Текст книги "Комплекс хорошей девочки"

Глава двенадцатая

МАККЕНЗИ

Я уже двадцать минут как нахожусь на лекции по биологии, которую ведут по средам, но внезапно понимаю, что сегодня пятница и на самом деле я сижу на своей лекции по медиакультуре. Теперь кадры из «Настоящих домохозяек» на проекционном экране становятся более понятными. Я решила, что это галлюцинации от нервного перенапряжения.

Правда в том, что последние несколько дней я не совсем в порядке. Колледж утомляет, а недовольство бизнесом растет. Я разочарована, что теперь у меня так мало работы с сайтом и приложением, ведь пришлось делегировать большую часть своих обязанностей другим людям. Мне нужен новый проект, что-то грандиозное и желательно посложнее, что позволит мне нырнуть в новое дело с головой.

Однако самое худшее – я борюсь с постоянным чувством, будто кто-то заглядывает мне через плечо. Словно ходишь по краю. Каждый раз, когда мой телефон гудит, я ощущаю выброс эндорфинов, за которым непременно следуют прилив адреналина, чувство вины и приступ тошноты в животе. Я словно наркоман, жаждущий дозы, хотя я прекрасно осознаю – это убивает меня.

Купер: Как насчет Мокси Краймфайтер[35]35
  Moxie Crimefighter – буквальный перевод «Дерзкий борец с преступностью».


[Закрыть]?

Я: Мне нравится Джимми Чу.

Купер: Она ж девчонка!

Я: Тогда Дейзи.

Купер: Моттли Крю[36]36
  Muttley Crue – игра слов. Имеется в виду название американской глэм-метал-группы Mötley Crüe. Muttley – переводится как «песик».


[Закрыть].

Это какая-то извращенная прелюдия. Споры об именах для щенка как разновидность флирта. Каждое поддразнивание – еще один предмет одежды, который мы осмеливаемся снять с другого в воображаемой игре в покер на раздевание. Этого стало слишком много. Однако я не могу остановиться. Каждый раз, когда он пишет мне, я говорю, что это будет последний раз, затем задерживаю дыхание, печатаю ответ, нажимаю «Отправить» и жду следующего сообщения. Почему я так поступаю?

Купер: Что сейчас делаешь?

Я: На занятиях.

Купер: Придешь после? Мы с нашей Мун Заппой[37]37
  Имеется в виду Мун Юнит Заппа – американская актриса, кинорежиссер, сценарист, кинопродюсер, музыкант и писательница.


[Закрыть] собираемся на прогулку по пляжу.

Почему я это делаю? Потому что Купер выворачивает меня наизнанку, морочит мне голову. Я просыпаюсь в холодном поту от непрошеных снов о его скульптурном теле и проникновенных глазах. Как бы мне ни хотелось это отрицать, он начинает мне нравиться. Что делает меня плохим человеком. Ужасной, испорченной девушкой. Но я ничего не предпринимаю. Я способна проявить самообладание. Разум господствует над материей и все такое.

Я: Буду у вас через час.

«Ради нашей собаки, – говорю я себе. – Только чтобы убедиться, что он хорошо о ней заботится».

Угу. Самообладание, как же.

Через час я уже у его входной двери, и это чертовски неловко. Не знаю, из-за него ли это или из-за меня, а может, из-за нас обоих, но, к счастью, наш щенок служит отличным отвлечением от всех ненужных мыслей. Малышка прыгает мне на колени, и следующие несколько минут я целиком и полностью занята тем, что ласкаю ее, чешу за ушком и целую этот миленький крошечный носик.

Только когда мы оказываемся в нескольких шагах от его дома, Купер дергает меня за руку.

Я оборачиваюсь.

– А, что?

– Что-то случилось? – спрашивает он.

Пляж пуст, поэтому Купер отпускает собаку с поводка и бросает ей небольшой кусок коряги, чтобы принесла его обратно.

Так нечестно. Купер снимает футболку, и теперь я вынуждена смотреть, как он расхаживает с голой грудью, а с его бедер свисают потертые джинсы. Куда бы я ни пыталась отвести глаза, они возвращаются к соблазнительным косым мышцам его живота, исчезающим за поясом. У меня прямо слюнки текут, как у одной из дурацких собак Павлова.

