Текст книги "Штормило! Море волнующих историй"

Кабаниха Пумба
Рассказ

– Сисюнька для Катюньки… сисюнька для Катюньки! – задорно распевала на ходу сочинённую песенку пациентка роддома, неся перед собой на полусогнутой руке одну обнажённую грудь. Та размытой линией сосочной ареолы самодовольно ухмылялась. Вторая – «дулась» под халатом.

«Сисюньку», формой и размером напоминающую переросший кабачок, женщина только что намыла в душевой кабины, чтобы сцедить молоко для своей новорожденной дочки.

И теперь, чрезвычайно довольная собой, в залихватском расположении духа, новоиспечённая, наполненная счастьем, мать широко шагала на обеденную, если говорить её словами, «дойку».

Казалось, она готова сигануть вприскочку, высоко задирая колени и вспарывая густой больничный воздух свободной рукой. Или, как первоклашка советской школы, случайно заметившая на асфальте кем-то мелом вычерченные классики, запрыгать на одной полусогнутой ножке.

Или взять да и «втопить» по коридору.

Короче, эту недавно родившую женщину никто и никогда не видел в состоянии «амёбы».

Ещё её мягкие ватные губы, как будто поссорившись, не могли держаться вместе и потому всё время расплывались порознь.

В улыбке.

 
                                    * * *
 

Почти что полное отсутствие шеи, ну или укороченный её вариант, при мощном широкоплечем теле делал женщину похожей на диснеевский мультипликационный персонаж.

На кабанчика Пумбу.

Тотчас, после замечания этого сходства, вспоминался незамысловатый мотивчик двух неразлучных друзей – балбесов суриката Тимона и кабанчика Пумбы – про то, что «жизнь легка… Акуна матата!».

Вроде как держи хвост пистолетом – и будет тебе счастье.

Так вот, эта песенка вполне смогла бы сойти за гимн ничем не прошибаемой оптимистки.

«Привет!» – вопит Кабаниха в телефонную трубку, довольно развалившись на кровати.

Кричит с такой громкостью, что в зону слышимости попадает коридор и даже соседние палаты.

На том конце провода, по-видимому, интересуются состоянием здоровья её дочки Катюньки.

«А чё Катюньке делать? Лежит под солнышком, в очках. Загорает!» – бодро рапортует Пумба.

«Лежит под солнышком, в очках. Загорает» в переводе с жизнелюбивого языка Кабанихи означает то, что её недоношенная, рождённая семимесячной девочка сейчас греется в «инкубаторе» в свете фиолетовых ламп, чтобы достичь человеческой зрелости.

Так-то…

А минут через двадцать, после телефонного разговора с родней, халат Пумбы ультра-розово-голубым пятном уже энергично пульсировал в приглушённом свете коридора.

Там недавно родившие женщины топтались у смотровой.

Выстраивались в очередь.

Кто-то на марганцовку разрывов и операционных швов, а кто-то на сокращающие матку уколы. Очень больные!

И только Пумбе всё нипочём.

 
                                    * * *
 

– Как чем кормить? – озадачена Пумба проблемой другого телефонного абонента, теперь, по-видимому, её супруга, пригласившего приятелей домой, на кухню, чтобы отпраздновать рождение дочки. – Открой банку с огурцами… ну, или с патиссонами, вот тебе и закусон мирового уровня! Что?.. У Славика язва? Солёное есть не может?

В этом месте монолог Кабанихи прервался. Очевидно, что муж всё же отказывался потчевать гостей исключительно разносолами, возможно, прося разрешения вскрыть ещё и тушёнку.

– Ой, я тебя умоляю… Этот твой Славик… Врёт он про язву! Подумаешь, ЗОЖник, – обрубила на полуслове речь голодного мужа суровая Пумба. – Ему на халяву и уксус сладкий!

«Вот люди! – находясь под впечатлением от беседы, бултыхнув мобильный в просторный карман халата, обратила свой взор в сторону женщин на этот раз рассерженная Пумба. – Насмотрятся телевизора, потом им правильное питание с водкой подавай… Ну, ни стыда ни совести!

