Текст книги "Жертвы"

– Я просто выну крючок и обработаю рану, я не буду тебя бить или насиловать, просто выну крючок, – он говорил негромко, очень четко проговаривая слова.

Я стиснула челюсти – вдруг дрожь стихла, навалилась усталость, внутри стало пусто… «В конце концов, – подумала я про себя, – он своих жертв добивает, а значит, я не останусь опять жить, переживая кошмары снова и снова… я наконец-то умру…»

Я глубоко вздохнула и кивнула, Дима сел рядом и аккуратно осмотрел место, где торчал крючок.

– Надо бы ее снять, – сказал он, намекая на футболку.

«Конечно, снять, как же без этого-то…» – тут же в моей голове.

Он легко разорвал свою же футболку на мне и стянул ее остатки, посмотрел на рану – с нее тончайшей струйкой сбежала капля крови и, словно передумав на полпути, застыла…

Дима причмокнул губами – я глянула на него и заметила на его лице раскаяние, но не поверила ему: если любишь человека, никогда не причинишь боль… физическую… Обидеть можно – потому что душа, она у всех разная, и для кого-то что-то кажется обидным, а для кого-то это же нет, а третьих тоже самое просто развеселит – тут нет стандартов… А тело – все мы знаем, что причинит боль, а что нет. Воткнуть крючок в тело – это больно, кем ты не был… И он понимал, что он делал, он понимал, что причинит мне боль – может секунда, может доля секунды, но он понимал… и, там, в своей голове – он согласился с этим, не воспротивился этому, не опустил руку…

Дима внимательно осмотрел крючок и глубоко вздохнул.

– Крючок не насквозь прошел, – сказал он, – его вытаскивать больнее, там бородка, лучше протолкнуть. Погоди, я сейчас принесу инструменты, мы откусим его ушко и вынем его. Хорошо? – он посмотрел на меня и вроде собрался встать, но передумал, взял меня за подбородок, очень нежно, почти бережно, и посмотрел мне в глаза.

– Хорошо? Ты, главное, сиди и не дергай его сама, хорошо?

Я кивнула.

– Я скоро, – он встал и вышел.

Я сидела и успокаивала себя: хотелось выдернуть крючок, закрыть дверь, подпереть ее тумбой, вылезти в окно и бежать, пусть прямо в лес… бежать… бежать… Но я знала – Дима прав: вытянуть крючок не даст зазубрина на острой его части, а протолкнуть – довольно толстое ушко, вернее, конечно, все это можно сделать, но это будет весьма и весьма больно…

Дима вернулся быстро, кусачками аккуратно отломал торчащее ушко, обработал срез антисептиком и замер, на его лице я ясно прочитала нежелание продолжать…

– Я сама. Спасибо.

– Нет, погоди. Я просто… – он поймал мой взгляд, – я не хочу причинять тебе боль, но будет больно, – произнес он это очень тихо и вопросительно кивнул, я кивнула в ответ.

Он снова еще раз кивнул, облизал губы и стал проталкивать крючок – было больно, и эта боль вдруг открыла двери всему… Всему, что было снова и снова… – воспоминания топили меня, топили безвозвратно, возвращая всю ту боль, ощущение слабости и ненависть… Я сидела, изо всех сил стиснув челюсти и кулаки, – я не буду кричать или плакать – ни слезинки! ни слезинки! ни слезинки! – я обещала себе… Но на глаза предательски набежали слезы, обожгли их и встали пеленой…

Справился Дима довольно быстро, отложил крючок, тут же намочил бинт и приложил к ране, а потом вдруг обнял меня, прижав мою голову к своей груди.

– Все, все. Прости. Не плачь, пожалуйста, – он гладил меня по голове, как ребенка, но… я не плакала…

И почему всегда говорят – не плачь… Слезы – это лишь побочный продукт внутренней боли, это как тепло от огня, и призыв «не плачь» очень напоминает попытку потушить пожар открыв холодильник…

– Уйди, – попросила я, – пожалуйста. Уйди от меня, уйди…

Дима попытался что-то сказать, но передумал, забрал все, кроме намоченного лекарством бинта, и вышел. Я опустила голову к коленям, меня душили немые крики, они выкручивали все внутри, вырываясь, – «по моему дому», и этот крючок… – и все вдруг разом потеряло смысл… разом… все: он, его тайны, его жизнь – это его жизнь, его дом, он не хочет меня впускать… я ему не нужна… не нужна… Было обидно. Было по-настоящему больно.

