Текст книги "Штормило! Море волнующих историй"

Словом, Наташа её запутала.

– Так твой роман успешен? – на этот раз как будто бесцветно поинтересовалась Свиридова.

– Пока не знаю.

– Почему?

– Его никто ещё не читал. Даже мама.

– Дай мне почитать.

– Ну, если хочешь…

На следующий день Марина, и правда, принесла Свиридовой рукопись. А та, вернув её неделю спустя, взялась расхваливать саму Фролову и её роман про фей.

 
                                    * * *
 

Марина – безотцовщина. До недавнего времени она проживала в квартире со своей молодящейся и вечно ищущей мужа мамой с красивым именем Любовь.

Любовь, хоть и циклилась на мужчинах, однако девочку любила.

Окрылённая писательница, придя вечером к матери, поделилась с родительницей фееричным настроением, дескать, есть такая-сякая журналистка Наташа, которая её роман, историю про фей для девочек-подростков, прочитала и преисполнилась восторгом.

Мать Марины, сидя за столом, под лампой красила ногти. В красный цвет.

– Дрянь роман, – выслушав щебетанье счастливой дочки, подняла голову на стоящую напротив дочь невозмутимая мамаша. – Точно, дрянь.

– Что? – осеклась Марина. – Ты ж его не читала. Откуда ты знаешь?

– Я людей, дочка, знаю… – окунула кисточку в лак бесцеремонная женщина. – Я тридцать лет людей стригу! Я столько рассказов слышала, что мне любой психолог позавидует! И Наташу эту, по твоему описанию, как орешек раскусила. Будь роман хорошим, она б его расхваливать не стала… а так… «лапшу на уши» навесила, а ты и рада.

– Зачем? – щёлкнула выключателем настольной лампы Марина, для того чтобы мать отвлеклась, наконец, от ногтей и посмотрела на неё, поскольку разговор посчитала серьёзным.

– Чтобы душой твоей владеть, – действительно подняла голову Маринина родительница.

– Какой душой? – брезгливо сморщилась её дочь. – Зачем ты душу приплела? Эзотерическая чушь.

– Не чушь, а жизнь, – настаивала мать.

– Неправда! – дрожа губами, взбеленилась Марина.

– Правда, – подула на ногти Маринина родительница, – уж лучше горькая правда, чем сладкая ложь.

Марина, поражённая жестокостью человека, который воспроизвёл её на Божий свет, в тот вечер сильно расстроилась.

Однако, придя домой, немедля разослала свою рукопись по издательствам, чтобы всем вокруг доказать: она дорогого стоит.

И стала ждать.

 
                                   * * *
 

Наташа Свиридова и впрямь начала вести себя «витиевато».

Взять хоть последний случай.

– Мариш… У меня к тебе дело серьёзное есть, – Свиридова подсела к Фроловой за стол, чего никогда ни делала. Журавлёв маячил тут же.

– Что за дело? – насторожилась Марина.

– Давай в кафешке по салатику съедим, поговорим, – предложила Наташа, – ты ж голодная, небось… Шоколадку-то свою ты мне скормила… Святая Марина.

– Теперь жалею, что скормила, – обидевшись на «святую Марину», буркнула Фролова. – Завтра верни… Точно такую. С лесными орехами.

– Да не дуйся ты, – имитируя дружественность, пихнула локтем Наташу приятельница. – Я пошутила… Просто ты всегда такая добрая… всегда готова поделиться… всех готова пожалеть… Так что, придёшь в кафе? Ну, правда… дело есть… Поговорим?

Фролова не хотела поддаваться. С чего бы ей идти в кафе с вечно подзуживающей её Наташей?

Но любопытство взяло верх.

– Ладно… Через час, – согласилась-таки журналистка, – статью закончить надо.

– А я свою давно закончила, – опять с неприятной для Фроловой еле ощутимой интонацией превосходства сообщила Наташа, – так что жду.

Свиридова встала со стула и удалилась восвояси.

За ней поплёлся Журавлёв. Видя его покорность, Фролова осуждающе хмыкнула.

 
                                    * * *
 

В редакции у Фроловой и у Свиридовой были разные миссии.

Наташа, как заводная, любопытная, лёгкая на подъём журналистка, всегда пребывала в движении, делая срочные репортажи, требующие в большей степени скорости подачи, нежели глубокого осмысления.

