Текст книги "Жертвы"

Я отрубила ее голову, симпатичная была голова, положила ее на полочку у окошка в двери, куда Мясник обычно ставил тарелки с едой, вышла, закрыла ее камеру, отошла немного и посмотрела на дверь: окошко закрыто, а когда он откроет – оба-на! – сюрприз! Я довольно улыбнулась, вернула топор на место, предварительно помыв его…

Я хотела разозлить Мясника, потому что все-таки, где-то в глубине души, где-то очень глубоко, я словно бы не хотела убивать его… пока он не убивает меня. Но… я не могла не убить его – предателей не прощают!

Я вернулась в свою камеру, заперла себя, ключи особо не прятала – положила на подушку, достала ключ от подвала, зажала его в ладонь и принялась ждать… Я лежала и вслушивалась – и вот, наконец, раздались его шаги, я быстро засунула ключ от подвала себе в рот, под язык, размер ключа это позволял, конечно, было немного неудобно и невкусно, но…

И вот – Мясник открыл окошко соседней камеры – а там…

– Сюрприииз! – пропела я, немного гнусавя от ключа.

Я почти слышала, как Мясник стиснул челюсти, но он ничего не сказал, открыл дверь соседней камеры и… вынес тело, потом ушел куда-то надолго, наверное, «утилизировал» труп, а затем вернулся и, судя по доносившимся до меня звукам, принялся убираться в той камере.

– Ты знаешь, а она ведь хотела бежать… а ты ее берег… – громко нараспев произнесла я, но он молчал…

А потом раз и Мясник возник в дверях моей камеры, схватил меня и поволок… Он приковал меня к столу, где еще месяц назад лежал Пашенька: руки в наручники, ноги в оковы… А потом взял скальпель и гневно порезал им меня по плечу, по ноге, над грудью – но резал неглубоко, на его лице остервенение – а рука дрожала… Я спокойно лежала и смотрела – я хотела умереть, потому что зверь внутри меня устал, но… я должна была убить Мясника – предателей не прощают…

И тут раздался звонок… Я аж замерла – я поняла – раздался звук дверного звонка, но это было так несовместимо с этим домом – что пришли гости? Я впервые услышала звонок в его доме… Мясник поднял голову, на его лице тоже промелькнуло неприкрытое удивление, но он быстро собрался – его лицо резко стало холодным и равнодушным, он глянул на меня и показал знак молчать, я с улыбкой кивнула, было заметно – он удивился такой моей реакции, но быстро снова взял себя в руки и ушел. Я слышала, как он запер дверь подвала.

Я полежала несколько секунд, прислушиваясь, а потом подергала руками в наручниках, те обхватывали мои запястья не совсем тесно, и свободней всего было правой руке, я вытянула пальцы, большой как могла спрятала в ладонь и начала вытягивать руку, было больно, у костяшки, выступающей на основании большого пальца, особенно, но я сжала зубы изо всех и дернула, рука выскочила, правда, кожа на большом пальце сильно поцарапалась, до крови.

«Но ничего. Ничего», – успокаивала я себя, нащупывая в подгибе футболки скрепку. Как нарочно, загнутый конец скрепки съехал, и она никак не хотела вылезать обратно.

Однако мне все-таки удалось вынуть ее, после чего я чуть подтянулась вверх (натянутые кандалы очень крепко держали ноги), и принялась освобождать левую руку, работать пришлось почти на ощупь, было неудобно, больно и нервно.

Но вот свободна и моя левая рука, я чуть размяла ладони и уже без особых проблем освободила ноги – кандалы были без замков, всего лишь на мудреной защелке.

Я слезла со стола, выбрала нож покрепче и побольше, подошла к двери из подвала в гостиную и прислушалась, но из-за запертой двери не доносилось ни звука. Я притаилась и принялась ждать – но Мясник все никак не появлялся, и я начала беспокоиться.

