Текст книги "Цветочный крест • Потешная ракета"

Глава девятая
Познавательная

– Аз ему все с восторгом и придыханием рассказал, а он небрежно так это мне бросает: «Сие обычный термостатус, или, короче, термосус». А аз-то думал, что чудо необычайное зрил! Вот какое забавное дело. А может, и не забавное…

Феодосья скороговоркой (она уже приучилась говорить о себе в мужском роде без запинки), приправленной легкой усмешкой, можно сказать, несколькими крупинками смеха (зело потешаться было невозможно, ибо беседа проходила во время ее последнего всенощного бдения), перешептывала другу Ворсонофию, как поведала старшему чертежному дьяку Макарию про увиденный в китайской лавке «Вечный жар», а он не то что не выказал удивления, а и к словам не пристав, не оторвав взора от чертежа, между делом пробормотал про то, как устроено сие «необыкновенное чудо».

– Оказывается, у этого фарфорового сосуда двойные стенки, а между ними голимая пустота – воздух откачан, – звонким шепотом пояснила Феодосья Ворсонофию. – Ледяная пустота! А поскольку именно воздух передает голоса, все звуки, ветры и прочая, то без него тепло не может через пустоту пробраться, и потому напиток сохраняется в сосуде горячим.

– И все? – подивился Ворсонофий. – Так просто?

– Ей! – ответила Феодосья.

А потом внезапно вздрогнула главою с кратким вздохом, выпрямилась на коленях, устыдившись своей расслабленно скругленной спины, сложила руки перед грудью и воскликнула, глядя на тепло мерцающий во тьме алтарь:

– О! Господи! Благодарю тебя за то, что все самые сложные вещи, мысли, деяния и материи создал ты из таких самых простых деталей и основ, что даже аз, жалкий раб Твой, могу осмыслить их устройство! Благодарю Тебя за то, что позволяешь ты проникать нам, детям твоим, в глубины твоей созидательной мысли, и как следопыт идет вперед, читая простые знаки, так и нам двигаться вперед, познавая огромный мир, сотворенный из великих в своей простоте крошечных буквиц мироздания. Благодарю за то, что позволяешь проникать в суть и устройство чего бы то ни было, не ограничивая разум человеческий лишь созерцанием, констатацией и заучиванием. Благодарю тебя за радость открытий, за наслаждение озарения, за восторг познания! Только Ты в величавой Своей мощи мог сотворить горсть крошечных букв, из которых сложены велико лепнейшие книги. Только Ты в грозной своей силе мог создать семь, а то и пять крошечных нот, из которых слагаются ликующие и грозные песнопения. Ты дал семь простых красок, из которых простираются многоцветные фрески. Всего из четырех сутей – воды, земли, огня и воздуха – Ты воздвиг целый мир. И как из крошечных одинаковых сот образуется огромный улей, так из молекул воздвигается вещный мир, а из кратких заповедей – порядок и нравственность всех душ. И этой простотой начал Ты указал нам, что мир познаваем.

Ворсонофий чем дальше, тем с большим удивлением взирал на друга, молящегося столь непривычно, сколь и горячо. Не ожидал он от скромного Феодосия эдакого краснословия.

– Клянусь, что все мои знания употреблю только во благо Веры, Истины и Заветов Твоих, – голос Феодосьи становился громче. – Обещаю, что крошечные кусочки мозаики, из коих строится жизнь, аз, скромный раб Твой, буду складывать только в такую картину, что будет иллюстрацией Твоих Заветов.

Феодосья замолчала.

Наступила глубокая тишина.

И в сей момент светильник пред алтарем вдруг вспыхнул сильнее. Качнулись огоньки свечей. Протянулась струя ароматнейшего ладана. Мягкий приятнейший теплый поток воздуха (казалось, что из печи вынимают хлеба, хотя печеным вовсе не пахло) окутал коленопреклоненных братьев. Крест в руках Феодосии засветился, словно отражая свет тихого огня. И она, медленно повернув главу к Ворсонофию, промолвила:

– Аз слышу… Мне будет знание… И вознесется оно в огнях блистающих…

Окаменевший Ворсонофий не осмелился раззявить рот, дабы вопросить, что именно слышал брат Феодосий? И что вознесется? Узрев на повернувшемся к нему лице слезы, поэт накоротко призадумался, после чего только и нашелся, что неуверенно промолвить:

– Дать, что ли, тебе те книги?

