Текст книги "Жертвы"

Но тут скрежет замка – дверь открылась.

– Ты чего? – Мясник стоял в дверях и настороженно смотрел на меня.

– Тут страшно, так темно, так… жутко, – я боялась, что он сейчас психанет и отправит меня обратно, вниз. – Пусть свет горит, пожалуйста, – сканючила я совсем по-детски и с мольбой посмотрела на него.

Мясник мотнул головой, устало вздохнул и огляделся.

– Хорошо, – произнес он, прошел в ванную, включил там свет, вышел, оставив дверь чуть приоткрытой, и направился к выходу. – Спи.

Щелкнул выключатель, свет в комнате погас, Мясник вышел и запер дверь.

«Да уж, многословным его не назовешь», – подумала я и огляделась: свет от ванны был действительно приятней – и как мне самой не пришло в голову – он не бил в глаза и при этом так комфортно развеивал эту кромешную темноту. Совсем скоро я уснула, и спала я сладко: мне снился городской парк, зима, пахло елками – ими торговали на выходе парка – и я не торопясь ходила, и выбирала одну из них себе на Новый год…

Проснулась я от стука в дверь, потерла лицо, села на кровати и прислушалась – поняла, что Мясник постучал, открыл ключом замок на двери и спустился.

Я встала, подошла к двери и пригляделась – замок на вид был простой, какие встраивают в обычные межкомнатные двери, только запирался ключом как снаружи, так и изнутри. Я приятно потянулась и прошлепала в ванную, умылась и почистила зубы – новую, еще даже упакованную, зубную щетку я нашла на полке над раковиной.

Там же я нашла и расческу и с удовольствием принялась расчесывать волосы, наслаждаясь их чистотой, с усилием проводя расческой по голове, – как же это было приятно, очень приятно. Я стояла, закрыв глаза, улыбаясь и постанывая от удовольствия, – сдержать восторг просто не было сил – как же я скучала без всего этого – какое же удовольствие приносили мне сейчас такие привычные раньше, затертые постоянностью и доступностью вещи, словно взаперти я провела не две недели, а годы. «Что же чувствуют люди, лишенные этого на несколько лет?! Ужас…» – я аж передернула плечами от этой своей мысли и тут же махнула головой, отгоняя ее.

– Класс… – почти невольно, как и вчера, сорвалось с моих губ, когда я присела на краешек ванны и, закрыв глаза, вновь вернулась к расчесыванию волос, вскоре я отложила расческу и принялась руками массировать кожу головы, а потом стала брать толстые пряди волос и, чуть подергивая их, пропускать между пальцами – волосы так приятно струились и пахли.

Поняв, что прошло уже довольно много времени, я глубоко вздохнула и все-таки вышла из ванной, подошла к окну и открыла его – и почти задохнулась… на глаза набежали слезы и тут же высохли, а сердце будто переполнилось до краев: было уже светло, теплое, игривое солнце освещало лес, тот самый, который ночью звучал так грозно, пугающе, зловеще, а сейчас… сейчас он казался маняще сказочным, ярким, приветливым и дарил просто потрясающий запах сосны, который быстро заполнил комнату и мои легкие. Я закрыла глаза, глубоко вдохнула и улыбнулась: шум леса уже не пугал – играл приятнейшую музыку, и птицы – их какое-то жадное щебетание откликалось очень глубоко внутри меня, оно там порхало, веселилось, жило…

Я еще раз вздохнула всей грудью, ощутив, как пряный сосновый вкус заполняет меня всю.

– Ножички-пирожички, как же хорошо-то! – сказала я негромко и принялась осматривать окрестности.

Судя по всему, дом, в котором я находилась, был действительно в лесу, стоял на поляне – поблизости я увидела всего пару-тройку сосен, но где-то метров через семь-десять начинался настоящий лес, вернее, сначала шла полоса высоких кустов, а уже за ними мощное войско вековых деревьев…

Тут я почувствовала взгляд и повернулась – Мясник стоял в дверях, опершись на дверной косяк, и смотрел на меня, на его лице не читалось никаких определенных эмоций, но и равнодушным он не выглядел.