То она поднималась в небо на воздушном шаре; то бегала по Красной площади (в их городе своя Красная площадь) за бабкой в красном платке, чтоб Журавлёв подснял удачный кадр; то строчила статейку о том, как МЧСовцы снимали с дерева орущего кота.

Однако Свиридова писала не только об этом.

Когда в бассейне спортивного комплекса обрушился потолок, погребя под собой живых и мёртвых, редактор отправил снимать репортаж, конечно, Наташу.

Свиридова кинулась на место трагедии.

И, видимо, с такой бессмысленной силой рванула к эпицентру разрушений, что МЧСник, знакомый ей по операции спасения кота, грубо пресёк журналистку.

«Котов здесь нет! – вцепившись ей в плечо, перекрывая вопли, крики, вой сирен, ворал ей в ухо трезвомыслящий спасатель. – Остынь, Наташа!

Марину их редактор Катерина на экстремальные задания никогда не отправляла.

Зато Фролова была талантлива.

Её талант купил богатый человек. Купил за деньги. То и дело в газете на правах рекламы выходили статьи о благотворителе Дергунове, которые писала Марина.

– А где Наташа? – застав пустое место ровно час спустя, вспыхнув от неприятного предчувствия, осведомилась у коллег Фролова. – Мы пообедать с ней хотели.

– Так на заданье убежала… – нехотя буркнул Борисыч, оторванный от работы.

– Вот гадина… – еле слышно сквозь зубы прошипела Марина, – даже не предупредила.

– Что? – снова недовольно оторвал нос от листочка бумаги журналист.

Но Марина, ничего не ответив, пошла прочь.

«Бабы», – пожав плечами, умозаключил Борисыч.

 
                                    * * *
 

В девять часов утра Марина находилась в вестибюле отдела травматологии.

Свой пуховик она уже сдала в раздевалку и теперь сидела на жёстком стуле, соединённом с собратьями на манер кинозальных.

Вместо экрана смотреть можно было в аквариум.

Однако он требовал чистки. Поэтому Марине казалось, что рыб пытают тухлой водой и теснотой, поэтому она обратила свой взор в окно.

Там, за стеклом, ещё не рассвело.

Фары подъезжающей машины, чиркнув тёмное пространство, погасли. Марина узнала чёрный дорогой автомобиль. Из него аккуратно, чтобы не промочить ботинки в ноябрьской жиже, вышел депутат Дергунов.

Это был Маринин начальник.

Фролова встала со стула и пошла навстречу вошедшему в больницу депутату. За ним, обвешанный кульками и коробками, спешил его начальник.

– Мальчик уже лежит в отдельной палате, – едва поздоровавшись, доложила Марина, – ещё вчера разместили… Есть диванчик для мамы. Она ночевать в палате остаётся… Медикаменты и питанье тоже есть.

– Как зовут больного? – уже взлетая по лестнице, на ходу уточнял Дергунов.

– Влад, – едва успевая за ним, подсказала Марина. – А его маму – Любовь Андреевна.

Минуту спустя Дергунов уже стоял у кровати пациента.

Говоря слова поддержки обездвиженному парню, он утешающе-тепло жал руку плачущей Любови Андреевне и даже по-отечески (хоть мать Влада и была ему почти ровесницей) порывисто пару раз приобнял её за плечики.

Помощник депутата шуршал пакетами, извлекая из них балык, сыры, гранаты, чёрную икру. Потом, противно скрежеща, освободил от пенопласта продвинутый, блеснувший плоским серым телом ноутбук.

Влад смотрел на всё это молча.

Его растроганная необходимой денежной поддержкой мать, с благоговеньем глядя на дарителя, беспрерывно его благодарила.

Ну а Марина всё щёлкала и щёлкала фотоаппаратом.

Завтра в газете на правах рекламы выйдет статья. О городском благотворителе Дергунове.

 
                                    * * *
 

Свиридова поставила на редакционный стол Марины чашечку кофе, положила обещанную накануне шоколадку.

– Мариш… угощайся, – певуче предложила она.

– Почему вчера меня проигнорила? – вместо спасибо буркнула Марина. – Сама в кафе на разговор меня тянула, сама же кинула.

– Так я сегодня с той же просьбой… Давай в обед поговорим, – ничуть не пристыдившись, предложила Свиридова, – пожалуйста, Мариш.