Где-то через час я успокоилась, я лежала, смотрела на потолок и напевала.

Когда уже совсем стемнело, Дима принес мне молоко и печеньку…

А потом наступило утро следующего дня, он принес мне завтрак, баночку с антисептиком, бинт и лейкопластырь, увидев, что я не сплю, напомнил, что надо прижечь рану, постоял, заметил нетронутое молоко и печеньку, забрал их со вздохом, и ушел, не забыв запереть дверь.

Через несколько минут шум машины…

Я села на кровати, посидела немного, прислушиваясь к тишине дома, к шуму леса за окном, потом встала, приняла душ, обработала рану и наложила на нее повязку, хотя на коже это и выглядело как два прокола, по ощущениям было весьма неприятно: нажимать на рану было больно, и она ныла… но я знавала боль намного сильнее… Я поела, попила кофе и стала ждать – чего? – не знаю. Я понимала, что выходить из комнаты не нужно: я видела все, я слышала все, теперь осталось обдумать все, просто обдумать…

Я встала около открытого окна и глубоко вдохнула, на улице начинался дождь и дул ветер, он приятно остужал, не давал потерять голову от черноты, что все больше и больше просачивалась из клетки в кровь… Я боялась ее, я гнала ее и в тоже время очень жаждала – только она… только ее удовлетворение приносило мне в последние годы хоть немного спокойствия, хоть ненадолго, но блаженного, ни с чем несравнимого спокойствия… Когда ты… когда жизнь вдруг обретает весомость, силу, законченность…

Внутри меня было очень зло после вчерашнего… «Воткнуть бы ему этот крючок в его же яйца», – пронеслась у меня мысль, принеся с собой такой яркий образ его страданий, что казалось, это уже было, и я просто вспоминаю это, а не представляю… И тут подобные картинки понеслись одна за одной… Я вернулась на кровать и легла, я просто лежала и отдавалась этим своим фантазиям – пусть зло выйдет хоть так…

Вечером Дима принес мне ужин, я сидела на кровати, он посмотрел на меня, встретился со мной взглядом и отчего-то смутился, как-то напрягся, а потом внимательно вгляделся, словно впервые увидел меня – да, иногда люди могут меняться в одночасье, потому что внутри каждого человека всегда есть что-то, что он не хочет показывать другим, с чем он борется. И да – иногда человек прячет в себе зло… Зло – это ни эмоция, ни чувство, ни болезнь, это состояние души. И зло тоже может быть добрым, веселым, у него тоже может быть хорошее настроение и, пока настроение хорошее, и зло хорошее… Впрочем, а разве добро не такое же?..

Я поужинала, уже ближе к ночи Дима забрал посуду и ушел, заперев меня…

Странно, но меня очень обижало то, что Дима за все эти дни, что я уже снова взаперти, не сделал ни одного намека на близость, на то, чтобы остаться со мной – почему он сегодня, например, не задержался у двери, как делал иногда раньше?.. Месячные у меня были совсем на исходе, и я бы не…

На душе было так муторно, суетно и боязно, именно так, – не было страха, паники или еще чего-то, было очень тягостное ощущение приближающейся потери, трагедии, которую я никак не могла остановить, предотвратить, отменить…

Пришел следующий день – я проснулась, встала – я встала раньше Димы, я встала с рассветом, умылась, почистила зубы, поотжималась, поприседала – мне нужно было хоть немного спустить пар.

Через пару часов Дима принес мне завтрак, выглядел он довольным, вернее он выглядел как человек, который вдруг принял важное решение, нашел ответ на вопрос, давно мучивший его. Это насторожило меня.

– И долго ты намерен держать меня под замком? – не выдержала я и спросила его, когда он уже собирался выходить, он повернулся и посмотрел на меня.