– Завтракать пойдешь? – он как-то вроде улыбнулся, но тут же почему-то сжал губы, и не понятно – была улыбка или мне все-таки показалось.

Я улыбнулась, закивала головой и снова почувствовала легкий соленый ожог от слез на глазах.

– Что опять? – устало вздохнул Мясник, явно заметив мои наметившиеся слезы.

Я помотала головой и смутилась – эти частые в последние дни порывы заплакать беспокоили и меня. «Ну что же так глупо ты себя ведешь?!» – мысленно поругала я себя, но по-другому я не могла: внутри меня словно возрождалось что-то, и, оживая, оно причиняло боль, как затекшая нога, которая колит, когда поток крови снова начинает бежать с прежней силой.

Я прошла мимо Мясника и направилась к лестнице, он шел за мной, я чувствовала его пристальный взгляд – он наблюдал, следил за каждым моим движением, словно чего-то ждал, чего-то неожиданного – он был настороже.

Я прошла на кухню, на столе стояли вчерашние бутерброды, в тарелках яичница, и пахло кофе, его запах я почувствовала еще на лестнице.

– О да! – вырвалось у меня. – Кофе – это пять.

Я села на то же место, что и вчера, взяла бокал с кофе, поднесла поближе, закрыла глаза и втянула его аромат – как же он приятно пах! – терпкий, яркий, этот запах доставлял неимоверное удовольствие. Я со вздохом открыла глаза и улыбнулась.

– А молоко есть? – кофе я любила пить с молоком и с сахаром, как в детстве.

Мясник кивнул, достал из холодильника бутылку молока и налил мне немного в кофе, а я в это время насыпала сахар, – и вот он – напиток богов! Я сделала глоток – пальцы на ногах аж свело от удовольствия.

Я поставила бокал на стол и посмотрела на мужчину, сидящего перед мной, – внутри меня что-то приятно шевельнулось, Мясник вдруг стал таким светлым, теплым: эти серые глаза с оттенком неба, эти волосы цвета кофейных зерен, эти теплые (а я запомнила это, когда прикасалась к ним, хорошо запомнила!) губы – все вдруг показалось таким уютно знакомым, таким родным.

– Кайф, – протянула я и залпом выпила половину бокала, а потом с удовольствием принялась за яичницу, Мясник тоже начал есть, но то и дело с интересом поглядывал на меня – мне кажется, он не понимал, не понимал… а я, а я… я словно только сейчас и очнулась, пришла в себя после того, как мое сердце остановилось, тогда в больнице девять лет назад, словно все эти девять лет я так и была там: в больнице, в трубках, в боли, в злобе, в непонимании «за что?» и в нежелании просыпаться по утрам…

Мясник вдруг хмыкнул.

– Тебе смешно, а знаешь, как без кофе плохо, и без душа, и без расчески, жесть просто, – я не знала, стоит ли вести себя вот так непринужденно, будто бы мы и правда давно знакомы, будто бы мы не чужие друг другу, но… а как по-другому? Да мне и не хотелось по-другому…

Мясник улыбнулся, тепло, по-настоящему.

– Как спала? – казалось, моя игра, в то, что все обычно, все нормально – мы просто хорошие знакомые, которые приехали сюда на выходные – ему тоже по нраву.

– Хорошо, – с полным ртом ответила я, показала пальцем подождать, прожевала и продолжила, – я заметила на окне москитку, – на лице Мясника снова, резко, холод, жесткость, непроницаемость, я смутилась, но упорно продолжала, – значит я могу… могу на ночь приоткрыть окно?.. – я перевела дух и снова заговорила, – просто так вкусно пахнет лесом, меня же не съедят комары? Это не опасно?

Раз – и постепенно его лицо снова теплеет.

– Да, можешь, – кивнул Мясник, – это неопасно, только ночами еще прохладно.

– Да я чуть-чуть приоткрою. А днем тут красиво, но ночью… как же темно, – он улыбнулся на мое «как же темно», явно вспомнив мои ночные страхи.

– А как же ты раньше спала? Ты не одна жила?

– Одна, но я всегда ночники включаю.

Мясник помотал головой и хмыкнул.