Немного посомневавшись, я решила выйти и разузнать, что происходит – вдруг ему нужна помощь? В конце концов, я если что жертва, которой удалось выбраться: на мне несколько порезов, я в трусах и футболке, а с ножом – чтобы защищаться… Я вынула ключ изо рта, открыла подвал и вышла, прислушалась, услышала голоса, они шли из кухни. Я выключила свет в подвале – зачем, не знаю – просто чувствовала, что туда уже не вернусь, никто не вернется…, закрыла дверь, заперла ее, приклеила куски обоев на место и подошла к приоткрытой двери на кухню. И тут уловила знакомый голос, из прошлой жизни, – Николай Александрович, человек, предупредивший Пашеньку и сбежавший… Я скрючила лицо, было омерзительно слышать этого человека, он расспрашивал Мясника обо мне: видел ли тот меня, когда, где и прочие стандартные вопросы. И в моей голове ясно, просто и четко – надо бы убить детектива…

Я аккуратно засунула ключ от подвала в рот, тихонько приоткрыла дверь кухни побольше и заглянула: детектив стоял спиной ко мне, с тех пор, как я видела его в последний раз, он изрядно потолстел, плюс его довольно высокий рост – он выглядел просто как туча. Я медленно вошла, прячась от Мясника за тело детектива, подошла сзади к Николаю Александровичу почти вплотную, он как раз вынул телефон из кармана и ответил на звонок… Я встала на цыпочки и… раз – резкий удар четко в горло, чуть снизу вверх, нож вошел глубоко, почти вышел с другой стороны шеи детектива, Беляев стал медленно оседать. Я вынула нож и отошла – Николай Александрович, сжимая горло рукой, осел на пол и в последнюю секунду успел заметить меня – он был в сознании – и я поняла, что он узнал меня, по тому, как сменилось выражение его лица – оно стало испуганным и говорящим, правда, непонятно кому, «я же говорил…» Что ж и я его предупреждала…

Я вытерла нож о рубашку на груди Николая Александровича, который уже дергался в последних конвульсиях, выпрямилась и только сейчас встретилась взглядом с Мясником, я видела: он был ошарашен, казалось – до этого момента он так и не верил в то, что я могу убивать, но теперь это вдруг стало так реально…

Мясник стал оглядываться, словно в поисках помощи: убежища, людей, ножей или еще чего, – не знаю. Он был растерян, он озирался, он был зверем, загнанным в угол, – и сейчас для него было важно принять единственно важное решение: бежать, защищаться или нападать. И я четко видела по выражению его лица – нападать он не будет… он не будет убивать меня… он сдался…

Нас разделял только стол, я хихикнула, ловко запрыгнула на него, крепко сжимая в правой руке нож, вынула изо рта ключ и показала Мяснику, снова хихикнула – лицо Мясника чуть дернулось, он сжал челюсти, он понял, что я нашла его тайник, что я видела все… Я откинула ключ к двери кухни и снова посмотрела на Мясника. Он внимательно следил за мной, челюсти стиснуты, в глазах какое-то странное выражение сочувствия, сожаления… словно он жалеет меня… не себя, он не боится, он словно бы… «Он жалеет меня? Да какого?!» – пронеслось в моей голове и улыбка, даже злорадная ушла с моего лица, и вот она я – я настоящая – чернота – закопченная годами дикая смесь из невыплаканных слез, из тысяч обещаний найти и отомстить, из неистового, безумного желания убивать, из ярой неудовлетворенной потребности обрести когда-то отобранное чувство защищенности и беззаветной любви…

Он увидел меня – кажется, впервые, увидел меня! – истинную меня. Мясник словно в первый раз оглядел мои руки, ноги, он не мог не заметить, что я в хорошей физической форме – он впервые посмотрел на меня никак на беззащитную девушку, никак на свою жертву… он понимал, что теперь я…

Я хмыкнула, встретившись с его взглядом, и во мне приятным теплом разлилось мое внутреннее разрешение на убийство – другого пути нет: или я, или он… Это чувство так приятно отравляло кровь, наполняло ее жаждой, дикой жаждой. Я представила его боль, его предсмертные муки – рот тут же наполнился слюнями, как от предвкушения чего-то сладкого, я сглотнула и размяла шею, почувствовав азарт охоты, внутри разгорался пожар – мне не хотелось бить или драться, нет – я жаждала убивать!

Мясник пристально смотрел на меня, я снова негромко хихикнула, выставила левую ногу чуть вперед и медленно провела острым ножом по левому бедру.

– Данил, – сказала я тихо и довольно улыбнулась. – Я отмечала здесь каждого… вот они эти шрамики…

Еще порез, но много глубже и четче.

