Текст книги "Штормило! Море волнующих историй"

Колыбельная
Рассказ

Выглядит Володя ярко.

Вот и на этом снимке в социальных сетях сорокапятилетний мужчина позировал одетым в красную клетчатую рубаху; в гладкую жилетку; в белёсые джинсы; стоял с задумчивым лицом, прислонившись спиной к кирпичной стене.

Ковбой. Красавчик!

Хотелось дорисовать Володе фетровую, с широкими, по бокам подогнутыми вверх полями, шляпу, высокие сапоги на каблуках, посадить его на кобылу и закинуть на Дикий Запад пасти коров.

«Ну нет, гонять коров он разучился, – с затаённой любовью глядя на фотографию, подумала Альбина, – теперь он психолог и коуч».

 
                                    * * *
 

Кто такие психолог и коуч, Альбина, разумеется, знала.

Но не точно.

Она внимательно всматривалась в короткие видео, чтобы постичь смысл работы своего бывшего одноклассника.

А видела она вот что.

В полутёмном помещении, в кусках палантина, широких, разноцветных, ярких, крепящихся к потолку на манер колыбели, барахтались весёлые дети. А женщины, лёжа на полу, на спине, их укачивали.

Усыпляли.

«Это добаюкивание, – пояснил их действия психолог Владимир, – если вы считаете себя плохой матерью, то это неправда. Вы сделали главное – вы подарили ребёнку жизнь».

В этом месте коуч настроил лицо на глубокомысленность.

«Но если вы недо-мать… Пожалуйста, не обижайтесь на это определение, —

продолжил он. – Я имею в виду, что если вы чего-то недоделали, недодали… Если вы недодали любви или заботы своему малышу, то это можно исправить. Ребёнка нужно добаюкать. Додать ему любовь и заботу».

 
                                    * * *
 

Альбина задумалась.

Своих детей у неё не было.

Но было много чужих ребятишек, ведь она работала нянечкой в сельском детском саду. Ей часто приходилось детей убаюкивать. Особенно новеньких. Альбина брала малыша на руки (благо они были сильными), прижимала к большой уютной груди и, прихлопывая его ладошкой по спинке, тихонечко напевала.

Дитё засыпало.

Но зачем детей добаюкивать напоказ, среди таких же, как говорил Володя, «недоматерей» и платить ему за это деньги – Альбина осознать ну никак не могла.

Испытав тоску от этого непонимания, Альбина сравнила Володино фото со своим.

Широкоплечая, крепкая, в новом платье, с мишурой на шее, она стояла у детсадовской нарядной ёлки.

Со всех сторон к Альбине жались ребятишки.

 
                                    * * *
 

Владимир ехал в родное село.

Скользкую дорогу, последствие ранней февральской оттепели, переметала позёмка, но коуч всё равно отправился в долгий путь длиною в триста с лишним километров.

Ему нужно было сделать свежие фотографии стареньких родителей, ведь психолог затеял новый проект «Сила рода», и ему понадобились снимки для рекламы в соцсетях.

Коуч три года не был в отчем доме, и его новенький немецкий автомобиль то и дело настигали воспоминания об отце с матерью, о школе.

Мысленно нарисовалась десятиклассница Альбина.

Она, сочная, крупная девушка, «кровь с молоком», однако, имела изъян.

Лёгкую уродинку.

Её правый глаз был меньше левого. Ещё и косил. Вернее, его тёмно-синяя радужка всегда норовила закатиться под верхнее веко, обнажая грязновато-белое глазное яблоко, пронизанное капиллярами.

 
                                    * * *
 

Разговаривать с Альбиной было неудобно.

Приходилось смотреть только в левый глаз, потому что правый от дел постоянно увиливал, как меньшой ленивый брат честного труженика, которому приходилось вкалывать за двоих.

Тем не менее Альбина красила ресницы тушью; завивала волосы в мелкие колечки (видимо, спала в бигудях); по школьному коридору ходила уверенным широким шагом и то и дело хохотала.

Особенно если шутил Володя.

Когда Вова стоял у доски, Альбина ловила каждое его слово. Смеялась в нужных Володе местах и слишком заметно радовалась его четвертной, сильно «притянутой за уши» четвёрке по алгебре.

Словом, Альбина влюбилась.

Да в кого?!

В самого симпатичного, в самого избалованного родителями парня в классе.

 
                                    * * *
 

Альбина и Володя жили в соседних домах.

Но у Альбины семья была простая, а у Володи – зажиточная.