– Нет, а чего?.. Я с детства боюсь темноты, – чуть повысив голос, произнесла я на его смешок. – Хотя не знаю почему, вроде никто не пугал, но… не знаю, как-то сразу страшно, прям руки трясутся, – пояснила я уже спокойным, ровным тоном, несмотря на то, что он больше ничего не спрашивал, просто так хотелось поговорить, я хотя и любила одиночество, но столько дней настоящей изоляции: ни людей, ни компьютера, ни телевизора – дались действительно с трудом.

Я снова набила рот, быстро прожевала и продолжила под его улыбку:

– Вам мужикам хорошо, у вас инстинкт самосохранения ниже, и вам бояться стыдно, вот вы и не боитесь, ну или делаете вид, а нам, девушкам, бояться можно, вот и лезут всякие страхи в голову, – заключила я и с аппетитом принялась за бутерброд, правда, оказалось, что мой кофе уже кончился.

Я пододвинула свой бокал Мяснику.

– А можно еще кофе?

Он кивнул, налил мне из кофеварки еще кофе, добавил сразу молока и протянул мне, я насыпала в бокал сахара и снова с удовольствием сделала глоток, кофе немного остыл, но все равно было вкусно.

– Ты сказал вчера, вокруг лес… в смысле мы тут вообще одни, прям посреди леса? – решила я уточнить.

Мясник кивнул.

– И тебе не страшно… одному в лесу? – я посмотрела на него, он было начал мотать головой… – Только честно, – грозно предупредила я и погрозила пальцем.

Он, уже с улыбкой, но все равно отрицательно помотал головой.

– Что совсем-совсем? – настаивала я. – Ну, поговори со мной, пожалуйста.

– А чего бояться-то? – Мясник хмыкнул, мотнул головой, помолчал немного, и-таки… – Если судить по мне, то больше всего людей бояться надо, а их тут поблизости нет.

Он вел себя совершенно расслабленно, он смотрел совершенно спокойно, он говорил совершенно обычно – ничто не выдавало в нем чего-то звериного, чего-то такого, чтобы говорило, что он умеет… что он любит убивать людей. И это было так, так… не знаю… нестыковочно в сознании, все это было с какой-то ощутимой ноткой нереальности и в тоже время очевидно настоящим…

– Нет, ну а все-таки… волки там? Или другие хищники? Лес-то в окно выглядит серьезным, диким.

Он поднял брови и развел руки.

– Пока они не нападали.

– Это хорошо.

Я наелась, откинулась на стуле и уже медленно попивала кофе – это было лучшее утро за последние девять лет и заканчивать его никак не хотелось, хотелось, чтобы оно шло и шло, шло и шло, шло и шло… Вот так сидишь, попиваешь кофе и хочешь говоришь, а хочешь не говоришь…

Но кофе все-таки закончился.

– Спасибо. Большое спасибо, – я встала и принялась собирать со стола посуду, Мясник сидел и спокойно наблюдал за мной.

Я сгрузила грязную посуду в раковину и начала ее мыть, Мясник тоже поднялся, встал рядом со мной, опершись своей мягкой точкой на стол рядом с мойкой и продолжил внимательно смотреть на меня. Я изредка поглядывала на него… – я была даже ниже его плеча, и какие же у него сильные руки! От него так и веяло звериной мощью… При этом на видимых мне участках кожи ни наколок, ни шрамов, ничего такого опознавательного, что по фильмам и книгам обычно присуще таким «плохим» парням, не было.

Тут Мясник, как-то вдруг, я аж вздрогнула, развернулся и принялся вытирать посуду, и ставить ее в шкаф над моей головой.

