Текст книги "Комплекс хорошей девочки"

Глава тридцать третья

КУПЕР

– Куп, твоя подача, – выжидающе говорит Стеф.

– Я выхожу, – обращаюсь я к ребятам, разводя руками, и ищу глазами своего брата по ту сторону сетки.

– Эван. – Это все, что требуется, чтобы он подбежал ко мне. Когда я киваю в сторону Мак, выражение его лица мрачнеет.

– Черт, – ругается он.

– Ага.

Пытаясь сделать вид, будто вовсе не торопимся, мы направляемся туда, под протесты наших команд за выход из игры. К черту игру. Моя задница окажется в глубоком дерьме, если все выйдет из-под контроля.

– Что будем делать? – бормочет Эван.

– Не уверен. Следуй за мной. – Когда мы приближаемся к кромке воды, мне приходит в голову, что было бы лучше, если бы я сделал вид, будто не заметил Кинкейда, и держаться от него на расстоянии, скрывшись за спинами волейболистов. Но я ни за что не оставлю Мак с этим придурком.

– Какие-то проблемы? – Обняв Мак одной рукой за плечи, я встаю напротив Кинкейда, который явно пришел сюда один.

На его лице появляется замешательство, когда он узнает меня. Вероятно, слишком глупо надеяться, что он совсем забыл обо мне.

Прищурившись, он просчитывает что-то в уме.

– Подожди, это тот самый парень? – спрашивает он, поворачивая голову к Маккензи.

Мак бросает на меня расстроенный взгляд. Она замечает Эвана, который стоит неподалеку, и вздыхает.

– Да, тот самый. А теперь мы уходим. Наслаждайся остатком дня, Престон.

– Погоди-ка. – Его голос звучит раздраженно, когда мы начинаем уходить. – Это просто чертовски удобно. Я знаю этого неудачника.

Я чувствую, как Мак слегка напрягается. Она останавливается, поворачиваясь к своему бывшему.

– О чем ты говоришь?

Кинкейд встречает мой взгляд с напыщенной ухмылкой.

– Она понятия не имеет, не так ли?

У меня доля секунды, чтобы принять решение. Однако в глубине души я знаю: у меня нет выбора, по крайней мере пока Кинкейд стоит здесь.

Поэтому я выдавливаю:

– Я тебя знаю?

Никто не притворяется тупицей лучше, чем парень, который совершал подмену близнецов почти на каждом чертовом тесте по алгебре в школе.

– Ага, хорошая попытка, бро. – Он возвращает свое внимание к Мак. – Дай угадаю, этот парень появился сразу после того, как ты приехала в город? Дружелюбный горожанин, с которым ты случайно столкнулась на вечеринке. Останови меня, если это звучит знакомо.

Она хмурится.

– Купер, о чем он говорит?

В ту секунду, когда она устремляет на меня обеспокоенные зеленые глаза, во рту становится сухо, а желудок скручивает.

– Понятия не имею, – лгу я.

Это пугает – как легко я могу ей солгать. Как убедительно слова выскальзывают из моего рта. Ни малейшего сомнения.

– Маккензи, детка, послушай меня. – Кинкейд тянется, чтобы прикоснуться к ней, и мне требуется чертовски большое усилие, чтобы не сломать ему руку, когда я встаю между ними. Поджав губы, он опускает руку. – В выходные перед началом занятий этот парень подрался со мной в баре, и я добился его увольнения. Помнишь? У меня был синяк под глазом, когда я помогал тебе переехать в общежитие.

– Ты сказал мне, что играл в баскетбол, – парирует она с легкой ноткой яда в голосе.

– Да, ладно, я солгал. – Кинкейд неохотно уступает, торопясь изложить свою версию событий, поскольку скрещенные руки Мак и отсутствие зрительного контакта говорят о том, что он быстро теряет ее интерес. – Но сейчас я не лгу.