У родителей парня в селе имелось пара ларьков, круглосуточно торгующих дешёвым алкоголем, сигаретами, чипсами, шоколадками и другой штучной снедью.

Продажа шла бойко.

Селянами приобретался в основном дешёвый спирт «Рояль» либо водка.

Однако не в этом суть.

Главное в том, что у Володи было всё самое лучшее: кассетный магнитофон с новыми записями, варёные джинсы с рынка, жвачки и даже парфюм, который он использовал очень обильно.

 
                                    * * *
 

«Вояж, вояж», – напевал Володя, вальяжно шествуя по школьному коридору в ауре нездешнего аромата. Его тёмные густые пушистые волосы касались плеч, как у Тома Андерса, одного из участников модного когда-то дуэта «Модерн Токинг».

В «устье» белой рубашки болтался галстук-шнурок.

Казалось, у парня давно припрятана дорожная сумка на длинном ремне, в которой хранятся заграничные деньги и билет в одну сторону.

Осталось чуть-чуть… закончить школу.

 
                                    * * *
 

Смешно, но в своём домашнем хозяйстве родители «нездешнего мальчика» держали корову.

Да не корову, а блудливую бестию!

Это глупое животное вечно отбивалось от стада.

То продираясь сквозь кусты, то задирая хвост, бурёнка уверенным галопом скакала туда, куда глаза глядят, в то время как стадо чинно следовало на пастбище.

С утра полупьяный пастух Витя плевать хотел на такие залихватские кульбиты своей подопечной и попросту, не замечая «потери бойца», держал свой путь куда надо.

Вернее, в реденький лесок с высокими травами.

Но у сумасбродной коровы был особый путь и свой пункт назначения.

Альбина часто видела из окна, как Володе приходилось продираться сквозь буераки и чертополох, чтобы вернуть беглянку в лоно стада. Родители требовали от сына, чтобы та придерживалась порядка, чтоб возвращалась вечером домой сытая и с удоем.

Корова давала почти семнадцать литров молока.

Поэтому хозяева её терпели.

 
                                    * * *
 

Как-то раз сердце Альбины не выдержало смотреть на то, как жвачное животное издевается над Володей.

Она выбежала на улицу, на ходу сломив вицу из подёрнутого осенней ржавчиной куста сирени и сиганула бурёнке наперерез.

Ну а корова, извернувшись, рванула к совхозному полю, где до самого горизонта тянулись борозды с сахарной свёклой. Сбор урожая уже начался, и на поле лежали ещё не вывезенные огромные кучи лакомых корнеплодов. Корова о них уже знала.

Мелькнула копытами, только её и видели!

– Вот скотобаза! – рвал и метал Володя. – Не побегу за ней, за дурой… В школу опоздаю.

– Ты что? – осуждающе выкатила левый глаз Альбина. – Она же свёклой обожрётся! У неё же пузо вспучит! Сдохнет твоя корова!

– И что прикажешь делать? – рассердился Володя, как будто это была корова Альбины.

– Прикажу за коровой бежать, – ответно вздёрнулась та. Но, спохватившись, тёплым тоном добавила: – Я помогу.

 
                                     * * *
 

С тех пор Альбина с Володей стали теснее общаться. Только не в школе.

В школе Володя Альбины стеснялся.

Вова приглашал одноклассницу к себе. Его родителей (бизнес есть бизнес) часто не было дома.

Парень включал девушке маг, чтобы та наконец полюбила творчество группы «Кино», кормил её «Сникерсами», а однажды и вовсе клипсы подарил, жёлтые пластмассовые кругляшки.

– У матери спёр? – насторожилась девушка.

– Ты что? Мать дешёвку не носит, – двусмысленно заявил Альбинин бойфренд.

Но та двусмысленности не поняла (она была не очень умным человеком) и утром в школе сияла так, как будто в её ушах зажглись два маленьких солнца.

Сияла отчаянно!

 
                                    * * *
 

– Здорово, соседка, – Альбинина мать, Наталья, заявилась к родителям Володи под самый Новый год, – я вот тебе свиные ножки принесла… на холодец… Возьмёшь?

Наталья, этакая «квашня» в песцовой шапке, похожей на стог сена, припорошённый снегом, визитом своим удивила хозяйку Александру.

«На короткой ноге» они не были.

– Возьму, – отвлёкшись от потрошения селёдки, настороженно согласилась Александра. – Чего ж не взять?

