Текст книги "Жертвы"

Я умылась холодной водой и как-то вдруг подумала о том, как давно не видела солнца, и что скорее всего сегодня я подписала себе смертный приговор – следующей буду я. И мне очень хотелось верить, что Мясник пожалеет меня и убьет по-быстрому, на это я очень надеялась, потому что между нами, как мне показалось… может быть… возможно… возникло что-то теплое, почти дружба. Я вытерла лицо полотенцем, прошла к кровати, села, подтянув ноги к груди, и грустно вздохнула – внутри меня нарастало беспокойство и страх, которые довольно быстро сменились отчаяньем от ощущения бесконечного одиночества – «никто меня не любит…» Я сидела и мечтала заплакать – хотя бы наплакаться в последний раз – но так и не смогла, слез не было.

Через некоторое время я услышала знакомые шаги. «Время молока и печеньки», – успокоила было я себя, но открылось не окошко, а дверь… Я встала и напряженно застыла, закусив нижнюю губу, неужели и вправду – конец? Внутри меня невольно начала подниматься паника.

– Прости, я… – но договорить я не успела, Мясник надел мне на голову мешок и вывел меня, я не сопротивлялась, я послушно шла с ним, дрожа мелкой дрожью всем телом, – я шла умирать…

Но меня ждал сюрприз – свернули мы не в сторону комнаты, прозванной мною «операционной», а в противоположную. Мы прошли всего чуть-чуть, Мясник остановил меня, и, как мне показалось, совсем без усилий приподнял, одной рукой обхватив за талию и прижав к себе, и поднялся вместе со мной, судя по всему, по лестнице. От него пахло костром, я принюхалась – да, костром, и запах был ярким и свежим, а еще он пах лесом, сосновой смолой.

Поднимались мы недолго, и Мясник снова поставил меня на пол, по звукам я поняла – он открывал дверь, после чего он снова подхватил меня и всего через пару шагов снова поставил, запер дверь, провел несколько шагов, остановил, и снова подхватил, и снова наверх по лестнице, и снова поставил – он носил меня так легко, как куклу – и снова, по звукам, он открывал дверь, после чего взял меня за локоть, провел несколько шагов, и снова дверь, но на этот раз без замка, звук был словно Мясник просто опустил ручку, и мы вошли, судя по всему, в конечную комнату нашего небольшого путешествия. Я ощутила, что стою ногами на коврике, услышала, как щелкнул выключатель, и тут Мясник снял с меня мешок…

И мы оказались… – о Боже, почти воскликнула я: передо мной была ванная, настоящая ванная комната, и ванна! с пеной! набранная! и пахло чем-то сладким – ванилью, сюда по всему, так пахла пена для ванны.

– О, ножички-пирожички, – все-таки воскликнула я и по-детски запрыгнула на Мясника с ногами, обнимая его, я буквально стиснула его в своих объятиях. – Спасибо, – я чмокнула его в щеку, вернее в маску на щеке, и тут же замешкалась, немного неловко слезла с него и отступила на шаг, опасаясь, что он может ударить, но Мясник стоял спокойно, даже, по-моему, чуть улыбался.

Он показал на полку, на которой лежала стопка белья и полотенце, повернулся и вышел, прикрыв, но не захлопнув дверь. А я стояла и улыбалась в пустоту, а в горле ком, на глаза набежали слезы, и казалось, я сейчас и правда зарыдаю – я не умру, я искупаюсь! От этого осознания что-то внутри меня, очень глубоко, словно бы вдруг растерялось – а надо ли стягивать петлю, надо ли сдерживать ЭТИ слезы, но они привычно остались внутри. Мышцу на сердце аж стянуло: от пережитого страха близости смерти, от ощущения неподдельной радости от избавления от этой опасности и такого теплого ощущения счастья от того, что сейчас я наконец приму ванную и надену чистое белье… И не важно, что дальше – явно убивать меня Мясник не намерен, по крайней мере, вот прям сейчас, сегодня, а значит, дальше… значит, оно есть это дальше!