– И как я должна отличить? – Никто не сравнится с Мак в словесных битвах. Она целыми днями могла спорить о количестве облаков в небе, просто чтобы быть правой.

– Разве это не очевидно? – Кинкейд теряет терпение, вскидывая руки в воздух. – Он трахает тебя только для того, чтобы отомстить мне.

– Так, все, хватит. – Если я не могу ткнуть его лицом в песок и покончить с этим здесь и сейчас, я не позволю ему разрушить мою жизнь. – Тебе пора валить отсюда, парень. Оставь ее в покое.

– Маккензи, ну же, – умоляет засранец. – Ты же не всерьез ведешься на его чушь, верно? Я знаю, ты молода, но не можешь же ты быть такой глупой.

А вот это он зря. Явная снисходительность в его словах убивает последнюю каплю терпения у Мак, и выражение ее лица становится яростным.

– Самая глупая вещь, которую я когда-либо делала, это так долго встречалась с тобой, – возражает она. – К счастью, мне не придется жить с этим решением.

Она срывается и бежит к нашей компании, проносясь мимо Эвана. Когда мы двое собираемся пойти за ней, у меня возникают яркие воспоминания о том, сколько раз наши учителя приводили нас с братом в кабинет директора. Я скорее чувствую, чем вижу, как Эван спрашивает меня, все ли у нас в порядке, но у меня нет ответа, пока мы не оказываемся на месте и Мак не поворачивается ко мне лицом.

– Кончай с этим, – приказывает она.

– С чем?

Пока я отмалчиваюсь, у меня возникает вопрос: не пора ли мне признаться во всем? Что поначалу у меня были далеко не благородные намерения, но после нашей встречи все изменилось.

Она поймет. Может быть, даже получит удовольствие от этого. Мы бы хорошо посмеялись, и это превратилось бы в забавную историю, которую мы стали бы рассказывать на вечеринках.

Или она никогда больше не заговорит со мной, пока однажды я не приду домой и не увижу, что мой дом горит, а в земле воткнута табличка с надписью: «Нам нужно встречаться с другими», написанной на ней пеплом.

– Не играй со мной. – Мак тычет пальцем мне в грудь. – О чем он говорил? Вы двое знаете друг друга?

У нас снова есть публика, и опять, чувствуя на себе взгляды наших друзей, моя смелость покидает меня. Если я скажу ей правду наедине, есть шанс, что я ее потеряю. Если я скажу ей правду перед дюжиной других людей, я гарантированно ее потеряю. Она будет унижена перед всеми. И никогда меня не простит.

На этот раз ложь обжигает мой язык.

– Все, что знаю о нем, я слышал в городе или от тебя. Я бы не отличил его от любого другого парня, если уж на то пошло.

Маккензи замирает, едва дыша, и пристально смотрит мне в глаза.

У меня внутри бурлит паника, но внешне я сохраняю спокойствие. Придерживаюсь своей легенды. Я давно понял, что ловят тех, кто сомневается. Ключ к успешной лжи – поверить в нее. Потом отрицать, отрицать, отрицать.

– Драка была? – Мак склоняет голову набок, словно поймала меня в ловушку.

– Мак, да целые стадионы можно заполнить идиотами, которые напиваются и начинают творить всякое дерьмо. Даже если он был одним из них, я бы не запомнил.

Явно расстроенная, она поворачивается к Эвану.

– Купера действительно уволили?

На долю секунды я опасаюсь, что их новый платонический роман станет моей погибелью.

– Он подрабатывал летом в баре, где работает Стеф. – Эван даже меня убеждает своими словами. Что ж, видимо, мы по-прежнему на одной стороне, когда это нужно. – Это было временно.

Маккензи глядит мимо Эвана туда, где в кресле с книгой в руках устроилась Стеф.

– Стеф? – зовет Мак. – Это правда?

Не отрываясь от книги, Стеф кивает, спрятавшись за толстыми черными солнцезащитными очками.