Наталья протянула кастрюлю с поросячьими ногами. И прошла за хозяйкой на кухню, хоть Александра её и не приглашала.

Изучающе осмотрелась вокруг.

Зарабатывала Наталья тем, что на уличном рынке (зимой и летом, в жару и в мороз) торговала мясом.

Поэтому лицо у женщины было вечно обветренным и красным. Она его по давней привычке смазывала исключительно тёплым вазелином «Норка».

– А Николая дома нет? – полюбопытствовала она у Александры, имея в виду её супруга. – А Вовчика?

– Нет никого, – совсем уж озадачившись такими вопросами, сообщила соседка. – А тебе-то что?

– Вот и хорошо! – с облегчением плюхнулась на табуретку Наталья. – Вдвоём разберёмся… По-нашему. По-бабски!

 
                                    * * *
 

– У нас товар, у вас купец! – чтобы не томить собеседницу, сразу перешла к делу Наталья. – Такие, сватьюшка, дела!

Новость сразила было Александру наповал, но она на ногах удержалась. Суть сообщения и хабалистый напор соседки её разъярили.

Александра ринулась в атаку.

– Ты что? Сдурела? – стараясь сохранять спокойствие, но не теряя запала, включилась хозяйка. – Какая я тебе сватья?

– Как какая? Хорошая будешь сватья, – шла напролом Наталья, – а Альбинка моя хорошей невесткой вам будет… Беременная она.

У Александры подкосились-таки ноги.

Она осела на лавочку.

В это время брякнула входная дверь. На кухне нарисовался Вовчик. Увидев Наталью, сильно смутился.

– Вова, давай-ка, маме расскажи, что у вас с Альбинкой-то моей было? – «припёрла к стенке» парня правдоискательница-гостья. – Любовь? Постель?

Владимир заполыхал ушами, уткнулся взглядом в пол.

– Любовь? Постель? – «слетев с катушек», отвешивала и отвешивала сыну оплеухи Александра. – Любовь с косоглазой?!

 
                                    * * *
 

Ребёнок не родился.

Поэтому летом Володя поступил в педагогический. Учиться ему очень нравилось, в группе получали знания в основном городские девчонки, деловитые, модные, свободные.

Под стать Володе.

На одной из них Володя женился. Подучился на психолога, а потом, вдохновившись рождением двоих детей, придумал курс для провинившихся матерей, который назвал «Добаюкивание».

Володя знал, что чувство вины отлично продаётся.

Сам когда-то заплатил, чтоб от него избавиться.

Ну, а Альбина после школы осталась жить в селе, устроилась работать в детский сад нянечкой.

Позже вышла замуж за доброго и непьющего мужчину, очень понимающего для сельского человека.

А понимание требовалось.

Ведь родить детей Альбина не смогла… Володя знал об этом, ему пришлось к психологу обращаться, чтоб от мук совести излечиться.

 
                                    * * *
 

В детском саду наступил тихий час.

Детишки лежали в кроватках, укрытые одеяльцами, но ещё не спали. Альбина читала им книжку про циклопа-великана.

– А ты циклоп? – спросил её самый худенький болезненный парнишка, которого ветром по улице носило.

– Нет… Я не циклоп, – не рассердившись, ответила нянечка, – у циклопа один большой глаз… А у меня один – большой, другой – маленький. Усвоил разницу?

– Усвоил, – кивнул мальчик.

Альбина подошла к постельке малыша, взглянула на его бледное личико.

«А ну, айда ко мне на ручки, – велела она парнишке. – Чует моё сердце, что тебя не добаюкали».

Стрёмная фамилия
Рассказ

Юная и дерзкая Лиля Гурченко терпеть не могла свою фамилию.

А тут, как назло, пришлось школу менять. Это под конец-то всей зубрилово-занудной эпопеи!

Лилькина мать, недолго думая, сгрузила «в одного» нехитрые пожитки в дощатый кузов пучеглазого грузовика, заляпанного осенней жижей, после того как городской деляга, мимоходом залетевший в деревню персонаж, предложил ей денег за их дом-развалюху с большим земельным участком.

И тем же грузовиком мать с дочерью по дождями пролитой дорожке, под шутки-прибаутки нетрезвого шофёра, толкаясь плечами, потряслись в соседнее село.

Там пустовал дом Лилькиных предков, ныне пребывающих в Царствии Небесном.

 
                                    * * *
 

Когда на урок физики директор привёл новенькую, сбитый с толку десятый класс замер от впечатления, произведённого на них девушкой.