Однако уже минуту спустя у жизнелюбивой оптимистки гнев как рукой сняло. Она, в ожидании своей очереди в медицинский кабинет, заливисто ржала, рассказывая о том, как в порыве потужных мук ухватила доктора за ширинку.

«Хорошо, что вовремя отскочить успел! – гоготала Пумба. – А то я б его без „хозяйства“ оставила. У меня ведь руки-то ого-го! Вон какие сильные!»

В следующий раз телефонный звонок застал неунывающую женщину во время полдника.

Она сидела с полублаженной улыбкой на лице и с аппетитом уминала золотистую булочку размером с блюдце, сдобу запивала кисельком из столь же нарядной, как и халат, ультра-розово-голубой кружки.

Эта комбинация цветов, по-видимому, была одной из её любимых.

– Ты у кошки горшок-то отмыл? – строго вопросила женщина звонившего ей человека. Очевидно, снова мужа. – Только не горячей водой! А то бульончик из какашек сваришь!

 
                                    * * *
 

Вскоре Кабаниху из отделения выписали.

Там воцарились тишина и покой.

Аллилуйя!

Однако пациентки роддома быстро поняли, что когда им становится страшно, скажем, перед дверьми смотрового кабинета, ну, или просто скучно, им очень не хватает Пумбы.

Её, такого отвратительного, заливистого ржанья!

На крючке
Рассказ

Это ежевечернее шоу для туристов.

Берёшь кусок белой булки, крошишь на мелкие кусочки и бросаешь в море.

Через пару минут чернильная ночь, подступающая прямо к ресторану, выстроенному в виде палубы корабля, нависающего над волнами, начинает мистически мерцать огнями.

Туристы возбуждаются, прекращают жевать и смотрят «за борт».

Приятное бряцанье дорогих столовых приборов мгновенно стихает. Кажется, Вселенная смотрится в воду.

В море, чёрном, как типографская краска, светятся кальмары.

 
                                    * * *
 

Пять лет назад, как и теперь, ресторан назывался «Кальмар».

А официанта, крошившего тогда булку, молодого парня, обладающего такой живописной внешностью, редкий тип которой приятен как женщинам, так и мужчинам, звали Дениз.

Что в переводе с языка того острова, где он родился, значило «море».

Выходит, всё сошлось.

Море кормило кальмаров, а «Кальмар» кормил «море».

 
                                    * * *
 

Дениз любил смотреть на кальмаров и днём.

Они, подобно стае больших розовых птиц, грациозно простирая щупальца-крылья, медленно парили в прозрачной бирюзовой воде.

Потом Дениз шёл на кухню и опять видел кальмаров: лежащих на разделочном столе, почти живых, с выпученными от удивления глазами.

Повар не церемонился.

Ладил из удивлённых кальмаров ажурно-изящную спираль, приправленную душистыми острыми специями – излюбленное блюдо туристов.

 
                                    * * *
 

Денизу было не жаль кальмаров.

Судьба кальмара, красиво разложенного на дорогом фарфоре, казалась ему логически завершённой.

«Наверное, – думал Дениз, – кальмарово время другое. Оно отличается от человеческого. За год жизни кальмар успевал родиться, повзрослеть, окатить какую-нибудь напасть чернильным облаком раз сто, потом жениться, сплавать за хлебными крошками к ресторану и, наконец, в очередной раз, позарившись на наживку, попасть в рыболовецкую сеть. В сети побултыхался, поёжился – и вот тебе уж поварской разделочный стол… Жизненный цикл завершён. Чего ещё нужно?»

 
                                    * * *
 

А однажды Дениз, кроша в море булку, дерзнул и пошёл ещё дальше в своих размышлениях.

Официант подумал так: «Какой-нибудь кальмар схватил сейчас крошку и вообразил себе, какой он смелый, ловкий, сильный, раз раздобыл такое лакомство… Кальмару ведь не суждено постичь своим умишкой, что я, Дениз, стою сейчас на мостике ресторана и бросаю ему в волны хлеб… А что, если и мне кто-то порой крошит булку?»

С тех пор Дениз стал ещё задумчивее и серьёзней.

Чтоб не прослыть «умным» кальмаром.