– Извини, – быстро говорю я и забираю палку у собаки, когда она приносит ее, а затем снова бросаю. – Задумалась о студенческих делах.

Наша прогулка не занимает много времени, и вскоре мы возвращаемся в дом Купера. Он снова надевает футболку: выцветшая ткань такая тонкая, что облегает каждую мышцу его идеальной груди. Становится все тяжелее думать о нем, как о друге. Что означает – мне пора уходить.

И тем не менее, когда он предлагает подвезти меня до общежития, я отказываюсь. Поэтому мы идем в его студию – отдельный гараж рядом с домом, в котором хранятся циркулярные пилы, станки и множество других инструментов. У стен стоят стеллажи из[38]38
  Ручной электроинструмент для прямолинейного распиливания древесины, фанеры, полимеров и металла.


[Закрыть] необработанного дерева. Пол покрыт опилками. В дальнем конце комнаты я замечаю несколько готовых деревянных предметов мебели.

– Это сделал ты? – Я пробегаюсь рукой по кофейному столику, по узкой книжной полке. Здесь еще есть комод и пара тумбочек. Все выполнено в разном стиле, но во всех предметах чувствуется дух современного прибрежного городка. Чисто и просто. Элегантно. Оригинально.

– Что-то вроде подработки, – объясняет Купер с явной гордостью. – Это переработанная древесина. Найденные вещи. Я разбираю их, затем переделываю во что-то более нужное.

– Я впечатлена.

Он пожимает плечами, отмахиваясь от комплимента, будто я говорю это просто из вежливости.

– Нет, я серьезно. Купер, у тебя настоящий талант. На этом можно заработать серьезную сумму. Я знаю дюжину маминых друзей, которые ворвались бы сюда, словно на распродажу сундуков «Saks», и закидали бы тебя деньгами.

– Да уж. – Он отворачивается, убирая инструменты и переставляя верстак, точно ему нужно чем-то занять руки. – Без стартового капитала, который позволил бы мне бросить основную работу, чтобы выпускать необходимое количество продукции для устойчивого бизнеса, мне ничего не светит. Я продаю парочку вещей там и здесь, зарабатываю на этом немного денег для ремонта дома. Просто хобби.

Я кладу руку на бедро.

– Ты должен разрешить мне что-нибудь купить.

Прежде чем я успеваю моргнуть, он подходит и набрасывает на вещи тряпку. Не поднимая на меня взгляд, Купер предупреждает:

– Не надо.

– Что не так? – Я действительно не понимаю.

– Не делай этого. Как только ты начинаешь смотреть на меня как на проект, то ставишь нашу дружбу, – он указывает на нас, – под удар. Мне не нужна твоя помощь. Я показывал это не для того, чтобы вытянуть из тебя деньги.

– Знаю. – Я хватаю его за руку, заставляя взглянуть на меня. – Это не благотворительность. И не из жалости. Я считаю это инвестицией в нераскрытый талант.

Он тихо фыркает.

– Серьезно. Когда ты станешь звездой, я расскажу всем, что первая увидела все это. Богатые девушки любят быть законодателями моды.

Некоторое время он изучает меня. Есть в нем некая сила, одновременно притягательная и опасная. Чем больше я говорю себе держаться на расстоянии, тем сильнее меня тянет к нему.

Наконец на его лице появляется натянутая улыбка.

– Чертовы клоны.

– Отлично. Подумай о разумной цене за журнальный столик и стулья. В любом случае мебель у нас в общежитии отвратительная. Мы с Бонни собирались что-нибудь купить, но отвлеклись на учебу.

Я вскакиваю и сажусь на ближайший рабочий стол, принимаясь болтать ногами. Знаю, я должна уйти, но мне слишком нравится общество этого парня.

Что становится настоящей проблемой.

Купер все еще смотрит на меня с непроницаемым выражением лица. Его взгляд отрывается от моего, когда раздается сигнал входящего сообщения. Купер вытаскивает свой телефон, и то, что он читает, его ужасно веселит.

– Что смешного?

– Ничего. Моя подруга Стеф только что прислала смешной пост нам в групповой чат. Посмотри. – Он присоединяется ко мне, с легкостью запрыгивая на стол и усаживаясь рядом.