– Катюш, я… Я не знаю. Ты хорошая, я не хочу причинять тебе боль. Не могу. Но ты не моя, ты другая… Я не понимаю тебя… – он говорил торопясь, запинаясь, и на секунду мне показалось, в нем промелькнул какой-то страх, нет, не то, чтобы он боялся, что я ударю его или что-то в этом роде, а будто бы он опасался меня, как опасаются люди чего-то неизведанного…

– Ты не сможешь дать то, что мне нужно, – вдруг сказал он, – все вернется… вернулось… неважно…

Он помотал головой и вышел, заперев меня снова, а я стояла, смотрела на дверь и не понимала – какого… все это значит?

Я без аппетита поела и легла, я уже совсем остыла после случая с крючком, злость и обида на Диму поутихли, и чернота отступила… Он стал так близок мне, я не хотела его отпускать, он уже был мне родным – он уже не просто прохожий дяденька-маньяк – он мой дяденька, мой маньяк… «А он ведь и вправду извращенец», – вдруг подумала я и хмыкнула.

А еще… еще… как бы мне не было сложно это признавать, но мне очень хотелось снова испытать то, что я испытала с ним… в тот вечер, когда он вернулся – тогда… тогда в голове было так много его и так мало всего остального…

И сейчас мне предстояло решить, что делать дальше, как сделать так, чтобы он понял, что я смогу его понять… принять… что я не хочу оставаться без него.

Однако хорошенько все продумать и принять окончательный план действий я не успела – еще было светло, когда Дима неожиданно снова вошел ко мне в комнату, без тарелок с едой, в его руках были мои балетки, кофта и юбка.

– Надень, – коротко сказал он и замер около кровати.

Я поднялась и вопросительно уставилась на него – неужели он меня сейчас отведет туда, вниз, в подвал, после всего…? Но зачем тогда обувь? Это какой-то антураж, ролевые игры – что?! Это все очень пугало меня. Я просто стояла.

– Надень, – еще раз произнес он и в его голосе появился металл.

Я отрицательно помотала головой.

Дима подошел ко мне, через голову надел мне юбку и достаточно ловко натянул кофту, прямо поверх его трусов и футболки, что были на мне, я не сопротивлялась, я испугалась, по-настоящему, я вдруг впервые подумала – а умеют ли такие люди (ну, которые, серийные маньяки) любить?.. И что он собирается все-таки сделать со мной?.. Внутри нарастала паника.

– Не бойся, – вдруг сказал он, обхватив мое лицо своими большими ладонями, – все у тебя будет хорошо.

Дима очень нежно улыбнулся мне: вокруг его глаз заиграли морщинки, а в глазах было столько сияния, так и казалось, что вот-вот в них взойдет солнышко, как на ясном весеннем небе. И сейчас я была готова простить ему и крючок, и замок на двери – мне было так тепло под его взглядом, тепло как котенку в уютной лежанке с мамой, тепло и безопасно… В горле встал ком, Дима тоже вдруг словно загрустил, и все еще держа мое лицо в своих руках, наклонился и поцеловал меня, а потом крепко обнял, подхватил на руки и понес вниз.

Он так и нес меня на руках до входной двери, поставил, открыл ее и вынес в коридорчик, потом в гараж. Я молчала, казалось, что-либо произнести я просто не смогу – горло сжало так, что аж было больно, по-настоящему больно, хотелось плакать – я уже понимала – он увозит меня от себя, неважно куда, увозит… «Но почему?.. Почему?! – стучало в моей голове. – Неужели я и правда им так нелюбима, неужели я ему совсем не нужна?»

Дима усадил меня в машину, пристегнул, сел за руль, включил радио, и мы поехали. Я сидела и таращилась вперед, слезы словно текли внутри, сушили своей солью внутренности, оттого, наверное, так и жгло в груди, что хотелось кричать…

Ехали мы около двух часов… Иногда Дима посматривал на меня, но заговорить так и не решился…

Он привез меня к дому, в котором я снимала квартиру. Мы подъехали, остановились, я все также сидела и смотрела строго вперед, мое тело дрожало, я не хотела выходить из машины…

Дима отстегнул мой ремень и посмотрел на меня.

– Катюш, – позвал он.