И снова Фролова сдалась.

В середине дня она сидела вместе со Свиридовой в столовой. Наташа, как всегда, взяла три блюда, в которых хаотично ковырялась вилкой.

Глядя на неё, Марина пыталась угадать, во что вонзится вилка на сей раз: в салатик, в жареный минтай, а может, в медовик?

После такой сумбурной трапезы на тарелках Наташи всегда оставалась недоеденная, иногда почти не тронутая пища.

Сама Марина всегда брала одно блюдо и съедала его без остатка, даже если оно казалась ей не очень вкусным. Но сегодня мясные фрикадельки с гарниром из тушёных овощей были по-домашнему приятны, поэтому Марина увлеклась едой.

Где-то за стеной позвякивала столовыми приборами женщина-посудомойка. Запах свежей выпечки умиротворял. Тем более поразило её начало беседы.

– Мариша, я школу хочу открыть, – с аппетитным хрустом жуя капустный салат, сообщила Свиридова.

Фролова многое ждала от разговора. Но не до такой же степени.

– Какую школу? – недоумённо переспросила Фролова.

– Частную, – уточнила Наташа, – ты знаешь, у меня какие гены? Педагогические! Моя мать – директор школы, моя бабушка – директор школы, и я директором школы буду!

– Зачем? – забыв о фрикадельках, непроизвольно опустила вилку Марина.

– А… надоело по городу носиться. Хочу как уважаемая женщина в своём кабинете сидеть, умами править. Да и деньги мне нужны. А не «кошачьи слёзки».

– Как ты умами будешь править? – распалялась и распалялась Марина. – У тебя ж образованья нет.

– Как это нет? – Наташа прекратила ковыряться вилкой и вроде бы даже слегка обиделась. – Есть. Высшее. Педагогическое. Согласно генам. … Это в редакции я так… залётная птичка.

– Наташа, школа – это дети. Это серьёзно… – вразумляла Свиридову Фролова, хотя понимала, что все её доводы «об стену горох». – Это тебе не на воздушном шаре в облаках витать и не за котами бегать… Зачем тебе школа? Открой салон красоты! У тебя получится… у тебя и вид вон какой товарный!

– Хочу школу.

– Но почему?

– По кочану… Мариш, я уже объяснила… у меня гены, амбиции и всё такое…

– Ладно… Хорошо… Тебе нужна школа, но где ты деньги на её открытие возьмёшь?

– А… Журавлёв квартиру продал, – как бы между прочим сообщила Наташа, – деньги мне на бизнес дал.

Марина онемела.

– А где он жить будет? – оправившись от новости, осведомилась-таки о судьбе Серёги потрясённая девушка.

– Пока со мной, – по-житейски легко, как будто бы речь шла о котёнке, отмахнулась Свиридова, – а там посмотрим.

– Но как ты это сделала? Как ты его уговорила продать квартиру?

– Любовь… Любовь творит чудеса.

– Его любовь.

– Так я не спорю.

 
                                    * * *
 

Марине резко захотелось пить.

Ей пришлось встать и пойти к холодильнику, взять пластиковую бутылку с водой, долго возиться, отсчитывая продавщице мелочь, а потом возвращаться за стол.

Ведь она не спросила о главном.

– А я здесь при чём? – глотнув прямо из горлышка, спросила Наташу Марина. – Ты ведь неспроста мне об этом рассказываешь.

– Хочу твоей поддержкой заручиться, – издалека начала Свиридова, но затем решила не мелочиться, – и поддержкой депутата Дергунова… Николаши твоего… Ну ты же знаешь, нужно много бумажек разных собрать, помещенье в аренду оформить… да кучу дел переделать.

– Ты серьёзно? – Марина разволновалась так, что выронила из рук бутылку. Та грохнулась об стол. Вода расплескалась по тарелкам с остатками еды. – Ты серьёзно считаешь, что я ввяжусь в твою аферу?

– Это в твоих интересах.

– Вот как? Интересно, почему?

– А я смотрю, ты за котами-то не бегаешь… А с Дергуновым быть предпочитаешь… Почти что «правая рука» у Николаши, «серый кардинал» в юбке… К власти и могуществу стремишься… Что не так? – агрессивно «свернула с колеи» Наташа.