Я быстро сняла одежду и, не сдержав стон наслаждения, опустила ногу в ванную – вода была чуть горячеватой, но это была даже лучше. Я погрузила в воду и вторую ногу, постояла, привыкая к температуре воды, и начала медленно опускаться, а когда погрузилась в воду по шею, снова не сдержала стона удовольствия – вот оно счастье! – как же мы все-таки привыкаем к благам цивилизации, даже в раю, наверное, нам уже будет не так хорошо, если там нет вот этого всего: ванны, мыла, туалетной бумаги, удобных матрацев, шампуней…

Я положила голову на край ванны и блаженно закрыла глаза, вода приятно касалась кожи, согревала тело, а от пены аппетитнейше пахло ванилью, словно свежими булочками. «Да, я бы съела сейчас какую-нибудь мягкую, сдобную булочку, с повидлом, или пирожок», – я весело улыбнулась мыслям о вкусной выпечке.

– О, как же хорошо-то… – я сказала это в пустоту, эти слова просто рвались из меня, и засмеялась, негромко, счастливо, начала руками поднимать пену и сдувать ее, и смеяться.

Так я игралась несколько минут, а потом увидела шампунь, голова тут же зачесалась, и я с удовольствием тщательно ее намылила, встала, занавесила шторку для ванной, вынула пробку, включила воду, смыла голову, повторила процедуру еще раз, потом взяла флакон рядом с шампунем, убедилась, что это гель для душа, взяла терку, лежащую рядом, с удовольствием намылилась, а пока смывала мыльную пену с терки, наткнулась взглядом на бритву и с злорадным наслаждением побрила подмышки и ноги, а потом просто стояла под душем, и наслаждалась тем, как струйки воды стекали по телу, так приятно-приятно-приятно… И это чувство чистоты просто пьянило… Внутри меня прямо расцветал сад, и бабочки, порхали целые стайки довольных бабочек. Я была в тот момент так благодарна Мяснику!

Наконец, я набарахталась в воде, выключила ее, выглянула из-за занавески и поняла, что полка от ванны довольно далеко, и до полотенца не дотянуться, но тут – другой край шторки чуть отодвинулся, и большая, знакомая рука протянула мне полотенце.

Я вздрогнула и вскрикнула.

– Ой, ты меня напугал, – я засмеялась, потому что… мне было так хорошо, и испугалась я не того, что он находился здесь, в этой комнате, не его самого, а больше от неожиданности – он зашел совершенно бесшумно.

– Спасибо, – сквозь улыбку промямлила я, аккуратно взяла полотенце, так, чтобы занавеска не отодвинулась еще больше, промокнула голову, немного обтерла тело и повязала полотенце на груди, оно было большим и закрывало меня почти до колен.

Я постояла несколько секунд, сомневаясь, но потом, нерешительно, все же отодвинула занавеску и посмотрела на него – Мясник стоял, облокотившись на дверной косяк и сложив руки на груди, он был как всегда в своей этой маске, но вот одет был совсем непривычно – на нем были синие джинсы и серая футболка… футболка…

До этого я видела его только в плотной одежде с длинными рукавами, и то было понятно, что он силен, но сейчас я видела… его руки… они были такими… действительно сильными, он весь был довольно подтянутым, но мышцы на руках были очень заметны… очень выдавали себя под футболкой и грудные мышцы… от него просто веяло силой… «Еще бы – потаскай столько человеков на себе…» – хмыкнула я про себя.

Я стояла и осматривала его, пока не заметила, что его губы как-то напряжены, не расслаблены – как же мешала маска, она скрывала их наполовину, но я была почти уверена – он ухмылялся. Я смутилась, скованно улыбнулась, опустила голову, посмотрев на его ноги, на которых… были только носки, ни ботинок, ни тапочек не было, и я улыбнулась этому, это почему-то очень тепло отозвалось во мне и придало уверенности, я махнула рукой, подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

– Я думаю маска ни к чему, я уже никуда не денусь, – решительно заявила я, просто, эта его маска совсем не вязалась теперь.

Мясник молчал и продолжал смотреть на меня, я вылезла из ванны и встала на коврике около нее.

– И вообще я хочу тебя увидеть, – сказала я, вышло сердито, но как-то по-детски.

Он хмыкнул.