Замешкаться и впрямь было немудрено.

Удивляла фамилия.

Гурченко – артистка известная. Её в «Любовь и голуби» каждое восьмое марта по телевизору показывают.

Кроме того, было у Лильки еле уловимое сходство с её знаменитой однофамилицей.

Может быть, вздёрнутый носик? А может, прищур глаз?

На этом сходства заканчивались.

Начинались различия.

 
                                    * * *
 

– Мам, ты чё меня Лилькой-то назвала? – сердилась, бывало, на родную мать расстроенная дочь. – Ты чё, думала, я как артистка, это твоя любимая, вся в рюшечках и бантиках, по деревне ходить стану?

– Я чё, Людмилой тебя назвала? – не принимала претензий мать. – Честно скажу, что хотела. Но окстилась!.. Постеснялась, думала: чё люди-то скажут? Скажут, не по Сеньке шапка… А Лилия – имя красивое. Нежное.

– Ага! Нежное, как я! – дерзила матери Лилька.

Потом шла пялиться в зеркало.

Вглядывалась в отражающую поверхность осторожно, опасливо. Как будто боялась: вот-вот там мелькнёт виденная в кино фигурка.

Вся в рюшечках и в бантиках.

Но не тут-то было!

В правдивом зеркале отражались прямые, тяжёлые, грязноватого цвета, как небелёный грубый лён, волосы до плеч; лицо округло-плоское и своенравно вздёрнутый уточка-нос.

Фигура же, низкая, приземистая и простая, как крепко сколоченная табуретка, тем более расстраивала Лильку.

Про таких, как она, в их суровых краях определение имеют чёткое – «уральский низкожопик».

 
                                    * * *
 

Вздохнув, Лилька повыше закатывала рукава фланелевой клетчатой рубахи, снимала с гвоздя ковбойскую шляпу и, надвинув её на глаза, шла во двор встречать корову, недавно купленную на деньги, вырученные от продажи дома и огорода.

Усталое стадо уже нетерпеливо мычало, блеяло, звенело бубенцами в другом конце деревни.

Это тебе не рюшечки!

И это тебе не бантики!

«Эх, если бы не стрёмная фамилия, моей „табуреточности“ точно бы никто не заметил!» – сидя на низенькой скамеечке в хлеву перед сытой жующей дневную жвачку коровой, снова и снова кручинилась Лилька.

Упругие молочные струи звенели о днище подойника. Лилькины кулаки, методично сжимающие коровьи сиськи, дерзали всё проворней. И Лилькины мысли тоже крутились быстрей.

«Люди слышат фамилию и думают: она такая. А я – сякая! И вот чё мне делать? Как со стрёмной фамилией жить?»

 
                                    * * *
 

– Конечно! – за вечерним чаем с молоком жаловалась Лилька родительнице, такой же «крепкой табуреточке». – Я про Гурченко в журнале читала, что у неё в молодости талия была 48 сантиметров! И все думают, что у меня тоже такая должна быть. Потому что сравнивают… А куда я себе эти 48 сантиметров намотаю? На шею?

– Да тьфу на эту талию! – сердилась советчица. – Сдалась тебе та талия! Кто не дурак – тот не доходягу, тебя выберет!

Лилька супилась. В спор не вступала.

Хотела, чтоб мать оказалась права.

 
                                    * * *
 

На следующий день – опять неприятность.

На физкультуре девочки разучивали композицию на брусьях. Лилька, закинув ногу по немыслимой траектории, лягнула ею в стенку, а потом – в светильник.

От удара стеклянный плафон хрястнул.

Брякнулся на пол.

Разбился.

«О, Гурченко фонарь грохнула! – противно заржал над новенькой хилый одноклассник, почему-то освобождённый от физры и потому сидящий на скамейке. – Фонарь „звезде“ светить мешал! Она и вырубила конкурента!»

Лилька насмешки снести не сумела.

Уверенным шагом ринулась к обидчику.

И на ему – в нос!

Кровь капнула на белую рубаху.

 
                                    * * *
 

Вечером к Лильке в дом прибежала разгневанная мать обиженного десятиклассника.

Швырнула на стол перед старшей Гурченко окровавленную рубаху со словами: «Покупай теперь новую».

– Чё творишь? – вопросила у Лильки родительница, когда противная тётка, наоравшись вволю, свалила восвояси.

– А чё он «звездой» обзывался? – заканючила Лилька. – Это во всём фамилия виновата!