 
                                    * * *
 

Однажды в ресторан вошла посетительница.

С огненными, почти красными волосами. С губами, обведёнными помадой цвета гречишного мёда.

От тревожного предчувствия Дениз вздрогнул. Но подошёл к столу, за который она присела.

Кстати, девушка была не одна.

С парнем. Дениз не сразу его заметил.

Пара заказала вино и, конечно, кальмаров.

 
                                    * * *
 

Никогда так самозабвенно Дениз не играл «в принцессу» с маленькой девочкой, которая пришла с родителями поужинать в ресторан. Дениз обслуживал малышку, как коронованную особу, шутил и одаривал её комплиментами.

Девочка конфузилась. Застенчиво улыбалась.

Интуитивно выправляла спинку, расправляла плечики, поправляла локоны.

А Дениз всё поглядывал на огненные локоны той незнакомки.

Девушка находилась близко, за соседним столиком.

Но очень-очень далеко – как будто на другом берегу его моря.

 
                                    * * *
 

Когда последние запоздалые посетители покинули ресторан, Дениз отправился домой.

Вернее, в крохотный приморский отельчик, где ему в подсобном помещении отводилась комнатка, которую он делил с двумя такими же молодыми официантами, как он сам.

Пробираясь аллеей к своему жилищу, Дениз увидел нечто.

У бассейна в плетёном кресле сидела девушка

Та самая.

С огненными волосами.

 
                                    * * *
 

Девушка сидела одна.

И хотя обслуживающему персоналу ресторана категорически возбранялось слоняться у бассейна, Дениз, как загипнотизированный, приблизился к девушке.

Так плывёт кальмар, завидев хлебные крошки.

Рискованно. Неотвратимо.

 
                                    * * *
 

Вскоре Дениз первый раз в жизни покинул остров.

Он летел за моря, в чужую страну, к огненной девушке, которая его поманила.

Дениз не противился.

Он висел «на крючке».

 
                                    * * *
 

Дениз поселился с возлюбленной в огромном городе.

В том городе высотки толпились, словно горы. А горизонта совсем не было видно. И потому здесь краски неба и земли сращивались иначе. Пять месяцев в году цвета мешались: белый – с серым, а серый – с белым.

Порою Денизу казалось, что даже волосы его девушки поблёкли.

Краска смылась.

 
                                    * * *
 

Дениз мучительно тосковал по острову.

Мечтал вернуться.

«Смотри, что я купила, – сказала ему девушка, вернувшись домой, и выложила пакет с замороженными кольцами кальмаров. – Помнишь тот вечер у бассейна?.. Вот, срочно пришлось бежать в магазин. Ох уж они, эти беременные прихоти!»

 
                                    * * *
 

Прошло пять лет.

Дениз вывез двух рыжих красавиц, жену и дочку, на остров.

Дней так на десять: поплавать в море.

Семья пришла поужинать в ресторан «Кальмар». И парень-официант играл с их девочкой «в принцессу».

– Что закажем? – спросил у спутниц Дениз.

– Конечно, кальмаров! – хором ответили те.

– А я буду суп с лепёшками и мороженое, – обратился к официанту Дениз.

Твои – мои руки
Рассказ

«Опять этот старик»! – Герман аж споткнулся на ровном месте.

Но бежать было некуда.

Справа – по-новогоднему задорно дребезжал трамвай. Слева – то здесь, то там подмигивал электрическими ёлочными гирляндами в окнах горожан жилой дом.

Шанс метнуться назад был упущен, потому что дед уж нацелил на Германа мутную голубую лупу-глаз.

Дедова каракулевая серая шапка-«пирожок», слепленная из бараньих мелких колечек, привычно сидела верхом на косматой седой шевелюре владельца, являя собой известный образ «Эйнштейн в ударе».

Космы, торчавшие из бараньего «пирога», заиндевели от долгого стояния на улице. А из открывшегося рта, готового к словесной тираде, испускался пар.

«Ну, всё. Не выкручусь», – обречённо подумал Герман.

 
                                    * * *
 

– Молодой человек! Скажите, пожалуйста, – напористо начал старичок и расторопно зашаркал ногами в сторону Германа.