– Какие? – украдкой отерев слезы, смущенно спросила Феодосья.

– Те, что читать не полагается.

– Дай.

– Утром, сразу после третьих петухов, пока братия будет просыпаться и умываться, зайди ко мне. Одна книга как раз сейчас у меня в келье припрятана.

– Ладно.

– Тогда аз пошел?

– Ей.

В это утро закончилась двадцатинощная епитимья, наложенная настоятелем Феодором на Феодосию. Игумен был прозорлив: усмирив тело, воссияла она духом, уверовав в познание и свою скромную возможность в нем участвовать. И не просто пришло знание, а обрушилось на Феодосью с треском, как серебряный дождь потешного огня. Каждый день с той нощной молитвы приносил Феодосье созидательные открытия. Она едва успевала все обмысливать, обобщать, записывать и изготовлять. Впрочем, все по порядку. А там, своим чередом, дойдем и до огней блистающих…

В три часа ночи, которые обозначили своим вторичным кукареканьем многочисленные московские петухи, самые стойкие и отрешенные монахи-старцы в количестве пяти человек явились на короткую молитву. Они с удивлением обнаружили, что в храме очень тепло, хотя он не топился, и дух благолепный, и треск свечей веселый, и лампады теплятся, как золотые пчелки. И самый старый монах (после 90 лет он стал забывать считать года, потому точный возраст его не был известен, но юность отче пришлась на времена, когда девки прыгали голыми через костры), понял, что сие – добрый ему знак: кончились его земные мучения, и не далее, как сегодня, отправится он в мир иной, вечный в своей красоте и доброте. Говорить, что сии знаки предназначались не ему, а брату Феодосию, было бесполезно. Старец радостно поспешил в свою келью, омылся, лег на лавку, закрыл очеса и тихо почил в пять часов утра. В шесть часов брат из соседней кельи обнаружил покойного. В связи с кончиной патриарха монастыря все работы в мастерских и цехах были отменены, вместо этого предписывались службы и молитвы в кельях. Благодаря этому послаблению Феодосья смогла за сутки от корки до корки прочитать удивительную книгу, тайно данную ей Ворсонофием.

– О чем здесь? – спросила Феодосья, принимая в складки рясы тонкую темную книжицу на латыни.

– Черт его знает! Прости, Господи! Полная дьявольская чушь, бред, галлюцинации. Ни слова правды, само собой. Так, читаем для полноты знаний о том, какую чушь собачью могут понаписать иные глупцы.

На самом деле Ворсонофий, конечно, так не думал. Книга его увлекла и удивила, заставив задуматься о множестве непонятных вещей. Но кто бы посмел в этом признаться во времена, когда на каждых воротах висели богохульники? Потому он отозвался о книге нарочито небрежно и осуждающе.

– Ну хоть в двух словах – про что писание? – не отставала заинтригованная Феодосья. – Ведьминское, прости Господи?

– Не совсем, хотя вроде того, – уклончиво пробормотал рифмоплет.

– Об страстях любовных, что ли? – краснея, вопросила Феодосья.

– Об том, как прилетали с другой планиды… уж не знаю, как их и назвать… Инопланидные людины. Похоже, с Луны прилетели. Побыли и снова улетели.

Феодосья окаменела истуканом, если б только у каменного щурбана сердце могло колотиться, как набатный колокол. Наконец она с трудом смогла произнести:

– Как улетели? На чем? Али крылья у них? Али святым духом?

– Верхом на огне в серебряной летательной ступе. Да там рисунок есть, сам поглядишь. А как прочитаешь, дам тебе книжку про любовны совокупления древних греков.