Я пододвигаюсь к нему, чтобы заглянуть в телефон, стараясь не замечать, как приятно он пахнет. Сочетание специй, опилок и океана – это не тот запах, который приходит на ум, когда думаешь об афродизиаках и феромонах, и все же от него я становлюсь легкомысленной и возбужденной.

Как ни странно, в его открытом чате выставлен скриншот не откуда-нибудь, а с моего сайта. Этот конкретный пост взят из «ПодружкаТерпитНеудачу». Здесь фигурирует шутка о девушке, которая поздно ночью возвращается домой с парнем после встречи в баре. Они спят вместе, но после того, как он засыпает, она понимает, что у нее начались месячные, а тампона или прокладки с собой нет. Поэтому девушка бродит в его квартире, чтобы посмотреть, есть ли что-нибудь из этого в одной из ванных комнат. В первой ванной ничего, поэтому у нее нет другого выбора, кроме как прокрасться во вторую спальню и проникнуть в соседнюю ванную комнату. Она находит коробку с тампонами под раковиной, когда кто-то внезапно туда входит. Это мама парня, она использует лампу как оружие, потому что думает, будто ее грабят. Женщина кричит, как банши, и требует объяснить, почему эта почти голая девушка в футболке и нижнем белье рыскает по ее ванной в четыре утра.

– Представляешь? – улыбается Купер. – Я даже рад, что моей матери здесь нет.

Наверное, мне стоит сказать ему, что это я придумала сайт, над которым он смеется. Но у меня не хватит совести сказать: «Да, я владею этим сайтом. Запустила его и сделала на нем свой первый миллион еще в старшей школе. Но расскажи-ка мне побольше о своем не очень-то прибыльном мебельном бизнесе». Какой мерзкой сучкой меня бы это выставило.

В целом я никогда не хвастаюсь своим успехом, но делать это сейчас не хочется вдвойне. Так что я цепляюсь за его слова о матери и интересуюсь:

– А где твоя мама?

– Без понятия. – В его голосе слышится обида. Боль и гнев.

Я понимаю, что затронула больную тему и стараюсь придумать, как бы ее сменить, но Купер шумно выдыхает и продолжает:

– Нельзя сказать, что она находилась рядом, даже когда мы с Эваном были детьми. Приходила и уходила с новым парнем каждые пару месяцев. Исчезнет на день, а потом неожиданно заявляется в поисках денег. – Он пожимает плечами. – Шелли Хартли вообще сложно назвать матерью.

Бремя, которое он до сих пор несет, лежит тяжелым грузом на его широких плечах, отражается в складке на лбу, когда он расправляет помятые джинсы.

– Мне жаль, – искренне говорю я. – А что с отцом?

– Умер. Напился и погиб в аварии. Нам было по двенадцать. Накопил кучу долгов по кредитным картам, которые потом каким-то образом стали нашей с Эваном проблемой. – Купер берет долото, некоторое время держит его в руках, затем рассеянно царапает фанерную поверхность стола. – Единственное, что нам когда-либо давали наши родители, – это долги. – Затем с внезапной яростью он вонзает долото прямо в дерево. – Но будь я проклят, если закончу, как они. Скорее брошусь с моста.

Я сглатываю. Иногда он пугает меня. Не в плохом смысле, конечно. Он непредсказуемый, с внутренними демонами, что терзают его разум. У Купера Хартли есть темные и неизведанные глубины, и безрассудная часть меня – та, где рождаются импульсы, которые я прячу от всех, – желает погрузиться в них и исследовать.

И это еще одна причина, из-за чего я чувствую, что мне это не по зубам.

Я обхватываю его руку своей.

– Как бы то ни было, – говорю я, ведь прямо сейчас он нуждается в друге, который скажет, что понимает его, – я не думаю, что ты похож на кого-нибудь из них. Ты трудяга, ты талантлив и умен. У тебя есть амбиции. Поверь мне, у некоторых людей и половины всего этого нет. Немного удачи и чуть больше смелости – вот что нужно такому парню, как ты, чтобы добиться своего.

– Тебе легко говорить. Какое количество пони тебе дарили на дни рождения? – саркастично протягивает он, и я знаю – это потому, что я единственная цель в этой комнате.

Я печально улыбаюсь.