– Сними! – я старалась произнести это серьезно, даже грозно, но все равно улыбнулась – мне было настолько сейчас комфортно и хорошо, что казалось, ничего плохого случиться не может. Не имеет права! Не сейчас…

Мясник помотал головой, однако занес руки за затылок и снял маску. Он стоял и смотрел на меня, а я очень внимательно рассматривала его: темные, цвета кофе, волосы, не длинные и не «под ноль» – я бы сказала, такая хорошая, классическая мужская «короткость», высокий лоб, чуть выпуклый, отчего брови казались тяжелыми, нависающими, а серо-голубые глаза выглядели еще холодней и отстраненней (вообще, создавалось ощущение, что должны быть карие, темно-карие глаза, тогда бы его лицо выглядело более мягко и приветливо), довершали картинку длинный прямой нос и волевой подбородок. Мясник оказался очень ничего – черт возьми, он был очень привлекателен для мужчины, такой правильной, мужской, жесткой красотой, хотя нет, правильнее сказать – сексуален, но это слово я редко использовала в обиходе, поэтому оно не сразу пришло мне на ум.

Я рассматривала его с неким недоумением: такой мужик, да еще и красавчик, почему же маньяк?

– Довольна?

«И не немой!!!» – тут же пронеслось в моей голове, а я аж, кажется, забыла, как дышать, и удивленно, даже ошарашенно, уставилась на него, и сразу же смутилась, почувствовала, что покраснела, и активно закивала.

Некоторое время мы постояли в тишине.

– Можно я? – я показала на вещи, сложенные на полочке и на себя, потеряв слово «переоденусь» и намекая на то, что ему лучше бы выйти.

– Переодевайся, – спокойно произнес Мясник, его голос был немного низкий и с хрипотцой, но хриплость скорее от долгого молчания.

«Получается он нормально разговаривает, что же он молчал все это время?» – недоумевала я про себя.

– А… – хотелось сказать «а ты не выйдешь?», но я боялась показаться грубой или обидеть его.

– Ты посмотрела, и я хочу посмотреть, – сказал он спокойно.

Я смутилась и возмущенно уставилась на него – раздеваться я не любила, ни перед кем. Может, конечно, мои шрамы и не смущали людей, но прежде всего они очень смущали меня саму. И тогда в камере, когда я написала адреса Артемки и Никитоса, я… просто я чувствовала – мои шрамы убедят его… Но сейчас…

Я стояла в нерешительности, но видела: уходить Мясник не намерен – раньше он не приставал, с чего вдруг сейчас? Внутри меня начал просыпаться липкий, неприятный страх – страх того, что он сейчас вдруг наброситься, а я… а я, как тогда, не смогу себя защитить. Этот страх насилия, страх снова стать жертвой, он появлялся неконтролируемо, из ниоткуда, даже тогда, когда умом я вроде бы понимала – опасности нет. И не важно кем был мужчина, что стоял в тот момент передо мной, не важно, что мужчина при этом говорил, не важно, что мужчина при этом делал, – если в моем мозгу хоть на секунду пробегала мысль о только возможности насилия, тысячной доли такой возможности, дамба мнимого спокойствия и бесстрашия рушилась почти мгновенно, и тут же ужас и паника словно огромная снежная лавина обрушивались внутри меня, выбивая из колеи, заставляя нервничать, бояться и злиться…

Но Мясник стоял, хотя и заметил мою реакцию: я задрожала и стала нервно оглядывать помещение в поисках убежища, – но он стоял – брови чуть сдвинулись, челюсти напряглись, но он спокойно стоял и наблюдал за мной.

