Текст книги "Жертвы"

Я взяла свой стакан, кивнула, и мы выпили, выпили без тоста и не чокаясь, потом мы помолчали, он снова налил, и мы снова выпили… Я посмотрела в окно – там, за отражением в стекле, черная дыра, и мне казалось, так страшно там, за окном, так холодно – там воет ветер и очень темно, и… вокруг лес, бесчувственный, суровый, беспощадный… Я перевела взгляд с окна на человека, сидящего напротив, ощутила, как коньяк быстро сделал свое дело, приятно расслабив меня, мне стало тепло и спокойно, и я вдруг улыбнулась, осознав всю карикатурность происходящего – мне спокойно с человеком, который убивал людей, который убивал детей…

Мясник налил нам еще, внимательно глядя на меня, откинулся на спинку стула, расслабленно положил на стол руки, вены на них набухли и стали заметнее…

– Расскажи, что там было, – тихо произнес он.

Я перевела взгляд с его рук на его лицо и вопросительно уставилась – я не очень поняла вопрос – вернее, он тут же вызвал внутри блок, неприятие, противостояние, потому что мне совсем не хотелось вспоминать то, что там было…

– Я не хочу, – честно сказала я и тоже откинулась на стуле.

– Я знаю, но я должен знать, – спокойно произнес Мясник.

Я внимательно посмотрела на него, почему-то тогда у меня даже на секунду не возникло мысли – а почему он, собственно, должен был это знать? Я смотрела на него – на того, благодаря которому те, кто обидел меня, мертвы, и мне захотелось объяснить, почему же они заслужили смерти, я вдруг ощутила острую потребность рассказать – за что же я так ненавижу этих людей.

Да, были следователи, которые расспрашивали, но… я не могла тогда… Да следователи особо и не настаивали, ведь были врачи, которые, конечно, знали далеко не все, только про очевидные физические травмы и раны, но, думаю, доктора рассказали следователям за меня довольно много. Еще были психологи, которых я не любила больше всего, они без каких-либо прав на то лезли в душу, пытались копать там что-то, хотя я понимала, им все равно, им насрать, и еще вопрос – для чего они копают эти ямы в моей душе? Эти врачеватели наоборот еще больше ранили банальными фразами, банальными вопросами, банальными замечаниями – они спрашивали, они говорили так, словно… словно… словно это типичная жизненная неурядица, такая, какая в жизни может раз и случиться, и даже не раз, как потерять перчатку, как опоздать на поезд… и надо перешагнуть, пережить… а вся моя проблема – вся проблема! – в моем застревании в ней… моем!.. застревании в ней… а надо идти дальше… идти дальше?!… И я отделывалась от них общими фразами – да, насиловали, насиловали и так, и эдак, да, били, да, обзывали… А как же это было там на самом деле, так и осталось моим… во мне… со мной… и теми четверыми…

Мы сидели около десяти минут – и я, и Мясник молчали. Я глядела на окно, в собственный бокал с коньяком, на тарелку с лимоном, на стены, на стол, на собственные руки, но не на него. Он молчал, не торопил, не задавал вопросов.

Я вздохнула. Стиснула челюсти. Нервно сглотнула. Сделала глоток коньяка. Отставила бокал в сторону – словно бы это он мне мешал начать говорить. Снова вздохнула и посмотрела на свои ладони – интересно, а в этих линиях, в этих линиях на руках, есть ли в них этот разговор?

…Я вдруг очутилась далеко отсюда – где-то семь лет назад, в отцовском доме…

Был вечер, суббота, отец был дома, не на работе, я подошла и села на диван рядом с ним, отец посмотрел на меня, в его взгляде забота, теплота, беспокойство, он нежно и словно виновато улыбнулся мне, я ответила ему тоже сдержанной улыбкой и опустила голову ему на плечо, он приобнял меня, и мы начали смотреть телевизор.

– Это было ужасно, — произнесла я, вот так, без начала разговора, как бы вдруг. – Они пускали меня по кругу, словно, словно… Они…

Я замолчала, потому что захотелось заплакать: на глаза выступили слезы, спазм сдавил горло до боли – но я сдержалась… Отец выключил телевизор и обнял меня.