– Пашенька… спасибо тебе за него, – я довольно улыбнулась, вспомнив слезы и крики того, с которого все началось, еще тогда, девять лет назад…

Еще порез, не столь глубокий.

– Артемка. – Еще небольшой порез, – Никитос.

Я посмотрела на тело Николая Александровича, недовольно причмокнула.

– А это… так, мелочь, его мы запоминать не будем…

Я помолчала, вздохнула, улыбнулась.

– Ну что ж… – я произнесла это чуть растягивая слова и полоснула по бедру длинно, глубоко, – это… ты! – я сказала это тихо, но твердо, и улыбнулась, я видела в глазах Мясника: он – труп, он не выживет, он согласен с этим…

Мясник вдруг отвел взгляд, я проследила за ним: он наблюдал, как с моего ножа медленно капает вязкая, теплая кровь, моя кровь. Кажется, до него наконец-то дошло, что я не играю и не шучу, что я действительно хочу его убить…

Мы встретились с ним взглядами, я снова размяла шею, подалась вперед на носки, чуть-чуть, потом назад и резко прыгнула, я хотела нанести удар ножом Мяснику в плечо, вывести из строя его правую руку, но он успел среагировать и увернулся, я приземлилась, вхолостую, на ноги, а он попятился к двери на веранду. Я наступала и улыбалась – на несколько миль только я и он… и можно не сдерживать себя, как в городах и квартирах… вокруг дикий лес, первозданная свобода…

Я чуть подкинула нож, перехватив его поудобнее, и с криком побежала на Мясника, удар – нож вошел в его правое плечо, Мясник простонал и с силой оттолкнул меня, я отлетела в стол, тот аж отъехал от удара… но нож в моих руках…

Я твердо встала на ноги и наблюдала за тем, как Мясник посмотрел на свою рану, рана была глубокой, больной – била я на поражение… Я готова уступить игру – обойтись без его мучений, но не готова уступить ему его смерть… Предателей не прощают!

Мясник посмотрел на меня – в его взгляде появилась ярость. Я хихикнула – он был смешон, что это? Его ярость пахла страхом и инстинктом самосохранения, в ней не было самого главного – не было ненависти, не было желания, жажды смерти!

Мясник убивал ради удовольствия, явления временного, призрачного, эфемерного… А я убивала из-за злости – зло вечно, беспощадно, абсолютно… Оно срослось с моим сердцем и мозгом так, что порой не давало дышать, не давало спать ночами, раздирая меня изнутри, словно мою душу грызли полчища крыс…

Мясник оглянулся назад – неужели он и правда не будет драться? Эта мысль разочаровала меня и озлобила в конец.

«Как трахать меня, а потом изменять, вышвыривать из своей жизни, предавать меня, так ты можешь, ты сильный – а сейчас, когда тебя?.. Что же так?!…» – накручивала я себя все больше и больше, руки задрожали, челюсти стиснулись до скрежета в зубах, внутри было только одно – как живые картинки – его крики, его боль, его смерть…

Мясник резко открыл дверь на веранду и выскочил, успев захлопнуть дверь перед мной, ловко пододвинул кресло и подпер дверь снаружи, я прижалась к стеклу, я видела, как он вышел с веранды и быстрым шагом направился прочь. Я с злостью стукнула по витражному стеклу двери и лихорадочно отошла, взяла стул и разбила окно, ловко вылезла и стала беспокойно оглядываться, ища его… Мясник как раз заворачивал за угол дома, судя по всему, он направлялся в гараж.

Я вбежала туда – он уже сидел в машине, держась за порезанное плечо, я подлетела, удар рукояткой ножа – и окно машины разлетелось, под градом осколков Мясник лихорадочно пытался вставить ключ в замок зажигания, я распахнула дверь и со всей дури ударила наобум – нож вошел ему в бедро, он вскрикнул, я вынула нож и снова замах, но Мясник смог оттолкнуть меня, ключ от машины выпал из его рук, он перелез на кресло пассажира, вылез из машины и стал отступать, выставив левую руку вперед… Мясник заметно прихрамывал на левую ногу, с раны на ней шла кровь… на правом плече тоже кровь… Он был растерян, он смотрел на меня так удивленно, так ошарашенно, словно впервые видел человека с ножом, впервые видел кровь…