Закончив с посудой, я выключила воду, взяла край полотенца, которым орудовал Мясник, и принялась вытирать руки, и невольно смотрела на его ладони – раза в два больше моих, длинные пальцы, такие жесткие, с заметными костяшками… Я уже вытерла руки, но продолжала стоять и завороженно следить за тем, как Мясник вытирает остатки посуды, и, совсем увлекшись, уже не украдкой осмотрела его – он обычный: кожа, кости, плоть – все такое же, как и у всех, встреть я его на улице, если бы я была нормальной, я бы даже, наверное, влюбилась. Уверенность, сила, спокойствие – все как у настоящих мужчин в романах, все, кроме одного… Хотя, ну убивает он людей на досуге – ну и что? У каждого есть хобби: кто-то рыбачит, кто-то охотиться, кто-то ест жареные сосиски… – все мы кого-то так или иначе убиваем, косвенно аль прямо, смерть безлика и безвозвратна, и причинение смерти – это причинение смерти, не важно кому, тут нет вариантов…

«А может мне все приснилось? – вдруг пронеслось в моей голове, – может это все был кошмарный сон, все эти годы, а сейчас я проснулась, и это просто мужчина, и неважно откуда я его знаю, и откуда я здесь…» Главное – чтобы я не спала сейчас, потому что просыпаться снова туда, обратно, не хотелось, ни девять лет назад, ни годом ранее, ни в ту комнату внизу, вообще никуда туда, что было до…

С посудой было уже минут пять как покончено, но мы по-прежнему стояли около раковины, уже просто смотря друг на друга. Я видела, что он обдумывает что-то.

– Думаешь, что делать со мной? – поинтересовалась я, поняв, что его гложет.

Он стиснул челюсти – я угадала.

– Тебе куда-то надо?

Мясник кивнул.

– Я не буду пытаться сбежать или звонить в полицию, если ты об этом.

Он с сомнением посмотрел на меня.

– Можешь запереть меня в комнате наверху, я не обижусь. А можешь оставить так, и я приготовлю ужин. Например, не перловку, – заметила я с улыбкой, он тоже хмыкнул.

– Пока нет, – произнес он с сомнением.

Мы еще немного постояли и пошли наверх, я шла впереди, где-то я понимала его – конечно, оставлять свою жертву, или кем он там меня считает, не под замком весьма неблагоразумно.

Я зашла в комнату и посмотрела на него – он замер в дверях.

– Ну, ты недолго, – просканудила я и сама же улыбнулась своим словам, Мясник как-то отстраненно и задумчиво помотал головой, словно не на мои слова, а будто бы еще не веря до конца, что сам, добровольно, ввязался во все это, потом кивнул, вышел и запер дверь.

Я слышала, как удалялись его шаги. Я подошла к открытому окну: ни дороги, ни наезженных следов колес автомобиля из него видно не было, но я слышала шум мотора – мне показалось, гудел джип или внедорожник, какой-то большой автомобиль – звук начал удаляться и вскоре совсем стих.

Я непонятно отчего грустно вздохнула и снова посмотрела в окно на лес, внутри появилась пустота – я понимала: этот дом, этот человек – это словно последняя глава в моей жизни. Я не знала, меняются ли маньяки, могут ли они вдруг стать не маньяками – хотя ведь, если есть черта, переступив которую человек становиться таким, значит есть и другая черта, или все же нет, нет обратного пути? А если все же это обратимо, смогу ли я ему помочь? А, главное, нужно ли мне это? Или все же пытаться бежать? А смысл? Жить там, в обычном мире, где я совершенно чужая? Зачем? Чтобы просто жить?..

Я глубоко вздохнула, за окном шумел лес и пели птицы – у них нет вопроса зачем? Они живут просто ради жизни. А смогу ли я так? Смогу ли переступить то, что было. Я отомстила – должно было бы кончиться то, что внутри меня, но… внутри меня по-прежнему жил страх, жил стыд, жили те воспоминания, внутри меня ничего не изменилось, ничего… Конечно, смерть этих четырех примкнула к воспоминаниям, яркой вспышкой удовольствия, удовлетворения, долгожданного, яростного, она успокоила свербящее, надоедливое чувство жажды отмщения, вывела из какого-то состояния недоубийства, словно тогда, девять лет назад, смерть, не забрав меня, стала частью меня… И вот та смерть вроде успокоилась, отпустила, жажда их крови ушла, но внутри меня… – на месте выдернутых с корнем цветов, снесенных домов в душе не выросли новые цветы, не построены новые дома – там все так же пусто, там просто не стало ветра, который гнал меня, как голод гонит давно не евшего хищника по кровавым следам…