– Маленький, не плачь, все позади, я рядом.

Отец посмотрел на меня, а я хотела выговориться, мне было это нужно.

– А Пашенька все смеялся и пинал меня, и бутылки это он…

Отец тут же отвел взгляд, посмотрел куда-то поверх меня, стиснул зубы, я заметила выражение боли на его лице…

– Было так больно… — и я снова замолчала.

Через минутку я опять попыталась начать говорить, и так несколько раз, но… я начинала общими фразами и никак не решалась копнуть чуть глубже, уйти от того, что отец очевидно знал, от тех же врачей, следователей, психологов, к тому, что было только в моих воспоминаниях… А отец повторял и повторял, что все позади, он словно бы и не давал мне начать рассказывать…

Тут в зал вошла мачеха, как я недавно узнала, она была беременна.

– Костя, что-то болит, — сказала она, взявшись за живот.

Отец нежно поцеловал меня в лоб и тут же встал.

– Что болит? Может в больницу? – его голос дрогнул, а я ощутила такую пустоту тогда, во мне разлилась такая боль… потому что я вдруг ощутила, что мои проблемы ему не интересны, теперь… они не на первом месте…

– Давай, сейчас же едем, — услышала я слова отца, а потом он подошел ко мне… — Маленький, все позади уже, не надо это вспоминать, — он говорил это спокойным тоном, глядя мне прямо в глаза, положив руки на мои плечи…

И они уехали… Отец одного не учел – не вспоминать это невозможно – эти воспоминания сами приходили ко мне: перед сном, во сне, с утра после того, как я проснусь, когда я раздеваюсь, когда одеваюсь, когда слышу мужской смех, когда вижу ухмылки, когда вижу нескольких мужчин, когда вижу одного мужчину… – всегда, везде, они словно стали моей второй реальностью…

Я очнулась словно ото сна и посмотрела на Мясника, он не торопил, он все также сидел и смотрел на меня. Он смотрел спокойно, уверенно, без холода и равнодушия, а, главное, без банального любопытства и жалости, и этот его взгляд, и эта минутка нашего с ним единения, и выпитый коньяк вдруг как-то успокоили меня и придали внутренней уверенности. Я посмотрела на свои руки и глубоко вздохнула.

– Это было ужасно, – наконец произнесла я, и мельком взглянула на Мясника – в нем ничего не изменилось – он смотрел все также спокойно и уверенно, с явным пониманием того, что он сейчас услышит…

И я… я начала рассказывать, и я не стеснялась подробностей, – я рассказывала все… рассказывала со всей той грязью, что была там… Я листала эти воспоминания, как фотоальбом… изображения вдруг стали сухими, обветренными, надоевшими, я перелистывала их один за одним, главное – чтобы эти картинки, вдруг застывшие и почерневшие, не успели ожить…

Мне очень помогало то, что Мясник не выражал явных эмоций – на его лице не появлялась жалость, или брезгливость от излишних подробностей, или осуждение того, что я так детально рассказываю, он не вздыхал, не кивал, не говорил лишнего, ничего не говорил, просто слушал. Однако его лицо не было абсолютно бесстрастным – не знаю, он смотрел как-то тепло, как-то участливо, иногда я замечала сочувствие в его глазах, но он быстро прятал его, видя, как я тут же замолкаю… и я продолжала вновь…

– Вот, – закончила я минут через тридцать и посмотрела в окно, на свое отражение в стекле.

Мясник молчал, подождал немного и придвинул ко мне бокал с коньяком, я заметила это краем глаза, повернулась и выпила, коньяк обжог горло, я зажала рот рукой, выдохнула и уставилась в стол.

Мне было стыдно посмотреть на него – но почему стыдно?! Я не знаю. Я даже немного пожалела, что рассказала все – надо было просто, в общих чертах. На душе стало муторно, скованно.

Мясник шумно вздохнул, откинулся на спинку стула, все также молча и глядя на меня, я чувствовала его взгляд, но поднять глаза… я стыдилась.

– Жаль, что они мертвы, – вдруг произнес он.