– …Люблю ли я читать книги? – сорвал с дедовых губ не законченную фразу Герман.

Он наизусть знал всю дедову пропаганду.

Герман каждый день ходит этой улицей. А старичок, по-видимому, живёт где-то рядом и «прищучивает» горожан с конкретной целью: разжиться деньжатами, предлагая им раскошелиться на им же самим написанную брошюру.

Но старик и «глазом не моргнул» на такую Германову осведомлённость.

Он, как всегда, представился старомодным словом «сочинитель». Сказал, что написал книгу и что распродаёт её тираж. Совсем недорого.

 
                                    * * *
 

– Купите книгу, молодой человек? Недорого, – сочинитель вытянул брошюру из кошёлки трясущимися руками в тряпичных перчатках болотного цвета, где правый указательный «домик» был сверху залатан грубыми чёрными стежками. Сунул Герману в нос. – Ну, что… брать будете?

 
                                    * * *
 

Сказать откровенно, Герману уже надоело из раза в раз покупать у деда одинаковые брошюры.

Но поступить иначе он не мог.

И ни дыра на перчатке; ни потёртое драповое пальто сочинителя с каракулевым серым воротником (комплект с «пирожком»), бывшее дорогим и модным лет сорок назад, имели здесь вопиющее жалостливое значение.

Отнюдь нет.

Герман не чувствовал к деду сострадания.

Скорее, злобное раздражение.

«И ведь каков прихвостень! – в очередной раз подумал Герман. – Всякий раз делает вид, что в первый раз меня видит! Вот возьму и не буду ничего сегодня покупать. Интересно, как он тогда захихикает».

 
                                    * * *
 

Герману чудилось, что всякий раз, когда старик «впаривает» ему очередную свою книгу, то непременно хихикает ему в спину. Дескать, снова дурака облапошил! И даже под нос злорадно напевает: «Обманули дурака на четыре пятака!»

И всё же, несмотря на такие свои размышления, Герман полез во внутренний карман своей тёплой куртки, чтобы достать портмоне.

Почему?

Потому что Герман сам писал книги.

 
                                    * * *
 

Дед, торгующий своей писаниной на морозе, казался Герману неудачником.

Герману чудилось, что не купи он сейчас книгу у замёрзшего старика, жизнь с ним разделается тем же жестоким способом.

– Сколько, говорите, стоит ваша книга? – чтобы избежать сей участи, на всякий случай уточнил Герман. Хотя цену он знал «назубок».

– Двести рублей, молодой человек, – привычно ответил дед и вперил на Германа честные глаза. – Двести рублей. И ни копейкой больше.

«А может, и правда, меня не помнит? – засомневался Герман. – Может, память того? Уже не фурычит?»

Герман вынул из портмоне две сторублёвки, протянул продавцу.

Старичок охотно взял деньги и сунул их в кошёлку, прямиком к нераспроданному тиражу.

 
                                    * * *
 

Герман шёл своей дорогой и думал: «Надо менять маршрут».

Дома он открыл книжный шкаф.

На полочке лежала аккуратная стопка дедовых брошюр.

Стопка показалась Герману столь внушительной, что он впервые сознательно вчитался в название книги.

Книга называлась так: «Твои – мои руки».

Герман задумался.

Однако несколько мгновений спустя, не найдя в своих мыслях чего-либо ценного, он с раздражением захлопнул дверцу шкафа.

 
                                    * * *
 

Это было вчера.

А сегодня…

Молодой писатель Герман Лукин громко рыдал в голос, стоя посреди своей комнаты.

«Чёрт! Что такое? Да что с вами?» – Герман сквозь слёзы в упор смотрел на свои вытянутые вперёд руки.

Руки, как две некрасивые кривые коряги, простирались перед ним и велениям хозяина не подчинялись.

Вернее так: руки Германа не гнулись в локтях.

Всё остальное было нормально: они поднимались вверх-вниз; влево-вправо; пальцы работали в обычном режиме.

А локти – нет!

Прекрасно развитому писательскому воображению Лукина его повреждённый локтевой сустав представился в виде маленького механизма, в который вместо живительной смазочной жидкости кто-то по ошибке или нарочно залил бетон.