«Почему же он так меня называет, звал бы Катей, Катюхой, Катриной, да как только не коверкают мое имя, почему же так нежно?!…»

Дима взял мое лицо за подбородок и повернул к себе, заглянул в глаза, провел пальцами по моей щеке.

– Ты свободна, теперь ты свободна, – произнес он, – от меня, от них… Живи!

Я помотала головой – я не хотела быть свободной, я хотела, чтобы меня любили и заботились обо мне… Я молчала…

Как же хотелось плакать – но нельзя, нельзя! нельзя… – глаза обожгли слезы, сдерживать их вдруг стало почти нестерпимо, на эту внутреннюю борьбу уходили почти все силы…

Дима улыбнулся мне, вышел из машины, обошел ее и открыл мою дверь, я продолжала сидеть, он бережно вытащил меня из машины, поставил на тротуар, достал с заднего сиденья мою сумку, положил мне ее в руки, аккуратно убрал волосы, упавшие мне на лицо, снова попытался улыбнуться… но его брови сдвинуты, лоб напряжен… он нервно сглотнул, обошел машину, сел и уехал.

А я осталась вот так, стоя одна посреди города – одна… одна ни тем, что у меня не было родных или друзей, а тем, что, даже если они и были бы или появились бы, я никогда не смогла бы им рассказать всей своей правды… Я всегда буду одна… Меня мог бы понять… такой, как он… Но он просто бросил меня у дороги… И внутри растеклась боль…

«Он просто не понимает, что я могу дать ему то, что ему нужно!» – как-то вдруг озарило меня. И тут же в моей голове созрел план – я же запомнила дорогу… я внимательно следила… Я улыбнулась и словно очнулась, огляделась – судя по тому, что уже слегка начинало вечереть, было около семи, я поднялась к себе, сменила юбку на джинсы, вместо кофты натянула летнюю куртку, надела носки, обула кроссовки, прихватила сумку, вышла и прошла на остановку, и вскоре оказалась на вокзале, там я взяла билет на автобус до села, название которого значилось на вывеске остановки, что стояла аккурат на развилке дорог, по одной из которых мы и выехали из леса. Дорога заняла у меня часа три. Когда я вышла на нужной мне остановке, на улице уже темнело… но я уверенно пошла по грунтовой дороге в лес…

Я знала – идти далеко, но это не важно… Часть пути я бежала, а когда уставала, медленно шла, потом снова бежала… У меня была цель – и сейчас я словно хищник, почуявший добычу – не свернуть, не сдаться, только вперед!

Уже давно рассвело, а я все шла, я уже порядком устала – но… «Он поймет, я дам ему это понять!» – твердила я про себя и уперто двигалась вперед.

Наконец я свернула на еще меньше укатанную дорогу и примерно часа через два увидела дом, его дом… Я спряталась в кустах и затаилась, приглядываясь и пытаясь понять, в доме Дима или нет? Выждав минут тридцать и решив, что его нет, я вошла через ворота в сетке-заборе и направилась к дому.

В дом я попала через веранду – я всегда носила в сумочке пилочку и шпильку для волос, которые очень пригодились мне сейчас. Я прислушалась к дому – вроде действительно никого, я поднялась в спальню и рухнула на кровать, но, прежде чем уснуть, завела будильник на телефоне, который вернулся ко мне вместе с сумочкой, отведя себе на сон четыре часа. Но проснулась я раньше, сама, искупалась, поела – силы были нужны, надела свои трусы и футболку, которые так и лежали в шкафу спальни, проверила скрепку – на месте, я облегченно вздохнула, натянула джинсы, куртку и обула кроссовки. После чего нашла в стопке постельного белья спрятанные ключи от подвала и камер и баночку клофелина, спустилась в гостиную, обвела ее внимательным взглядом, улыбнулась, сама не зная чему, глубоко вздохнула и направилась в гараж. Вторая машина все также стояла там, в бардачке все также лежали ключи…