Я тут же уставилась на него, горло словно кто-то сжал внутри, глаза обожгли слезы… – неужели после всего, что я… неужели он считает, что они не заслужили смерти?!

– Надо было убивать их три дня, – заключил Мясник, и мне так захотелось заплакать, а слез привычно уже не было, я грустно хмыкнула и уткнулась лицом в ладони.

– Поплачь, если хочешь, – произнес Мясник, и я четко распознала в его голосе нежность… именно это, не спокойствие, не жалость, не сочувствие, я была уверенна – он произнес это с нежностью… Я нервно сглотнула, не поднимая головы, – внутри инстинктивно начал появляться страх.

Он молчал, я слышала налил еще коньяка…

– Выпей, – сказал он довольно твердо, я послушно убрала руки от лица, взяла свой стакан, и, не глядя на Мясника, выпила, засунула в рот лимон и скривилась от его кислоты, это немного отвлекло, успокоило, не дало зарождающемуся страху перерасти в панику. Я потерла лоб тыльной стороной руки и посмотрела на Мясника.

– Привет, – вдруг немного невпопад произнес он и улыбнулся, как-то грустно-тепло: вокруг его глаз появились морщинки, как при улыбке, но губы при этом остались на месте, лишь их уголки слегка потянулись вверх. Я тоже улыбнулась в ответ и ощутила приятное чувство выговоренности – теперь эти воспоминания… это не только мое… это не только во мне… но и в нем…

– Спасибо… тебе, – алкоголь очень хорошо делал свое дело: я уже немного заговаривалась, на моей душе стало совсем спокойно и расслабленно, и я вдруг поняла, что чувствую настоящую симпатию к этому жестокому и непонятному мне человеку…

– За что? – с сомнением спросил Мясник.

– За все, – начала я и поняла, что мысли уже с трудом ворочаются в моей голове, – за то, что выслушал, за Пашеньку и других уродов… Я бы так не смогла. Я бы их в итоге просто убила, а смерть – это великий дар…

– Да ты философ, – Мясник вдруг улыбнулся, широко, весело, словно ему, как и мне, стало очень спокойно и комфортно, а я внимательно смотрела на него, поставив локти на стол и подперев голову под подбородок, и вдруг подумала: «А ведь у него и правда красивая улыбка, он должен чаще улыбаться…» Я уже была порядком пьяна…

– Не смейся, я серьезно. Ведь, как говорят – во сне уходят только хорошие люди. И правда так. Я бы хотела умереть так, тихо во сне, без боли, без страха… без осо… – я запнулась, потерла лоб и продолжила, – осознания, что вот сейчас ты умрешь… Такую смерть надо заслужить! – произнесла я уже довольно громко и уверенно, но видела – Мясник весело улыбался.

– А за что ты их убиваешь? – резко сменила я тему.

Мясник тут же напрягся, улыбка ушла с его лица, но он не разозлился, скорее задумался о том, как мне ответить.

– Не за что, а ради чего…

– И… – я хотела добавить «ради чего?», но не успела, внезапно раздался сильный раскат грома, словно прогремело где-то прямо над домом, мелькнула молния, и наступил мрак – свет погас, всего секунда и молния сверкнула вновь, осветив потемневшую кухню и вырвав силуэт Мясника из окружившей нас темноты… И в этой вспышке мертвенно белым, призрачным, неживым отразилось только его лицо: четкие скулы, высокий лоб, волевой подбородок, и… словно пустые… глазницы – серо-голубые глаза растворились, словно их и не было, словно это было не лицо – маска… а под ней?..

Я вздрогнула, но не от грома или молнии, а от этого почти секундного видения, и замерла, сердце гулко забилось и руки моментально вспотели, я ощутила, как внутри прокатилась волна какого-то первобытного, инстинктивного ужаса.

– Не пугайся, – сказал Мясник, явно услышав мое шумное дыхание, – скорее всего вылетели пробки, кончится дождь, я посмотрю.