Тут он вдруг с криком поднял раненой рукой одну из шин с загончика и кинул в меня, потом еще одну, потом в меня полетела канистра, пустая, я вроде увернулась, но она все же задела меня – кинул он высоко, я закрыла голову руками, и угол канистры рассек мне кожу на левом локте, а от удара я выронила нож. Я инстинктивно зажала рану рукой, лихорадочно ища глазами нож, но тот, как нарочно, закатился под машину. Мясник в это время повернулся и довольно быстро для раненого побежал в лес. Это правильное решение – в лесу он ориентировался лучше меня… и был выше, и бегал быстрее, а раны на бедрах есть что у него от моего ножа, что у меня от порезов, он выиграл себе фору…

С трудом, но я довольно быстро достала нож и выбежала за ним – на улице полил дождь, внезапный, сильный – хотя может он и давно собирался, не до погоды мне сегодня было… Я пробежала сквозь калитку в кустах, заметила Мясника вдалеке на тропинке – немного удивилась, почему он бежит по ней, а не по чаще? – и побежала за ним. Дождь быстро намочил землю, я поскользнулась, упала, ругнулась, быстро встала – и вот я добежала до развилки… Мясника не видно, ни на одной из тропинок… И следы не разобрать из-за ливня – как же он не вовремя! И стало так темно…

Но я знала – Мясник притаился где-то рядом, в конце концов, раненому, безоружному человеку в диком лесу делать нечего, а значит, он будет прорываться к дому…

Мое тело трясло, оно горело жаром от растекшейся по жилам ярости, ненасытной, голодной, жадной ярости… Не в силах сдержать эту злобу внутри – она просто распирала меня, взрывала – я закричала, я кричала, что есть силы, я словно рычала, и вдруг замолкла – капкан сработал – я услышала шум сзади, резко повернулась, и заметила Мясника, в чаще, он пробирался к дому – решил уйти под шумок… Я тут же рванула к нему, по грязи, веткам, по всему – не важно – не болели ни порезы на ноге, ни рана на руке, я не бежала – летела… Несколько секунд и я за его спиной… он словно даже не успел понять, что это я его догнала, просто повернулся на шум, а я, не останавливаясь, оттолкнулась и подпрыгнула, так, что стала выше его, – и удар ножа, снова в его правое плечо, нож вошел глубоко, почти у самой шеи.

Приземляясь, я повалила Мясника вместе с собой на землю, он взвыл от боли, я быстро сориентировалась и вынула нож. Все – Мясник на земле, он повержен – ему оставались последние секунды, и все, что он будет чувствовать в эти мгновения, – боль… боль за предательство. «Я выну ему его поганое сердце и раздавлю», – крутилось в моей голове, я была готова зубами грызть его плоть…

Он попытался перевернуться и отползти, но я, прижав его к земле за раненое правое плечо, подтянулась и воткнула нож в левое, он простонал, громко, протяжно – как крупный зверь, когда понимает, что не в силах больше бороться, последним криком словно оповещая своих…

Вдруг Мясник расслабился – не сопротивлялся больше, я села на него сверху, взяла за подбородок – в его глазах: боль, сожаление, жалость, испуг, удивление, страх – все смешалось, он смотрел на меня и, казалось, до сих пор до конца не верит в происходящее – конечно, он столько месяцев считал меня своей плененной жертвой… И я не против была быть ее – но предательства я не прощу…

– Почему? – спросила я, глядя в его глаза. – Почему ты тоже предал меня?

Он застонал, грустно хмыкнул, уже спокойно посмотрел на меня. «Ну нет, – ярость во мне зашкалила, – ухмыляется… да пусть он идет в ад, там за меня ему отомстят…» И я яростно начала бить его ножом там, где заканчивалась грудина, я знала – так он быстро не умрет. Он стонал от боли, вернее полурычал, сдерживая крики, но безвольно лежал и не сопротивлялся…

А потом, в самом конце, будто сквозь смерть, он вдруг схватил мою руку с ножом и остановил, я видела, как тяжело и больно ему это далось… Мясник посмотрел на меня, с трудом сглотнул, с шумом втянул воздух, словно собирая последние силы…

– Прости… – тихо, почти шепотом, сказал он, и как-то обмяк…

Я замерла… – наклонила голову – его сердце уже не билось, его дыхания не слышно – только шум дождя…