Я ехала наудачу, в противоположном направлении от города, где снимала квартиру, выбирая на развилках самые обкатанные дороги, чтобы не застрять, толкать машину в мои планы не входило, к тому же мне было все равно в какой именно город, село или что там ехать… В итоге выбранные мною дороги привели меня все-таки в какой-то город, путь занял около двух часов, теперь понятно, почему Дима так рано вставал и так поздно приезжал. Я стала неторопливо кататься по улицам незнакомого городка, пока наконец не заприметила более-менее подходящее кафе. Я припарковала автомобиль, вышла и устроилась за столиком на веранде, и заказала кофе. Я достала из сумочки зеркало и посмотрелась в него – все-таки месяц жизни в сосновом бору явно пошел мне на пользу – даже не накрашенная сейчас я выглядела очень хорошо, какой-то отдохнувшей и посвежевшей. Но тут, в моем сейчас занятии, главное – взгляд: нужно говорить им – да, я так мечтаю о тебе мой принц – и «принцы» клюнут очень быстро… А мне по сути подойдет любой. Целую семью, как Мясник, я не потяну, а вот какой-нибудь похопо́нчик, как я называла всех этих похотливых… подойдет в самый раз.

Я пила уже вторую чашку кофе и доедала кусок тортика, вкусного тортика: шоколадные коржики и шоколадный крем… и мне почти уже хотелось отказаться от своей задумки, так хорошо стало на душе – вот тут-то и нарисовался он…

– Привет, красавица, ты почему скучаешь одна? – ко мне без приглашения подсел довольно молодой на вид парень, он дерзкий, наглый, притворно, показно уверенный в себе.

Я улыбнулась и смутилась, как говорится, вся наша жизнь – игра…

– Привет, – я сделала глоток кофе и игриво ему улыбнулась.

Парень расцвел – я улыбнулась еще шире и изо всех сил пыталась не выказать сарказма и внутренней нарастающей злости – неужели этот субъект и вправду думает, что он очарователен?!… А в мыслях: «Взять эту десертную вилку, что в моей руке и ему в глаз, не глубоко, чтобы он не умер, быстро… Ему будет больно, он резко встанет, выкрикивая проклятья и причитая, и в первые секунды даже не подумает стукнуть меня в ответ – нет, нет… сначала он будет озираться в поисках соратников, так уж получается, что большинство мужчин смелы только в стаде, а тут, в кафе, в такое довольно раннее время, мы пока одни… И, не найдя поддержки, он чуть отступит, пятясь, озираясь, и тут я встану… А он скажет „ты чего?!“ и выставит руку вперед – в его глазу по-прежнему торчит вилка, но он даже не попытается ее вынуть, чтобы защититься ею или напасть – больно – он будет кричать, звать на помощь, убегать – он жертва – я чувствовала это нутром, словно собака по запаху… И тогда я возьму нож, маленький десертный нож, и… он попытается увернуться, у него, может быть, даже получиться, и вот – только шрам на его руке… Он посмотрит на меня, как на сумасшедшую, – растеряно, ошарашенно, испуганно, а я чуть наклонюсь и новый удар, и нож в его животе, – он не ожидал, он в ужасе, объят мертвецким страхом, таким, когда понимаешь – это конец… а потом еще удар в живот, еще, еще… и непонимание в его глазах, и этот сладкий животный предсмертный ужас…»

И если бы в кафе не было сейчас и персонала, если бы веранда была скрыта от посторонних глаз, хотя бы деревьями, если бы…

Я нервно сглотнула, сдержаться было очень трудно – я ненавидела его, просто за то, что он был, за то, что ТАК смотрел на меня… Как же буйствовала сейчас чернота в клетке внутри меня… Я глубоко вздохнула, с огромным усилием взяла себя в руки и снова загадочно улыбнулась парню.

– Поехали ко мне, – сразу начала я.

«Ох, цветущий сад весенней сакуры, как же прекрасен ты, когда твои цветы распускаются нежно розовым цветом…» – так он улыбался сейчас, весь цвел, пах… он так и просил – убей меня, убей!!!

– Поехали, – легко, с улыбкой согласился парень.

Он весело подмигнул мне, мы встали, он по-хозяйски приобнял меня за талию, я снова игриво ему улыбнулась – до чего же мужчина глуп, когда просыпается истинный его бог и мозг – там, чуть ниже живота – я улыбалась, но неужели он не видел мои глаза?! Как таких жалеть, как?!…

Мы сели в машину и поехали.