– Это была летняя подработка.

На меня накатывает облегчение, а затем так же быстро растворяется, когда я замечаю, что к нам приближается Хайди. В ее выражении лица нерешительность.

Черт.

Я знаю этот взгляд. Озорство ради озорства. Хайди – девушка, которая никогда не упускала возможности устроить пожар, только чтобы послушать крики. Добавьте к этому тот факт, что в последнее время она злится на меня чаще, чем раньше, и что она не фанатка ни этой договоренности, ни самой Маккензи. Но, когда наши взгляды ненадолго встречаются, я молча умоляю ее не сдавать меня.

– Серьезно, ребят, я проголодалась, – скучающе протягивает она. – Мы можем уже убраться отсюда к чертовой матери?

И вот я чудом выбираюсь из этого дерьма живым.

Каждый день после этого я весь как на иголках. Оглядываюсь через плечо, ожидая, что Кинкейд снова подкрадется к нам. Мак, кажется, не обращает на это внимания, а мы с Эваном избегаем этой темы. Разоблачение было близко. Слишком близко. Что напомнило мне о том, насколько хрупки наши с ней отношения и как легко их можно разрушить. Осознание этого поражает меня сильнее, чем я думал. Она забралась мне под кожу, и с каждой секундой проникает все глубже.

В ночь нашей стычки с Кинкейдом, после того как Мак легла спать, я оказался в своей мастерской, выкуривая сигарету за сигаретой, как сумасшедший, надеясь, что никотин облегчит чувство вины, стресс и страх. Обычно я курю, только когда выпиваю, и даже это не жесткое правило. Но ложь, которую я выдал Маккензи, надломила меня.

Эван нашел меня там в час ночи, в пепельнице на моем рабочем столе было уже почти полпачки окурков.

– Мне нужно сказать ей правду, – сказал я с несчастным видом.

Он отмахнулся.

– Ты чокнулся? Что это даст, чувак? План сорвался. Ты с ней, потому что она тебе нравится.

– Но началось это с идеи отомстить Кинкейду. Я и она, наши отношения были основаны на дурных намерениях.

В конце концов, Эван убедил меня молчать. Хотя кого я обманываю? Долго убеждать не пришлось. Мысль о потере Маккензи разрывает мои внутренности в клочья. Я не могу потерять ее. И Эван ошибался – я с ней не потому, что она мне нравится.

Я влюблен в нее.

И поэтому я загоняю вину в самые дальние уголки своего разума. Я упорно тружусь, чтобы быть тем мужчиной, в котором Мак нуждается, которого заслуживает.

Однажды утром мы лежим в постели, и я делаю свой первый глубокий вдох почти за месяц. Едва проснувшись, она переворачивается и закидывает ногу мне на бедро. Непреодолимое чувство спокойствия, которого я никогда раньше не знал, окутывает меня, когда она прижимается к моей груди.

– Доброе утро, – шепчет Мак. – Сколько времени?

– Не знаю. Десять, может?

– Десять? – Она резко садится. – Черт. Твой дядя скоро будет здесь. Нам нужно прибраться.

Это так мило, что она думает, будто Леви не насрать.

Маккензи оставляет меня одного в постели, чтобы принять душ, и появляется снова через десять минут с мокрыми волосами и раскрасневшимся лицом.

– Ох. Я не могу найти свое голубое платье, – ворчит она из шкафа, половина которого теперь занимает ее одежда.

Прошли недели с тех пор, как она поселилась у нас, но никто не поднимал вопрос о ее переезде. Я счастлив игнорировать эту тему. Конечно, к наличию другого человека в доме нужно было приспособиться. И, возможно, мы все еще учимся уважать причуды друг друга. Однако она вдохнула в это место жизнь, сделала его снова похожим на дом, после стольких лет плохих воспоминаний и пустых комнат.

Она идеально сюда вписывается.

