Текст книги "Цветочный крест • Потешная ракета"

Феодосья вскочила с койки.

Отпила воды из каменного горшка.

Охладила лицо из рукомойника.

– Ой, нет. Не получится с доской. Это какой же человек-гора должен на доску прыгнуть, чтоб ракета с другого конца в небо улетела? Нет, такого великана не существует в природе. Но, впрочем, надо поставить вещный эксперимент. А тогда уж и делать конечные выводы. А пока не буду останавливаться лишь на одной версии.

Боже, какой ученой стала Феодосья!

– Разберем огнеметный пищаль. Он не в пример легче человека, но забрасывает кусочек металла весьма далеко. Значит, не обязательно воздействовать на ракету сильным весом. Есть вещества, которые при поджигании обретают богатырскую силу. Понятно, это порох. Но коли порох возгорится, то не сгорю ли я в ракете? Что как пойти другим путем? Изучить тетиву, которая при натяжении вытолкнет небесную ступу? Но кто натянет такую тетиву? И какой она должна быть толщины? Али с дерево? Надо бы все запи…

С сими словами Феодосья провалилась в сон.

Глава десятая
Чудодейственная

– Напоминаю, на этой седьмице каждый должен придумать укрепительное чудо. Дабы отвратить народ от пустодеятельного и греховного гадания, ворожбы, волхования, чарования, коими он с твердолобым упорством занимается в самые Божественные и возвышенные дни – святочные рождественские. Брат, с Божьей помощью измысливший самое эффективное чудо, получит награду… – настоятель игумен Феодор выдержал паузу, во время которой братия заинтересованно смотрела на него.

– И что за награда? – звучно прошептал кто-то из монахов.

– Разве за награды служим мы Господу нашему? – обвинил настоятель, услышавший сие шептание.

– Нет! – испуганно подал голос с места все тот же монах.

Игумен Феодор удовлетворенно кивнул главою и вновь возвысил глас:

– Награда сия весьма полезна для духовного роста…

– Ну? – нетерпеливо промолвил Вениамин Травников.

– Али крест, усыпанный каменьями? – мечтательно пробормотал его товарищ.

– Говорили бы конкретнее, отец Феодор. Не тянули бы худой конец, – не унимался исподтишка шутить рифмоплет.

Соседи Веньки сдавленно засмеялись, склонив головы.

– И весьма будет способствовать… – эхом отдавался под сводами трапезной громкий и проникновенный голос игумена.

– Ей-Богу, не дождаться, – сокрушенно сообщил дружкам Вениамин Травников, заглушая речь настоятеля. Так что Феодосия, сидевшая с Ворсонофием в последнем ряду столов, услыхала только завершение речи:

– Метеоры… месяц… будет удален…

– Об чем начальство речет? – взволнованно спросила Феодосья своего товарища. – Метеоры? Какие метеоры? Кто на метеорах будет отправлен? Аз хочу на метеорах! Меня возьмите. Ворсонофий, растолкуй же, об чем выступление?

– Каждый год триумфатора укрепительных чудес в награду удаляют на месяц в какое-нибудь заморское подворье, – разъяснил Феодосье Ворсонофий. – В Иерусалим, в Афон либо еще куда. На сей раз, видишь ли, в греческие Метеоры откомандируют. Это название места с монастырями.

– Метеоры… – со всхлипом прошептала Феодосья. – С ума бы не сойти! Метеоры! Летящие по небесам…

Олей! О! Это знак! Она, Феодосья, должна непременно стать триумфатором неведомых укрепительных чудес и попасть в Метеоры! Там произойдет нечто… То, что приблизит ее к полету на небеса, ко встрече с сыном Агеюшкой.

– Ворсонофий, разъясни еще скорее, что за укрепительные чудеса надо измыслить? – шепотом попросила Феодосья, встряхивая в нетерпении перед грудью дланями, сложенными замком.