– А мы куда? – все-таки поинтересовался похопончик, когда мы подъехали к выезду из города, но на его лице не было ни тени страха, ни сомнений, ни переживаний, только гнусное выражение предвкушения плотского удовольствия. Я вдруг засмеялась – как же здорово будет стереть это все с его лица… еще несколько часов…

Он тоже засмеялся, наверное, он тоже что-то предвкушал, что-то свое…

– У меня за городом дача есть, там тихо и пахнет соснами, – я нежно посмотрела на парня, а он ответил мне плотоядной улыбкой.

«Вырезать бы тебе эту улыбочку и показать со стороны – никогда бы ты так больше не улыбался», – подумала я про себя, но вслух только хихикнула.

Два часа дороги – и вот наконец-то дом. Я заехала в гараж, облегченно вздохнула – машины Димы не было, значит он еще не вернулся. Парень вышел из машины, я тоже, и мы прошли в гостиную.

– А тебе не страшно тут одной? – вдруг спросил парень.

– Но ты же со мной? – я игриво подмигнула ему.

Он подошел и сграбастал меня, попытался поцеловать.

– Погоди, – жестко ответила я и поняла, что с лица упала милая маска – парень заметно напрягся. – Извини, всему свое время. Надо бы выпить? – и я снова мило улыбаюсь.

– И познакомиться! – похопончик снова цветет и пахнет. – Артем, можно просто Тема, – и парень протянул мне руку.

– Катя, – ответила я и пожала его руку.

Мы прошли на кухню, я вынула стаканы, налила в них коньяк.

– Видишь веранда, иди туда, я догоню, – предложила я.

Он послушно пошел, а я – хлоп из пузыречка ему в стакан немного клофелина. Секунда, другая, я чуть поболтала его стакан и вышла на веранду, парень расслабленно сидел в кресле, я села в соседнее и протянула ему стакан, мы выпили, минута, две… еще немного… – и похопончик уснул.

Я встала, улыбнулась, потрепала за щеки его мордашку и ощутила такой прилив сил и желание убить его – это неописуемо… но это не мое: что ж если Дима так хочет убивать ради удовольствия, он это получит, но и я получу свое – своего зверя…

Я притащила парня к лестнице и остановилась отдышаться – он был не толстым, но, все равно, не женское это дело – мужиков перетаскивать. Я глубоко вздохнула, собираясь с силами, открыла подвал и спустила паренька с лестницы – вышло не очень аккуратно, наверное, потому что спихивала его я ногами, злобно похихикивая, но он даже не очнулся. А потом я поволокла его к операционной… и по пути услышала какой-то шум в одной из камер, я было дернулась посмотреть, но передумала – парень мог оказаться очень стойким и прийти в себя раньше времени.

Я дотащила похопончика до одного из столов и тяжело выдохнула – оставалось его поднять. Я взяла его за плечи, подтянула, посадив на полу, еще рывок и вот он почти лежит на столе, я снова глубоко выдохнула, окончательно уложила парня на стол, поправила его и пристегнула его руки наручниками, а ноги кандалами, заглянула под стол и не без радости заметила, что кандалы можно регулировать по длине, я натянула их так, что тело парня вытянулось как струна, я довольно хмыкнула и прочно заклеила парню рот скотчем, и улыбнулась, абсолютно довольная проделанной работой.

Я вышла из «операционной» и подошла к камерам, проверить, что был за шум, прислушалась – и снова шорох, в камере, что была по соседству с моей. Я подошла, открыла окошко и… застыла – в камере сидела девушка, молодая, довольно миленькая, она удивленно посмотрела на меня и бросилась к двери.

– Помоги мне, пожалуйста.