И теперь механизм, захлебнувшись непотребной вязкой, постепенно затвердевающей полужидкостью, был мёртв и потому недвижим.

А Герман захлебнулся отчаяньем.

 
                                    * * *
 

Лукин обнаружил свою проблему, когда, проснувшись рано утром, привычным жестом намеривался стащить с себя одеяло.

Выполнение этого простого действия повергло Германа в ступор.

Руки не слушались его, как раньше!

«Отлежал во сне?» – пугая и освещая сознание, словно молния, ярко мелькнула мысль в писательской Германовой голове.

Лукин со всех сил принялся работать пальцами, сжимать и разжимать их что было сил.

Хотел было помассировать себе локти. Не тут-то было!

Герман кинулся к телефону. Набрал номер скорой. Нажал кнопку «громкая связь», потому что к уху поднести телефон не смог.

В трубке обещали помочь.

 
                                    * * *
 

Мучительный стон вырвался из горла Лукина.

Он обессиленно опустился на стул. Включил ноутбук и задумался, что забить в поисковую строчку. Онемение рук? Омертвление суставов? SOS?

И пока мысли Германа прыгали, как разноцветные пластмассовые шарики в крутящемся барабане из телевизионной программы про розыгрыши, приехал врач и укатил его на скорой.

 
                                    * * *
 

Лукин лежал на больничной койке. Широко раскрыв глаза и расслабив нижнюю челюсть, смотрел в потолок.

Телефонный звонок вывел Германа из состояния зомби.

Резко вздрогнув, он, будто примитивный робот, взялся орудовать непослушными конечностями.

– Сынок, я всё знаю. Мне врач рассказал, – почти что кричала в трубку мать. – Мы с папой скоро приедем! О тебе кто-нибудь может пока позаботиться? В этой неразберихе нужно держаться с кем-нибудь вместе! Герман, с тобой есть кто-нибудь рядом? Есть человек, который тебе поможет?

– Да, мама, всё в порядке, мне помогут, – как можно спокойнее произнёс Герман, – не волнуйся… Вам с папой не нужно срочно рваться сюда. Не нужно вам из Италии нестись сломя голову… Мне уже лучше.

Поговорив с матерью, Герман случайно уронил телефон на пол.

Но поднимать его не стал.

«Всё равно больше звонить некому», – подумал он.

 
                                    * * *
 

Герман растерянно осмотрелся по сторонам.

Палата, в которой он очутился, платная и комфортабельная, была оборудована кнопкой вызова.

«У меня есть деньги, значит, есть человек, который обо мне позаботится», – хладнокровно рассудил Герман, припомнив совет матери о том, чтобы он срочно обратился к кому-то за помощью.

А вот «бесплатного» человека у Германа не было.

«Ну и что? – стараясь в конец не поддаться отчаянью, размышлял Герман. – Что, собственно, такого страшного со мною случилось? Я – жив. Я могу дышать, думать, ходить… Да, руки слегка потеряли подвижность. Но я могу писать. В чём тогда моя проблема?»

 
                                    * * *
 

И Герман понял.

Его ничуть не смертельная проблема всего лишь обострила его одиночество.

Он один. И точка.

Герман обессиленно перевернулся на бок, зарылся лицом в подушку.

Всего лишь несколько часов назад он думал только об одном: о том, как написать очередной бестселлер.

И эта чёрная мысль опаивала Германа ядом.

Уже прошёл год с тех пор, как первая книга его, двадцатишестилетнего писателя Германа Лукина, «Исповедь молодого миллионера», имела ошеломляющий успех у читателей и разлеталась с прилавков книжных магазинов, как «горячие пирожки» из студенческого буфета.

Для людей эта книга являла собою инструкцию о том, как быть успешным, известным, богатым.

О, если бы Герман знал, как это сделать!

 
                                    * * *
 

Пару лет назад его, Германа Лукина (недавнего выпускника факультета журналистики, работающего внештатным корреспондентом в нескольких изданиях сразу, и автора весёлых историй про смельчака-золотоискателя из штата Калифорния, лихо проворачивающего свои делишки в середине позапрошлого века) на просторах социальных сетей заприметили люди из команды успешного российского миллионера Эдуарда Брагина.