– Ей… ей… – не помня себя и едва слыша Ворсонофия, кивнула Феодосья. – Про греков…

Она молча, как засватанная и в каком-то забытье (как показалось Ворсонофию, каковое забытье он и списал на двадцать почти бессонных ночей), медленно пошла по галерее, устланной сеном, в свое крыло здания. Все это время, пока она мучилась вопросом, как взлететь на седьмое небо, дабы встретиться с Агеюшкой, – махолетом, либо крылатой ладьей, либо из пушки, – рядом с ней находилась книга, в которой на все отвечено и даже есть чертеж летательной ступы! И сегодня, после горячей молитвы, ей начало открываться сие знание. Ну разве сие не чудо?! О, как нужны человеку чудеса, ибо оне окрыляют! О, нужно их творить всеми силами! Сию мысль, еще не обретшую четких контуров, а лишь брезжащую, дабы не ускользнула, Феодосия быстро записала в маленьком поминальнике. После плеснула кипятку в кружку, отломила половину рогульки, посыпанной манной крупой (хоть трапезничать в кельях и было строго заповедано), и, торопливо жуя на ходу, жадно раскрыла на столе книжку.

Она была изрядно потрепанной, уголки толстых листов загибались, отдавали желтизной и жиром и многочисленными прожилками и трещинками помятостей более всего напоминали лист березы, пролежавший под снегом целю зиму. А вся книга казалась рукой старца. Но, тем не менее, крупный латинский шрифт, отпечатанный, похоже, с металлических гравюр, и такие же отпечатанные (а не нарисованные от руки миниатюристом) иллюстрации достаточно хорошо сохранились и неплохо читались. Обложку книги Феодосья увидать не смогла, поелику побоялась выпрастывать ее из засаленной кожаной обертки с надписью от руки «Требник на кажинный день». Но заглавие писания повторялось внутри. «Рассуждение о монстрах инопланидных и самовидные о том свидетельства», – перевела Феодосья. Не в силах сдержать возбуждение, она быстро пролистала книгу до первого рисунка. Но после устыдилась своей поспешности и, не разглядывая его детально, вновь вернулась к первой странице. Из текста следовало, что сия книга перепечатана с рукописного экземпляра в 1078 году от Рождества Христова, но события, в ней описанные, относятся к 960 году и имели место в Шотландии.

Увы, прежде чем автор перешел к непосредственным событиям, он довольно долго и пространно порассуждал о монстрах вообще и небесных в частности, а также ударился в теоретические розмыслы о том, чьими руками – Бога или дьявола – могли быть созданы конкретные чудовища, посетившие Шотландские земли. Так и не придя ни к какому выводу и при этом ловко уйдя от ответа, автор наконец-то, на десятой странице, перешел к делу: пересказал витиевато свидетельства самовидцев события.

Селение, имевшее совсем не шотландское название Эшвуд, раскинулось под стенами каменной башни – родового поместья некоего Дугласа (впрочем, фамилия владельца не имела никакого значения для дальнейших событий). Это были около полусотни сложенных из дикого камня и крытых соломой домов с очагами, хлевами и огородами, в которых росли бобы, фасоль, горох, лук, репа и брюква. В низине простирались поля ячменя и хмеля, а также нетронутые луга, на которых женщины и дети собирали пряные травы и полудикий чеснок. А ежели бы пройти за соседнюю вершину, то можно увидеть глубокое, холодное и чистое, как хрусталь, озеро под названием Локс-Несс. Известно, что в студеных водах водилась самая лучшая рыба, поэтому, с позволения своего владельца Дугласа, эшвудцы хаживали к озеру на рыболовлю. В каждом доме, не говоря уж о поместье, имелись большие стада овец и коз. В общем, это было суровое, но обжитое место. И то, что случилось, видели несколько сотен человек, так что не было оснований не верить сему рассказу.

На рассвете 23 сентября селение разбудил гул и грохот, шедший с небес. В первый момент все было подумали, что приближалась мощная гроза. Но, вслушавшись, засомневались в громовых раскатах – к звуку примешивалось жужжание, как если бы по небосводу мог лететь рой диких пчел размером с башню сэра Дугласа; а также треск, словно кто-то разрывал ткань небесной сферы. Поскольку у добрых эшвудцев окна на ночь закрывались ставнями, то для озирания явления многие повыскакивали из домов на двор.

