Текст книги "Штормило! Море волнующих историй"

Замужем за городским
Рассказ

Когда-то Вадим «взял» Лиду умом.

Он был студентом университета. В толстых тетрадках писал витиеватые формулы. От этих формул, как от гречневой каши, у Лиды рябило в глазах.

Зато Лида была красивой.

Потому и поженились.

 
                                    * * *
 

Это был совершенно нежизнеспособный брак между двумя, непохожими, как хрен и роза, неопытными людьми.

Хреном была, конечно, Лида.

Она любила Вадима. Берегла его, опекала.

Лида растила маленького сына, урывками подрабатывала, выгребая из городских подъездов «бычки», грязь от сотен ботинок, подсолнечную скорлупу.

А после покорения многокилометровых лестничных пролётов бегала по магазинам, варила щи да рассольники, «грызлась» с соседями из-за якобы взятого почитать журнала «Уральский следопыт», нахально свистнутого из почтового ящика.

Ну, а Вадим работал инженером. По вечерам отдыхал, лёжа на диване «в обнимку» с отвоёванным журналом.

 
                                    * * *
 

Когда Лида остервенело тёрла половой тяжёлой тряпкой бесчисленные подъездные ступени, она вспоминала свою юность.

Тогда она сильно гордилась сходством с героиней популярного кинофильма «Дело было в Пенькове», бригадиршей Тоней.

Высокая, статная, темноглазая – в своей деревне Лида слыла активисткой. Любое дело в её руках «горело», и потому председатель колхоза определил усердную труженицу на пекарню.

– Ну, а что? Лидия – девка могутная. Электричество вырубит – она тесто кулаками вымесит, – сказал он.

 
                                    * * *
 

Деревенские парни за Лидой увивались.

Ну, конечно, те, у кого «кишка не тонка была». К такой девахе «на кривой козе не подъедешь». Отошьёт в два счёта – опомниться не успеешь.

Тем более что Лида любовь не торопила. Как будто ждала кого-то.

И дождалась.

 
                                    * * *
 

В тот год колхозная земля дала богатый урожай сахарной свёклы.

Из города нагнали студентов, чтобы успеть собрать ценный корнеплод до первых осенних заморозков.

Студентов поселили в заброшенную столовку, в самом центре деревни. Теперь вечерами, а особенно ночами, со стороны студенческой общаги, охваченной хороводом тонкоствольных, пылающих по осени рябин, доносился девичий писк, нетрезвый мужской гогот и нестройный ор под гитару: «От зари до зари; от темна до темна. О любви говори, пой гитарная струна…»

 
                                    * * *
 

Количество дешёвого портвейна в сельпо значительно уменьшилось.

Кильку в томате, «Завтрак туриста», пряники и чайную заварку тоже «как ветром сдуло»…

Так и жили восьмые сутки…

Местные девчонки переполошились. Неумелое гитарное бряцанье их завораживало. Столовка манила бесстыже горящими в ночи порочными окнами.

– Девчата, а идём с городскими знакомиться, – подначивали, подзадоривали друг друга подружки. Но сильно робели.

Зато местные парни готовили бунт.

За неделю с «хвостиком» им проделки городских «костью в горле» стояли. Поквитаться с выскочками и выпендрёжниками у них давно уже кулаки чесались.

К тому же близилась суббота.

А по субботам в клубе танцы.

 
                                    * * *
 

«Всегда не могут быть рядом люди, всегда не могут быть вместе люди…» – неслась модная песенка из динамиков, расставленных по разным сторонам клубной сцены.

Алчно вращал стеклянными глазами зеркальный дискотечный шар.

На клубной танцплощадке пока было пусто.

Местная молодёжь как на иголках томилась на уличных лавочках. Девчонки сплетничали. Парни нервно курили. Приближение городских кутил послышалось за версту. С противоположного конца деревенской улицы.

 
                                    * * *
 

Студенты пели, гоготали, ругались матом.

Собаки лаяли.

Жалобно блеяла коза.

– Чё, клоунов не видали? – грубо ругнулся на разинувшую рты местную молодёжь их общепризнанный неформальный лидер Ерёма (Лёха Ерёмин).