– В райцентр завтра поедешь… Рубаху купишь… Плакали твои ботиночки новые на меху… Знать будешь, как руками махать и кулаком в нос тыкать!

 
                                    * * *
 

На завтра была суббота.

Базарный день!

Мать выдала Лильке деньги.

Раскошелилась на белую рубаху и на ботиночки тоже.

Сначала Лильке в тот день везло.

Рубаха и ботинки по приемлемой цене нашлись быстро.

А кроме того, деньжат у Гурченко оставалось даже чуть больше, чем она заранее рассчитала.

Довольная собой, Лилия топала мимо рыночных рядов прямиком к автобусной станции.

 
                                    * * *
 

– Девушка, а девушка, не проходите мимо! – сквозь грёзы о том, как она заявится завтра в школу в меховых ботиночках, Лиля расслышала голос откуда-то сбоку. – Купите налима. Жирный – страсть!

Повернув голову, Гурченко увидала старичка в шапке-ушанке и выцветшей чёрной фуфайке. Таким Гурченко представляла себе деда Мазая, сердобольно тянувшего за уши горемычных зайцев с болотных кочек.

На сколоченном из реек ящике лежал огромный налим с плоской жабьей мордой.

– Свежий? – призадумавшись, по-взрослому спросила Лиля.

– Ха! Да он ещё квакает! – бодро соврал Мазай.

– Он чё, лягушка, чтоб квакать? – серьёзно заметила Гурченко.

– Все мы немножко лягушки, – ударился в философские размышления дед. —

Человеческий зародыш в утробе матери на головастика сильно смахивает. Сам видел. В учебнике по анатомии. Я в школе сторожем работаю… По книжкам науки разные изучаю… И про лягушек тоже.

– И что? – запуталась Гурченко.

– А то! Ты тоже была когда-то лягушкой, – до конца довёл логическую цепочку рассуждений начитанный сторож. – А налим, он и подавно лягушка!

– А сколько стоит налим? – грубовато осекла собеседника Гурченко, не желая глубже погружаться в родственные связи между всеми на свете божьими тварями.

 
                                    * * *
 

Лилькина мать обожала рыбу.

И вот теперь, глядя на мясистую налимью тушку, провинившаяся Лилька решила задобрить родительницу, побаловав её речной свеженинкой.

– Почти задаром отдам, – заверил покупательницу дед. – Дай, сколько не жалко.

– А заверните! – махнула рукой Лиля. И с почтением протянула Мазаю сэкономленную купюру.

И пока тот, шурша газетами, перепелёнывал тушку «Уральской правдой», потом укладывал её в целлофановый пакет, Лиля представляла себе, как вечером они вдвоём с матерью сготовят обалденное «хе».

 
                                    * * *
 

Сначала они с матерью добудут из налима все кости, потом вскипятят подсолнечное масло.

Зальют им розовато-белое, как лепестки георгина, свежее рыбье мясо.

Кольцами нарежут лук.

Туда ж его. К рыбке.

И уксус для большего вкуса.

Потом кастрюлю с «хе» поставят на ночь в холодильничек.

А утром… М-м-м! Пальчики оближешь.

 
                                    * * *
 

Мечты мечтами, однако до отправления рейсового автобуса оставалось минут пять.

А Лильке приспичило в туалет.

Гурченко полетела за угол автовокзала, где располагался деревянный сортир на два «очка» с жирными, неряшливо расползающимися в разные стороны, как лапы паука, буквами «М», «Ж» на хлипких дверцах.

Подходя к уборной, девушка увидела, как толстая деревенская тётка, на ходу оправляя цветастый подол, увесистой «пулей» с громогласной руганью вываливалась из-за дощатой двери.

– Чё там? Неужто чёрта увидали? – на полном ходу поинтересовалась Гурченко. И, не дожидаясь ответа, влетела в освободившуюся «половинку», подмеченную буквой «Ж».

Лилия прицепила пакеты с покупками на гвоздь, вколоченный в стену, и присела на корточки.

 
                                    * * *
 

Когда Лилька опорожнила уже начинающий болеть мочевой пузырь и выпрямилась, она поняла, что тётка – цветастая «пуля» – паниковала не даром.

Причиной её испуга был явно не чёрт.

В боковой стене деревянного «скворечника» зияло крохотное «дупло». В дупло глядел, не моргая, чей-то очень заинтересованный карий глаз.

– Вот сволочь! Ну, извращуга, берегись! – по-дикому разъярилась Лилька.