Сумеречный небосклон, на котором только-только появилась полоска розового света, был чист – ни одной грозовой тучи, да и вообще каких бы то ни было туч или облачков. Но громогласный шум продолжался. Самая пожилая эшвудка высказала версию, что сие – шум приближающегося дракона: будучи девочкой, она однажды встречалась с ним, когда огнедышащее чудище еле-еле отвадили от деревни, отдав ему на съедение самую красивую девицу и сорок овец. Но не успели эшвудцы попрятать девиц и вооружиться, как на небосводе появилась точка белого огня, которая стремительно приблизилась, повисла на мгновение над деревней, а потом быстро опустилась совсем низко, выметывая огненные хвосты. Это была огромная серебряная ступа, закопченная понизу, из которой вниз летели кометы, разметывая горячим огненным ветром кусты и траву. Все жители так и замерли, как стояли, лишь задрали головы вверх.

– Да ведь это святой Георгий на огненной колеснице! – фальцетом выкрикнул вдруг сельский капеллан.

– Дьявол!

– Христос спускается с небес!

– Дракон! Дракон!

– Палец Господа отвалился и упал с небес! Огненный палец Творца! Как же Он велик, коли один только перст его с дуб величиною?! Сие указующий перст!

Версии зрителей разнились сообразно воспитанию, багажу знаний и количеству грехов.

Тем не менее, мужчины селения, бывшие по роду своему воинственными и задиристыми, отойдя от столбняка, дружно кинулись за оружием. А самый быстрый и кровожадный успел даже выпустить в ступу град стрел. После сего кометные огни прекратили выметываться из ступы, и наступила невероятная тишина. Ступа висела почти над самой землей, на высоте примерно молодого дуба. Встав наизготовку с копьями и топорами, мужчины замерли в ожидании развития событий. В полной тишине, нарушаемой лишь треском нескольких сорок, из бока ступы выдвинулся толстый кол навроде посоха из металла, оказавшийся полой трубой. Из трубы выставились три копья, которые почти беззвучно раскрылись в виде основы для шатра. Затем из одного копья так быстро, что эшвудцы не смогли понять, как это устроено, развернулось белое, переливающееся бледным голубовато-розовым светом полотно. И вновь все замерло.

– Покров Богородицы опустился на нашу землю! – страстно выкрикнула одна из женщин и упала на колени.

– Парус небесной ладьи! – опроверг ее догадку рыжий эшвудец, когда-то ходивший морем.

– О! Господи! Сфера облачная разорвалась, и сие кусок ее!

– Это неба ломоть! Сейчас через прореху посыплются дожди и звезды.

– Обрывок с Млечного пути!

– С Луны люди прилетели! – тонким голосом выкрикнул деревенский дурачок. – Сейчас покажут нам вышитые картины лунного мира.

Но его осадили.

– Что ты мелешь, дурья твоя башка? Луна все время меняет размер, куда же деваются ее жители, когда она обращается в месяц? – логично вопросил один из местных богатеев – мельник. – Разве только сбиваются в кучу? На Луне никого нет, потому что невозможно жить в месте, которое днем и ночью испускает свет. Или тогда можно жить на свече и в костре!

Как и в случае версий о происхождении ступы, недостатка в идеях не было. Каждый выдвигал все новое, самое верное и правдоподобное объяснение сути повисшего над землей белого полотна. Неугомонный рыжий эшвудец в запале навел было еще раз лук, но полотно вдруг пронизалось слабым голубоватым светом, примерно таким, каковой блуждал прошлым летом над могилой местной ведьмы. (Доводы учителя церковной школы, что то были светлячки, не убедили ни одного эшвудца. Учитель – человек заезжий, эшвудскую ведьму не знавал, где ему было поверить, что на ее могилу не то что светлячки, а вороны не решались садиться). Так вот… (Или, как сказала бы Феодосья: «А се…»). Этот голубоватый свет покрыл парус, словно тонким слоем тумана, если бы туман мог быть прозрачным. Зрители молча разинули рты, не зная, что и подумать. И пока они стояли, вытаращив глаза, – час от часу не легче! – холст превратился в движущийся гобелен. Да! Ей! Узоры на гобелене шевелились. От ужаса зашевелились и волосы на головах эшвудцев.

