивая, и она принадлежала мне, только мне!.. И вот однажды… она перестала читать, и я стала сама их придумывать. Как я люблю свое лето… Знаете, в чем между нами огромная разница? В том, что у вас уже было это лето… И вот однажды я узнала, что она – не моя, она мне изменила. Учтите, я даже не возненавидела его, он ниже моей ненависти. Я возненавидела ее! Я не могла смотреть на нее без презрения! У нее голос меняется, когда она разговаривает с ним по телефону! Я все время вспоминаю историю: тигр любил укротительницу и загрыз ее, когда она полюбила! Но самое жуткое: недавно я прочла ее письмо. Она – богиня! Красавица! Рожденная, чтобы ее боготворили! Писала неизвестному! И готова была боготворить его, только чтобы не быть одной… то есть не быть со мной!

Он. Это мы ей звонили?..

Она. Не мы, а вы! Послушайте, я рассказала вам все это только потому… что у меня ощущение, что все, что знаю я, – знаете и вы. И я путаюсь! Просто чтобы не путаться… Который час?

Он. Четыре.

Она. Прекрасно. Еще, пожалуй, четверть часа. Я уже совсем не хочу спать. Знаете, ночью я оживаю. Возлюбленная ночь… Но именно в этот час, знаете, перед рассветом, у меня появляется ощущение такого трагизма – как будто мне осталось жить всего лишь до восхода! И так не хочется уходить. Я люблю ночь за нереальность, или моя нереальность от ночи? (Вдруг.) Пожалейте меня! (Бешено.) А, все равно! Моя ночь! Милый! Милое чудо! (Смеясь.) Слушайте! Слушайте! Помните, я говорила, что не боюсь никого и никто не сумеет причинить мне боль? Помните? Знаете почему? Потому что самая страшная боль исходит от меня самой. И самое дикое, что я эту боль предчувствую задолго. И, предчувствуя, я уже заранее ее переживаю. Так что, когда эта боль наступает, – мне уже не больно. Невероятная дикость получается: то, что я чувствую во время, предшествующее боли, – куда страшнее, чем сама боль… Знаете, отчего я сейчас так переживаю? (Шепчет.) Я чувствую: Я вас потеряю.

Он. Ну что ты еще выдумала?

Она. Я хорошая, слышите? Я хорошая! Скажите: я хорошая, да? Я все равно хорошая? Да? Да?

Он. Да, да!

Она. И понимаете, то, что я сейчас скажу вам, – это не фантазия: я знаю точно – я жила раньше… очень давно… иначе я не могла бы так точно вас предчувствовать. Вы верите?

Он. Верю.

Она. Нет, вы попросту хотите спать… У меня есть теория: в Новый год я должна стричься. Дело в том, что кончики моих волос хранят память года. Определенная их длина соответствует определенному страданию. И оттого вместе с кончиками волос уходят мои беды… Поэтому 31 декабря я прихожу в парикмахерскую, но там на меня смотрят как на идиотку: говорят, у тебя стричь нечего. Но я жду! Я жду! И где-то в десять вечера они сдаются и стригут меня, только чтобы отвязаться. А в этом году мне было так плохо, что я не дождалась Нового года и прямо перед вами решила состричься! И когда я состриглась, я вдруг странно поняла: случится! И я вышла из парикмахерской – ожидая. И в половине шестого я впервые раскрыла вашу дверь.

Он. А тот, в розовых джинсах, он… был?

Она. Эх вы – «был – не был»!.. Он похож на меня, может, поэтому я не люблю его. Я даже думаю, что он сейчас стоит за окном. (Засмеялась.) Я знаю, вы не верите.

Рассвет. Он просыпается, вскакивает, бросается в невидимую кухню, возвращается: Ее нет. В это время Она тихонько на цыпочках проходит через комнату матери. Мать неподвижно лежит на кровати с открытыми глазами. Она проходит в свою комнату, закрывает дверь и застывает. Она молча оглядывает комнату, будто видит ее впервые, потом в какой-то странной панике начинает передвигать вещи в комнате. Входит Мать. Она стоит около кровати и глядит на Мать.

Мать (жалко). Возвращайся, когда захочешь… Но только возвращайся… а то я не сплю! (Уходит.)