– Бред какой-то… – как от боли поморщилась Марина. – Но даже если так… допустим… ладно… А школа здесь при чём?

– Я создам толерантную школу… Ну, со всякими там детками, типа твоего со сломанной шеей… как там его?

– Влад Степанов.

– Вот именно… В моей школе здоровые дети будут учиться вместе с больными Владами Степановыми. Получится красивая картинка для рекламной раскрутки твоего депутата. Возьмёт над нами шефство… Ты будешь статейки про него строчить… Да такую рекламу за деньги не купишь!

– Купишь!.. Школ таких полно. Зачем Дергунову твоя школа?

– В моей школе будешь ты. Я тебя в долю возьму. А «своя рубашка ближе к телу».

– А не имею влияния на Дергунова!

– Имеешь!.. Пойми, Мариша… Ты получишь власть над Николашей, – глядя в упор на Фролову, резко выпалила Наташа. – Ты девочка умная. Сама хорошенько подумай! Общее дело сближает… настоящее дело! Ты вон… у Николаши «на посылках» фотиком щёлкаешь – и то доступ к телу имеешь… А школа – настоящее дело. Как совладелица бизнеса ты будешь с ним на равных… Как партнёр с партнёром. Он по-другому на тебя посмотрит. «Влезешь под кожу», влюбишь в себя. Поженитесь. Детей родите… Как тебе мой план?

– Ты меня используешь? – поднявшись, вопросом на вопрос прямо спросила Марина.

– Все мы друг друга используем… Все люди так делают, – хотела было увильнуть Наташа. Но передумала. – Да, я хочу тебя использовать… Но тебе же во благо!

– Не благодействуй, не надо, – мягко попросила Марина и, развернувшись, ушла.

 
                                    * * *
 

После разговора со Свиридовой Марина покинула редакцию в состоянии «бурлящий чайник».

Хорошо, что ноябрь её охладил.

Небо, пуская по ветру снег, мокрыми вязкими ошмётками плевалось прямо в глаза, в лицо.

Люди изворачивались, сутулились, приопускали головы.

И всё же в одной из спин, мелькающих впереди, Марина рассмотрела знакомую.

– Журавлёв! – рискуя поскользнуться и рухнуть в асфальтовую жижу, кинулась вперёд Фролова. – Постой, Журавлёв!

Серёга услышал её.

Стоял, обернувшись к ней, слегка растерянный от непредвиденной встречи; невысокий, худенький, с покрасневшим от холода носом.

– Опять без шапки ходишь? – по-родительски строго вопросила Серёгу журналистка и натянула на его голову капюшон. – У тебя же снежные лепёхи в волосах!

– Привет, Мариша, – не сопротивляясь стараниям девушки, запоздало поздоровался Серёга и даже потянулся к Фроловой, чтобы чмокнуть её в щёчку.

– Эй! – резко отстранилась та. – Какая я тебе Мариша?

– Не понял, – действительно не понимая выпада Фроловой, окстился Серёга.

– С каких это пор я тебе Мариша?

– А кто ты?

– Марина.

– Почему?

– Потому что Маришей меня Свиридова называет. И ты туда же?.. Чё ты как попугай, всё за ней повторяешь? Кстати… я как раз о Наташе хочу с тобой поговорить.

И Марина, подцепив под ручку ничего не ответившего Журавлёва, подалась с ним вперёд.

– Зачем ты продал квартиру и отдал деньги Наташе? – «взяла быка за рога» накрученная Марина.

– Кто тебе сказал? – вспыхнул Серёга и встал как вкопанный.

– Наташа.

– Она не могла.

– Могла. Не сомневайся.

– А тебе какое дело? Давай, иди, куда шла, – Серёга отодрал Марину от рукава и широко зашагал вперёд.

Фролова хотела обидеться. Но передумала. «Человека нужно спасать», – решила она и кинулась вдогонку за Серёгой.

– Я понимаю… ты её любишь, – поравнявшись с фотографом, доверительно продолжила Марина, – но Наташа – аферистка… чистой воды интриганка… ты думаешь, что она тебя любит, но это не так… она тебя использует… «поматросит и бросит».

– Мариша! – приостановившись, глядя Фроловой прямо в глаза и нарочно произнося её имя на такой манер, злобно прошипел Журавлёв. – Отстань, Мариша!