На меня как-то вдруг навалилась усталость, потянула за собой печаль, тоску, ощущение обреченности – все они острыми зубами впились в сердце, в груди стянуло, и снова… глаза обожгли слезы, но не пролилось ни слезинки, я зажмурилась, пытаясь выдавить их – но нет… По стенке рядом с окном я сползла на пол, обняла себя за коленки и начала постанывать и покачиваться, пытаясь хоть как-то выпустить непонятное, щемящее напряжение внутри меня. Я впервые по-настоящему пожалела о том, что не могу заплакать, что запретила себе плакать – слезы хоть ненадолго, но опустошали, снимали этот градус накала томления, тоски, боли внутри…

Я вздохнула, поднялась, прошла в ванную и умылась – стало полегче, я снова вернулась к окну и уставилась на лес… И вдруг четко представила картинку снаружи со стороны: яркое солнце, чьи лучи так задорно играли на траве, кустах, деревьях, еще сильнее веселя птиц, которые щебетали просто наперебой, и посреди этого великолепия дом, судя по тому, что я видела из окошка, весьма уютный и гостеприимный на вид… – со стороны и не скажешь, что вот этот милый домик хранил в себе столько криков, боли и смерти… Также и люди – глядя в их лица, никогда нельзя сказать точно, что там, внутри – под этими симпатичными или не очень кожаными масками, и сколько там внутри всего: боли, слез, ненависти, ярости, счастья…

Я глубоко вздохнула, потерла лоб и попыталась отвлечься от мрачных мыслей, отвернулась от окна и впервые внимательно оглядела комнату, в которой меня запер Мясник. Она была довольно просторной, а вот мебели было немного: одну из стен около двери полностью занимал довольно вместительный шкаф, посреди комнаты стояла кровать, явно сделанная под заказ, под его, так сказать, богатырский рост, рядом с ней стоял небольшой комод с двумя выдвижными полками и все. Я подошла к шкафу и заглянула внутрь – там аккуратно, стопочками лежала мужская одежда: футболки, сложенные строго по цвету от темных оттенков к светлым, несколько джинсов и водолазок, три свитера, шорты, трусы, на верхних полках было сложено постельное белье и полотенца, внизу, в ящике, носки, платки, перчатки, даже пара шелковых шарфов, в другом отделе шкафа висело несколько костюмов, дорогих костюмов, а также галстуки и рубашки, тут же внизу стояли начищенные, дорогие, кожаные ботинки. Я поразилась – все было очень аккуратно сложено. А еще я вдруг поняла, что он поселил меня в свою комнату. И… это так приятно отдало в душе – он уступил свою спальню! Для человека с таким явно педантичным взглядом на жизнь, наверное, весьма нелегко уступить свою жилплощадь.

Я еще раз осмотрела шкаф и улыбнулась. Чему? Точно не скажу – просто, в моей душе приятно крепло уже давно подзабытое чувство нужности: приятно быть для кого-то тем, кому уступают свою комнату, свою кровать, отдают свою одежду, готовят завтрак, убивают твоих врагов – все это было так заботливо… Однако, вместе с приятными переживаниями в моей душе росло и беспокойство: я не очень понимала, как правильно вести себя с ним, как я могу отблагодарить его… ведь в глубине души я немного опасалась того, на какую благодарность может понадеяться он…

Я еще немного покопалась в белье на предмет спрятанных каких-нибудь интересных штук, но ничего не нашла, аккуратно все поправила, сделав все как было, и легла на кровать, уставившись в потолок, и не заметила, как задремала.

Проснулась я как бы вдруг, в комнате было темно, словно уже глубокий вечер, на улице капал дождь. Я встала, включила свет в ванной, оставила дверь туда открытой и подошла к окну. Над лесом нависли тучи, темные, распирающиеся от скопившейся влаги и мощи внутри, усилившийся ветер тяжело гнул вековые деревья, внезапно сверкнула молния и грянул гром, где-то совсем близко и очень громко, и я поняла – проснулась я от предыдущего раската грома. И снова молния – секундная вспышка света и полумрак. Теперь лес казался по-настоящему пугающе мрачным, зловещим, грозным… Я занервничала – не очень-то хотелось быть одной, вот так посреди леса, в грозу. Хорошо еще есть свет, а если вдруг что? Если вдруг свет погаснет – частные дома иногда грешат таким в грозы… Я нервно поежилась и обняла себя за плечи. Дождь заметно усилился, капли бестактно принялись бить по крыше, по стенам, по отливу за окном, по подоконнику, попадали на меня, разбиваясь от удара и просачиваясь через москитную сетку, пришлось даже немного прикрыть окно. Птички совсем притихли, были слышны только завывания ветра, скрип нехотя гнущихся под его сильными порывами могучих, сопротивляющихся деревьев, и звук капель, ударяющихся обо все, что попадается на пути к земле, – все это рождало в душе какое-то странное ощущение восторженного трепета и тревоги одновременно…