«Глаз», даже не моргнув, продолжал-таки пялиться.

Да только Лилька не шутила!

 
                                    * * *
 

Выпрыгнув из туалета, Лилька схватила что под руку попалось: давным-давно брошенный кем-то ржавый руль от детского самоката с облупившейся бордовой краской.

Махонький щупленький мужичонка к такой агрессии был не готов.

Вовремя углядев Лилькин боевой настрой, сиганул в спасительные для него кусты акации, а оттуда – в сторону вокзала.

Извращуга явно был не местный, иначе его давно бы уже «прищучили» райцентровцы.

Этот факт охладил Гурченко.

Она отшвырнула руль.

Но жизнь подкинула ей новое приключеньице.

Обернувшись, Лилька увидела, как огромный пёс сорвал с гвоздя туалетной распахнутой двери пакет с налимом и дал дёру…

 
                                    * * *
 

На автобусной станции охрипший усталый рупор объявил посадку.

Подхватив одиноко висящий пакет с покупками, Лилька рванула к автобусу.

«Чё недовольная такая?» – спросила Гурченко одноклассница, подсевшая рядом.

«Собака налима спёрла», – нехотя ответила Лилька, а сама подумала: «Зря сказала, завтра вся деревня знать будет».

 
                                    * * *
 

В понедельник Лилька отправилась в школу, сияя от радости. Шла аккуратно, лавируя между луж, берегла меховые ботинки.

– Эй, Гурченко – Дурченко! Чё, налима профукала? – уже на входе в здание цепанул Лильку известный в школе мерзавец по фамилии Сидоров. – Дурость есть, ума не надо?

– В смысле?

– В коромысле. Чё, налима собака сожрала и даже не подавилась?

Резко взвизгнул звонок, но Гурченко и ухом не повела.

Потому что, услышав слова издевательства, она прям-таки психанула.

Рванула к Сидорову и, несмотря на свой «мелкий» рост, с такой силой тряхнула недруга за грудки, что выходная рубаха обидчика хрястнула.

Тот опешил.

Да и у Лильки по спине побежал холодок.

Чтоб не оставаться «в накладе», Сидоров лягнулся было ногой, метясь Лильке под зад. Однако промазал и, от греха подальше, обескураженный, озираясь, не видит ли кто? – поспешил на урок.

«Вот, блин! Мне чё, снова рубаху покупать? – слёзы обиды хлынули из глаз девчонки в два ручья. – У-у-у, стрёмная фамилия!»

 
                                    * * *
 

Утерев сопливый нос, Гурченко с опозданием в десять минут ввалилась на урок литературы.

– Лилия, готовься поскорей к уроку. Мы сегодня сочинение пишем, – сказала ей хорошенькая молоденькая учительница с талией примерно 48 сантиметров. – Тему сочинения читай на доске.

«Как я провёл (провела) выходные», – про себя пробубнила несчастная Лиля.

И тут старшеклассницу прорвало.

Всё вспомнила она: райцентр; Мазая на базаре; несостоявшееся хэ; подлюгу-извращенца; сплетницу-подругу и Сидоровский немужской пинок.

На чистый белый лист легло страданье.

 
                                    * * *
 

«Ребята, а вы хорошо успели узнать нашу новенькую, Лилию Гурченко? – спросила на следующий день учительница, принаряженная в рюшечки и бантики. – Я прочла её сочинение и вот что я поняла…

Лилия – правдолюбивая великодушная девушка. Она простила человека, который обидно обозвал её, и одна отправилась в райцентр на базар за примирительным подарком.

На базаре Лиля купила ещё и налима, чтоб приготовить для мамы любимое рыбное блюдо.

Выходит, что она заботливая дочь.

Потом девушка и вовсе пустилась в опасное приключение, бросилась в погоню за похабным хулиганом, который пугал жительниц и посетительниц райцентра своим вероломным появлением в месте, запретном для него. И Лиля непременно догнала б дебошира, но автобус! Автобус ждать не станет.

Вот такая наша Лиля!

Смелая девочка!

Боец!»

Одноклассники Лилии зашушукались.

«Что натворил тот пронырливый гад? Где? Что он такого позорного сделал? – горохом сыпались вопросы.

Но Лиля держала интригу.

«Ещё у Лили фамилия звучная, – незаметно подмигнув ученице, добавила педагог. – Гурченко – звучит гордо!»

И Лилия впервые при упоминании своей фамилии вздёрнула курносый носик.