– Чур меня! Чур! – воскликнули многие.

Кто-то крестился, кто-то обводил вокруг себя и детей на земле круг.

И только учитель, хоть и побледнел, но держал критический вид:

– Это оптическое явление! Мираж, какие бывают в пустыне! – убеждал он эшвудцев, хватая их за рукава. – Это научно объяснимое явление!

Но его грубо отпихивали.

– Сие Божественное откровение нам! – воскликнул капеллан.

Наконец, узор прекратил изменять фигуры, и на полотне показалась картина звездного неба. Невидимый провожатый словно с невероятной быстротой увлек за собой зрителей, и их взгляды пролетели сквозь россыпи звезд и приблизились к зеленоватой планиде. Снова появились куски узоров.

– Это словеса! Словеса! – догадался учитель. – Но на каком языке?

Пред взглядами эшвудцев пронеслись высокие белоснежные башни (не менее чем в дюжину раз выше замка Дугласа), стоявшие тесно и в огромном количестве, как если это была сосновая роща, но из башен. Взгляды втянуло в отверстие одной из башен, и внутри нее на фоне переливающегося ковра, явно палестинского, оказался прозрачный сундук, за которым сидел… Сидела? В общем, сидел монстр! Тот урод, которого родила от черта все та же эшвудская ведьма и которого от греха подальше эшвудцы сожгли, был просто красавец по сравнению с сим чужищем.

Все вздрогнули. Женщины закрыли руками глаза малышам.

(На сем месте повествование в книге прервалось двумя страницами иллюстраций, каковые Феодосья со вниманием и изучила).

Урод пошевелил выпученными глазами в стороны, а потом вдруг уставился прямо в лицо рыжему эшвудцу. Тот бесстрашно поднял лук и выстрелил в монстра. Стрела пролетела насквозь, не оставив дыры.

Вдруг к изображению прибавилось нечто, что не было ни видимым, ни слышимым, ни осязаемым, но тем не менее все зрители его почувствовали. Некая невидимая сила действовала на головы эшвудцев так, что они без слов ощущали, что исходило от урода. Сперва всем стало приятно на душе, после – легко и беззаботно, затем словно нежные запахи поплыли над зрителями, потом ощутился азарт, потом – чувство отдохновения.

Были сказаны из паруса и слова, но они произносились чересчур высокими звуками, так что разобрать их смогли лишь сельские кошки. Ежели бы они могли говорить, то сообщили эшвудцам, что сие – презентация информации о планиде из соседней солнечной системы. Но кошки от сих неслышимых человеческими ушесами звуков лишь бросились врассыпную, как угорелые.

Внезапно свет в парусе исчез. Он бесшумно свернулся, копья и труба втянулись в бок ступы, и она стала приподниматься.

– Улетают! – выдохнули зрители.

Но не тут-то было. Неведомо из какой дыры из ступы на луг вывалилось нечто, что побежало по жухлой траве и сперва приблазилось зрителям приземистым кабаном на кривых лапах. Но по приближении оказалось, что это не кабан, а… А…

– Крокодил! – в ужасе выкрикнул эшвудец, хаживавший за моря в Африкию.

И хотя он был не прав (потому что монстр был не крокодил, а змей наподобие дракона), ему сразу и безоговорочно поверили.

Большинство самовидцев дрогнуло и принялось отступать, бабы похватали детей на руки.

Но и это чудо было не последним потрясением, что пришлось испытать эшвудцам.

Вслед за крокодилом на луг вывалился инопланидец в полных рыцарских доспехах (если бы доспехи могли быть раздутыми, как бочонок, и белыми) с опущенным на лицо слюдяным забралом. Инопланидец попытался дотянуться до крокодила тонким лучом света, но тот увернулся и промчался на своих кривых лапах мимо заветного дуба прямиком в сторону горы.

Пока все глядели вослед крокодилу, инопланидец поднялся назад, в ступу. Из нее выметнулся огонь, и ступа с оглушающим рокотом поднялась ввысь, превратившись в точку, похожую на яркую звезду.