– Да что ты трясешься, как студень, – начал было Ворсонофий, но, глянув на друга, заговорил скороговоркой. – В Рождество завсегда темный народ ждет чуда. Впрочем, и не темный тоже ждет, – поправился он. – И когда его получает, то зело укрепляется в вере. Потому сии чудеса в нашем монастыре называются – укрепительные. Царь батюшка наш Алексей Михайлович тоже будет чудесничать: миловать казнимых, давать богатое приданое безвещным сиротливым девицам и прочая карусель. И храмы, и монастыри московские будут тягаться друг с другом в чудесах для паствы. Но чудеса устроить не так-то просто, ежели денег нет. Не можем же мы, в самом деле, превращать воду в вино третий год подряд. Да и плачущие иконы как-то уже не потрясают народ московский. Избалованы чудесами! Ты сам видел, что на Китай-городе торгуют. Такие ковры-самолеты по сходной цене всучат, что поди-ка с ними потягайся! Поэтому у нас сложилась традиция: кто самое увлекательное чудо придумает, получит награду – заморский вояж за казенный счет.

– Ворсонофий, аз должен эту награду получить! – сказала Феодосья, вышагивая рядом с другом по расчищенной в снегу дорожке. – Мне очень в Метеоры хочется.

– Выдумляй! Кто тебе мешает?

– А в том году какие чудеса были?

– Да все то же. Тимка Гусятинский объявлял, на какой день недели выпадет дата, каковую назовет желающий. Но никто особо не вдохновился. Большинство, выйдя прочь, говорили с недоверием: «А поди его проверь? Может, брешет?»

– Скатерть-самобранка? – вспомнив баяния повитухи Матрены, встрепенулась Феодосья.

– Старо, как свет, – отмахнулся Ворсонофий. – И скатерть-самобранка была, и рог изобилия, и святые кровоточащие, и сладковонное облако. Нет, лгу: сладковонное облако, это не у нас, а в Горицах во Полях деяли.

– А в нашем монастыре еще какие чудеса вершились?

– Ну писали мы молоком на бумажках разные откровения в стихах. Всякий желающий вытягивал сию бумажку, подносил к огню и с потрясением (Ворсонофий изобразил театральный ужас) обнаруживал, как проявляются словеса. Ну там рифмоплетное что-нибудь… «Коль вера станет крепче, усыплют дом каменья самоцветны».

– Ерунда какая, прости Господи! – пробормотала Феодосья.

– А я тебе об чем?! Какой год не чудеса, а балаган деревенский. Только что не гусли-самогуды! Может, ты на свежую голову что измыслишь?

– А что?

– Кабы знал, поехал бы в греческие Метеоры!

– Может, от классики отталкиваться? – предложила Феодосья.

– Ходить по воде, аки по суху? Были уже у нас и самовспыхивающие свечи, и голоса небесные, и подснежники, цветущие в вертепе, и одежды непромокаемые – воском навощили. И даже прозрение слепого.

– Нет? – удивилась Феодосья. – А слепого-то как исцелили?

– Феатр одного актера, – усмехнулся Ворсонофий.

– А-а… фокус, значит?

– Естественно. Новенького послушника, которого никто не знал, ибо пришел он недавно из Сибири, украсили на оба глаза бельмами, кои и отвалились по прочтении молитвы об исцелении.

– А из чего бельма сотворили?

– Тесто из рисовой муки, – разъяснил Ворсонофий. – Оно, когда его тонко раскатать, прозрачным становится, как молочное стекло. Муку рисовую на Китай-городе в азиатской харчевне взяли. Там суп из стеклянной лапши каждый день подают. Но православный народ в сии злосмрадные харчевни не ходит и знать про рисовую муку не знает. Хотя, говорят, бабы богатые ею рожи белят. Но богатые бояре на наши чудеса глядеть редко ходят. Чудеса – это для простецкого народа. В общем, бельма после молитвы свалились в чашу с водой и растворились без следа. И слепой монах, которого в храм наш привели поводыри, внезапно прозрел и возопил: «Свет вижу!»

– Нехорошо как-то, – нахмурилась Феодосья. – Лжа обманная.

– А что делать? Без чудес народу тоже никак. Народ хочет чуда!