Но Ерёмины слова «как о стену горох» отскочили от сознания взволнованных девчонок.

Они, попрыгав с лавок, кинулись в клуб. Встав в кружок, выпендрёжисто завихлялись, дескать, мы тоже здесь «не лыком шиты».

Парни на танцевальный «пятачок» не пошли. Презрительно поглядывали на потерявших голову подружек. Их демонстративно выставленные напоказ горячечные дёрганья под музыку воспринимали как измену.

Свирепые мужские ноздри в мстительном запале сильно раздувались, глаза наливались кровью, кулаки чесались.

«Эх, кабы чего не вышло!» – могутным телом загородила вход в клуб озадаченная билетёрша.

 
                                    * * *
 

Приезжие за 20-копеечную монетку нахраписто вваливались в клуб, с порога пританцовывая, ломились в самый центр «цветника».

– А ты, Вадя, чё стоишь, жеманишься? Пойдём, подёргаемся, – тормошил своего факультетского приятеля студент политехнического института Сева, разухабистый сердцеед, щеголяющий по деревне в распахнутой настежь рубахе и брюках-клёш, укреплённых на полуголом торсе ремнём с большой солдатской пряжкой.

– Да ладно, Сева, – вяло отбрыкивался Вадим, меланхолически скучающий у стенки. – Я сегодня пас.

– Напрасно, Вадим, – не отступал настырный Всеволод. – Кто не рискует, тот не пьёт шампанского. Смотри, какие девушки. Ядрёные. Кровь с молоком. Тебе какая нравится? Ты только скажи. Я тебе любую приведу.

– Сева, я не знаю… – смущался скромный Вадим. – По-моему, все хорошенькие.

– Все хорошенькие… – скорчив презрительную рожицу, передразнил приятеля Сева. – Нет, друг, так нельзя. В жизни нужно уметь снимать «сливочки». А ну, зацени вон ту кудрявенькую.

Сева кивнул в сторону Лиды.

Ну, а Лидия в тот вечер была «в ударе».

Динамично вытанцовывала, отчего её новое цветастое платье едва сдерживало, норовя таки лопнуть, напор аппетитной, взрощенной на картошке и сале, упругой груди.

– Ничего… Красивая, – глянув на указанную Севой девушку, сразу согласился Вадим.

 
                                    * * *
 

Вадим Ершов на факультете слыл тютей.

Клетчатая рубаха с закатанными по локоть рукавами в сочетании с классическими брюками делали его на фоне сверстников совершенно немодным.

Плюс светленькие волосы, глаза невыразительного цвета – и вот уже портрет не избалованного вниманием девушек пятикурсника вполне готов. А уж на образ героя-любовника Вадим тем более не тянул.

 
                                    * * *
 

Очередной мотивчик отыграл, и Лида, пылая щеками, стала протискиваться сквозь тесное кольцо разгорячённых в танце, пышущих запахом пота, вина, духов и сигарет молодых разгорячённых тел.

Сева метнулся за Лидой.

Вадим поплёлся следом.

На улице было прохладно.

Сентябрьский вечер освежал и радовал. Лида села на лавочку возле клуба. Сева мимоходом содрал с деревца «сеточку» красной рябины.

Подсел рядом.

Ершов притулился к Севе.

– Девушка, вы прекрасны, как эта пурпурная гроздь, – решив, что поэтичность в амурных делах отнюдь не повредит, протянул осенние ягоды Лиде галантный Всеволод. – Я Сева. Он – Вадим. А как зовут прекрасную незнакомку?

– Лида, – приняв веточку, охотно ответила Лида.

– Лидочка, обратите внимание, – Сева «взял быка за рога», – рядом со мной сидит мой друг, капитан интеллектуальной команды «Архимед», эрудит и просто хороший парень Вадим Ершов.

– Правда, Вадим? Вы эрудит? – Лида, наконец, взглянула на Вадима.

– Правда, – нетвёрдо вымолвил Вадим.

– А я – первая красавица деревни! – сочно захохотав, протянула Ваде руку уверенная в себе искромётная Лида.