«Ну, он бы уже это сделал… давно… если бы хотел», – мысленно попыталась я хоть как-то успокоить себя, глубоко вздохнула и все-таки подошла на дрожащих ногах к полке, повернулась спиной к Мяснику и принялась расправлять принесенные им вещи. Это были трусы и футболка, правда, мужские, но чистые, и они так приятно пахли порошком. Я нервно покусала губы и тут сообразила, что мне вовсе и необязательно стоять голой-то: я натянула трусы под полотенце, а футболку надела поверх него, – вещи Мясника (а я почему-то сразу уверовалась, что это именно его вещи, во-первых, судя по размеру, во-вторых, если бы это были вещи его жертв, он бы принес мне женский комплект) были мне большие, на порядок большие, поэтому футболка легко наделась на полотенце – дальше мне оставалось только вынуть его из-под нее. И то, как ловко я справилась с одеванием, очень успокоило меня, я повернулась к Мяснику и застенчиво улыбнулась, я немного опасалась его реакции, но он не выглядел злым, он скорее ухмылялся, правда, только глазами – смотрел немного ехидно и насмешливо. И вдруг я почему-то стала абсолютно уверена – он не накинется на меня с целью изнасиловать, он просто стоит: может, опасается, что я сбегу, или его гложет любопытство… не знаю…

Я сделала несколько глубоких вдохов, страх совсем отступил, и сразу стало стыдно… О, этот стыд! – как я ненавидела его…

Как там показывают в кино: она эротично скинула полотенце и пошла обнаженная, красивая, уверенная и сексуальная, а он стоял и глотал слюни… – и тут же к моему стыду, подоспела злоба – я не могу так! не могу… На глаза набежали слезы, обожгли их, но я уже сознательно остановила их. Мясник заметил это, как-то невправду рассерженно свел брови, причмокнул губами и покачал головой.

– Пошли, – он взял меня за руку и повел.

– Погоди, – я напугалась и затараторила, – я не хочу опять туда, там… там одиноко… там невозможно больше… И я… я… – я запнулась, мысли путались, вернее никак не находились нужные слова, а Мясник стоял, держа меня за руку своей огромной, горячей, сильной ладонью, и внимательно смотрел на меня, спокойно и терпеливо, не мешая подбирать мне слова, не торопя, но и не пытаясь мне помочь в этом, хотя мне кажется, он догадывался, что я сейчас начну говорить о его «развлечениях», странных «развлечениях»…

– Я не смогу больше, прости, я не могу, – я отчаянно замотала головой, – я…

Я часто задышала – опять этот стыд – опять об этом… – в горле ком, но я продолжила:

– Я начинаю вспоминать… ярче… те дни… – я как-то неосознанно коснулась свободной рукой своего левого бедра, замолчала, вновь замотала головой и посмотрела в пол…

– Дни?! – Мясник как-то странно спросил это, я подняла глаза и посмотрела на него: его челюсти стиснуты, брови сдвинуты на переносице, я в глазах ясно читалось удивление.

Я быстро кивнула несколько раз, а Мясник глубоко вздохнул и снова потянул меня за руку, я уже не сопротивлялась. Мы вышли из ванной в комнату – я успела заметить кровать и шкаф – дальше в коридор, а потом по лестнице вниз, после чего мы прошли по большой комнате и вошли в дверь и… оказались на кухне.

– Садись, – сказал Мясник и отпустил мою руку.

Я огляделась – кухня была вполне обычной: кухонный гарнитур вдоль одной из стен, там же холодильник, посередине комнаты деревянный чуть продолговатый стол, вокруг него стулья с мягкими спинками и сиденьями, большое окно, рядом с ним дверь, судя по всему, на веранду, что именно там за ней сейчас не было видно – в окне и в стекле двери только отражения того, что внутри, – на улице было уже темно и на кухне был включен свет.

Я обошла стол, села и стала наблюдать за Мясником (придуманное ему мною прозвище очень прочно засело в моей голове): он стоял у холодильника ко мне спиной, вынул бутылку, по-моему, спиртного, что именно я не успела разглядеть, поставил ее на столик рядом с холодильником, достал из верхнего шкафа два бокала и принялся их наполнять. Я стала отклоняться чуть в бок, пытаясь рассмотреть, что же он наливает, увлеклась и чуть не упала со стула, Мясник повернулся на шум, но я проворно приняла прямую позу и улыбнулась ему.

Он убрал бутылку в холодильник, развернулся и поставил стаканы на стол, пододвинув один поближе ко мне. Стаканы были из толстого стекла, обычно отец из таких пил виски, я принюхалась – нет…

– Коньяк, – заметив мои принюхивания, пояснил Мясник, – хороший, выпей, а то у тебя то дрожь, то слезы.