– Ну, так надень что-то другое. Или не надевай и возвращайся в постель.

– Это «воспринимайте меня серьезно» платье, – кричит она из-под горы вешалок.

У нее нет ровно никаких причин волноваться из-за встречи с Леви. Он, может, и выглядит угрожающе, однако это самый дружелюбный парень из всех, которых я знаю. И да, говорят, нельзя мешать бизнес с удовольствием, но мне хочется смотреть на их возможное сотрудничество по работе над отелем с оптимистичной точки зрения.

– Как насчет этого? – Мак выходит, будто на подиум, в зеленом топе, который подходит к ее глазам, и синих штанах, подчеркивающих задницу так, что мне едва хватает сил сдерживаться.

– Ты выглядишь замечательно.

Она отвечает улыбкой. То, как Мак наклоняет голову и как сияют ее глаза. Ее взгляды лишь для меня. Они заставляют мое сердце чертовски сильно колотиться.

Я абсолютно потерял голову из-за этой девчонки.

– Что? – спрашивает она, задерживаясь у изножья кровати и собирая волосы в пучок на голове.

– Ничего. – Все, что я могу – это улыбаться ей в надежде все это не испортить. – Думаю, я просто счастлив. Вот и все.

Мак подходит и оставляет на моей щеке поцелуй.

– Я тоже.

– Правда? Даже несмотря на то, что твои родители, ну, знаешь, отреклись от тебя?

Пожав плечами, она идет в ванную. Я одеваюсь и гляжу на нее в зеркало, пока она красится.

– Мне не нравится, что я с ними не разговариваю, – признается она. – Но они упрямые. Выбор жить своей собственной жизнью вряд ли является основанием для отлучения от семьи.

Меня беспокоит, что чем дольше будет длиться эта молчаливая ссора с родителями, тем больше она будет сожалеть о своем решении бросить колледж. Купить гостиницу. Быть со мной. Но пока с ее стороны не было никаких признаков раскаяния.

– В конце концов, им придется с этим смириться, – говорит она, поворачиваясь ко мне. – Я не переживаю по этому поводу, понимаешь? Лучше не доставлять им удовольствия.

Я ищу на ее лице какие-либо следы лукавства и не нахожу ни одного. Насколько могу судить, она счастлива. Я не позволяю себе поддаваться панике. Она всегда преследует меня в ожидании катастрофы. Это было ритмом моей жизни, сколько себя помню. Все идет слишком хорошо, а потом вдруг с неба на мою голову падает дом.

Я лишь надеюсь, что на этот раз Маккензи разрушила это проклятие.

Глава тридцать четвертая

МАККЕНЗИ

Что ж, это, конечно, не зимние каникулы в Джексон-Хоул[47]47
  Джексон-Хоул – горнолыжный курорт на западе США, в деревне Тетон, штат Вайоминг. В хребте Тетон в Скалистых горах он расположен в округе Тетон, в 12 милях к северо-западу от Джексона и к югу от национального парка Гранд-Тетон.


[Закрыть] или Аспене[48]48
  Аспен – город в штате Колорадо, известен горнолыжным курортом (известен горами вокруг него и окружающим город национальным лесом Уайт-Ривер) и как место отдыха знаменитостей. Недвижимость в Аспене – одна из самых дорогих в США. В Аспене регулярно проходят крупнейшие горнолыжные соревнования, включая этапы Кубка мира.


[Закрыть] – все выходные держится такая погода, будто в Каролине вечная осень, – но поход за рождественской елкой с Купером и Эваном стал настоящим приключением. Нас уже выгнали с трех участков, потому что эти хулиганы не умеют вести себя на публике. Братья устроили соревнование – кто поднимет самое большое дерево, а также провели рыцарские сражения прямо посреди парковки продуктового магазина. Все это привело к тому, что у нас начали заканчиваться варианты отыскать подходящую елку, не пересекая при этом границы штата.