И Серёга, мелькая спиной, слился с толпой прохожих.

«Зомби… – подумав, вздохнула Марина. – Ей-богу, зомби».

И Фролова пошла по своим делам.

 
                                    * * *
 

Домой Марина возвращалась в час пик, в автобусной вечерней толкотне она проводила минут по сорок.

Её съёмная квартира находилась на окраине города, до которой «пилить и пилить», тормозя на светофорах, остановках; ещё нужно слушать трёп незнакомых людей, склоки контролёрши, уворачиваться от пивного чужого дыхания.

И эти ощущения бурлили в Марининой голове, как каша в котелке, висящем над костром последних новостей.

«Да как Серёга мог продать своё жильё? – взывала к ответу небеса потрясённая Марина. – Так вляпался! Молодой, холостой, бездетный…»

«Кстати…» – в этом месте своих рассуждений в памяти Фроловой всплыл ещё один факт из биографии Свиридовой, который в своё время также изрядно её впечатлил.

Однажды, придя утром в редакцию, она застала Наташу в весьма растрёпанных чувствах.

– Мариш… у меня сегодня встреча намечена. Сходи за меня, возьми интервью у человечка, – жалобно попросила та.

– Ладно, – сразу согласилась выручить коллегу Фролова, – у тебя опять завал?

– Нет, мне к сыну съездить нужно, – замялась Наташа, – мне сон дурной приснился. Хочу убедиться, что всё в порядке.

– К сыну? – удивилась Марина. – У тебя сын есть?

– Есть, – как-то уклончиво ответила Свиридова. – Но он с моей мамой в другом месте живёт… Так возьмёшь за меня интервью?

«Интриганка», – вспомнив тот случай, умозаключила уже привычным за сегодня словом свои домыслы журналистка.

 
                                    * * *
 

Прошла пара дней после «обеда с фрикадельками».

Тщательно обдумав ситуацию, сложившуюся в редакции, Марина решила выдерживать нейтралитет.

Наташе она не судья. Серёге – не нянька.

И уж тем более она не попутчица этой чокнутой парочке.

«Буду вести себя как ни в чём не бывало», – умозаключила Фролова. Однако в тот же день Марина зарок не сдержала.

Фролова застала Наташу в холле редакции, которая напоминала вестибюль городской поликлиники: те же огромные фикусы в кадушках; то же лакированное трюмо, которому в обед сто лет; то же деревянное панно со стариком и рыбкой.

Наташа, глядя в зеркало, рукой взбивала на макушке короткую щетину.

– Привет, Мариша, – окликнула она Фролову, вошедшую в дверь, – у тебя пуховик, что ли, новый? Или старый? Я не пойму…

– А… забей… неважно, – стягивая с себя одежду, отмахнулась Фролова. – Старый… новый… какая разница?

– Ну, не скажи! – продолжала по-нехорошему подзадоривать Марину Наташа. – С тобой красивый мужчина рядом, ты должна ему соответствовать.

– Уточни, пожалуйста, какого мужчину ты имеешь в виду? – подчёркнуто вежливо потребовала Фролова.

– Николая Дергунова, разумеется, – ответила Наташа.

А Марина подумала о том, что ещё никогда её так ненавистно не раздражала шепелявость Свиридовой.

– Я ему не жена, – вслух сказала она.

– Пока не жена. Кстати, о жене… я твою работу за тебя, Марина, сделала… Почву, так сказать, прощупала, интервью у супруги Дергунова взяла.

– Зачем? – Марина ожесточённо впихнула скрученный шарф в рукав пуховика.

– Как зачем? – Свиридова, резко отвернувшись от зеркала, оказалась стоять лицом к лицу с Фроловой. – Я ж говорю… почву нужно было прощупать.

– Послушай… – резко одёрнула Свиридову Марина. – Я не понимаю, попробуй объяснить. Зачем ты это сделала.

– Я хотела увидеть жену Дергунова… Хотела понять, что она за баба! – лицо Свиридовой исказилось в усмешке. – Потому что тебе с ней бороться! Я хотела понять, сильна ли соперница.

– Поняла? – Марина со всех сих сил продолжала оставаться спокойной. Но Свиридову это не устраивало. И она продолжала «ковыряться в ранке».