Он снова отвернулся, достал из холодильника лимон, вернее тарелку с уже нарезанным лимоном, поставил на стол, а я послушно глотнула из стакана – алкоголь как-то резко обжег язык и горло, я зажмурилась и не сразу смогла выдохнуть.

Мясник хмыкнул и помотал головой, но ничего не сказал, сел напротив и с интересом уставился на меня.

– А есть торт, тот, от которого был кусок? – спросила я, вспомнив, как было вкусно, и подумав, что именно тортика не хватает для того, чтобы этот вечер был не просто отличным, а по-настоящему великолепным.

Мясник как-то иронично то ли хмыкнул, то ли хихикнул.

– Вот вы женщины, – он помотал головой, словно удивляясь, не веря чему-то, – неважно кровь, боль, лишь бы тортик был.

Я скрючила рожицу ему в ответ.

– Нет, – как-то даже расстроено продолжил он, – это было пирожное. Есть печенье.

Я мотнула головой и тоже почему-то расстроилась, почувствовала снова слезы на глазах, возможно, просто от пережитых эмоций…

– Завтра привезу тебе торт, хорошо? – со вздохом предложил Мясник, я обрадованно закивала и смущенно улыбнулась. – Выпей до дна, – тут же довольно строго скомандовал он и пододвинул тарелку с лимоном ближе ко мне.

До дна было всего два глотка, и я послушно выпила, правда, последний глоток проглотить было сложно.

– Давай-ка я поесть тебе найду, – Мясник в один глоток опустошил свой бокал, встал и снова исчез в холодильнике.

А я вдруг ощутила, как все туманится: сознание, мысли, образы в голове – все становится как-то расплывчатей, плавнее, не так остро. И стало теплее. Вскоре Мясник поставил на стол тарелку, на которой была просто гора бутербродов с колбасой и сыром. Есть хотелось, и я так давно не ела сыра и колбасы.

Я с удовольствием взяла бутерброд с сыром, под ухмылку Мясника положила сверху кусок колбасы с соседнего бутерброда и принялась есть, и поняла, что очень соскучилась и по хлебу – он показался таким вкусным, таким приятно сливочным.

Мясник налил еще коньяка, и себе, и мне, я сразу же сделала глоток и откусила приличный кусок от бутерброда.

– Спасибо, вкусно, – промямлила я с набитым ртом.

Мясник сел, расслабленно откинулся на спинку стула, вытянул ноги под столом, достав ими аж до моих, и внимательно посмотрел на меня.

– Расскажи мне.

Я замерла и уставилась на него, аж перестав дожевывать жадно запиханные в рот остатки бутерброда, я знала – эти слова значат только одно… но мне не хотелось об этом рассказывать. Я медленно дожевала, опустила глаза, потом перевела их на окно, в котором были мы же…

– Ты сказала… дни? – Мясник чуть пособрался на стуле и потянулся в бок, ловя мой взгляд, направленный в окно.

Говорить мне не хотелось – но вдруг он обидеться и вернет меня туда, в ту одинокую камеру, в те, пусть и надежно защищающие меня, но такие серые, бездушные стены.

Я кивнула.

– Три… – сказала я тихо, сделала глоток коньяка и взяла кусочек лимона в рот, он был посолен, это приятно оттеснило горький вкус алкоголя, я съела мякоть, а кожуру положила на стол. – Три дня, – повторила я, уткнула взгляд в стол и принялась переминать кожуру лимона пальцами – запах, резкий, кислый, но приятный, отвлекал, не давал ворваться воспоминаниям.

Мясник не торопил. Я молчала.

– Почему ты не убежала?