И тут Она начинает рыдать громко, в голос. В кухню входит Маленький джазисти молча начинает крушить инструменты. Звук падающих на пол инструментов.

Затемнение.

Вечер. Она звонит с лестничной клетки. В своей комнате О и. Поднял трубку.

Он. Алло…

Она молчит.

Алло… Это ты?

Она молчит.

Где ты?

Она. В пространстве.

Он. Почему ты ушла?

Она. Я ушла, чтобы вы не запомнили меня такой… Он. Как ты добралась домой?

Она Я уже уходила от вас очень поздно, но вы не интересовались этим вопросом.

Он. Я жду тебя с утра! Я…

Она. А раньше вы не ждали меня с утра. (Засмеялась.) Как все просто оказалось. Скажите мне, пожалуйста, еще раз, что я хорошая.

Он. Ты хорошая, ты очень-очень хорошая.

Она… «Несмотря на то что ты, кажется, не сдала экзамен».

Он (кричит). Как не сдала?!

Она. Можете меня поздравить.

Он. Почему не сдала?! (Орет.) Любой тупица…

Она. Опять вы испугались! Я написала сочинение, очень интересное… но грязное. В этом была вся беда: я переписывать органически не могу. Дело в том, что мне мучительно повторять одно и то же. Например, если я рассказываю разным людям, то всегда с такими изменениями, что когда они собираются вместе и начинают вспоминать, что и кому я говорила, – мне приходится убегать. И вот, когда я переписывала сочинение…

Он. Послушай, а ты не можешь прийти и все это мне рассказать?

Она. Нет… И вот, когда я переписывала, меня захватила одна идея. Я вдруг представила себе идеальное нормальное существо – такое, каким хотели бы меня видеть вы и она… то есть здоровое, без нервов, и несколько похожее на упрощенное животное. И тут я сделала вывод: для меня ценность человеческого существования определяется его индивидуальным отклонением от нормы. Но тут я пошла дальше. Мне показалось, что не труд создал человека.

Он (в ужасе). А что?

Она. Только не бойтесь: лень! Оттого что одной обезьяне стало лень целый день искать себе пищу, она задумалась: что бы такое сделать, чтобы ничего не делать и быть сытой. И придумала орудие. И появился человек. И так мне это понравилось… Я все это записала.

Он (в ужасе). В сочинении?!

Она. Правда, когда я решила обсудить эту мысль со всех сторон, – мне не хватило времени.

Он. Что же теперь?

Она. Не кричите!.. Не знаю. Ну ладно! Теперь я сказала вам самое страшное – для вас. Но еще осталось сказать самое страшное – для меня.

Он. Что?! Что еще?!

Она. Если вы будете так пугаться…

Он. Приходи!.. Я прошу тебя!

Она. Попросите еще, пожалуйста.

Он. Я прошу!.. Я умоляю…

Она. Нет… Если я приду, я не смогу вам все сказать. А так смогу. (Засмеялась.) Я счастлива… Я, кажется, счастлива… Вы знаете, я всегда прихожу к вам – прощаться. Каждая наша встреча для меня последняя. Представляете, что я переживаю?.. Я не знаю, как я это выдерживаю…

Он. Подожди у телефона одно мгновение.

Она (засмеялась). Хитрый. Хотите найти меня на вашей лестничной клетке? Я не гриб – не надо меня искать. Учтите, даже если я там – я от вас убегу. Так что слушайте спокойно. Я расскажу вам, почему я решила проститься с вами сегодня. Человек обожал свою комнату. Человек много болел в своей жизни и большую часть времени проводил в кровати. В кровати он читал, думал, ел яблоки. Это было его прибежище среди пространства. И вот однажды человек вернулся в свою комнату утром. Первый раз в жизни он не ночевал в своей комнате. И не узнал ее. Это была чужая комната. Человек подошел к кровати – она оттолкнула его. В панике он передвигал вещи. Но все было кончено! Представьте человека, который жил в своем доме и которого поселили вдруг на вокзале! И в этот миг вошла мать и так тихо-тихо сказала: «Возвращайся, когда хочешь, но только возвращайся». И вдруг все стало таким счастливым, человек чувствовал такое счастье и боль… и такую любовь к ней, и жажду жертвовать!.. Боже мой! Как он мог забыть свою любовь к ней! И человек зарыдал. И смотрел на себя в зеркало. А оттуда, из зеркала, на него глядели четыре опухших от слез лица… И человек все выяснял: какое из них – он сам. И все четыре лица по-разному отвечали на вопрос, кого он любит: его? Или свою потребность любить? Или воспоминания о том, о чем она мечтала? Или действительно только себя?.. И все четыре лица плакали вместе… Как в детстве. Один ревет, а все за компанию, потому что вспоминают тоже свои обиды. Прощайте.