– Поняла. Она пустая баба. Нафаршированная курица! – Свиридова торжествующе улыбнулась. – От скуки на гончарном круге тарелки фигачит. На кувшины толку не хватает. Ремесленница, блин… Вот такая жена у Николаши Дергунова… Бери его и пользуйся. Спишь с ним. А толку?

– Хочешь, чтобы толк был? – прошипела в лицо Свиридовой Марина, готовая вонзить когти в её лысую голову.

– Хочу… И толк от Николаши будет… – ничуть не струхнув, заявила Наташа. – Сама увидишь!

И, резко развернувшись, Свиридова торжествующе зацокала новыми нашпиленными сапожками по выщербленному полу.

 
                                    * * *
 

Марина плюхнулась на редакционный стул.

Зазвонил рабочий телефон.

– Фролова, зайди ко мне, – пригласила её редактор Катерина.

Фролова, порадовавшись случаю развеяться от токсичного облака в голове, навеянного Наташей, пошла, куда позвали.

Катерина, стильно стриженная, по-мужски одетая в широкие джинсы и кожаный пиджак, стоя у окна в своём кабинете, курила в форточку.

– Чаю хочешь? – с силой вдавив сигарету в пепельницу, стоящую на подоконнике, спросила Катя.

– Не, я от чая уже как лягушка. Скоро забулькаю, – отказалась журналистка, хоть чай пока что не пила.

– Поняла. Садись, – предложила Катерина, – Марина, надо в школу съездить. Школа эта для особенных детей. Там дети с нарушением слуха учатся… с тугоухостью, совсем глухие… в общем, с разными такими диагнозами. Так школу эту расформировывать хотят… Директриса только что звонила, в панике… Детишек жалко.

Фролова, раздёрганная разговором с Натальей, всё же заметила, что Катерина, рассказывая новость, всё же волнуется. «Не толстокожая бегемотиха. Ещё чувствует», – подумала Марина.

– Я съезжу. Всё узнаю, – сказала она.

– Да, прямо сейчас поезжай, – велела Катерина, – и Серёгу Журавлёва с собой возьми. Он в этой школе всех знает.

– А что, уже писали про эту школу? – собираясь уходить, мимоходом спросила Марина.

– Нет, Журавлёв в этой школе учился, – уже с телефоном в руках уточнила Катя.

– Учился? – всё же вклинилась в действия редактора Фролова.

– Ну да… он же глухой, аппарат за ухом носит. Что, не знала?

Марина опешила.

И на вопрос Катерины отвечать не стала, потому что та уже болтала и хихикала по телефону.

 
                                    * * *
 

Марина, впечатлённая информацией о Журавлёве, отправилась искать его по редакции, чтобы по совету Катерины взять с собой в школу для глухих детей.

Однако фотограф нигде не находился. А это значило только одно – он на задании.

«А вот и хорошо, – с облегчением подумала Марина, вспоминая некрасивые сценки из их вчерашней беседы. – Сегодня Журавлёв – плохой сообщник».

И Марина поехала одна.

У входа в типовое кирпичное здание Фролову встретил охранник и проводил в кабинет директрисы.

Тучная женщина в янтарных бусах поверх синего платья долго рассказывала Марине про то, какая у них прекрасная школа, как учителя любят детей, как весело проходят здесь праздники и что никак нельзя взять да и закрыть их школу, а детей расформировать по другим учреждениям, даже если так обучение ребятишек обойдётся городской казне дешевле.

Марина слушала педагогиню, которую беда, как пуля, ранила куда-то в область сердца, и очень ей сочувствовала.

Однако один вопрос так и подначивал Фролову.

Так и подмывал спросить.

«А в вашей школе учился Сергей Журавлёв? – наконец, не выдержала журналистка. – Помните такого парня?»

И Марина показала директрисе фото в телефоне.

– Серёжу помню, – ничуть не напрягая память, сразу ответила женщина. – Хороший мальчик… С лёгкой степенью тугоухости… Отличник. В педагогический институт поступать собирался, но потом передумал.

Педагогиня мысленно хотела поднабрать ещё каких-то фактов. Но, вспомнив, что уходит от главной темы разговора, осеклась.

– Да, очень добрый мальчик.

Потом директриса слегка задумалась. И всё же спросила:

– А какой он теперь? – понизив голос, поинтересовалась она. – Я знаю, он в вашей газете фотографом работает… Так какой он теперь?