Он встал, а я очень старалась в темноте рассмотреть весь его силуэт, чтобы убедиться, что он все-таки цельноплотский человек, но было очень темно. В моем теле появилась дрожь, приятное расслабление от опьянения, казалось, разом выветрилось из моей головы, я запаниковала, я начала озираться по сторонам, боясь, что Мясник, действительно, как какой-нибудь призрак, сейчас резко воплотиться где-то совсем рядом. За спиной. Нет – сбоку.

Но тут что-то чиркнуло, и я повернулась на звук. Свет – горел живой огонь – Мясник зажег лампу, небольшую керосиновую лампу, и в ее теплом желтом свете он снова обрел человеческий облик, стал живым и теплым.

Он посвятил на мое лицо, а потом поставил лампу на стол.

– Ты словно смерть увидела, – хмыкнул он, после чего снова сел напротив меня. – Чего так напугалась-то?

– Я темноты боюсь, – немного слукавила я, хотя отчасти это было правдой.

– Я уже знаю это, – хихикнул он. – Сколько тебе?

– В смысле? – не поняла я сразу, про что он, – недавнее виденье выбило меня из колеи, и хоть я уже немного успокоилась, остатки сильного страха все еще сказывались.

– Лет?

– Ааа, двадцать пять.

– И все темноты боишься?

– Страшно.

– А чего страшно-то? – он улыбнулся, а я вдруг заметила – хотя может это и волшебное действие живого, теплого пламени – его лицо стало мягче, он сейчас напоминал лесника, немного одичалого, но по-человечески доброго внутри, и казалось – вот-вот залает верный пес на крыльце, а в углу отзовется раненная охотниками сова, которую он приютил до выздоровления…

– Ну, бабайки там всякие, – смущенно произнесла я, расслабленная представленной картинкой и тоже уже улыбаясь – при свете, пусть даже таком слабом, все эти страхи про бабаек, духов, призраков, казались и мне смешными, однако, как только приходила темнота, я очень быстро поддавалась им.

– Бабайки, дааа, – протянул Мясник, – только ведь не бабайки насиловали и избивали тебя три дня, правда ведь? – он произнес это без сарказма, больше с какой-то грустью.

Я погрустнела вслед за ним и вздохнула.

– Правда, – страх ушел и вдруг навалилась усталость. – Я хочу спать.

– Хорошо, – Мясник встал, убрал грязную посуду в раковину и повернулся ко мне. – Проводить тебя?

– И остаться, – торопливо и громко произнесла я.

Он вопросительно посмотрел на меня, а я тут же начала тараторить, осознав двусмысленность своего предложения:

– Страшно, когда свет не включается, я могу лечь на полу, а не ты…

Он помолчал, словно обдумывая мое предложение, прозвучавшее, правда, как ультиматум: просто даже представить себя одной в такой темноте, без света, я не могла – внутри все сразу начинало дрожать.

– Иди в гостиную на диван, а я на кресле лягу, – наконец произнес Мясник, я обрадовалась и вроде встала, но потом снова села, потому что единственный свет, который был не то, что в этом доме, а на ближайшие несколько километров, был у него, здесь.

Мясник быстро сполоснул посуду, вытер руки, то и дело поглядывая на меня с ухмылкой, убрал все со стола в холодильник, взял керосинку и вдруг рассмеялся – негромко и по-доброму.

– Пошли, трусишка, – произнес он все еще улыбаясь, взял меня за руку, и я послушно побрела за ним.

Я легла на диван, он бережно укрыл меня пледом, который достал из нижнего отделения шкафа, что стоял в этой же комнате, потом пододвинул кресло к креслу на некотором расстоянии и устроился сам.

И загасил керосинку.

– А..? – я хотела было что-то спросить, но не знала что, а темнота и тишина пугали.

– Что? – уточнил он, и я почувствовала, что он недоволен.

– Спокойно ночи, – сказала я и укрылась пледом с головой.