Я подняла голову и осмыслила: его сердце уже не бьется, он уже не дышит – это конец… Ярость внутри меня вдруг словно рухнула куда-то вниз, в пропасть, в бездну… Я подняла голову, ловя ртом капельки дождя, – внутри непонятное – где же мое привычное и такое сладкое ощущение спокойствия и эйфории после… Я протерла лицо – оно было в дожде и в крови… его крови…

Я устало вздохнула и легла рядом с ним, ему под бок, положила голову ему на плечо – я чувствовала его тепло, уходящее тепло – я посмотрела на небо, закрыла глаза и…

…Мне было лет пять, я сидела дома, в гостиной, и рисовала, по телевизору шел мультик, когда в комнату вошли мама и брат. Они были одеты и с сумками.

Я посмотрела на них – они торопясь прошли в коридор.

Я подошла.

– Мамочка, а мы куда, я не пойду так, в платье пойду! – скапризничала я.

Я не сомневалась, что меня возьмут с собой – я еще ни разу не оставалась одна, а папа приедет только вечером.

Мама присела, нежно провела рукой по моему лицу.

– Дочка, подожди меня дома, хорошо? Мы с братом скоро придем.

– А куда вы? – спросила я и посмотрела на брата, он стоял испуганный, а я вдруг как-то внутри осознала – они больше не придут. Этой мысли не было тогда в моей детской голове так осмысленно, так определенно, просто я увидела в глазах брата слезы и что-то такое поняла, я заплакала, я чувствовала, что что-то происходит не так, как говорит мама…

– Не уходи, – я схватила маму за подол пальто, но она убрала мои руки, нежно вытерла слезы с моего лица, опустилась на колени и обняла, крепко-крепко, чем еще больше напугала меня, я заплакала еще сильнее, но она встала, снова вытерла мои слезы, наклонилась и нежно поцеловала меня в лоб.

– Ты… отец будет искать тебя… так надо…

Она поцеловала меня еще раз и, взяв брата за руку, открыла дверь, я снова схватила ее за подол, но она уже грубо отпихнула меня, и я упала, крича и плача.

– Прости, – дрожащим голосом сказала мама, и дверь закрылась.

И сколько я тогда не кричала, не звала ее и не плакала в дверь – она не вернулась… Я осталась одна, я сидела в коридоре на полу, слезы постепенно кончилась… «Мама вернется, – тогда подумала я, – папа же возвращается с работы, и мама вернется». И я пошла дальше рисовать.

Когда пришел отец, он был удивлен и зол, что меня оставили одну, что уехали…

А мама, мама больше не вернулась… никогда… как и брат…

Я резко открыла глаза – я не помнила этого раньше, словно я и, правда, простила маму и отпустила, я никогда не злилась на нее, может ругала иногда про себя, может не понимала почему, но не злилась, не ненавидела…

Дождь немного остудил меня, я села на земле, встревоженная этими воспоминаниями… я… Я посмотрела на лицо Димы, который лежал рядом… и смотрел в небо… И я вдруг поняла: я была с ним, в его этом доме, счастлива, как в детстве… когда я еще не знала, что такое безнадежно ждать возвращения кого-то… безнадежно ждать, что кто-то придет на помощь… безнадежно ждать, что кто-то отмстит… Я была счастлива, и внутри вдруг все сжалось, словно тысячи строгих собачьих ошейников стянули сердце в моей груди, перед глазами картинки: как мы катались на велосипеде, пили вино, ссорились, сидели в ванной, когда мне было плохо, и его волосы цвета кофе, и эти его морщинки у глаз, и улыбка, и перловка, и молоко с печенькой… И я ощутила такое непреодолимое желание все вернуть назад: его, живым! такого теплого и сильного рядом…

Внутри все сдавило еще жестче – этого не вернуть, никогда! этого не будет снова, не будет его улыбки, то как он ругался на меня, и его привычки пить коньяк, не будет спокойствия, которое он мне дарил, и уюта, и чувства защищенности от его близости, его заботы… Я вдруг пожалела о том, что я… может быть, можно было бы, не напугай я его…

Меня захватывали и сминали волны отчаянья и боли, казалось разрывая сердце изнутри, какие-то внутренние спазмы душили и отступали… я плакала, а слез не было, я кричала, а крика не было… словно и внутри – там, где слезные железы, там, где рождается голос, тоже все сдавило, пересохло, больно…