– Хороший! – уверенно ответила Марина. – Очень добрый.

А потом, пообещав разобраться в школьной проблеме, Фролова попрощалась с женщиной.

«Кажется, я поняла, на какой крючок подцепила Наташа Серёгу, – вдыхая осенний воздух, думала Марина, – скорее всего, идея об открытии школы была именно его. Возможно, он мечтал создать подобную той, в которой учился… Возможно, напротив, не похожую на ту, в которую когда-то сам ходил… Ну, а Свиридова его окрутила, охмурила… И дело в кармане! Вернее, деньги в кармане… Серёгины деньги в Наташином кармане».

Думая о Серёге, Марина думала и о себе. Она чувствовала бессознательный страх перед Наташей.

«Взяла видеоинтервью у жены Дергунова, – вспомнила она слова Свиридовой, – надо это интервью скорее глянуть».

 
                                    * * *
 

Таких женщин называют уютными.

Полноватое тело, не измождённое ни фитнесом, ни голоданьем, ни диетой; пшеничные волосы; пышная грудь, которой щедро вскармливались дети – такой увидела Марина супругу Дергунова в пару дней назад снятом Свиридовой домашнем интервью.

Супруга рассказывала Свиридовой о том, что любит книги.

Но Марина ей не верила.

Казалось, что супруга Николая любит дом, пропахший плюшками, ванилью и корицей; любит накрахмаленные салфеточки; тюль; любит фиалки, обильным фиолетово-бордовым маревом на подоконнике цветущие, и любит толстого кота.

Ну а супруга – обожает.

И также она обожает их детей, которых двое.

Ещё супруга демонстрировала журналистке Свиридовой мастерскую с гончарным кругом у окна. Показывала чашки, как из сказки «Три медведя», глиняные, расписные.

А Марина смотрела и думала, что она – Машенька, которая в чужой дом влезла и в чужую кровать с чужим мужем легла.

А поднимется буча, Дергунов сам, как хозяин семейства, Машеньку за шкирку из уютного тёплого дома выкинет.

Как самозванку. Как непрошеную гостью.

Ну, а Марина в Медведя была влюблена. И была его любовницей.

Поздним вечером, лёжа в кровати, бултыхаясь на грани сна и яви, Марина, воскрешая в памяти сюжет интервью, волей-неволей вспомнила Наташины слова о том, что общее дело сплачивает, скрепляет. Понимала, что у Дергунова есть общее дело с супругой – их семья.

«Но и у меня с Николаем есть общее дело, – по-девичьи амбициозно, в полудрёме, как в открытом космосе, плавала Марина. – Наше общее дело – укрепление позиций Николая в городе и даже в области!

А вдруг и у меня на Николая шансы есть? А может, их не меньше, чем у его жены?

Может быть, нужно внять совету Наташи и «потянуть одеяло на себя?»

«А мы ещё посмотрим, кто с Николаем рядом будет, – подытожив ночные размышления, подумала Марина, – посмотрим, кто кого».

И Фролова погрузилась в сон.

 
                                    * * *
 

Машина депутата была доставлена за Мариной в шесть утра.

Наспех глотая растворимый кофе из большой подарочной кружки, Фролова думала о водителе Эдуарде.

Она всегда о нём думала, когда выезд случался ни свет ни заря.

Марина в поспешных сборах с неловкостью представляла себе, как Эдуарду пришлось расплетать на себе руки запутавшейся в длинных волосах изгибистой красавицы (рядом с Эдуардом представлялась только такая женщина), чтобы ехать на лакированном чёрном дорого пахнущем внутри автомобиле «к чёрту на кулички», к ней, неказистой Марине, лишившей его часа самого сладкого сна.

– Привет! – как можно беззаботнее пискнула Марина, хлопнув за собою заднюю дверь.

– Здравствуйте, – откликнулся Эдуард и с готовностью положил отманикюренные руки на руль, – за Дергуновым?

– Да, – коротко ответила Марина и украдкой посмотрела на свои, ножницами стриженные, ногти.

А час спустя в машину подсел Дергунов.

Марина не любила его этим утром. Ей казалось, он пахнет женой, её безупречными сырниками, её керамической глиной.

– Ну что, Марина, как дела? – развернувшись с переднего сиденья к Фроловой, официально спросил Николай.