– Спокойно ночи, – я слышала, как он ворочается, устраиваясь поудобнее, и вот наступила тишина, только дождь за окном, ладно гром перестал громыхать…

Вскоре, оттого что стало жарко, я высунула голову из-под пледа, было слышно дождь, уже несильный, а если хорошо прислушаться и дыхание Мясника где-то рядом, но все равно было некомфортно, и в голову то и дело возвращалась та вспышка молнии – Мясник был по-настоящему страшен в тот миг, а потом вдруг стал резко другим… Я лежала и гадала – какой же он на самом деле, там – на самом дне души, какой? Даже то, что он убивает людей, не делает его однозначно плохим. Есть много людей, которые никогда не резали плоти других людей, однако сгубили во много раз больше жизней, тысячи жизней, те же наркоторговцы, те же диктаторы, те же жаждатели власти… И многие из них страшнее даже не количеством жертв – а тем, что обращали многих людей в таких же, как они, делали их такими же убийцами… К тому же Мясник совершенно не был плохим для меня: он не убил меня, он не мучил меня, не избивал, не насиловал, он добр ко мне… Почему? Не знаю… Зачем он убивает людей? Не знаю… Почему живет здесь, в этом доме, один, посреди леса?.. Не знаю…

Я лежала и немного жалела, что гроза прервала наш диалог… И этот его ответ «не за что, а ради чего» то и дело всплывал в моей голове и вызывал еще больше вопросов, чем давал намеков на ответы. «То есть он убивает не за что-то, а ради чего-то? Неужели?.. Неужели он действительно ест человечину?!» – вдруг с ужасом пронеслось в моей голове, получается и я… Я резко села на диване, повернулась к нему и встретилась с его взглядом. Он сидела в кресле, вытянув ноги на другое кресло и смотрел на меня, его холодные глаза в темноте и правда казались почти прозрачными…

– Ты их ешь? – вдруг спросила я.

– Кого? – по тому, как быстро Мясник ответил, я поняла, что он и вправду озадачен мои вопросом.

– Ну… – я махнула рукой куда-то вглубь комнаты, бесцельно, неуверенная даже, что он разглядит мой жест, но я была уверена, он уже догадался, о чем я.

– Спи, – сказал он твердо.

– Я не могу…

– Я тебя сейчас посажу в тот подвал внизу, там еще темнее, – сказал он строго, я замолчала и легла, суровость его голоса почему-то немного успокоила меня, но было по-прежнему тревожно. Я повернулась на бок, лицом к спинке дивана, и начала намурлыкивать песенку, первую пришедшую в голову. Мясник ничего против не высказывал…

Совсем скоро я почувствовала, что он подошел – замер около моей головы и смотрел. Я повернулась и приподнялась на локте, глядя на него, он опустился на колени, его лицо оказалось совсем чуть-чуть выше моего, он аккуратно убрал упавшие мне на лицо волосы и… притянул руками мое лицо и поцеловал, поцеловал не в щеку или лоб, а в губы, по-настоящему, как целуют любовниц. Я немного напряглась, внутри что-то затревожилось и в тоже время было приятно: у него были такие теплые губы, такие большие теплые ладони, которые нежно держали меня за лицо, он весь был таким сильным и в тоже время не причиняющим боли…

Мясник отстранился и посмотрел мне в глаза, а потом снова поцеловал, но… внутри меня почему-то не разгорался пожар, как тогда, в «операционной»… А когда Мясник переместил свои руки с моих щек на затылок, неприятные воспоминания, вдруг, разом, ожили, ворвались, вытеснили собой все мысли в моей голове – я замерла, тело напряглось как натянутая струна, паника волной прокатилась от макушки до пят, сердце забилось, а руки невольно уперлись в грудь Мясника, отталкивая его, – всего секунда, всего мгновенье – я даже не успела, не то что побороть, осознать эту свою реакцию… Мясник почти тут же прекратил целовать меня, а во мне – вместо страха – огорчение, злость на себя – я не хотела его обидеть. Но он, казалось, не обиделся, провел по моим щекам большими пальцами и аккуратно поцеловал в кончик носа, уложил меня, лег рядом и обнял… И мне, даже несмотря на все ожившие и копошащиеся ужасы в моей голове, стало так комфортно – вот так вот спрятаться от всего мира между толстой и мягкой спинкой дивана и им, таким сильным и теплым. Я уткнулась ему в грудь и вскоре уснула.