Рыжий эшвудец бесстрашно выстрелил вослед из лука, и тот час все мужчины метнули в небо кто копье, кто топор.

После сего поднялся среди селян гомон, который не смог прекратить даже звон колокола на церкви. Несмотря на призыв колокола, заутреня была задержана, так как капеллан не мог придумать, как истолковать явление в разрезе святого писания? Но после решил идти верным и проторенным путем и грозно сообщил, что сие – предупреждение за грехи эшвудцев. На том и порешили. И лишь учитель и дурачок стояли на своем: учитель полагал видение оптическим явлением миражом, а дурачок – визитом жителей Луны.

Феодосья окончила чтение далеко за полночь следующего дня. Брат Ворсонофий уже с час пребывал в ее келье и якобы молился за упокой души испустившего дух старца, на самом деле в нетерпении ожидал, когда друг окончит чтение, дабы вдвоем обсудить прочитанное.

– Что ты на это скажешь? – вопросил он, как только Феодосья закрыла книгу и повернула к Ворсонофию красные от напряженного чтения очеса. – Брехня сивой кобылы? Белены баснописец объелся?

– Аз в раздраенных чувствах, – растерянно сказала Феодосья. – Не знаю, что и думать. Как-то не верится. А с другой стороны, вдруг – правда? Чего только в свете не бывает? Говорят, есть такие земли, что там мыши летают. И даже белки. Так и зовутся – летяги.

– Ну, кайты, воздушные змеи по-нашему, тоже могут на бечеве по небу летать. Но чтоб стальная ступа с монстрами? – выказал сомнение Ворсонофий. – Положим, чисто теоретически, огромная ступа в виде пули могла прилететь из еще более вящей пушки. Летят же заряды из пищаля огнеметного. Положим! Но хоть меня режь, не могли сии монстры прилететь из небесных сфер. Потому что на небесах пребывают только ангелы, архангелы и прекрасные ликами души праведников, обретающих в раю. Монстров на сферах небесных нет, ибо высокое – вотчина Божья. Значит, прилетели оне из других земель? За морем, конечно, чудища есть. Но животного рода: слон, носорог, единорог, сфинкс. А животные, как известно, не подвластны умственной эволюции. Не может удав или гиппопотамус построить пушку! Значит, остается одна версия – монстры, если, конечно, оне вообще были, а не плод сие долгого коллективного пьянства, вылетели из-под земли. Из владений дьявола. Вытолкнули их ступу раскаленные газы по жерлу вулкана. Сии задние проходы (Ворсонофий ухмыльнулся своей шутке) давно известны и зафиксированы самовидцами. Наши, ездя на Пиринеи, видели такой проход в ад – Везувиус называется.

– Да, – встрепенулась Феодосья. – Аз зрила эту смрадную дыру в книге.

– А коли это черти прилетали, то отнюдь оне не инопланидные люди. Не со звезд. Да и омерзительно думать, что на чудных золотистых звездах могут обитать дьявольские мерзкие твари.

Ворсонофий прочитал книгу давно, поэтому имел время досконально все обдумать и выложить Феодосии свои розмыслы в завершенном виде.

Феодосия принялась страдать.

Аргументы Ворсонофия очень убедительны и логичны. Но тогда рушилась ее теория, что ступы небесные, сиречь ракеты, могут выстреливаться в небеса. И тогда исчезала надежда, что она, Феодосья, сможет взлететь в небесные сферы к сыночку Агеюшке.

Она растерянно помолчала.

– Вот вам и разгадка, – торжествующе промолвил Ворсонофий. – Никакие это не инопланетяне, а черти из адских подземелий. Да и то сказать, если бы, чисто теоретически, Творец заселил все планиды людьми, то оне, люди, везде бы выглядели одинаково, единообразно. Ведь сотворены все от единого Адама! Это в писании подтверждено.

– Похоже, так оно и есть, – протянула Феодосья. Но в следующий миг вскрикнула: – Но погоди, брат Ворсонофий, а как же ступа взлетела с поля в Эшвуде?! Ведь для разгона ей бы нужны были газы, толкающие ее из жерла, словно из пушки? А? Как ты сию неувязку истолкуешь?