– Отлично, – соврала Марина, ведь волна тёплого воздуха, запущенного разворотом торса её любовника, взволновала в ней тошноту, – сегодня за город едем?

– Да, – Дергунов уже снова смотрел в лобовое стекло, – посмотрим, как люди в колхозе живут.

– В колхозе? А что, в городе люди закончились? – с несвойственной грубостью спросила Марина.

Такой выпад удивил Николая. И он стал искать глаза журналистки в зеркале заднего вида.

– Каких людей ты имеешь в виду? – нервозно всколыхнулся Дергунов.

– Из образования людей, к примеру, – сама себя не узнавая, Фролова продолжала брать нахрапом начальника, – я вчера была в школе для глухих и слабослышащих детей… Так вот, эту школу собрались расформировывать, дескать, содержать её не выгодно. А дети с нарушением слуха якобы могут быть либо на домашнем обучении, либо могут в обычную школу ходить… А это плохо. По многим причинам плохо.

Марину несло.

А Дергунов, ошарашенный её неожиданной словоохотливостью, молчал и слушал.

– Да взять хоть Влада Степанова, – продолжала Марина, – того парнишку со сломанной шеей, к которому ты приезжал два дня назад в больницу… что его ждёт? Жизнь в четырёх стенах? В школе ему теперь не место.

– Не понимаю, – вклинился-таки в поток Марининой речи Дергунов, – что ты предлагаешь?

– Я предлагаю открыть школу нового образца, – выпалила Марина, – толерантную школу… В этой школе будут учиться обычные дети. И дети, которым в обычной школе нет места.

Потом Марина, выдохнув, сказала о главном.

– Идея есть, деньги есть, – добавила она.

Дергунов ничего не сказал. Он не привык Марину видеть такой резкой.

 
                                    * * *
 

Никаких деревенских бабушек, дедушек у Фроловой сроду не было.

Она слыла коренным городским человеком и фермы видела лишь издалека, только тогда, когда они тянули длинные белые хребты вдоль шоссе, по которому журналистке приходилось держать свой путь.

Так что приезд в колхоз был для неё в новинку.

– Я так и знал! – смешно и бойко шевеля всеми четырьмя конечностями, бежал навстречу распахнутым дверцам депутатского авто довольно молодой низкорослый пузатенький мужчина с очень короткими ножками и ручками, (как впоследствии выяснилось) прозванный селянами колобком. – Я так и знал, что вы в туфельках приедете! А к нам так нельзя. У нас, прошу прощения, навоз, грязь и сырость!

Откуда ни возьмись материализовалась дородная тётушка с раскрасневшимися от волнения щеками. Приволокла в охапке три пары новеньких форменных чёрных резиновых сапог.

– Вот, переобувайтесь! – выхватив у женщины сапоги и втюхивая их приезжим, велел Колобок. – Меня Пётр Солонкин, кстати, зовут. Я бригадир.

Горожане, хоть и были, конечно, не в туфельках (в ноябре-то месяце), но обувь всё же решили поберечь, потому что за пределами машины стелилась дорога с пробуравленными трактором грязевыми колеями.

Эдуард надел сапоги.

Но внутрь фермы не пошёл.

Видимо, побоялся пропахнуть навозом.

 
                                    * * *
 

Марине очень хотелось поглазеть на коров, которые, не обращая внимания на чужаков, жуя сено, позванивали нашейными цепями.

«Как каторжане», – обречённо подумалось Марине.

Однако больше никаких наблюдений Фроловой произвести не удалось, потому что Пётр Солонкин увлёк процессию за собой, в комнату отдыха для доярок, которая именовалась им красным уголком.

– Вот наши труженицы! Наши девочки! – обвёл рукой собравшихся вокруг накрытого стола разновозрастных женщин бригадир. – Вот кто вас, горожан, свежим молочком снабжает, кормит творожком и сыром.

Доярки, одетые в белые халаты, с любопытством уставились на гостей.

Вообще-то Фролова представляла себе работниц фермы унылыми, косноязычными, полуграмотными Некрасовскими бабами.

Однако доярки блестели серёжками, хлопали накрашенными тушью ресничками, весело блестели глазками и в жалости к себе, казалось, не нуждались.

Тем более стол, у которого толпились работницы, был так богато уставлен едой, что у вечно голодной Марины слюнки потекли.