Герман, не без волнения, приехал в офис, расположенный в новеньком бизнес-центре.

– Эдуарду недавно исполнилось тридцать четыре, – издалека начал разговор демократично одетый (в джинсы и белую футболку) помощник из штаба Брагина. – Эдуард молод. И очень любит молодых, талантливых, нахальных! А ты такой и есть!»

У Германа «в зобу дыханье спёрло». Он почуял, что жизнь сулит ему лакомый куш.

– Допустим… – скованно опустился на кожаный офисный диванчик заинтригованный Лукин. – А чем я могу быть полезным?

– Ну, ты же пишешь про то, как золото добывать? Вон как у тебя красочно получается. А главное – приключенчески! – хрустнув жестяной крышечкой, помощник откупорил бутылку с минералкой.

Минералка бурлила, пузырьки лопались, готовые выпрыгнуть из бутылки.

Так же, как Германово сердце готово было выскочить из его груди.

– Эдуард Брагин как раз этим и занимается, золото добывает, – продолжил помощник, – «добывает золото» в переносном смысле, конечно. Добывает Брагин, разумеется, деньги. Короче… Нужно написать об этом. Динамично. С азартом, как ты умеешь!

– Что написать?

– Книгу, конечно, – парень с бульканьем разлил газировку по стаканам.

 
                                    * * *
 

Герман взял стакан с газировкой.

Осушил его за один приём.

– Да не дёргайся ты так, – хлопнул его по плечу демократичный помощник, – Эдуард расскажет, что писать. Твоё дело – зафиксировать всё правильно. Красиво всё оформить… Ну что, возьмёшься?.. Все твои писания про Колорадо мхом поросли. Кому сейчас охота копаться в прошлом? Ты людям «горяченькие» новости подавай, денежными купюрками их «по носу щёлкни». И будет всем нам счастье… Ну что, по рукам?

– По рукам, – кивнул Лукин.

Сделка состоялось.

Потом Герман подписал договор, в соответствии с которым после написания книги и согласования её с заказчиком ему, автору, полагался гонорар очень «кругленький» даже для писателя с именем, а уж для Лукина – и подавно.

 
                                    * * *
 

Герман Лукин, вмиг забыв про золотоискателя из Колорадо, нырнул в работу над книгой «Исповедь молодого миллионера» глубоко, с головой.

И это было прекрасное время!

Эдуард Брагин был бесподобен: безудержный, азартный, в неизменно белой рубашке с закатанными рукавами, он словно играл, так легко и беспрекословно подчинял он себе жизнь.

Все вокруг были влюблены в Брагина.

И Герман тоже.

Его искромётное повествование о буднях бизнесмена шло «как по маслу». Слова сами текли из Германовой впечатлённой головы, строки покорно ложились на бумагу.

Неудивительно, что книга, надиктованная Эдуардом, получилась живая, бурлящая и искренняя.

Однако Герман был удручён, когда получил обещанный гонорар.

Да, теперь он был свободен и относительно богат.

Но денег Герману теперь было мало.

Он жаждал славы.

 
                                    * * *
 

Герман «травил себя ядом».

Хотел понять: кто написал книгу.

Он или Брагин.

Благодаря кому из них «Исповедь молодого миллионера» стала бестселлером?

Он, Герман Лукин – её автор?

Или всё-таки Брагин, генератор идей?

Как разделить теперь славу, внезапно свалившуюся на него неизвестного автора, но так о ней мечтавшему, с пресытившимся дельцом из мира денег?

Ответ был очевидный: никак.

И Герман решил повторить то, что он сделал когда-то с Брагиным: написать бестселлер.

Теперь он сделает это один.

Чтоб насладиться славой безраздельно.

 
                                    * * *
 

Гонорар, полученный от написания «Миллионера», Герман весьма осмотрительно разместил в банке с целью получения процентов, дабы добывание хлеба насущного не отвлекло его от идеи написания шедевра. Герман окончательно прекратил общение с подружкой Милой и прочими, не важными для него теперь людьми.