Я резко подняла глаза и посмотрела на него – гневно, возмущенно – неужели он думает, что я вот сидела и ждала издевательств? – однако… сколько раз я сама себе задавала этот вопрос и думала об этом… а ответ был прост – тогда я была другой… Все мы испытываем страх, когда на нас нападают, но то звериное, что еще осталось в нас, реагирует на угрозу совершенно по-разному: кто-то боится и не готов драться – пытается бежать, только бежать, или звать на помощь, по факту – сдается и становится жертвой; другие люди, наоборот, боятся, но будут защищаться – они не бегут, они готовы драться, они будут бить, если это будет необходимо, но ровно так, чтобы попытаться выжить; а совсем другие… будут биться до конца – они заведомо готовы непросто драться защищаясь, непросто бить врага, а убивать его, и страх, что внутри, лишь усиливает это желание…

Сейчас я понимаю – тогда я проиграла в самом начале: я думала, как мне вырваться, как сбежать, как позвать на помощь, и совершенно не думала, как можно защититься, и уж тем более напасть самой: например, еще в своем доме, на кухне, схватить, как и Пашенька, нож и воткнуть его в Пашеньку куда придется, или уже в том злосчастном домике в деревне схватить со стола бутылку водки, из которой Пашенька пил, и с криком «получай, тварь» треснуть ему по башке, или накинуться на Пашеньку, пока он еще был один, и кусать его до крови, выгрызать из него куски плоти, да просто со всей дури укусить за член – ведь пока бы он от боли стоял полускрюченным, я бы успела выбежать из домика – но нет… не было таких мыслей, даже похожих – нет, не было ничего этого… Я пыталась только вырваться, сбежать и звала на помощь… Я была жертвой…

И я злилась на себя за все это, я часто думала, что будь я тогда жестче характером… даже если б я не убежала, а умерла бы – но зато ведь быстрее и не терпела бы всего того, что было…

Я уже была готова ответить Мяснику как-нибудь зло, но передумала – он смотрел напряженно, сдвинув брови и стиснув челюсти, – я поняла, он просто пытается вытянуть меня на разговор, он не осуждает…

– Они привязывали на ночь, вернее, когда… – начала было я оправдываться, но зачем? – Я не смогла тогда… – честно сказала я и развела руками.

«Я сама жалею, что не смогла», – подумала, но не сказала, а снова вернулась к кожуре кусочка лимона.

Мясник глубоко вздохнул, явно смирившись, что подробностей он не добьется, не сегодня, поставил локти на стол, сжал ладони в замок, снова вздохнул, разжал руки и чуть подался ко мне.

– А зачем тратить на этих козлов остальные годы? Почему не жить дальше, не завести семью? – он смотрел как-то непонятно, я так и не смогла определить его эмоции.

Я хмыкнула – слишком стандартный вопрос – зачем он его задает?

– Не будет у меня семьи, – я ощутила, как во мне вновь всколыхнулся вроде отступивший гнев, челюсти стиснулись непроизвольно, я, как и Мясник, подалась вперед, облокотившись на стол. – Потому что… детей еще и сделать надо… – произнесла я сквозь зубы и внимательно вгляделась в глаза Мясника, но разглядела в них только заинтересованность и спокойствие – и мой гнев снова поутих.

– Ааа… сделать их большая проблема, понимаешь? – я замолчала, но вскоре продолжила: – Когда остаешься с… наедине и сразу паника, такая волна… как когда боишься пауков или змей, или собак, неконтролируемо. Раз – и тело дрожит мелкой дрожью, сердце бьется набатом просто и в голове только – сбежать, спрятаться… А потом еще несколько секунд и в мыслях сразу воспоминания, те дни, а потом отвращение… невыносимое… когда ты вдруг даже представишь… и стыд… и злоба, прямо огнем в груди…

Я замолчала, потерла рукой лоб, внутри все сжалось, все против – против этих разговоров: это все так глубоко зарыто внутрь, на самое-самое дно, что не надо наружу, не надо изнутри, это словно изнанка – сказать, значит вывернуть – больно…

Мясник молчал, вопросов больше не задавал, я тоже молчала, я была рада, что больше говорить не надо, что больше он не настаивает. Я допила коньяк и взяла еще бутерброд.

– А есть кофе? – наконец нарушила я тишину, ужасно захотелось кофе с бутербродами.

– Кофе? – он удивился, пожал плечами. – Кофе есть, но давай с утра, не уснешь, а уже почти ночь. Чай будешь?