И как же приятно пахло: запах мокрой земли, запах свежей воды, запах молнии – все смешивалось в освежающий, вкусный запах грозы. Я постояла немного и вновь распахнула окно полностью, капли снова стали смело попадать внутрь, они были холодными.

Я стояла и прислушивалась к лесу, к дождю и очень ждала чего-то постороннего – шума машины, шагов, скрежета ключа в замке… – как в детстве любимые дети ждут прихода заботливых родителей. Мясник не был мне родным, но я ждала его… я очень его ждала…

Но его не было, и я пошла купаться, взяв из шкафа очередные его чистые трусы и футболку, решив про себя, что против он не будет. Когда я вышла из ванной и снова встала у окна, дождь уже стих, однако, совсем ненадолго, и вскоре с неба обрушился настоящий ливень, дождь лил просто стеной – частые, крупные капли стирали контуры всего за окном, превращая все в какую-то размазанную, нечеткую, нереальную картину.

Тут я услышала шаги и повернулась на дверь, Мясник открыл ее, быстро оглядел комнату, увидел меня и кивнул, он был в носках, судя по всему, разулся внизу, одежда сухая – значит, он и вправду был на машине, и с утра звук мотора мне не привиделся – а, собственно, как еще отсюда выбираться, дом-то, похоже, действительно посреди леса.

– Привет, – я улыбнулась, я была по-настоящему рада ему, на душе сразу стало не так тревожно.

– Пошли ужинать, – Мясник мотнул головой, приглашая идти с ним, и я послушно побрела к двери.

– Надень носки, – остановил Мясник меня у самого выхода. – Там внизу прохладно, – он подошел к шкафу, вынул носки и протянул мне, а потом достал и свитер для меня. – Если что бери все, что надо, – добавил он, наблюдая за тем, как я утепляюсь.

– А я уже, – я улыбнулась и развела руки, он лишь кивнул.

– Корзина для белья в ванной, – начал было он, направляясь в ванную, но я махнула рукой, останавливая его.

– Я нашла ее.

Мы спустились вниз, на столе стояла привычная перловка с мясом и компот, я без аппетита поела – ко мне сегодня снова вернулась мысль, пришедшая еще в камере, о том, что жертв Мясник, возможно, пускает на мясо, мысль хоть и абсурдная, хоть я и убеждала себя в ее несостоятельности, ведь пахло-то обычным мясом, но… а как пахнет человеческое мясо? да и зачем-то же он убивает людей? И может… В общем, к последующему чаю с печеньем я приступила куда с большей охотой.

А потом мы некоторое время просто сидели друг напротив друга, в абсолютной тишине: дождь закончился, ветер стих, мы молчали.

– А где твои родители? – почему-то вдруг спросил Мясник.

Я посмотрела на него: он был снова холоден и как-то отдален, словно мы два случайных человека, которые в непогоду застряли в аэропорту, и он просто от нечего делать завел диалог.

– Отец умер, мать я не знаю где, – честно ответила я.

– Не знаешь где? – с сомнением уточнил он.

– Да, мне было лет пять, я плохо помню. Помню, что она была, отдельные моменты, а потом, потом… потом отец сказал, что она уехала куда-то там, – я махнула рукой, – отец не любил про это говорить, а я не любила его огорчать… поэтому особо не спрашивала.

– Понятно. А отец как…? – странно, но Мясник заменил словно «умер» жестом – махнул головой как-то вверх и в сторону.

– В тюрьме он… – начала было я, но замолчала.