Спала я мертвецким сном – так, что даже не заметила, как Мясник встал. Проснулась я уже от шума на кухне, сладко потянулась и почувствовала пьянящий, терпкий запах кофе. За окном было уже очень светло, я весело улыбнулась сама себе, еще раз приятно потянулась, встала, поднялась в свою комнату, умылась, почистила зубы, похмелья совсем не чувствовалось, наоборот – ощущение было таким, словно я наконец отдохнула, наконец я выполнила все: я отомстила, я рассказала, я выспалась – и внутри словно какой-то давно гниющий нарыв наконец-то прорвался, выпустив весь свой гной и перестав нагнивать, и уже просто ныл, несильно, заживая и затягиваясь рубцом.

Я думала обо всем этом, стоя в ванной комнате и смотря на себя в зеркало. Я вдруг ощутила волшебное чувство – оно было таким цельным, заполнившим меня всю без остатка, таким окрыляющим, что мне очень захотелось жить, любить, смеяться… – мне не было стыдно! Я смотрела на себя в зеркало и не понимала, что изменилось, что привело к этому – месть? наш разговор? коньяк? его поцелуй? что?..

Я прошла в комнату к большому зеркалу в дверце шкафа, распрямилась и смело стянула футболку, а затем и трусы, и посмотрела на себя: да, шрамы были, некоторые очень заметные, но они мне вдруг показались не такими уж и ужасными, отчего я все время так стеснялась? Да, они были, просто были…

Я потерла тыльной стороной ладони по лбу, отгоняя тут же нахлынувшие воспоминания, быстро натянула одежду обратно, умылась холодной водой и спустилась на кухню.

– С добрым утром, – поздоровалась я и улыбнулась.

– С добрым, – приветливо ответил Мясник.

Он стоял у окна, в микроволновке грелась еда, на столе нарезанный хлеб и сыр, в кофеварке уже готовый кофе. И пахло просто обалденно: кофе, перловкой с мясом и сосновым лесом из открытого окна. Я втянула этот запах, такой простой, такой аппетитный и такой домашний – «запах завтрака у Мясника», в шутку прозвала я его про себя. Я села на место, которое уже считала своим, и ощутила, что есть очень хочется.

Мясник все это время внимательно наблюдал за мной. Мне хотелось заговорить, хотелось как-то сделать наше общение чем-то вроде само собой разумеющимся, казалось, что вчерашний наш вечер дает мне на это некоторое право, но я боялась – а вдруг мне это только показалось, и Мясник так совсем не считал. Мы молчали…

Пропищала микроволновка, Мясник вынул большую тарелку, разложил еду из нее в две маленькие, себе чуть побольше, мне чуть поменьше, и поставил тарелки на стол.

– Опять перловка, – пробубнила я.

– Ешь, это полезно, – твердо произнес Мясник и сел напротив меня.

– Хорошо, папочка, – произнесла я и улыбнулась.

Он вдруг замер с ложкой у рта и очень зло глянул.

– Не называй меня так больше! – тихо, сквозь зубы, произнес Мясник

Я растерялась.

– Прости, я… пошутила, просто мой отец тоже очень заботился обо мне… когда-то… – начала я оправдываться.

Он кивнул, я замолчала, и мы принялись есть. Тишина немного давила на меня.

– А ты хорошо готовишь, вкусно, – сказала я и запустила ложку в рот.

– А человечинка всегда вкусна, – произнес Мясник с серьезным видом, а я аж поперхнулась, с трудом сдержала кашель и замерла с полным ртом, не в силах ни проглотить то, что в нем, ни выплюнуть это под пристальным взглядом Мясника.

Мясник выжидательно смотрел на меня около минуты.

– Шутка… я тоже умею шутить, – наконец произнес он, разведя руки и подняв брови, и негромко засмеялся, так, словно бы смеялся куда-то внутрь себя, а потом довольно улыбнулся.

Я с трудом начала жевать все, что было во рту, а потом с огромным усилием проглотила это, отложила ложку в сторону и с сомнением посмотрела на Мясника. Улыбка резко сошла с его лица, он напрягся.

– Ешь, – произнес он довольно сурово и принялся есть сам.

А я замешкалась – а что, если он все-таки не шутит?..