Я кивнула – и чай было бы неплохо. Мясник занялся чаем, а я сидела и смотрела на его спину, на его затылок… Погруженная в процесс, я аж вздрогнула, когда Мясник поставил передо мной бокал с чаем, я немного испуганно глянула на Мясника, кивнула и улыбнулась. Он тоже кивнул в ответ и махнул головой в сторону сахарницы, которая стояла на середине стола.

Я пила чай, он пил новую порцию коньяка. И со стороны мы совсем как обычные люди – дача, чай, коньяк, бутерброды… заглянешь к нам в окно – и все хорошо… вроде…

– Скажи, а как тебя зовут? – как-то просто так спросила я, покончив с еще одним бутербродом и откинувшись на спинку стула, окончательно отдавшись пьянящему ощущению внутри меня, было так сыто, тепло и приятно, и тянуло поговорить о чем-нибудь таком же сытом, теплом и приятном…

– Дима, – почти сразу ответил Мясник, и на секунду в его глазах появилась растерянность, судя по всему, он ответил на автопилоте и сам удивился этому.

«Дима? Так просто?!» – поразилась я про себя, казалось, и имя у него должно быть «каким-то таким», как и он сам, например, Влад, как у знаменитого Дракулы, или Владислав или Вольдемар какой-нибудь, но не просто же Дима. Дмитрий – Дмитриев слишком много, чтобы он был одним из них.

– Ты удивлена? – вдруг спросил он, приглядываясь ко мне.

Я растерянно пожала плечами.

– Нет, прости. Просто… – я улыбнулась, – нет, ничего, – я окончательно смутилась и почувствовала, что краснею.

– А тебя? А не нашел при тебе документов, – он как-то с хитрецой посмотрел на меня, а я хмыкнула, но про себя, просто было как-то странно вести вот такой обмен привычными светскими любезностями в «нашей» ситуации.

– Катя, – ответила я. – Приятно познакомиться, – и я чему-то засмеялась.

– Взаимно, – и Мясник тоже вдруг улыбнулся, такой настоящей человеческой улыбкой, открытой, светлой, живой, даже вокруг глаз появились заметные морщинки… Я так была этим… ошарашена, удивлена? Нет – не то. Поражена? Тоже не то. Не согласна, возмущена? Ближе, но тоже не совсем то. Было такое странное, диковинное чувство: у него была очень приятная, я бы даже сказала, красивая, идущая его лицу улыбка, но… само это явление – улыбка – совершенно не вязалось с его образом, с его, так сказать, «привычкой», с его «хобби», и внутри меня до этого момента словно что-то было твердо уверено, что он не улыбается, что он не может улыбаться, просто не умеет… Но он улыбался, и он был сейчас таким настоящим, таким естественным… ровно таким же, каким был и там внизу, в подвале, с ножом в руке…

Чай в моем бокале кончился, его стакан тоже опустел, и мы сидели молча, рассматривая друг друга, делая это вроде непристально, невзначай, но внимательно. На вид Мяснику было точно больше сорока лет, может, сорок пять-сорок семь, он производил впечатление взрослого, успешного мужчины, в жизни которого все хорошо – от него исходило колоссальное ощущение спокойствия и уверенности…

Вдоволь рассмотрев его, я начала гадать про себя, что теперь: он снова поведет меня туда, вниз, или же все-таки нет? Так и тянуло спросить об этом напрямую, но я не решалась.

– Ладно, пора спасть, – наконец произнес Мясник и потер затылок – я поняла – он тоже обдумывает, что же делать со мной дальше.

Я затаилась – даже дышать старалась тихо-тихо, пытаясь притвориться таким маленьким, совсем незаметным, совершенно немешающим, но очень милым, очень-очень милым существом, как брошенный котенок, который мнется у двери. Мясник встал, убрал со стола, сполоснул стаканы и бокал, вытер руки и замер, стоя спиной ко мне, я понимала – все еще думает… Я занервничала – может надо бы что-то сказать? Но что?

Наконец, Мясник глубоко вздохнул и повернулся, я настороженно посмотрела на него.

– Ладно, пошли, – наконец произнес он, а я нехотя встала – не понравилось мне это «ладно».

Но он повел меня обратно наверх, в ту комнату, где была ванная. Он завел меня туда и начал показывать:

– Так: кровать, шкаф, ванная, комод, окно.