Потом запёрся в детской комнате в доме своих родителей (которые с недавних пор проживали в Италии) и с энтузиазмом взялся за дело.

Ведь теперь Герман знал рецепт приготовления бестселлера: алчное человеческое желание иметь много денег нужно смешать с жаждой успеха; слегка разбавить эту смесь слезами, припудрить мечтами… И всё. Шедевр готов. Кушать подано.

«Вы получите то, что хотите», – как помешанный, твердил тогда Герман.

 
                                    * * *
 

Но всё пошло не так.

Не по задуманному Германом сценарию.

Под незаконченным шедевром «лёд трещал». Лукин это понимал с каждым днём всё яснее. Книга буксовала всеми колёсами, рискуя увязнуть в словесной тине, не преодолев и середину пути.

И теперь, лёжа в кровати один, с руками-граблями, с отсутствием шедевра, Герман вроде как спал, он не хотел открывать глаза.

Не хотел быть в этом дне.

И память унесла его в день прошлый.

В тот, что был три года тому назад.

 
                                    * * *
 

Тогда, под Новый год, в их город со всех концов света съехались ледовых дел мастера.

На главной площади вскоре закипело дело. Скульптуры из покорённого льда искрились в золоте январского солнца.

Герман Лукин, будучи в то время корреспондентом городской газеты, отправился собирать материал про скульптуры.

Взял интервью у мастеров.

Но возвращаться в редакцию ему тогда не хотелось. Время было. Герман осмотрелся вокруг.

У россиян впереди маячила череда выходных беспечных дел. Люди гуляли по городу, любовались творением скульпторов, катались с горок.

Тут же, на главной площади города, был сооружён фестивальный дом, который по сути своей представлял павильон, где можно было поиграть в настольные игры, попить чаю, послушать поэтов и музыкантов, просто поваляться на пуфике.

Лукин зашёл в фестивальный дом, чтобы согреться.

 
                                    * * *
 

– У тебя имя такое… Редкое… Людмила. Не часто услышишь, – вслух сказал Герман. А про себя подумал: «Мою тётку Людмилой зовут. Она толстая, в магазине, в колбасном отделе работает. Ещё по дому в выцветшем халате ходит», – Герман изучающе рассматривал наряд новой своей знакомой.

– Среди молодёжи имя, и правда, редкое. А если взять поколения постарше, то получается – ничуть, – девушка сглотнула что-то горячее из термосной кружки. – Пушкин, между прочим, именем Людмила не гнушался. Поэму про Людмилу с Русланом вспомнишь?.. А Людмила Гурченко как тебе? Людмила Сенчина, опять же… Нормальные тёзки.

– Ну ладно-ладно, согласен. И всё-таки, – примирительно улыбнулся Герман, – можно я тебя Милой звать буду?

– Ладно, – Людмила слегка недоумённо пожала плечами и надкусила печеньку «Курабье», принесённую в фестивальный дом вместе с термосом.

 
                                    * * *
 

Не будь Герман начинающим писателем, он никогда бы не клюнул на Милку.

Но привычка Лукина цепляться взглядом за всё вокруг не оставила ему шанса пройти мимо Милы.

Таким чуханским был её вид!

Впрочем, забегая вперёд, можно сказать, что Мила трёхлетней давности и Мила теперешняя – не большая разница.

А тогда, в фестивальном доме, Герман не произнёс это вслух, но про себя подумал, что одеяния его новой знакомой вполне смогли бы посоревноваться с застиранным халатом его тётушки Люды за победу в конкурсе: «Одёжка для старомодной облезлой курицы».

Таким нелепым, с точки зрения «с иголочки» одетого Германа, был наряд его новой подружки.

Но именно Милкино нелепое одеяние, выделяющее её из толпы ухоженных модельных Германовых подружек, привлекло внимание юного писателя, слишком жадного до всего из ряда вон выходящего.

 
                                    * * *
 

Милу он заприметил у настольного футбола.

Её глаза азартно, очень смело блуждали в поисках соперника, готового сразиться с ней разок-другой.

– Сыграем? – предложила она Герману, поймав его взгляд.

На Миле, похоже, в тот день были надеты все её лучшие вещи сразу.