А я стояла и смотрела на нее – я стояла и смотрела – то есть… он нашел другую… поэтому он вывез меня, просто высадил из машины, выкинул из своей жизни… получается, он предал меня?.. Предал?! Так просто…

И все… – чернота внутри вырвалась из клетки, разорвав ее в клочья, в пыль, вылетела, закружила, за секунды, за буквально мгновенье, пропитала собою все внутри меня: мысли, мечты, образы…

Я смотрела на девушку, но сквозь нее, ее не было – я видела Мясника и его предательство… Я попыталась подавить черноту – в конце концов, может, эта девчушка случайно осталась, может он не успел добить ее, мало ли что?.. Я молча закрыла окошко ее камеры, отошла, глубоко подышала, призвала себя успокоиться и сделать то, что надо было, – я зашла в свою «бывшую» камеру и спрятала там ключи от подвала и от этих самых камер под матрац, вышла, снова открыла окошко соседней камеры и еще раз глянула на девушку.

– Сколько ты тут?

– Не знаю… день-два, он убил тех, понимаешь, их было… – затараторила девушка.

– Кто ты? – перебила я ее.

– Я официантка из бара, пою иногда, – и девушка снова затараторила: она назвала город, кафе, даже номер телефона своих родителей.

Я хмыкнула и кивнула.

– Ты, если что, молчи обо мне, хорошо? – как можно спокойнее произнесла я, девушка кивнула. – Вечером, – я внимательно оглядела ее, – я помогу тебе.

Она радостно закивала, а я улыбнулась, только губами – внутри меня уже слишком черно. Я закрыла окошко ее камеры и вышла из подвала, плотно прикрыв дверь в него.

План рухнул – вернее, он был таким светлым в моей голове, этот мой план, а сейчас… Что делать сейчас? Желания продолжать нет… и все сильнее во мне желание убить этого Мясника. Сердце рвалось на части от его предательства… «Конечно, я ему не подхожу, коли он нашел другую… – заключила я про себя. – Сука!.. ну ладно…»

Я встала посреди гостиной, глубоко вздохнула, как же кипела во мне кровь – хотелось рвать Мясника в куски, причинять боль любыми способами – во рту набежали слюни, вены на висках разбухли так, что я чувствовала, как они пульсируют…

Я поднялась в спальню, переоделась в футболку и трусы Мясника – так сказать, «в домашнее», спустилась, достала крючки из рыболовных снастей, вставила их в замочные скважины двери подвала, так, чтобы Мясник подумал, что я умудрилась именно ими вскрыть дверь, – в конце концов, вряд ли он станет искать ключ в камере. После чего, прихватив нож из «рыбацкого» отделения шкафа и проверив, не сломана или не подпилена ли его рукоятка, прошла на кухню и села за стол, на место Мясника, откуда были видны как дверь из гостиной, так и дверь на веранду, и принялась ждать…

Чуть стемнело, я включила свет, чтобы Мясник понял, что нужно идти сюда, а не спустился сразу ненароком к своей ненаглядной. Мысль об этой девушке огнем растеклась по моим жилам…

Вот шум машины, Мясник вошел в гостиную, заметил свет, остановился, даже замер, медленно вошел на кухню – еда разложена на тарелки, чайник закипает. Он ошалело посмотрел на меня, а я внимательно и спокойно посмотрела на него.

– Привет, – спокойно поздоровалась я.

– Привет, – произнес Мясник, но как-то с сомнением.

– Ужин готов, садись, – я говорила все также спокойно.

– Что ты тут делаешь? – с негодованием спросил он.

– Сядь! – зло рявкнула я и сжала рукоять ножа. – И поужинай со мной.

Он постоял немного, но все-таки прошел и сел напротив меня, посмотрел на меня – так просто, не боясь, но видно было – он хочет… он собирается договориться… «Ну-ну…» – мысленно хмыкнула я.

Мы поели.

– Спасибо, – сказал он.

Я посмотрела на него, меня вдруг стало так заводить то, что я видела в его глазах снисхождение, такое отцовское одобрение шалости, но не страх… Это вызывало азарт – ну что ж поиграем!

– У меня для тебя будет еще сюрприз.

– Да, и какой? – он подался вперед, в его глазах интерес, подлинный – любопытство чистой воды, не омрачено ни страхом, ни опасением, я хмыкнула…

– Хороший, но тебе придется завязать глаза, – я кинула ему его же шарф, который нашла в шкафу в своей комнате и который лежал до этого на стуле рядом со мной.

– Хм, а если я против?