И снова наступила тишина.

– А твои? – в этот раз нарушить молчание решилась я.

– Что мои?

– Родители? Живы?

– Нет, – он помотал головой.

– А что с ними случилось?

– Я их убил.

Я посмотрела на него – почему-то я не поверила ему, но высказывать сомнений не стала.

– За что?

– Они были неразговорчивы.

– Да и ты не болтлив, – заметила я с улыбкой.

– Я люблю послушать, – сказал он каким-то странным тоном, а я внимательно посмотрела на него, как-то подсознательно я почувствовала, что что-то в этой фразе было: то ли интонация, то ли еще что-то, но что это означало?..

– А мне кажется, все любят поговорить, особенно о себе, разве нет? Вот ты, не хочешь рассказать миру о своей какой-нибудь теории, например, зачем ты все это делаешь? – я немного опасалась, что этот мой вопрос разозлит его, но Мясник остался совершенно спокойным.

– Нет, не хочу, – он посмотрел на меня, в его глазах абсолютная безмятежность, казалось – слишком твердая почва под его ногами – не вывести на разговор, не сбить с толку, не вытащить из этого холодного, безэмоционального состояния.

– А о чем ты мечтал в детстве? – немного сменила я тему.

Мясник провел зубами по нижней губе и… задумался, прямо ушел в себя, а я сидела и терпеливо ждала, иногда поглядывая на него, иногда отводя взгляд на стол – я боялась его беспокоить, потому что его лицо вдруг стало суровым. Он сидел в задумчивости около пяти минут, но тут на улице сверкнула молния и громыхнул гром, и Мясник словно бы очнулся. Я повернулась к окну, приглядываясь к тому, что творится на улице, но в стекле лишь отражение кухни и нас…

– Я мечтал стать врачом, – наконец заговорил Мясник, и я снова посмотрела на него, – с детства любил книжки… – он потер пальцами по подбородку и снова замолчал, но в этот раз ненадолго, – про строение человека, болезни, лекарства и все такое… – он убрал руку от своего лица и, сложив пальцы в замок, положил руки на стол, замолчал и посмотрел на меня.

– А почему не стал? – уточнила я, поняв, что свой ответ он закончил.

– А почему не стал? – ответил он вопросом на вопрос и ухмыльнулся, подняв брови.

«Так: значит, он – врач, это уже кое-что, – заключила я про себя и задумалась. – Хирург? Невролог? Кто? Скорее всего кто-то, кто связан с человекоразделыванием, может, патологоанатом?..» Но уточнять я не стала…

За окном снова усилился ветер, его порыв вдруг отозвался протяжным то ли воем, то ли стоном – мы инстинктивно и дружно повернулись в сторону окна и, заметив синхронность нашей реакции, переглянулись, улыбнулись и снова уставились на окно, но… мы видели только свое отражение в стекле, однако было понятно – там, на улице, темно, завывает ветер, гудит лес, снова начинается гроза.

Наступила тишина, каждый из нас раздумывал о чем-то своем, но мы не спешили расходиться – очень не хотелось прерывать эту нашу, пусть и весьма неспешную, беседу. Мы оба были словно настороже – не сказать лишнего! – но искушение узнать что-то друг о друге было явно сильнее этого опасения.

Вдруг щелкнул чайник, я вздрогнула, отвернулась от окна и только сейчас поняла, что не заметила, как Мясник включил его и то, что он пристально смотрит уже не в окно, а на меня. Я отчего-то несильно, но занервничала. Мясник встал и налил нам чай, поставил на стол небольшую баночку с медом и печенье, – гостеприимный хозяин, который угощает соседку, забредшую на огонек…

– Спасибо, – сказала я, подула на чай и сделала глоток, было очень горячо, я немного поморщилась и отставила кружку.

– А ты кем мечтала стать? – Мясник расслабленно откинулся на спинку стула, внимательно глядя на меня.