Дождь стих, я обтерла мокрое лицо Димы от дождя и прислонилась губами к его губам… – но уже ничего не вернуть – я снова одна – внутри стало просто нестерпимо… и тут… из моих глаз вдруг ручьями потекли слезы, они хлынули разом, они вырывали что-то из моей души, с корнем, с безмолвными стонами, с колючими спазмами в груди… Я сжимала кулаки, что есть силы, ногти впивались в ладони до боли, до крови – хотелось рвать кожу на себе, чтобы физическая боль хоть немного заглушила то, что внутри – я жалела, жалела – надо было дать ему третий шанс, четвертый, пятый… – пусть бы лучше он убил меня, он меня…

Я начала бить кулаками по земле, по его окровавленному телу, но… – ничего уже не менялось… ничего…

Через несколько минут я чуть успокоилась, снова посмотрела на лицо Димы, последний раз взглянула в его серо-голубые глаза, которые стеклянно и так привычно равнодушно смотрели в небо…

– Прости, Дим, и ты меня… – прошептала я ему тихо и закрыла его глаза, и снова заплакала, но уже тихо – я сидела, смотрела вперед, а слезы катились по щекам, одна за одной, одна за одной… внутри все скомкано, измято и, как в пыли, в сожалении…

– Прости! – я прокричала это что есть силы, задрав голову вверх, может, Дима все-таки услышит…

И снова легла рядом с ним, положила голову ему на плечо и прижалась, хотелось спрятаться в его объятиях, как тогда на веранде, но он не обнимал уже… не обнимал…

И я вдруг принялась рассказывать – ему, сейчас – все, что приходило в голову: как я убивала Алексея, как встретила Сашу, как уехала мама, как я в первый раз залезла в его кабинет, нашла глобус и бестолково вертела его в своих руках, как волновалась, когда он не приехал тогда на ночь… – все… а по моим глазам все также текли слезы, соленые, теплые, мои… Сколько я так пролежала, говоря с Димой, пусть и мертвым, – не знаю… Потом я уже просто лежала и напевала – мне казалось, ему нравилось, как я напеваю…

Вдруг раздался лай собак – я вздрогнула… «Волки же так не лают?» – пронеслось в моей голове, я села и огляделась, потом медленно встала, прижалась к дереву, крепко сжав в руке нож.

Вскоре я увидела собаку – овчарку с ошейником, она приблизилась ко мне, залаяла, но держалась на расстоянии, а потом появился человек в форме, он отозвал пса и посмотрел на меня – с жалостью, с каким-то стыдом…

– Девушка, все хорошо? – сначала вроде спросил он, а потом уже повторил утвердительно, – девушка, все хорошо, – и подбадривающе улыбнулся.

А потом он взглянул на тело Димы, поморщился и снова посмотрел на меня. Я стояла в майке и трусах, в крови, в порезах, в слезах, и дрожала… Мужчина в форме подошел, взял меня за плечи, еще раз повторил, что все хорошо. «Лицемер! Да откуда ты ж знаешь?! – что все хорошо?.. Я убила человека – человека, который убил за меня, научил меня кататься на велосипеде, довел до оргазма и не смог убить… который, по сути, и умер… для меня…» Я посмотрела на тело Димы, его большое сильное тело, и ясно осознала: если бы он хотел, он бы скрутил меня с легкостью, еще там на кухне, он бы убил меня тысячу раз потом… убил бы голыми руками… если бы хотел… он не хотел… он не хотел убивать меня… но он предал меня… я не могла по-другому… предателей не прощают…

Полицейский аккуратно вынул нож из моей руки, снял свою куртку и накинул ее мне на плечи, и поднял рацию к своему лицу.