– Мне повезет, если я смогу дозвониться до матери, а не до ее ассистентки. Открытки на дни рождения подписываются работниками ее компании. Как и мои табели успеваемости и разрешения.

– Справедливый обмен для получения всего, что ты когда-либо хотела.

– Ты действительно так думаешь? – Я качаю головой. – Да, мне очень повезло, что я родилась в богатой семье. Но деньги становятся оправданием всего. Это как стена между нами. Потому что в одном ты прав: мы клоны. С момента моего рождения родители делали меня такой же, как они. Они не считают меня личностью с собственными мыслями и мнением. Я лишь реквизит. Клянусь, иногда я думаю – может, я родилась только для того, чтобы помогать политическим устремлениям отца?

Купер вопрошающе смотрит на меня.

– Мой отец – конгрессмен США, – объясняю я. – А всем известно, что избиратели предпочитают кандидатов с семьями. По крайней мере, так говорят социологи. И вот я здесь. Рожденная и воспитанная для рекламных фотосессий. Для того, чтобы мило улыбаться в камеру и говорить приятные слова о папочке на сборах денег. И я делала все это без вопросов или жалоб, потому что надеялась, что однажды это заставит их полюбить меня. – У меня вырывается горький смех. – Честно говоря, мне кажется, что они даже не заметили бы, если бы меня заменили совершенно другой дочерью. Моя собственная жизнь, но с другой главной героиней. Им наплевать, что у меня внутри.

Я впервые высказываю все это вслух. Впервые впускаю кого-то в эту часть своей жизни. Да, я много раз открывалась Престону, но не так откровенно. Мы оба из одного круга. Для него это нормально, и он не жалуется на свою долю. И зачем? Он мужчина. Когда-нибудь Престон возглавит семейную империю. А я? Мне необходимо держать свои стремления в тайне, чтобы родители не поняли, что я не собираюсь быть тихой домохозяйкой, когда, наконец, избавлюсь от «бесполезных подростковых мечтаний».

Они думают, мой сайт – это пустая трата времени. «Глупое безрассудство», как говорила мама во время академического отпуска, который мне пришлось вырывать зубами и ногтями. Когда я с радостью сообщила отцу, что мой банковский счет официально достиг семизначной суммы, он усмехнулся. Сказал только, что миллион баксов – капля в море. По сравнению с сотнями миллионов, которые его компания зарабатывает каждые три месяца, я полагаю, мои доходы действительно кажутся жалкими. Но он мог хотя бы сделать вид, что гордится мной.

Купер некоторое время молча смотрит на меня. А затем, будто пробудившись ото сна, снова фокусирует на мне напряженный взгляд.

– Ладно. Соглашусь, что твоя история с родителями ничем не лучше моей.

Я смеюсь.

– Так на каком же я месте в турнирной таблице детских травм?

– Я все еще обгоняю тебя на целую милю, но ты идешь следом.

– Справедливо.

Мы обмениваемся понимающими ухмылками по поводу тщетности таких аргументов. Я не собиралась превращать наш откровенный разговор в состязание – никогда бы не пренебрегла болью, которую перенес Купер, – но, похоже, я сдерживала большее разочарование, чем думала. Все вылилось как-то внезапно.

– Эй, у тебя есть на сегодня планы? – спрыгнув со стола, спрашивает он.

Я колеблюсь. Мне нужно написать Престону, спросить, не пойдет ли он сегодня куда-нибудь с приятелями.

Вместо этого я говорю:

– Нет.

Ведь когда дело касается Купера, мой здравый смысл катится ко всем чертям.

Его взгляд скользит по мне, и я дрожу.

– Отлично. Я приглашаю тебя погулять.

Глава тринадцатая

КУПЕР

– Я всегда хотела сделать нечто подобное, – говорит Мак и, схватив меня за руку, тащит к какому-то вращающемуся чудовищу в сотне футов над землей.

Эта цыпочка серьезно?

Я закатываю глаза.

– Если бы я хотел, чтобы у меня закружилась голова и я захлебнулся собственной рвотой, то мог бы сделать это и на земле.

Она поворачивается ко мне, в ее широко раскрытых глазах видны отблески разноцветных огней.

– Ты ведь не трусишь, Хартли?