 
                                    * * *
 

– О, гляди-ка, какую Ершов себе деваху отхватил! – присвистнул один из студентов, стоящих на клубном крылечке, когда парочка поднималась по ступенькам, чтобы уже совместно продолжить танцы. – Уже, небось, целовались?

Такое внимание польстило Ершову.

При пристальном рассмотрении Лида показалась ему настоящим «богатством».

Девушка была на полголовы выше Вадима. Гораздо объёмнее телом. Выглядела более аппетитной, здоровой и сильной.

Ершов осмелел и обхватил Лиду за полноватую талию.

Лида, почувствовав сквозь тонкое платье томление влажных ладоней, пустила сердце в галоп. Она не сбросила с талии рук студента.

 
                                    * * *
 

Далее события развивались стремительно.

На пути у довольной друг другом парочки вынырнул Лёха Ерёмин.

– Ты, пацанчик, кто такой будешь? – в развязно-хулиганской манере учинил допрос Ершову тайно влюблённый в Лиду Ерёма. – Говори, когда тебя старшие спрашивают.

Вадя сильно смутился.

Замялся с ноги на ногу.

Руки сами собой сползли с Лидиной талии.

– Чё молчишь, звук горна ждёшь? – упёрся Ерёма. – Я тебе счас устрою концерт по заявкам телезрителей.

Ерёма взмахнул в воздухе рукой.

В полёте пальцы сложились в виде нужной конфигурации и обрушились на умный Вадин лоб в виде звучного увесистого шалбана!

Повисла гнетущая тишина.

Зрители ждали развязки.

 
                                    * * *
 

Ершов побледнел.

Получить шалбан – не значит получить кулаком в морду. В морду получить не стыдно. А шалбан – оскорбление унизительное.

Вадя бал опозорен.

Он попёр с кулаками на стоящую каменной глыбой Лёхину грудь.

Ерёма вдарил Ваде кулаком между глаз. Тот не удержался. Легко полетел с крыльца вперёд затылком.

 
                                    * * *
 

Когда Ерёма под визг и крики спустился к потерпевшему, то в свете зажжённой спички увидел страшное.

Студент неподвижно лежал головой в кустах, а из носа его текла багряная быстрая струйка.

Кровищи было так много, что местные парни, забыв про мстительные планы, побежали за мотоциклом.

Лида трясущимися руками заткнула шифоновым шейным шарфом ноздри белого, как простыня, горе-поклонника.

 
                                    * * *
 

Громко тарахтя и фыркая, примчался «Урал» с озадаченным Ерёмой в жёстком седле.

Грустно-подавленного Ершова на «раз, два, три» за руки, за ноги погрузили в мотоциклетную люльку.

«Урал» хрюкнул, фыркнул и потрясся по кочкам к дому спящей фельдшерицы.

 
                                    * * *
 

Вадя проснулся в медпункте.

На кипельно-белом белье.

Палата деревенской больницы казалась крохотной, но предельно стерильной.

Вадина голова лишь легонько кружилась.

В палату вошла Лида.

– Как ты? – спросила она у Вадима, зардевшись крупными щеками. – Голова очень сильно болит?

– От тебя хлебом пахнет, – вместо ответа чувственно прошептал очарованный здоровой Лидиной свежестью сонный Вадюша.

– Так я на пекарне работаю… – смущённо пояснила Лида.

Она расстелила на прикроватной тумбочке полотенце. Любовно выложила из сетки свежий каравай, кастрюльку с тёплым грибным кулешом и пол-литровую банку жирных коровьих сливок.

Вадя ел с жадностью.

Совсем не смущаясь присутствия Лиды.

– Выйдешь за меня замуж? – довольно развалившись спиной на подушках, осоловело глядя в Лидины нежные очи, неожиданно для самого себя вдруг вымолвил Вадя.

– Выйду, – серьёзно ответила девушка.

 
                                    * * *
 

Уже через месяц Лида поездом ехала в город, к Ваде.

Да видно поторопилась, потому что разочаровываться невестой Вадим начал уже на вокзале.

Он шёл по перрону весьма и весьма довольный собой: в коричневом кожаном пиджаке, купленном по огромному блату, с садовыми ромашками в руках.

Лида первой выпрыгнула со ступенек пыльного зелёного вагона. Увидев Вадима, метнулась к нему.