– Тут девушка и этот, – он сделал акцент на слове «этот», скривил гримасу в брезгливости и омерзении, а я с сарказмом хмыкнула, но про себя, и потрепала успокоившего пса за ухом…

Вскоре подошел еще человек в форме и увел меня в дом, усадил в гостиной… Я оглядывалась, пытаясь оставить в памяти как можно больше деталей этого дома, ставшего мне таким родным, а воспоминания так и сыпались, словно в беспорядке сложенные вещи из забитого доверху шкафа: как я сидела здесь в гостиной, как читала книжки, и там на веранде, и наши завтраки, и его кофе…

А по щекам слезы – как же было больно – я видела, как сейчас здесь повсюду рыщут посторонние люди, с саркастичным любопытством, бездушно лапают, раскидывают и топчут вещи, пропитанные моими светлыми воспоминаниями, а у меня ведь их не так много за мою жизнь, и казалось – эти чужие руки портят, отнимают что-то очень родное…

Иногда эти незнакомые люди исподтишка посматривали на меня… с жалостью, сочувствием, и ни один из них с чувством вины… ни один… И вдруг, ясно, в моей голове: «Не плакать! Не плакать больше! Убить! Убить! Убить их все!» – я замерла, стиснула челюсти и принялась запоминать их лица… всех до единого…

Я сидела и смотрела на этих людей и изо всех сил пыталась запихнуть свою черноту снова в клетку – а как хотелось рвать этих людишек прямо здесь, прямо сейчас, как хотелось выгрызать им глотки, ломать их кости, слыша, как те хрустят даже сквозь крики боли… «Убивать их медленно, очень медленно…» – в моей голове не унимались яркие картинки их мучений, я дрожала от накатывавших волнами приступов агрессии, подавить которые становилось все трудней и трудней, я изо всех сил стиснула челюсти и сжала кулаки – надо переждать! надо суметь! надо выждать время!..

Тут ко мне подошел мужчина в белом халате и сделал мне укол – несколько минут, и я вдруг обмякла и уснула…

На следующий день я проснулась в больнице, приходили следователи, и… мне особо даже не пришлось что-то говорить и придумывать – все сделали они, мне оставалось лишь кивать на ту версию, которая всех устраивала: Дима похитил меня по дороге домой, привез в дом посреди леса, держал взаперти, но… мне удалось выбраться, а там мертвый дядька на кухне, я вынула нож из его горла и побежала в лес, похититель меня нагнал, мы подрались… и мне удалось…

Как много позже я узнала: подвал полицейские не нашли, не нашли и потайной шкафчик в коридоре на втором этаже, а значит и трофеев не нашли… – преданный дом бережно сохранил все тайны и секреты своего хозяина – не было найдено доказательств, что семей убивал Дима… только труп детектива…

Никитос с Артемкой и его девушкой, а также семь семей, в том числе Пашенька с женой и сыном, до сих числятся без вести пропавшими…

Смерть Данилы, найденного в своей квартире, списали на бытовой конфликт с его пропавшим братом Никитосом, которого усердно ищут… Меня даже не допрашивали на этот счет, а, собственно, почему и должны были – ведь тогда, девять лет назад, дело-то не заводили, а значит нигде эта четверочка вместе не проходила, их даже не связали друг с другом… и уж тем более со мной…

Официально, посмертно, Диме предъявили обвинения только в моем похищении да убийстве детектива – даже после смерти Дима умудрился сделать мне доброе дело и взял мою вину на себя.

Конечно, в народе не замедлили, даже несмотря на отсутствие официальных доказательств, списать на Диму всех пропавших семей, попутно окрестив его «лесным маньяком»… И с каждом днем эта городская легенда обрастала все более жуткими подробностями о том, что этот «лесной маньяк» сделал со своими жертвами.

Я иногда приезжаю туда… и сквозь забор-сетку смотрю на одинокий дом…

Всего через пару недель кто-то разбил окна на первом этаже дома, а потом еще через месяц и на втором… то и дело появляются новые дырки в заборе, различные надписи на стенах дома… с каждым разом все темнее становится свисающая кусками порезанная москитная сетка на веранде…

Я так ни разу больше и не решилась войти в дом, хотя меня и тянуло со страшной силой, но я знала, что там, внутри, еще больше ран, чем снаружи, там, где были чистота и порядок, теперь бардак, грязь и мусор… там уже совсем никак прежде, совсем не так…

В каждый свой приезд, с грустью и тягостным негодованием, я отмечаю на доме новые раны… причиненные кем-то, но зачем?.. И постепенно некогда прекрасный дом становится другим… он словно живой, он словно перерождается от полученных ран – с каждым разом он выглядит все более зловещим, все более мрачным, пугающим… но на самом деле, он все тот же… он ни дом-убийца, ни дом с призраками, он просто осиротевший, покинутый, израненный… и он страдает… у каждого есть своя боль… все мы чьи-то жертвы…