Я задумалась и вдруг хмыкнула – я впервые в своей жизни осознала: я никогда не мечтала никем стать, в том смысле, что я не мечтала быть космонавтом, певицей, актрисой, врачом или милиционером, кем так еще мечтают быть?.. До шестнадцати лет я жила абсолютно спокойно и равномерно – моей основной задачей было прилежно учиться, что я и делала, еще ходить на танцы, но в этом отец не требовал больших побед, и я скорее танцевала просто для галочки. А больше у меня задач не было, а придумывать… а зачем мне было их придумывать?..

– Отец говорил – выучусь в школе, пойду на юридический, потом к нему в компанию юристом, – спокойно сказала я.

– Отец говорил? – переспросил Мясник с ухмылкой, даже скорее поддел. – А ты?

– А я соглашалась, – сказала я и почему-то расстроилась, расстроилась от осознания, что у меня получается не было своей мечты.

– Ну, а когда отец умер?

«А тогда я уже начала жить жаждой мести», – захотелось ответить мне честно, но я не сделала этого.

– Просто жила. Плыла по течению. Отец хорошо, очень хорошо, зарабатывал, после смерти все перешло мне. И все складно сошлось: когда он умер, мне было уже восемнадцать, поэтому никаких опекунов и прочей дребедени, я отдала его бизнес, ой как там… контрольный пакет его друзьям, они мне платят проценты от прибыли фирмы, все не в накладе, плюс сдаю квартиры отцовские – в общем на жизнь хватает… Может поэтому карьера меня мало как-то интересовала всегда…

Я замолчала, понимая, что я словно бы оправдываюсь. Но за что? Ну не было у меня мечты кем-то там стать – а зачем она мне была нужна, раз отец четко сказал, что нужен юрист? Я была не против: юрист – хорошая работа, тем более в крупной строительной компании… Так что?..

– Но цель-то у тебя была, не правда ли? – Мясник оперся локтями на стол и подался вперед, так что стал теперь ближе ко мне и внимательно заглянул в мои глаза.

Я лишь кивнула. Он снова откинулся на спинку стула, но взгляда с меня не сводил.

– А почему ждала? Сколько ты в этом городе?

– Три года… почти, – произнесла я и замолчала, продолжать не хотелось – он так ловко перевел разговор с себя на меня, а мне надо бы наоборот, но, помолчав с минуту, я все же продолжила, – не знаю… самые первые два года после… того… как в тумане: больницы, боль, пластика на лице… сиденье в комнате… отец был жив и… я думала он… отомстит, но… Потом уже, в восемнадцать, поняла, что… должна наказать их… сама… Начала искать их, сначала в Москву пришлось переехать, там как-то не получилось, они исчезли, снова начались поиски… А потом… приехала сюда, – я хмыкнула, когда вспомнила, как смотрела на Пашеньку, выходящим из подъезда – внутри меня победные марши, гимны мне самой же – но… вот он придерживает подъездную дверь и за ним его семейка… я помотала головой, отгоняя эти воспоминания, помолчала и снова заговорила, – а потом увидела его, детишек его, жену… и не смогла… Не придумала как… Не знаю… но желание убить не отпускало, не давало жить, понимаешь?..

Мясник вдруг встал, достал бутылку коньяка, тарелку с лимоном, стаканы, поставил все на стол, налил, взял свой стакан и жестом призвал сделать меня тоже самое. Когда-то был у меня трехмесячный период: я забывалась алкоголем, но не мое это, когда пью мало – мне мало, я расслабляюсь и мне хочется еще, и в результате пью много, а много – мне становилось плохо: я не забывалась в пьяном угаре, нет, просто заплетался язык, ноги, а потом я бежала к унитазу… но память, вернее, воспоминания – они не пьянели, нет…

Но сейчас выпить хотелось, потому что это было так непривычно, вот так вот говорить с кем-то, говорить об этом и не бояться сказать, что «да, да! я безумно хотела смерти этой четверки, болезненной, мучительной смерти», и при этом не слышать – «ой, не стоит марать об них руки, лучше забудь и живи дальше» и прочее бла-бла-бла… Это было приятно, волнительно и в тоже время как-то больно, словно я наживую доставала что-то изнутри себя, доставала что-то очень личное, доставала и не знала – а как он все-таки отреагирует? И было жалко то, что я достаю, было тревожно за это – как оставить своего ребенка в первый раз с незнакомой няней: а что? а как? а вдруг?