Ворсонофий расстроился. Эх, все было так гладко!

– Значит, могла это быть инопланетная огнеметная ладья?

– Но на каких дровах она летала? – упирался Ворсонофий. Ему не хотелось отступать от своей блестящей теории адского происхождения серебряной ступы. – И из какого тумана был сотворен гобелен с иноземными картинами? Тот, который развернулся, словно парус с фресками.

– Брат, как в разных странах люди отличаются степенью познания и ученостью, так и на разных планетах наука может отличаться, – предположила Феодосья. – Это, конечно, странно и порой нелогично. Ведь чада у любых народов в одно время начинают ходить и говорить. Напрашивается вывод, что и в науках все должны быть на одном уровне развития. Но житие опровергает эту стройную теорию. Московиты ходят уже в очках и едят ложками. А азиаты хавают лучинами! Уж не говорю об африкийцах, кои бродят с голыми подперделками, не ведая об платье. Что как в далеких землях обошли нас в науках огнеметных? И летают уж люди по нуждам своим на ракетах, как мы ездим на возах?

– Чушь собачья! Ты, может, и в сапоги-скороходы веруешь? В ковры-самолеты? – насмешливо спросил Ворсонофий. – В скатерть-самобранку? Или в электрические мельницы? А еще есть изрядная басня – про магнитные поля. Или про то, что земля вертится вокруг солнца.

Последний пример посеял в Феодосье сомнение насчет правдивости книжки.

– Аз так думаю: сия книжонка – сборище сказок для древнеримских малышей. В Риме народ был грамотный, вполне возможно, что в избах доступны были печатные детские побасенки, – вбил Ворсонофий последний гвоздь. – Хренотень, в общем, прости Господи, а не научный труд.

– Но разве может в книге бысть не правда? – опять усомнилась Феодосья.

– А у стихоплета Веньки Травника что в книжке наплетено? Лжа лирическая! Ни словечка правдивого. Дескать, полюбила его со взаимностью распрекрасная боярышня.

– Так-то да… – согласилась Феодосья. – Вирши у Веньки дивно фантазийные. Как приблазилось ему про деву влюбленную.

– Именно! Поэтому вполне может статься, что книга сия писана ведьминским пером. Так что все там наоборот и есть. Являлись ангелы на пронизанных светом облаках, а ведьма поганая эшвудская намарала своей крючковатой лапой, дескать, прилетали монстры в ступе. Тьфу! Своими бы руками придушил мерзавку. Прости Господи!

– Солидарен с тобой в сем желании, – промолвила Феодосья.

– Аз так рад, что Бог привел тебя в наш монастырь! – признался Ворсонофий. – Мне порой кажется, ты просто альтер эго мое.

– Что-что?

– Мое второе аз. Слава Богу, что послал Он мне друга и единомысленника в твоем лице.

– Ладно тебе, – смутилась Феодосья.

– Нет, правда, так и кажется, что аз тебя всю жизнь знаю.

Ворсонофий тихо подошел к двери, послушал ухом – не слышно ли чьих шагов в галерее, и вернулся к столу.

– Никому никогда не говорил об сем, а тебе скажу. Игумен Феодор… Поклянись, что умрет с тобой моя тайна…

– Ворсонофий, может, лучше не знать мне чужой тайны? Что как будет меня твой секрет томить али распирать? Что как выболтаю в бреду или во сонме?

– Не выболтаешь. Сил моих нет, как хочу поделиться сей тайной! Прошу тебя, прими ее в свои сокровенные мысли!

– Ну хорошо, – без энтузиазма промолвила Феодосья. – Говори.

– Знаю, что не выдашь ты мою тайну под пытками!

– Здрасьте! Под какими такими пытками? Нет уж, не желаю аз таких тайн!

– Насчет пыток это так, для красного слова, – заторопился Восонофий. И быстро выпалил: игумен Феодор – отец мой кровный. Аз, стало быть, его сын.

– Невелика тайна, – с облегчением сказала Феодосья после короткого молчания. – Аз решил, что ты убил кого. Сын – это хорошо. И трепетно добавила: – У меня тоже сын был, Агеюшка. Золотинка моя ясноглазая.