– Почему? Ты боишься меня?

Он хмыкнул и мотнул головой с улыбкой.

– Хорошо.

«Да – разводка на „слабо“ с мужчинами всегда срабатывает». Мясник послушно завязал глаза, я встала, взяла его за руку и подвела к двери в подвал.

– И помни, у меня нож, – я прислонила лезвие к его горлу, он чуть напрягся. – И я, конечно, могу промахнуться, но первое, куда я буду бить, тебе не понравится… – я опустила нож и провела им по внутренней стороне его левого бедра вверх, он хмыкнул.

Я открыла дверь в подвал и потянула его за руку за собой.

– Я думаю ты помнишь, что тут лестница.

Он глубоко вздохнул – что он ожидал, не знаю, но он явно напрягся, когда понял, что мы спускаемся в подвал, дверь которого была потайной, замок надежным, а ключ спрятан в потайном же шкафчике, ключ от которого, в свою очередь, спрятан в глобусе, стоящем в запертом кабинете…

Однако Мясник не сопротивлялся – послушно шел за мной, только чуть дернулся, когда мы проходили мимо камер.

– Да в клетке твоя подружка, в клетке, – прошептала я зло, он стиснул челюсти.

Мы вошли в «операционную». Я остановила его и развязала глаза. Мясник посмотрел на привязанного парня и на меня, в его глазах появилась злость.

– Зачем ты это делаешь? Ты сама себя гробишь, дура!

Мясник было дернулся отнять у меня нож, но я тут же ткнула им наугад. Мясник увернулся, остановился, посмотрел на меня, а я размахнулась и ударила его кулаком левой руки в кадык – он явно не ожидал такого и не успел среагировать, схватился за горло, втягивая воздух, а я тут же со всей дури заехала ему коленкой в живот, Мясник согнулся пополам, и я с размаху добавила рукояткой ножа ему по затылку, он обмяк и завалился на пол. Я положила нож на стол рядом с парнем, который уже пришел в себя, настойчиво что-то мычал в скотч и пытался дергаться на столе, подхватила Мясника за подмышки и с трудом потащила его к стулу. Однако усадить его на этот самый стул оказалось еще труднее, чем дотащить, – Мясник был очень тяжелым, но я справилась… После чего дрожащими от натуги руками крепко привязала руки Мясника скотчем к задним ножкам стула и отступила на шаг. И вот: Мясник сидит, привязанный к своему же стулу, крепко привязанный, к своему же металлическому стулу, который прочно приделан к полу. Я стояла и довольно улыбалась этой картине – у предателей незавидная судьба, но я дам ему второй шанс… потому что он… потому что…

Я подошла к парню на столе, убедилась, что тот по-прежнему надежно зафиксирован, взяла нож, и вернулась к Мяснику, постояла около него, а потом со всего маха залепила ему пощечину, Мясник что-то промычал, мотнул головой и начал приходить в себя, а вскоре совсем оклемался и посмотрел на меня.

– И что дальше? – спокойно спросил он, хотя смотрел зло и немного недоумевающе.

– Заткнись, – я приставила нож к его шее и легонько провела им, но не порезав.

Меня уже злило это отсутствие страха в глазах Мясника – зря он недооценивает врага своего сейчас, зря… Я повернулась, подошла к столу, парень очень упорно что-то пытался высказать сквозь скотч, я улыбнулась этому и резким движением оторвала полоску скотча с его рта, пальцем показав знак молчать, парень послушался – в конце концов, именно у меня в руках был сейчас нож…

– И что? – снова спросил Мясник, он смотрел с вызовом, нагло. – Зря ты это, милая. Это я убиваю людей, – с сарказмом заметил он.

А я засмеялась, посмотрела на Мясника и подняла нож, перехватила рукоять поудобнее…

– Я тоже, – произнесла я и ехидно добавила, – милый, – и я воткнула нож в живот привязанного парня.

Тот закричал. Я вынула нож, и аккуратно вспорола кожу ему на животе, так, чтобы парень еще пожил, довольно долго, но больно, и сознание не потерял.

– А ты ори, сука, за всех ори! – сказала я парню, вытерла нож о его одежду и направилась к Мяснику.