– Девушка, а авоськи! – сердито рявкнула вслед «потерявшей голову» девице громогласная проводница. – Убирай с прохода баулы. Не одна в вагоне едешь!

Лида метнулась обратно.

Пока Вадим растеряно думал, куда пристроить цветы, чтобы помочь невесте, та аккуратненько составила на асфальт пузатые трёхлитровки.

 
                                    * * *
 

Следом из вагона выпорхнула блондинка со скользкими, вымученными кислотой, стекающими по плечам белокурыми волосами.

Блондинка, одетая в коротенькое платьице, с крохотной сумочкой в руке, была так не похожа на деревенскую девушку Лиду.

Вадим с грустью в глазах проводил красотку взглядом.

Коженнопиджачному Ваде она была бы сегодня под стать.

 
                                    * * *
 

Но Вадя Лиду не прогнал обратно в деревню.

Силы духа не хватило.

В городе Лида пошла работать маляром. В строительной конторе сулили жильё.

Молодая Вадина жена уважала работу на стройке, не гнушалась ею и добросовестно выполняла.

Но только ей снилась деревня, соседний лесок и пекарня.

Но только теперь вместо запаха тёплого хлеба Лида вдыхала извёстку и пыль. И то ли от тоски по отчему дому, то ли от капель обойного клея и краски, обветрились и погрубели губы. Руки потрескались. Волосы «погрустнели».

Зато квартирка была отвоёвана.

Правда, Лида уже была не похожа на молодую сисястую тёлку, которая, ретиво задрав хвост, несётся к густому бурьяну по брюхо, к прозрачной воде по колено, к тёплому стойлу.

Теперь молодая женщина скорее смахивала на корову, верёвкой привязанную к колышку.

 
                                    * * *
 

Прошло тридцать лет.

А Лида уже по привычке бралась за любую работу. Иначе она не умела.

«Приличному вдовцу домработница нужна, – сказала Лиде её приятельница. – Он за городом живёт. Жена умерла… Так надо посуду, пол в доме помыть… поогородничать».

Лида не долго думала.

Села в электричку, чтобы помочь одинокому мужчине по хозяйству за обещанное денежное вознаграждение.

Она нашла дом, номер которого приятельница записала ей на бумажке.

 
                                    * * *
 

Небольшой деревянный домик с синими оконными наличниками смущённо прятался за багрово-пылающими по осени тонкими деревцами рябины.

Лида хозяина узнала сразу.

– Это ты, студент? Это ты в деревню к нам приезжал? Вадю помнишь? – полуравнодушно спросила она у вдовца.

Тот внимательно посмотрел на Лиду. Дай ему рубаху, брюки-клёш, ремень с большой солдатской пряжкой – и будет Сева.

– Так ты подружка Вадима? – признал-таки Лиду Сева.

– Если б подружка! Бывшая жена…

– Бывшая? А что муж?

– А что муж? Муж объелся груш… Ушёл давным-давно к любимой женщине. Я одна сыночка подняла.

 
                                    * * *
 

В город Сева Лиду не пустил. А Лида и не сопротивлялась. Она как будто домой вернулась, в свою деревню.

По утрам она пекла хлеб, вилами выкорчёвывала картофельные гнёзда, обирала в палисаднике рябину – всё рука об руку с Севой.

Иногда они вспоминали тот памятный дискотечный вечер.

– А ты почему сам не стал со мной танцевать?.. Вадю подсунул? – перебирая, сидя за столом, рябиновые гроздья, чтобы впрок заготовить рубиновое терпкое желе, спросила Севу Лида.

– Думал, откажешь… Боялся.

– Уже не боишься?

– Так некогда бояться, – надкусив созревшую по осени горькую ягоду, сказал Сева. – Жизни-то «на донышке» осталось… Зато остатки сладки.

Твердолобовы
Рассказ

Мария ту вывеску заметила издалека.

«Сырный дом мсье Жерара» – было написано на ней. Магазин с французским названием находился в центре российского провинциального городка и занимал первый этаж серого типового здания.

Школьница попыталась представить Жерара и его превосходный товар.