– Ешь! – уже повышенным тоном произнес Мясник, и я послушно принялась есть.

Только когда я все доела, Мясник налил кофе и поставил на стол печеньки, и я очень быстро забыла и про мясо, и про свои сомнения.

Мясник довольно быстро выпил свой кофе, а я откинулась на стуле и с удовольствием смаковала свой по глоточку, наблюдая за тем, как Мясник собрал посуду со стола и начал ее мыть – этот мужчина явно был немного помешан на порядке.

Я сидела и смотрела на него и вдруг ощутила, как становится тепло и немного зябко одновременно – опять это незнакомое и не очень-то приятное чувство, даже неприятное из-за какой-то своей нестабильности и призывном желании немедленно удовлетворить его. В мыслях тут же, настойчиво, навязчиво – длинные пальцы Мясника, обхватывавшие несколько минут назад бокал, сильные руки… как они скользят по моему телу… Да, я понимала, что ощущаю возбуждение, и мне это не нравилось – было непривычно.

Я стиснула челюсти, попыталась отвести взгляд от его спины, но… Во мне вдруг появилось такое желание его объятий – стало некомфортно без них, как в холодный дождь без зонта и без куртки… Я начала кусать губы, ощущая волнение и некоторую тревожность, – это желание внутри очень навязчиво побуждало что-то сделать, и некомфортнее всего было то, что оно нарастало, увеличивалось, менялось… Всего минутка и я ощутила не просто желание его объятий, а просто требующий позыв принадлежать ему… чтобы он целовал меня, как вчера, и… даже больше… Я сидела, замерев с бокалом в руках и таращась на спину Мясника… А потом аккуратно поставила бокал на стол, встала и подошла к Мяснику, я старалась двигаться максимально осторожно и тихо, я замерла за его спиной… я едва доставала ему до плеча. По пробежавшему по его телу напряжению я поняла, что он почувствовал меня, мою близость… Мне так хотелось прижаться к нему, чтобы он развернулся и обнял меня крепко-крепко… Я подняла руки, уже собираясь положить их ему на спину, но… так и не решилась…

Мясник выключил воду и стал аккуратно вытирать посуду, ставя ее в шкафчик над раковиной, он не поворачивался ко мне. Вот он положил последнюю тарелку, закрыл дверцу шкафа и замер. Я слышала наше дыхание, вернее мое – я дышала шумно, прерывисто, руки предательски дрожали от волнения… И мне показалось – отступать некуда – и я решилась – я положила, правда, только правую, руку на его спину – тепло. Мясник повернулся, взял мою ладонь в свои и посмотрел мне в глаза, своим привычным холодным взглядом, но все-таки на дне его глаз, на самом краешке души, было что-то еще… И это что-то было ни доброе, ни злое, совсем иное…

Похоть живет в каждом мужчине… не бывает так, что мужчина не хочет женщину, природа не ошибается – ее основная задача продолжать род, все служит этой цели… Просто иногда этот инстинкт так трансформируется, так извращается или просто прячется и лежит под таким слоем пыли, грязи из страхов и комплексов, что кажется и не добраться…

Я растерялась: что я хотела в тот момент, я толком и сама не знала – заняться сексом? О, нет! Прижаться к нему? Но этого мне будет мало… Чтобы он поцеловал? Не знаю… я не знаю… я вроде хотела и в тоже время очень боялась увидеть в его глазах откровенное желание, ту самую похоть… Потому что воспоминания мои не ушли – почему же они не ушли?! Все те твари мертвы, почему же?!…

Мясник стоял и просто смотрел мне в глаза, нависая надо мной, как скала, и я ощущала себя такой маленькой, такой крохой, так хотелось, чтобы он забрал все эти мысли из моей головы, забрал их себе, передумал их и вернул мне уже с ответами… Я стояла и растерянно пялилась на него – минуту назад казалось, я знала зачем подходила к нему… но сейчас, когда я поняла, что могу и доиграться, что он и правда может, вот прямо сейчас… посадить меня на стол и… Эта мысль ужасала меня… И внутри стало так муторно, так зыбко, так сложно.