Я послушно кивала на каждое слово. После очень краткого инструктажа, Мясник помолчал, внимательно глядя на меня, и довольно жестко добавил:

– А вокруг лес.

Я улыбнулась – несмотря на суровость в голосе, в его глазах не было угрозы.

– Я не собираюсь бежать, куда мне, да и зачем? – попыталась я успокоить его.

Он внимательно осмотрел меня с головы до ног и кивнул. Мы постояли еще немного молча.

– Спокойной ночи, – наконец произнес он уже более мягким тоном и направился к двери.

– Погоди, а ты уйдешь? – почему-то спросила я, он остановился и вопросительно глянул на меня, а я, тут же поняв, что мой вопрос можно расценить и как намек, сама же напугалась и тут же начала мямлить, оправдываясь.

– Ну… в смысле… – я попыталась жестами объяснить свою мысль – «мне же тут будет страшно одной, в темной комнате, посреди леса» – но смутилась, помотала головой и махнула рукой, он как-то ехидно улыбнулся, и я видела, он понял меня.

Мясник подошел к кровати, стянул с нее покрывало, сложил его и убрал в шкаф, посмотрел на меня и…

– Ложись! – скомандовал он, подняв одеяло, я замешкалась, уставилась на него, внутри начал подниматься страх, но я все же послушно подошла, легла, прямо в чем была, и плотно скрестила руки на груди, он хмыкнул, аккуратно укрыл меня и довольно кивнул.

– Все, спишь, – произнес он как-то спокойно и мягко, а я поняла – он откровенно подтрунивал надо мной.

– Все, сплю, – передразнила я его и показала ему язык, улыбнулась, повернулась на бок и нарочито засопела.

– Спокойной ночи, – голос его по-прежнему такой теплый, мягкий.

– Спокойной.

Он вышел, выключив свет и заперев дверь на ключ. А через несколько секунд погас и свет, проникающий в комнату из-под двери…

Однажды мы с отцом и его друзьями семьями поехали на турбазу кататься на лыжах. Наш с отцом домик стоял на отшибе и слабый свет трех фонарей на всю турбазу долетал туда с трудом. И тогда ночью, лежа одна в спальне, отец был в гостиной домика с друзьями, я впервые поняла, что такое темно… А было очень темно и страшно, и мне тогда показалось, темнее быть не может, но… Но тут: ни фонаря, ни светящейся рекламы, ни проезжающих автомобилей, ни света из окон соседних домов, или коридора, в конце концов, – ничего. Я посмотрела в сторону окна – оно напоминало черную дыру, я посмотрела на дверь – но где она? – рассмотреть ее мне удалось далеко не сразу… Как же было темно, по-настоящему очень темно… И было тихо – только приглушенный шум леса, доносящийся сквозь закрытое окно, неровный, зловещий, пугающий…

Сердце бешено заколотилось – разом повылезали все детские страхи – я нервно сглотнула, тут же бросило в пот, я резко села на кровати и огляделась, но ничего кроме темноты я не увидела. Я на ощупь нашла край кровати, подвела к нему ноги – встать и добежать до выключателя, но где он? Я не запомнила точно, помню только, что где-то около двери… Захотелось закричать и позвать Мясника – темнота давила, пугала, ужасала… Я резко встала – и в припрыжку к стене у двери – я принялась лихорадочно, на ощупь искать выключатель, боясь повернуться лицом в комнату, в эту черную бездну, стена вблизи хоть немного отличалась – была темно-серой, она была! Наконец, вот! Вот он! Щелчок – и теплый, волшебный свет вокруг. Я с облегчением глубоко и громко задышала и опустилась по стене на корточки, пытаясь вернусь сердцу привычный ритм, и такими глупыми показались недавние страхи – передо мной комната, обычная комната. Но представить, что я выключу свет и снова станет так темно… – я решила спать со светом.

Я еще немного посидела на полу, успокаиваясь, а потом прошла в ванную, сходила в туалет, умылась холодной водой, и вернулась в комнату уже спокойная и довольная, легла, приятно растянулась – кровать была большой и удобной – и умиротворенно закрыла глаза.