Он. Алло… алло…

Она (после долгого молчания). Я вас никогда не спрашивала, но я решила спросить вас об одной вещи… Забыла… Нет, я вспомнила. А, черт, ну, как вы… то есть как вы… относитесь ко мне?

Он. Вся история в том, что у меня никогда не было «того лета». (Засмеялся.) Всю жизнь я работал, работал, работал… (Вдруг.) Я люблю тебя.

И тотчас Она швырнула трубку. И снова набирает номер. Звонок в его квартире.

Алло!..

Молчание.

Алло!..

Молчание.

Алло!

Она (очень тихо). Не кричите. Вы знаете, сегодня был самый счастливый мой день за все восемнадцать лет. У нас перед домом лес, и когда я шла от вас утром, я сняла туфли и бежала… бежала… расставив руки. Знаете, я буквально захлебывалась от восторга. Я размахивала, размахивала своей голубенькой сумочкой… до безумия ощущая голыми ногами мокрую траву. Знаете, такая сумасшедшая нимфочка… Вообще для меня очень важно – соприкосновение, поэтому свой вечный любимый балахон я ношу надетым непосредственно на голое тело… И поэтому я так люблю воду. Соприкосновение, ласка природы… Моя кожа хранит соприкосновение с вашей. Ваша кожа во мне навсегда! И никто этого у меня никогда не отнимет.

Он (бессвязно). Я больше ничего не прошу! Но объясни, я очень прошу: объясни…

Она (засмеялась). Раньше во мне была обделенность. Я ничего не получала от вас взамен и хватала, как говорится, что дают. И вдруг разом получила все, что могла: вершину… (Усмехнулась.) Правда, немножечко вбок. И оттого сейчас вместо жадности голодного во мне странное умиротворение… покой. Я готова плакать все время. Я всех люблю: вас, ее. Я настоящая женщина. Я стала взрослой, милое чудо… Я всегда стремилась стать взрослой и не хотела! Мне нельзя! Я не сумею взрослой! Мне страшно! Для меня все дело в том, чтобы стремиться, но не стать! К счастью, я не успею стать! Завтра я ложусь в больницу.

Он. В какую больницу?

Она. Опять вы кричите! Если бы вы знали, как я устала.

Он. Я тоже устал! Я очень устал. В какую больницу?!

Она. Если человек сердится – значит, он устал не до конца. У меня есть теория: когда человек устанет до конца, он не сможет быть злым. У него и сил не хватит для сокращения мускулов в злую гримасу. Настоящая усталость – это ясное тихое лицо. Прощайте. Я напишу вам! Слышите?! И ждите! (Кричит.) Я напишу! Прощайте! А то за мной, кажется, следят! Ждите! (Вешает трубку, убегает.)

Прошло несколько дней. Вечер. В свою комнату входит Он с ее письмом в руках. Одновременно в комнату матери входят Мать и Подруга.

Мать. Сестра из гинекологии показала мне упражнение. (Становится на корточки и ходит.) Полчаса в день – и можешь есть пирожные.

Подруга молча мрачно сидит в кресле.

Он (читает ее письмо). «… Я поняла. Мои сказки – это мои мечты, погибающие из-за собственной величины… В палате – две кровати, две тумбочки… В тумбочку я сложила свои тетради и неотправленные письма. Вы знаете, когда меня везли, мы проезжали мимо той доски объявлений. И конечно, шел дождь и было серое небо… небо моих воспоминаний неизвестно зачем. Мне нельзя вспоминать. Я начинаю плакать. Подпись. Бывшая «я». «Я» – умерло, здравствуйте, меня зовут Наташа, или Каштанка, кто как… Если вы захотите прислать мне ответ, напишите по адресу: двадцать третий квартал, дом восемнадцать, кв. девять – мне перешлют». (Задумывается и быстро выходит из квартиры.)