– Никогда, – отзываюсь я, потому что неспособность отказаться от вызова – один из моих недостатков.

– Тогда отвечай за свои слова, трусишка.

– Ты пожалеешь об этом, – предупреждаю я, указывая ей дорогу.

Ежегодный фестиваль набережных – это яркое событие осеннего сезона в Авалон-Бэй. Оно знаменует собой годовщину основания города или что-то в этом роде, но на самом деле это очередной повод устроить вечеринку. Местные рестораны привозят свои фургончики с едой и палатки с закусками, бары продают фирменные коктейли из тележек, а карнавальные аттракционы заполняют набережную.

Раньше мы с Эваном курили травку с друзьями, развлекались и прыгали с одного аттракциона на другой, чтобы увидеть, кто первым вывернет свой желудок наизнанку. Однако за последние пару лет, мы, кажется, устали от этого.

По какой-то причине я чувствую, что обязан познакомить Мак с фестивалем.

На набережной многолюдно. Карнавальные джинглы[39]39
  Короткая законченная музыкальная фраза с вокальной пропевкой.


[Закрыть] соревнуются с живыми оркестрами, играющими на трех сценах, установленных в разных местах Старого города. Ароматы сосисок в тесте и сахарной ваты, сладкого хвороста и ножек индейки разносятся по ветру. После Флюгера и Полета на луну мы спускаемся с пятидесятифутовой горки под названием «Лавина» и бежим к Гравитационному колодцу. Всю дорогу с Мак не сходит широкая улыбка. Ни грамма волнения. Она та еще любительница приключений. Мне это нравится.

– Что на очереди? – спрашивает она, пока мы восстанавливаемся после ее последней поездки. Я бы не назвал себя слабаком, но эта оторва определенно бьет все рекорды.

– Может, что-нибудь спокойное? – ворчу я. – Дай мне хоть пять секунд постоять на земле.

Она ухмыляется.

– Что-нибудь спокойное? Господи, дедуль, например? Посидеть тихонечко на Чертовом колесе или прокатиться на том супермедленном поезде по Туннелю любви?

– Если ты ездишь в Туннель любви со своим дедулей, то у тебя проблемы, о которых нам нужно поговорить.

Маккензи показывает мне средний палец.

– В таком случае как насчет сладкой ваты?

– Давай. – Пока мы идем к одной из торговых палаток, я говорю обыденным тоном: – Знаешь, однажды мне сделали минет в этом туннеле.

Вместо отвращения я вижу, как ее зеленые глаза загораются от восторга.

– Серьезно? Расскажи мне все.

Мы стоим в очереди за женщиной, которая пытается спорить с тремя детьми младше пяти лет. Они похожи на щенят, неспособных оставаться на месте, подпрыгивающих от сахарного кайфа, под которым они, несомненно, и находятся.

Я провожу языком по нижнем губе и подмигиваю Мак.

– Расскажу позже. Наедине.

– Дразнишь.

Мы подходим к прилавку, где я покупаю нам два пакетика сахарной ваты. Маккензи с жадностью выхватывает одну, отдирает огромный пушистый кусок и засовывает в рот розовое облачко.

– Бже, как хрошо. – Ее слова искажены из-за полностью набитого рта.

В голове тут же всплывают кадры из эротических фильмов, пока я смотрю, как она сосет и глотает сладкое лакомство. Мой член утолщается под молнией, и мне трудно сосредоточиться на том, о чем она болтает.

– Ты знал, что сахарную вату изобрел дантист?

Я моргаю, возвращаясь к реальности.

– Серьезно? Вот тебе и прекрасный способ для поиска будущих клиентов.

– Гений, – соглашается она.

Я лезу в пакет и отщипываю кусочек. Сахарная вата тает в тот момент, когда касается моего языка, сладкий вкус вызывает прилив ностальгии и устремляется прямо в мою кровь. Я снова ощущаю себя маленьким ребенком, когда мои родители были рядом и все еще любили друг друга. Они приводили меня с Эваном на набережную, разрешали нам объедаться фаст-фудом и сладостями и позволяли нам сходить с ума. Мы ехали домой, смеясь и чувствуя себя настоящей семьей.