Для этого она даже перечислила в уме сорта, которые знала: камамбер, рокфор и бри. Задумка юной Маше удалась на славу, розовощёкий торговец тотчас ожил.

Хлопоча над прилавком, он отвешивал шуточки и сыр пёстрой стайке деликатно подхихикивающих парижан. А ведь Маша даже никогда не бывала во Франции. Зато она о ней мечтала!

Вот и сегодня Мари намеревалась весь вечер, до глубокой ночи, провести за зубрёжкой французского. Приём документов на факультет иностранных языков в их городе вот-вот начнётся.

 
                                    * * *
 

Мари замедлила шаг.

Долгая ходьба по ноябрьской тротуарной снежной жиже её утомила. Сапожки юной фантазёрки промокли, ноги замёрзли.

«Только бы не простыть», – опустив взгляд на отяжелевшую от влаги обувь, тревожно подумала Маша.

Но тотчас прогнав злую мысль, Мари улыбнулась.

«Кружка горячего чая и бутербродик с сыром – вот, что меня исцелит», – вдохновилась она.

Предстоящее чаепитие так воодушевило Мари, что она замурлыкала под нос песенку Эдит Пиаф «Под небом Парижа». Эта мелодия заставляла её, неизбалованную путешествиями девушку, чувствовать себя почти что парижанкой, гуляющей с лимонным пуделем на поводке на площади у Нотр-Дама.

Мари впорхнула в «Сырный дом».

 
                                    * * *
 

Нутро магазина было напичкано множеством отделов, Мария приблизилась к витрине с сырами. Решила, что купит «Российский», грамм двести.

Она уже вынула деньги из сумочки.

Но резко обернулась, потому что странный звук привлёк её внимание.

Звук не был пугающим, не был резким.

Он был скорее любопытным, похожим на задиристый короткий «Му!».

Так мог бы булькнуть горлом озорной бычок перед тем, как, задравши хвост, махнуть через забор и сигануть в поля.

Покупательница застыла с деньгами в руках.

У овощного закутка, там, где среди ящиков с картошкой, луком и баклажанами, царствовала наливная продавщица с ярко раскрашенным блинным лицом, Мари сразу же узрела молодого видного мужчину в тёмной рабочей одежде.

Немтырь о чём-то мычал смущённой женщине, лыбился, жестикулировал, заигрывал.

Та хихикала. Тупила глазки.

 
                                    * * *
 

Мария, ох как понимала хозяйку овощного закутка! Она бы канцелярским ластиком стёрла влюблённую из наблюдаемой сцены.

Ведь, по мнению старшеклассницы, высокий крепкий голубоглазый парень был слишком не гож для того, чтобы быть немым; слишком красив для застиранной спецовки, слишком статен для широкой приземистой женщины, руки которой наверняка пропахли немытой картошкой. К его лицу пошло бы элегантное пальто, перчатки, красный шарф и Эйфелева башня!

Продавщица выудила из ящика пару больших багряных яблок, протянула голубоглазому.

Парень дар с благодарностью принял. Один плод он сунул в карман, во второй смачно вгрызся зубами.

Яблоко аж хрястнуло!

Маша вздрогнула.

Немтырь зачавкал.

Вдруг трудяга, «нарисовавшийся» ниоткуда, хлопнул красавчика по плечу. «Машина пришла, – громко, внятно произнёс он. – Пошли разгружать».

И для большей ясности работяга резко дёрнул головой в сторону выхода.

Немтырь его понял.

 
                                    * * *
 

«Девушка, вы сыр брать будете? – раздражённо одёрнула Марию продавщица молочного отдела. – Я вас, вообще-то, жду… Стоите, ворон считаете, очередь задерживаете!»

Мари опомнилась и протянула деньги.

Разжившись «Российским», Мари направилась к выходу. И тут она «нос к носу» столкнулась с немтырём.

Он, вожделенно взглянув на незнакомку, поспешно вытянул из кармана бордовое яблоко, подал его девушке.

Как заколдованная, Мария протянула руку.

Однако вмешалась продавщица.

«А ну, давай скачи отсюда, малолетка! – выдирая у соперницы благословенный подарок, зло зашипела она. – А то ноги-то повыдираю!»