– Как насчет этой? – доносится голос Эвана откуда-то из искусственного леса.

Справедливости ради, одним из участков, с которого нас выгнали, был тот, где нас с Купером застукали за поцелуями. Но урок он не усвоил, поскольку подкрадывается ко мне сзади и шлепает по заднице, пока я пытаюсь пробраться к его брату.

– Похожа на девчонку, с которой ты встречался в восьмом классе, – подмечает Купер, когда мы видим Эвана рядом с крупной елью, пышной сверху и снизу, но заметно голой посередине.

Эван ухмыляется.

– Завидуешь.

– Эта ничего, – указываю я на другое дерево. Оно пышное, с множеством пушистых, равномерно расположенных веток, на которые можно красиво развесить украшения. Никаких зияющих дыр или коричневых пятен.

Купер прикидывает размер ели.

– Думаешь, сможем протащить ее через дверь?

– Можно попробовать через заднюю, – отвечает Эван. – А вообще, больно она высокая. Придется проделать дыру в потолке.

Я улыбаюсь.

– Она того стоит.

Я всегда была поклонницей больших елей, хотя мне никогда не разрешали выбирать их себе самостоятельно. На моих родителей работали люди для таких вещей. Каждый декабрь приезжал грузовик с закрытым кузовом и разгружал декорации, будто для торгового центра. Огромное идеальное дерево для гостиной, поменьше – практически для любой другой жилой зоны в доме. Гирлянды, игрушки, свечи и многое другое. Затем декоратор интерьеров и небольшая армия помощников преображали дом. Ни разу моя семья не собиралась вместе, чтобы наряжать елки; мы никогда не искали идеальную ветку для каждого украшения, как это делали другие семьи. Все, что у нас было, – это куча дорогого арендованного хлама, дабы воплотить в жизнь ту или иную идею, которая интересовала мою мать в конкретном году. Еще один декоративный элемент их жизни, состоящий из вечеринок и развлечения влиятельных людей или спонсоров кампании. Совершенно стерильный праздничный сезон.

И все же, несмотря на это, я немного расстроена оттого, что не увижу родителей на праздниках. Мы по-прежнему едва разговариваем, однако отец соизволил заехать, но только для того, чтобы заставить меня подписать рождественские открытки. Вероятно, эти открытки потом отправятся в больницы и благотворительные организации, принадлежащие избирательному округу моего отца, как подтверждение идеальности семьи Кэбот, так сильно заботящихся о человечестве.

Вечером после ужина наша троица находит на чердаке украшения и гирлянды, похороненные под тоннами застарелой пыли.

– Кажется, мы не украшали дом к Рождеству сколько? – спрашивает Купер брата, пока мы тащим коробки в гостиную. – Три, четыре года?

– Серьезно? – Я ставлю коробку на пол и сажусь перед елью.

Эван открывает коробку, полную спутанных гирлянд.

– Примерно так. Со времен старшей школы уж точно.

– Это так печально.

Ненастоящее Рождество лучше, чем никакого.

– Мы никогда особо не отмечали праздники, – пожимает Купер плечами. – Иногда мы бываем у Леви по таким случаям. Обычно это День Благодарения, потому что каждое Рождество они уезжают повидать семью Тима в Мэне.

– Тима? – непонимающе переспрашиваю я.

– Это муж Леви, – отвечает Эван.

– Партнер, – поправляет Купер. – Не думаю, что они на самом деле женаты.

– Леви – гей? Почему я слышу об этом только сейчас?

Близнецы синхронно пожимают плечами, и на долю секунды я понимаю, почему же учителя едва их различали.

– Да тут и говорить-то не о чем, – произносит Купер. – Они вместе уже лет двадцать, но никогда особо не афишировали свои отношения. Они оба довольно закрытые личности.

– Многие в городе знают, – добавляет Эван. – Или подозревают. Другие же предполагают, что они соседи.