Когда нам с Эваном исполнилось шесть лет, их отношения превратились в сплошные ссоры. Отец начал больше пить. Мама искала внимания и признания со стороны других мужчин. Они расстались, а мы с Эваном стали для них не так интересны, как выпивка и секс.

– Нет, – приказным тоном говорит Мак.

Я снова моргаю.

– Что «нет»?

– У тебя тот самый взгляд. Ты о чем-то задумался.

– Не задумался.

– Точно задумался. Твое лицо словно говорит: «Я потерялся в своих мрачных мыслях, потому что я весь такой несчастный плохой парень». – Она бросает на меня суровый взгляд. – Заканчивай с этим, Хартли. Мы говорили об очень важных вещах.

– Мы говорили о сахарной вате, – сухо напоминаю я.

– И что? Эта тема может быть вполне себе содержательной, – самодовольно произносит она, приподняв одну бровь. – Знаешь ли ты, что ученые пытаются использовать сладкую вату для создания искусственных кровеносных сосудов?

– Звучит как абсолютная ерунда, – веселюсь я.

– Совсем нет. Я читала об этом однажды, – настаивает Маккензи. – Волокна сахарной ваты очень тонкие. Они такого же размера, как наши кровеносные сосуды. Я не помню точного процесса, но основная мысль такова: сладкая вата – это прорыв в медицине.

– Это лженаука.

– Клянусь тебе.

– Сошлись на свой источник.

– Какой-то журнал.

– Оооо, конечно! Какой-то журнал – самое уважаемое из изданий.

Она смотрит на меня.

– Почему ты не можешь просто признать, что я права?

– Почему ты не можешь признать, что можешь ошибаться?

– Я никогда не ошибаюсь.

Меня пробирает смех, из-за чего она сверлит меня сердитым взглядом.

– Я убежден, что ты споришь просто ради спора, – усмехаюсь я.

– А вот и нет.

Я смеюсь сильнее.

– Видишь! Ты жутко упрямая.

– Вранье!

Высокая блондинка, держащая за руку маленького мальчика, хмурится, проходя мимо. Восклицание Мак, вероятно, встревожило эту женщину.

– Все в порядке, – уверяет ее Мак. – Мы лучшие друзья.

– Мы заклятые соперники, – поправляю я. – Она всегда кричит на меня, мэм. Пожалуйста, помогите мне выбраться из этих токсичных отношений.

Женщина одаривает нас одним из тех «вы неисправимы» взглядов, которым смотрят все люди за сорок, когда общаются с неразумными детьми. Ну и пускай. Нам обоим за двадцать.

Мы продолжаем прогуливаться по набережной и останавливаемся, чтобы понаблюдать, как какой-то придурок швыряет дротики в стену из воздушных шаров, пытаясь выиграть огромную мягкую игрушку для своей девушки. Сорок баксов спустя он по-прежнему без призовой панды, а подружка предпочитает теперь тратить больше времени, заглядываясь на меня, а не подбадривая его.

– Ты только посмотри на нее, – возмущается Мак, когда мы уходим. – Клянусь, она раздевала тебя глазами, пока ее бедный парень пытался произвести на нее впечатление.

– Ревнуешь? – улыбаюсь я.

– Нет. Просто поражаюсь. Ты, конечно, красавчик, Хартли. Не думаю, что хоть одна девушка не заценила тебя сегодня, пока мы здесь.

– Что тут сказать? Женщинам я нравлюсь.

Я не пытаюсь быть высокомерным. Это просто факт. Мы с Эваном действительно хороши собой, а красивые парни пользуются успехом у дам. Тот, кто считает иначе, просто наивный чудак. Когда дело доходит до наших основных животных инстинктов – к кому нас тянет в сексуальном плане, – внешний вид имеет значение.

– Почему у тебя нет девушки? – спрашивает Мак.

– Не хочу.

– А, я поняла. Мистер «я боюсь обязательств».

– Не совсем, – пожимаю я плечами. – Просто сейчас у меня другие приоритеты.

– Интересно.

Наши глаза встречаются, но длится это недолго. Я всего в нескольких секундах от пересмотра тех самых приоритетов, однако Мак сглатывает и меняет тему.

– Ладно, время для еще одного заезда, – объявляет она. – Мы достаточно долго дурачились.

– Пожалуйста, будь со мной помягче, – умоляю я.