У Маши вздрогнули ресницы.

– Ну, Твердолобов! Ну, кобель! – выкатив под нос ловеласу кулак, продолжала бушевать разъярённая продавщица, зашвырнув отнятый плод обратно в ящик.

Маша шмыгнула из магазина.

А напарник пихнул Твердолобова в спину по направлению к ждущей разгрузки машине.

 
                                    * * *
 

– Ма, па, у меня новость! – через неделю, во время домашнего чаепития, объявила родителям Мари. – Иняз отменяется, я больше не буду французский язык изучать!

– А какой же будешь? – окаменел с кусочком «Адыгейского» во рту потрясённый Машин родитель, из рук его жены вдруг выскользнула чашка.

– Дефектологический! – под бряканье о стол уроненной мамой фарфоровой кружки победоносно заявила Маша.

– Что за язык-то такой? – первым пришёл в себя Машин отец.

– Это язык логопедов, сурдоперевочиков, дактилологов! – как на школьной линейке, торжественно выпалила Маша.

– Прости, кого? – промокнув аккуратно салфеткой непослушный пролитый чай, вопросила Машина мама.

– Дактилологов! Дактилологи обучают общению пальцами глухонемых людей. И вообще, немых, ура, не существует! Немые могут научиться говорить!

– Ты твердолобая! – взорвался-таки папа. Он понимал: мечта Мари когда-нибудь пожить в Париже сегодня безвозвратно изжита.

 
                                    * * *
 

Пролетело пять лет, и Мари устроилась трудиться в детский сад, в логопедическую группу.

Про алалию, асфазию, дизартрию Мария знает всё.

У логопеда трудная работа.

Малыши, попавшие под Машину опеку, мало, неуклюже говорят, коверкают слова, глотают звуки; назло сцепляют зубы, не открывают рот, пускают слюни. И молчат.

Мария приютила черепаху.

По вечерам Мари включает песенки Пиаф и монотонно гладит костный панцирь, ведь он похож на поражённый детский мозг, ведущий к нарушениям речи.

И Маша гладит, гладит черепаху, так мысленно она массирует детей, надеясь чуть облегчить чью-то участь.

Наутро твердолобики опять пускают слюни.

– В детдоме некому работать… сходи туда… детишек жалко, – сподвигла на дела Марию директриса.

– Схожу, – пообещала Маша и тем же вечером, как доктор Айболит, отправилась спасать несчастных малышей.

«Ты моя мама?» – толкая локтями друг друга, наперебой выкрикивали дети. Маша отшучивалась, знакомясь, спрашивала имена.

– А как тебя зовут, голубоглазый? – Мария прикоснулась к светлым мальчуковым волосам.

– А он не скажет, – вклинился другой парнишка. – Он немтырь!

– Немтырь?.. Так ты скажи.

– Он Твердолобов.

 
                                    * * *
 

Мари бежала в «Сырный дом мсье Жерара». На здании вывеска, однако, была уже другой. «Супермаркет» было написано на ней.

На кассе восседала бывшая хозяйка овощного закутка. Мари узнала её сразу.

«Я в детском доме работаю. Мне поговорить с вами нужно», – выпалила Маша, невзирая на стоящих в очереди людей.

Женщина не удивилась. Раздражённо рявкнула в Машину сторону: «Закончу в семь. Тогда поговорим».

– Мой мальчик родился глухим и немым… А Твердолобов-то – кобель. Ему ж никто не нужен, – в семь часов услышала Маша. – Ну, а тебе-то от меня что нужно?

– Что мне нужно?.. А сыр французский в магазине есть?

– Откуда здесь французский? У нас «Российский». Будешь покупать?

Минул год.

Алёша Твердолобов гладил черепаху, а Маша наливала им обоим чаю. Сыр на столе присутствовал «Российский», очень вкусный.

«Ничего-ничего, – по-матерински утешала мальчика Мари. – Ты у меня, конечно, заболтаешь! Потом махнём с тобой в Париж, заглянем в лавочку мсье Жерара. Обсудим с ним сыры, поговорим о бри, о сен-нектер, о камамбере… Конечно, по-французски. Я умею».