– Нужно устроить ужин и пригласить их. – Я чувствую грусть из-за упущенной возможности. Если я собираюсь жить в Авалон-Бэй и остаться с близнецами, было бы неплохо наладить более тесные связи.

Это так странно. Хотя и выросли в противоположных мирах, мы с Купером не так уж и отличаемся. Во многом у нас был схожий опыт. И чем больше я узнаю его, тем лучше понимаю, что на нашу общность повлияло то, какими забытыми мы себя чувствовали.

– Чувак, похоже, эти украшения остались еще от бабушки с дедом. – Эван тащит коробку ближе к елке. Парни копаются в ней, вытаскивая маленькие, сделанные вручную игрушки с фотографиями внутри. Даты соответствуют пятьдесят третьему и шестьдесят первому годам. Сувениры из путешествий по всей стране. Эван держит в руках маленькую колыбельку, которая, вероятно, когда-то давно принадлежала яслям[49]49
  Ясли (кормушка для домашних животных), в которые, согласно евангельскому рассказу, Богородица как в колыбель положила новорожденного младенца Иисуса Христа.


[Закрыть]. – Что, во имя всего, блин, святого, это такое?

Он показывает нам младенца Иисуса в пеленках, который больше напоминает маленький запеченный картофель в фольге с двумя черными точками для глаз и розовой линией для рта.

Я бледнею.

– Довольно тревожная картина.

– Даже не знал, что они здесь. – Купер восхищается фотографией, на которой изображен, вероятнее всего, его отец в детстве. Затем он убирает ее обратно на дно коробки.

И снова комок эмоций застревает у меня в горле.

– Хотела бы я иметь такие коробки дома. Полные старых фотографий и безделушек, с интересными историями, о которых бы мне поведали родители.

Купер встает, чтобы отнести одну из самых больших коробок в коридор.

– Не знаю… Иметь кучу слуг, чтобы те занимались всей тяжелой работой, тоже не так уж плохо, – выкрикивает он через плечо.

– Не говоря уже о тоннах подарков, – вставляет Эван.

– Конечно, – соглашаюсь я, выбирая украшения, которые все еще в хорошем состоянии и кажутся наиболее подходящими. – Звучит здорово. Как будто просыпаешься в мастерской Санты. Но все это пока не становишься достаточно взрослым, чтобы понять – все открытки на подарках подписаны не почерком родителей. И на самом деле вместо эльфов над этим корпят люди, которым ваши родители платят за то, чтобы те держали как можно большую дистанцию между ними и всем, что приближается к понятию сентиментальности.

– Спорю, это были охренеть какие подарки, – подмигивает Эван. Мы ушли далеко за пределы шуток по типу «сколько пони ты получила на день рождения», но иногда он просто не может устоять.

Я грустно пожимаю плечами.

– Я бы все их вернула, если бы это означало, что мои родители захотят провести время вместе, хотя бы разок. Побыть настоящей семьей, а не пресловутым коммерческим предприятием. Отец вечно работал, а маму больше волновали ее благотворительные фонды – не то чтобы она щенят топила или что-то в этом роде. Некоторые родители занимаются вещами и похуже, чем сбор денег для детских больниц. Но я тоже была ребенком. Неужели я не заслужила немного праздничного настроения?

– Ой, иди сюда, мелкая. – Эван обхватывает одной рукой мою шею и притягивает ближе, чтобы оставить на макушке смачный поцелуй. – Я просто шучу. Родители – отстой. Даже богатенькие. У них у всех с головой проблемы, так или иначе.

– Короче говоря, то, что мы делаем сегодня, – мы трое – это для меня много значит, – говорю я им, удивленная тем, что мои глаза начинают слезиться. Если я расплачусь перед этими парнями, то они мне это припомнят. – Это мое первое настоящее Рождество.

Купер усаживает меня себе на колени и обхватывает мою талию руками.

– Мы рады, что ты здесь.