Чёрная, в белый горох шерстяная кофта составляла комплект с тёмно-бордовой средней длины юбкой-колокольчиком, сшитой из какой-то скользкой блестящей ткани.

На Милиных ногах красовались чёрные кожаные сапоги с ковбойской атрибутикой, а на голове – розовая вязаная шапка с многократным рисунком то ли циклопьего, то ли гигантского павлиньего глаза.

– Сыграем! – охотно кивнул Герман.

Уже минуту спустя они так горячо рубились пластмассовыми фигурками футболистов, нанизанными на «шампура», что вскоре оба потеряли счёт своим победам.

 
                                    * * *
 

– А ты что шапку не снимешь? – первым отвлёкся от игры Герман. – Жарко ведь…

– Не хотела здесь задерживаться. Думала за минутку управиться, – Мила, состряпав ладошку веером, помахала ею себе на лицо.

– Честно говоря, не терпится увидеть твою причёску, – полушутя, усмехнулся Герман.

– Странно, – ничуть не смутилась девушка, – зачем на такую глупость терпение расходуешь?

– Ну Мила, – стараясь не обидеть новую знакомую, замялся Лукин, – весь твой образ такой неожиданный…

– Образ романтический, – кокетливо потеребила подол своего бордового «колокольчика» Мила, – а причёску, попробуй, угадай!

– Ты недавно покрасилась в синий цвет? – абсолютно серьёзно, но на всякий случай с улыбкой предположил Герман. – Или всё-таки в розовый?

– Нет, не угадал. Я наголо побрилась, – играючи повела бровью девушка и аккуратно стянула шапку «павлиний глаз».

Оказалось, что под шапкой таилась гладко прилизанная головка с кичкой на макушке.

Примерно такую, но с кичкой пониже, сооружают себе балерины.

Герман опять удивился.

А от неверного предположения – смутился.

 
                                    * * *
 

– Мне на лекцию пора. В университет, – сообщила Мила и снова натянула свою чудовищно-розовую шапку.

– Жаль, – неожиданно для самого себя абсолютно искренне огорчился Лукин, – может, завтра увидимся? Погуляем?

– Давай… Чай будешь? – булькнула остатками чая в термосе Мила.

– Не-а-а, – Герман вытянул из кармана телефон, готовясь записать номер новой знакомой.

– Ну и зря от чая отказываешься. Вкусный чай. Чёрный, с чабрецом, – Мила закрутила крышку термоса и продиктовала номер.

 
                                    * * *
 

В тот вечер Герман много думал о Миле.

Об этом её термосе позорном, о печеньках «Курабье», которые она таскала в сумке в целлофановом кульке.

Вспомнил то, как бесцеремонно съела девушка свой нехитрый обед, тогда, в фестивальном доме, не смущаясь толпы, не конфузясь его, шикарного парня (каким Герман себя, без сомнения, считал).

Герман подумал тогда, что ему отчего-то приятно лежать и думать о своей новой знакомой.

Его комната в родительском большом доме с окном под самой крышей была так уютна. Так волшебно кружили за окном снежинки, что Герман вновь, как в детстве, почувствовал себя то ли Гномом, то ли Троллем.

Герману казалось, высунь он сейчас ноги из-под одеяла, а там – мохнатые лапы.

«Троллю» захотелось тогда вылезти из кровати о-о-очень тихо, чтобы не спугнуть вдохновение. На мохнатых мягких лапах прокрасться к письменному столу, надеть колпак, взять гусиное перо и в свете робкой свечи, само собой разумеется, написать рассказ о любви.

«Интересно, Милке бы он понравился?» – представляя, как девушка сидит рядом, на краешке дивана, а он читает ей свой Мумий-Троллевый рассказ, подумал Герман.

 
                                    * * *
 

С Милой Герман встретился на следующий день.

Сидели в кафе, ели мороженое.

Мила ела «Пьяную вишню», а он – карамельное с кленовым сиропом.

– Успела вчера лекцию послушать? – Герман смотрел на Милину верхнюю губу, заляпанную розовым.

– Ага, – заметив взгляд собеседника, облизнулась Людмила. – Только лекцию я не слушала. Я её читала.