Мать (поднимаясь с колен, стараясь небрежно). Ну, почему ты не рассказываешь о своих жениховских делах?

Подруга (усмехнулась). А чего рассказывать. Надеюсь, ты поняла, что я только шутила. Ты ведь, кстати, тоже шутила…

Мать вопросительно глядит на нее.

Ну с капитаном… ну, которому ты письмо от меня отправила… А телефон почему-то свой написала… Пошутила, да?

Молчание.

Боже мой, ты – красавица! А я думала, что у красавиц… Все-таки, наверное, лучше быть уродиной. Природа им много не дала, а взамен дала все: ловкость, хитрость, и вдобавок все уродины ощущают себя красавицами и еще других убеждают в этом. Природа экономна: или красота, или ум, или счастье… Ну, чем у вас кончилось с капитаном?

Мать. Он не позвонил больше.

Подруга. Главное – не трепыхаться. Мне предлагают заведовать отделением. Наверное, возьму, а то у меня куча энергии. Что ты молчишь?.. Просто мне хотелось верить, что есть та, которую все любят, которая всех бросает…

Мать. Врешь!.. Ты никогда в это не верила. Если бы ты видела свое лицо, когда я звоню ему по телефону!.. Просто так было удобнее – тебе и мне. Ну, а теперь нам плохо будет вместе. Надо выдумывать новое… А поздно… Ты права. Надо сказать себе: ты прожила. И опустить глаза раз и навсегда. (Засмеялась.) «Капитан, капитан, улыбнитесь…»

Звонок в дверь. Они замолкают. Снова звонок. И тотчас, как будто по команде, обе начинают лихорадочно собираться: они причесываются, поправляют одежду, они в каком-то исступлении. Наконец Мать идет открывать дверь – и возвращается вместе с ним. Мать в недоумении глядит на него.

Он. Простите, ради Бога: я хотел бы узнать, как здоровье Наташи?

Мать (вздрогнув при звуке его голоса, тихо). Какой Наташи?

Он. Это двадцать третий квартал, дом восемнадцать, квартира девять?

Мать. Да. Но никакой Наташи здесь нет. Подруга. Может быть, вам Галю?

Он. Нет, мне Наташу.

Мать (вдруг торопливо). А вам дом восемнадцать, квартира девять по улице Свиридова или по Третьей Вавилова?

Он (глухо). Я не знаю.

Мать (совсем торопливо). Вам наверняка по Третьей Вавилова! Это такой же дом. Только торцом, как выйдете – направо…

Но раздается стук входной двери, и в комнату входит Она. Мать в ужасе глядит на нее. Она молча смотрит на него.

Она (совершенно спокойно). Здравствуйте.

Мать (торопливо). Ты не знаешь Наташу во втором корпусе?

Она. Нет. (Проходит в свою комнату, застыла у двери и слушает.)

Он. Спасибо, я пойду. (Уходит.)

Подруга. Какой милый, да? И голос у него какой-то…

Мать. Интеллигентный.

Она все стоит у двери в своей комнате.

Подруга. Я почему-то вдруг так взволновалась, когда он позвонил. Мне показалось, вот откроется дверь… и войдет…

Мать. Капитан.

Подруга засмеялась и мать тоже.

Поздравляю тебя.

Подруга испуганно глядит на Мать.

Дождались… Он пришел…

Подруга. Что ты мелешь?!

Мать. Ну-иу, ты уже все поняла. Ты его сразу узнала, да? Хотя он очень долго плавал: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там…» Но он к нам вернулся! И на берегу его ждали две Ассоли, две романтические, прокуренные Ассоли средних лет. (Засмеявшись.) Ну, давай хором: «По морям, по волнам…» (Кричит.) Галя! Галя! Ты будешь есть?

Она (глотая слезы). Да!

Подруга. Это правда? (Вскочила.) Куда он уехал?!