Она просто фыркает в ответ и мчится на поиски нашего следующего смертельно опасного приключения.

Я смотрю ей вслед с легким недоумением. Эта девушка невероятна. Совсем не такая, как другие скучные клоны в Гарнете. Ей все равно, как она выглядит – волосы взлохмачены, косметика размазалась. Она непосредственна и свободна, что еще больше сбивает с толку: почему же она остается с этим придурком Кинкейдом? Что, черт возьми, такого Маккензи видит в этом парне, что делает его таким привлекательным в ее глазах?

– Объясни мне кое-что, – прошу я, когда мы приближаемся к какой-то огромной тарзанке, которая подбрасывает небольшую двухместную корзину с кричащими жертвами почти на двести футов в воздух.

– Если ты пытаешься оттянуть момент, это не сработает.

Мак подходит прямо к проводнику и вручает ему наши билеты.

– Твой парень… – начинаю я и обхожу ее, чтобы первым залезть в корзину.

Сотрудник привязывает меня ремнями и начинает свою речь, которая сводится к следующему: «Держите руки и ноги внутри кабинки, и, если это вас убьет, мы не несем никакой ответственности».

Впервые за сегодняшний вечер Мак нервничает, усаживаясь на сиденье рядом со мной.

– А что с ним?

Я тщательно подбираю слова.

– Ну, до меня доходили кое-какие слухи. И все они не очень-то хороши. И для девчонки, которая настаивает на том, что не желает быть под крылом своих родителей, их маленькой принцессой, ты слишком рьяно согласилась делать, как тебе велели, и начала встречаться с еще одним клоном из Гарнета. Вот я и думаю – почему.

Толстая связка шнуров, которая через мгновение унесет нас в ночное небо, поднимается по рычагам аттракциона, образующим над нами тупой угол.

– Это вообще не твое дело. – Выражение ее лица становится бесстрастным, а тон – враждебным.

Я задел ее за живое.

– Да ладно тебе. Если у вас какой-то охренительный секс или что-то в этом роде, так и скажи. Это я понимаю. Получаешь разрядку, верно? По крайней мере, уважительная причина.

Она смотрит прямо перед собой, как будто есть шанс, что ей удастся игнорировать меня в этой четырехфутовой жестяной банке.

– Я не стану говорить с тобой об этом.

– Знаю, что это не ради денег, – утверждаю я. – И тот факт, что ты никогда не говоришь о нем, подсказывает мне, что он не владеет твоим сердцем.

– Ты зашел слишком далеко. – Мак бросает на меня суровый взгляд, вызывающе вздергивая подбородок. Борется со мной всеми силами. – Честно говоря, мне стыдно за тебя.

– Неужели, принцесса? – Ничего не могу с собой поделать. Выводить ее из себя – это так горячо, так возбуждает. – Когда ты в последний раз удовлетворяла себя, думая о нем?

– Отвали. – Ее щеки становятся алыми. Я вижу, как она закусывает внутреннюю сторону щеки, а затем закатывает глаза.

– Скажи, что я неправ. Скажи, что, как только он входит в комнату, ты заводишься.

Жилка на ее шее пульсирует. Мак усаживается на сиденье, скрещивая лодыжки. Когда ее взгляд скользит по мне, она облизывает губы, и я знаю: она думает о том же, что и я.

– Есть более важные вещи, чем химия, – говорит она, и в ее голосе слышится неуверенность.

– Бьюсь об заклад, ты убеждала себя в этом годами. – Я наклоняю голову. – Но, возможно, теперь ты уже не так в этом уверена.

– И почему же?

– Итак, – объявляет проводник, – приготовьтесь. Начинайте отсчет от десяти. Готовы?

А, к черту.

– Я взываю к памятному моменту, – заявляю я.

– Что?

«Восемь, семь», – доносятся слова сотрудника.

– Пари, которое мы заключили, помнишь? В ночь, когда познакомились. Что ж, кажется, я выиграл, и я знаю, чего именно хочу в оплату долга.

«Шесть. Пять».

– Купер…

«Четыре. Три».

– Поцелуй меня, – хрипло произношу я. – Или скажи, что не хочешь меня.

«Два».

– Что выбираешь, Маккензи?

«Один».