– Спасибо, было очень вкусно, – вдруг невпопад произнесла я, голос дрожал.

Мясник улыбнулся, очень тепло, дружелюбно.

– Пожалуйста.

Я не отходила, мне очень хотелось побыть с ним.

– А давай я ужин сготовлю, могу даже перловку, – произнесла я, а голос все еще дрожал, вернее сбивался тон, словно я прыгаю на месте – просто сердце в груди стучало набатом.

– Валяй, – сказал он и пожал плечами, но продолжал наблюдать за мной чуть с ухмылкой, все еще держа мою руку в своих больших, сильных, горячих ладонях…

– Хорошо, – я нервно закивала и слегка дернула рукой, которую он сжимал, не сразу, но он отпустил ее, и положил ладони мне на плечи, вышло очень по-отцовски.

– Я уеду сейчас, приеду вечером, если что… – Мясник запнулся и улыбнулся, – лампа в шкафу, вон там, – он указал на шкаф, откуда вчера достал ее, – спички там же. И… – он запнулся, подбирая слова, – веди себя хорошо.

Мясник вопросительно кивнул, и я усердно закивала в ответ. Я смотрела на него немного неуверенно – меня пугала мысль остаться здесь совсем одной, до темна, а вдруг вечером снова погаснет свет, будет очень страшно.

– Я вернусь до темноты, – вдруг успокоил меня он, словно поняв мои опасения.

Я улыбнулась и еще раз кивнула, он чуть отодвинул меня и ушел.

Я осталась одна, впервые не взаперти, я села на кухне и уставилась в окно – надо было подумать: во-первых, о том, что именно Мясник имел в виду под фразой «веди себя хорошо» – какие мне все-таки допущены послабления и вольности, во-вторых, что делать-то с этой «незапертостью»? Конечно же, меня мучило любопытство, и очень хотелось тут же начать обследовать его дом, его вещи, все-все-все… попытаться разузнать как можно больше… А узнать мне хотелось много – вернее все: правда ли его зовут Димой, какая у него фамилия, откуда он, кто он такой, сколько лет, кем точно работает, откуда такой дом (а судя по тому, что видно из окон, дом реально прямо посреди леса), как он вообще получил тут землю-то под строительство?..

И я решительно встала, а потом снова села – пока не надо торопиться. «Однако, – тут же подумала я, – раз я обещала сготовить, значит он допустил, что я могу обследовать кухню».

Я снова поднялась со стула, принялась открывать шкафы и внимательно все осматривать. Кухня была не квадратной, а прямоугольной, чуть продолговатой, но просторной, правда, больше за счет минимализма обстановки. Кухонный гарнитур шел только вдоль одной из коротких стен, заканчиваясь в углу холодильником, поэтому шкафов было не так много. В навесном шкафу над раковиной стояли тарелки разной глубины, блюдца, чашки, стаканы и три рюмки, в соседнем шкафу я нашла специальные баночки, явно из одного набора, с чаем, кофе и сахаром, тут же стояла баночка с медом, мельница с черным перцем, солонка и две пачки разного печенья, а также лежало несколько упаковок бумажных салфеток, над плитой, которая была газовой, висела вытяжка, а в следующем шкафу была та самая керосиновая лампа и спички, а также зажигалка для плиты. Нижний шкаф, рядом с холодильником, оказался, можно сказать, мини-баром – там стояло несколько видов дорого коньяка и виски, в шкафу под раковиной хранились чистящие средства и мусорное ведро, еще в одном шкафу были сложены кастрюли, сковородки и поднос на котором Мясник носил еду в подвал, а в шкафу рядом я обнаружила несколько пачек перловки и даже одну целую пачку гречки, а в самой глубине шкафа «отрыла» аж половину упаковки овсяных хлопьев.

Я встала посреди кухни и почесала затылок – меня смущало то, что в шкафах было очень чисто, такое ощущение словно бы тут недавно убирались и наводили ревизию: не было ничего просыпанного, ничего залежалого, даже пыли было очень-очень мало. И что еще меня удивило – так это наличие весьма большого количества техники: холодильник, электрический чайник, микроволновка, кофеварка…