– Нет? – обрадовался Ворсонофий. – Ты серьезно баешь?

– Ей! Утащили моего сыночка волки и задрали Агеюшку, мною вскормленного.

К счастью, на последний факт Ворсонофий не обратил внимания, ибо решил, что «мною вскормленный» – это аллегория. От чувств.

– Страдалец ты мой, – с теплотой произнес Ворсонофий.

– Погоди, – задумалась Феодосья. – А игумен Феодор об сем факте знает? Об своем отцовстве?

– Увы, нет, – с грустью молвил Ворсонофий. – Мне об сем поведала моя покойная матерь. Вот почему сия тайна меня так распирает!

– Отчего же ты не откроешься отцу своему?

– Не хочу навредить его карьере.

– Но для него, быть может, самое большое счастье и достижение, что есть у него сын! Разве карьера того стоит? Может, ты его счастья лишаешь?

– Наше счастье – в Боге. Он наш отец. Мы Его сыновья.

– Аз не знаю, что и молвить на это, – сказала Феодосия. – Может все-таки стоит тебе открыться?

– Нет! И помни, ты жизнью своей поклялся не выдать тайны!

– Когда это я поклялся? – удивилась Феодосья.

– Только что! Разве не ты сказал: разорвите меня псы на куски, если выдам потаенное слово!

– Ладно-ладно, что ты разошелся эдак? Не скажу ничего. Аз уж забыл, об чем мы баяли. Ах, ей! Вспомнил! Об серебряной ракете.

– Что-то мне сонмится, – не поддержал беседы Ворсонофий. – Пойду в келию. Бог с тобой, верный мой товарищ.

Рифмоплет засунул книжку под рясу, глянул в окошечко, за которым, впрочем, не углядел ничего, кроме тьмы кромешной, и пошел прочь.

– И с тобой да пребудет Бог! – сказала вослед Феодосия.

Прикрыла дубовую дверь, помолилась, присела на кровать. И вновь начала обмысливать книгу. И, как это чаще всего и бывает с любым человеком, принялась истолковывать факты так, как было приятно душе и угодно желаниям. И по прошествии буквально нескольких минут Феодосья в пух и прах разбила все доводы Ворсонофия. И твердо решила, что все написанное в книге – чистая правда. Писано со слов послуха, самовидца. И сей очевидец действительно описал прилет неких иноземцев с небесных сфер. Потому что ежели сии гости прибыли просто из других заморских стран, то приплыли бы оне на ладьях, либо приехали с обозами. Почто из страны в страну через небо да облака летать? Ведь так будет ехать гораздо дольше. Сперва взлети на тыщу верст в небеса, потом снова спускайся. К чему такие усложненья? Нет, сия ступа, сиречь ракета, прилетела с небесной сферы. Возможно, просто свалилась по недосмотру на грешную землю. Но не это даже важно. Главное – на лицо факт: взлетать в небесный белый свет живому человеку, не архангелу, можно! В конце концов, откуда бы тогда повитуха, честная вдова Матрена, набаяла сказку про бабу Ягу с ее ступой? Не зря говорят: сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок. Решено: ракета – это явь. Значит, ее можно изготовить.

Феодосья вскочила, выскребла между половиц сухую горошину, весьма удачно давно лежавшую под половиком, и, сев внове на койку, принялась за физические эксперименты. Она толкала горошину пальцем, каждый раз все сильнее, и глядела, как далеко та пролетит над шерстяным одеялом. Выходило, что чем сильнее толчок, тем дальше расстояние лета.

– Как же высчитать дальность лета в зависимости от силушки удара? – задумалась Феодосья. – Понятно, чем сильнее человек, тем дальше он может забросить горошину или любой другой предмет. А от чего зависит сила человека? От его размера, это ясно. Ребенок али сухой дедушко так камень не забросит, как добрый молодец. Выходит, силушка зависит от количества пудов в теле. Или не в теле, а в… В чем же, если кидать ракету будет не человек? В подкидной доске? Господи, в подкидной доске!