Эван на секунду исчезает, а затем возвращается с маленькой коробочкой.

– Ладно. Я хотел спрятать это в твой рождественский носок, но, думаю, тебе это сейчас необходимо.

Я смотрю на коробку. Он просто ужасно ее упаковал: все углы неровные и скреплены гораздо большим количеством скотча, чем требуется.

– Не волнуйся, – успокаивает он. – Не ворованное.

Я улыбаюсь и принимаюсь разрывать упаковку со всей грацией раздражительного дошкольника. Внутри нахожу пластиковую фигурку девушки в розовом платье. Ее волосы окрашены в черный цвет перманентным маркером, а к голове приклеена крошечная желтая корона, вырезанная из бумаги.

– Клянусь, я искал игрушечную принцессу в шести разных магазинах. Ты и понятия не имеешь, как чертовски сложно отыскать нужную. – Эван улыбается. – Так что я сам ее сделал.

Мои глаза на мокром месте. Очередной комок застревает в горле.

– Хотел подарить тебе что-нибудь. Чтоб отпраздновать.

У меня трясутся руки.

– Это вроде как должно было быть смешно. Клянусь, я не пытался быть придурком или что-то такое.

Сгибаясь пополам, я начинаю истерически смеяться. Так сильно, что болят ребра. Купер не может меня удержать, и я падаю на пол.

– Она смеется или плачет? – спрашивает Эван близнеца.

Это самая милая вещь, которую кто-либо делал для меня, честное слово. Еще большее значение имеет тот факт, что Эван вложил столько сил в этот подарок. Его братцу придется постараться, чтобы посоревноваться с ним.

Успокоившись, я встаю и обнимаю Эвана, который вздыхает с облегчением, ведь я не надираю ему задницу. Думаю, все же существовал небольшой шанс, что подарок обернется неприятностью, но, кажется, мы с Эваном достигли взаимопонимания.

– Если вы двое закончили обниматься, можем мы уже наконец покончить с этой чертовой ёлкой? – бубнит Купер позади нас, вероятно, чувствуя себя обделенным.

– Продолжай в том же духе и останешься без подарка сегодня ночью, – предупреждаю я его.

– Прошу, – умоляет Эван, прикладывая палец к губам, – картофельный малыш Иисус может вас услышать.

Спустя несколько дней после самых лучших праздников, которые у меня когда-либо были, я сижу с Купером в его мастерской, помогая ему с обработкой мебели. Наверное, наблюдение за реконструкцией моего отеля дало ему пинок под зад, чтобы заняться собственным бизнесом. Он обивал пороги, наводил справки, и на этой неделе ему позвонили из бутиков, которые хотели бы продать несколько его работ. Сегодня утром мы разослали новые фотографии для их сайтов и сейчас готовим все к отправке.

– Ты же не продаешь мой набор? – с тревогой спрашиваю я.

– Тот, за который ты так и не заплатила? – покрытый опилками, он подмигивает и подходит ко мне.

– Все внезапно вышло из-под контроля. Но ты прав, я должна тебе чек.

– Забудь об этом. Я не могу взять твои деньги. – Купер очаровательно пожимает плечами. – Эти вещи всегда были твоими, купила ты их или нет. Как только ты наложила на них свои ручки, я посчитал неправильным продавать их кому-то еще.

Мое сердце пылает в груди.

– Во-первых, это одни из самых приятных слов, которые ты когда-либо говорил мне. А во-вторых, ты точно можешь забрать мои деньги. В этом их суть. Они всегда нужны.

– Говоришь, как настоящий клон.

За это я бью его тряпкой для полировки.

– Руки прочь, Кэбот.

– Я покажу тебе руки, Хартли.

– Ах, да? – С ухмылкой он притягивает меня к себе, его рот накрывает мой в собственническом поцелуе.

Его язык как раз скользит по моему, когда из открытой двери гаража доносится незнакомый женский голос:

– Тук-тук!