– Это верно, – согласилась Феодосья по раздумьи, уже прощаясь с Ворсонофием в галерее с кельями.

– Так что дерзай, брат Феодосий!

– Попытаюсь, – пообещала Феодосья. И тут же предложила: – Может, белочка будет разгрызать орехи, а в них ядра – чистый изумруд?

– Было уже такое прошлый год в храме на Яузе. Белка еще и песни пищала. Так что надобно что-либо более оригинальное. Покойной ночи! Бог тебя храни, брат.

Какая там покойная ночь! Феодосья до петухов жгла лампу, записывая идеи чудес. Или, как теперь она учено выражалась, книг латинских начитавшись, «концепции».

– Ядрено! – только и крякнул старший чертежный дьяк Макарий, когда по прошествии седьмицы Феодосья принесла ему записи и чертежи. – Молодец!

Феодосья задохнулась от радости и расщеперила зенки, приготовясь с жаром излагать план воплощения чудес. Но Макарий ее остановил:

– Погоди ликовать. Доложу игумену. Ему решать. Но чует мое сердце, что согласится со всем… Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, прости меня Господи.

Прозорливый Макарий как в воду глядел. Настоятель, удовлетворенно хмыкнул (что водилось за ним не часто) и утвердил почти весь список Феодосьиных чудес скопом.

И закипела у Феодосьи работа. Впрочем, многие, даже верный товарищ Ворсонофий, выражали сомнение в возможности воплощения некоторых Феодосьиных задумок.

– Но как ты, положим, сделаешь, что сие выплывет по небу? – тыкая перстом в чертеж, недоумевал рифмоплет.

– Это как раз не хитро, если читал книгу о шестернях и расчетах передаточных чисел.

– А свечение?

– Оптика.

– Так просто и пошло?

– Увы! Такова изнанка многих чудес, – ответствовала Феодосья с нарочитым глумлением.

Несмотря на столь циничный разговор, ни она, ни Ворсонофий не сомневались в возможности чудес. И верили в них. Как же не верить? Тогда и жить невозможно.

Месяц пролетел в круглосуточной работе. И вот настал день, когда нарочные монахи, одетые москвичами средней руки, разошлись энергично на все четыре стороны от ворот Афонской обители Иверской Божьей матери и дружно крикнули в толпе:

– Чудо!!!

– Где?! – закричал народ.

– В Шутихе на Сумерках! Провалиться мне на этом месте!

– Что за чудо?! – закричали москвичи.

– Не выговорить словами! Ни в сказке сказать, ни пером писать. Сие видеть надо!

Новина о невероятных событиях, творящихся в Шутихе на Сумерках, облетела Москву, как небесный метеор. Народ повалил, как на похороны Ивана Грозного. Так что монастырской братии пришлось даже несколько помутузить особо фанатично верующих в чудеса зрителей, норовивших пролезть в ворота без очереди. Зато те, кто проталкивались внутрь, столбенели с первых минут. Под каменным сводом (который в обычное время вел в скрипторий) в жутком багровом свете два черта пилили двуручной пилой грешника, уложенного в колоду! Истинно, пилили! Кровь так и лилась на булыжники! Руки у грешника были синими, зенки вращались, из утробы вырывался леденящий душу вопль. Скажем прямо, ежели бы зрители смогли заглянуть внутрь колоды, из которой торчали голова и члены распиленного несчастного, то оне увидали бы, что рожа и руки принадлежат одному человеку, а ноги совершенно другому, виртуозно согнутому в три погибели. И именно тот, второй, льет в распил алую калиновую кашу. На тот случай, если какой-нибудь дотошный Фома неверующий все-таки захотел бы поглядеть в щель, был придуман эффектный психологический ход. Как только черти замечали, что зритель высовывает язык, прищуривается, выгибает выю и проявляет прочие признаки любопытства, оне душераздирающе вопили:

– А вот видим мы еще одного грешника, в коричневом тулупе и красных рукавицах! А тащите его сюда! Будем мы пилить ему утробу его грешную вечно, пока требуха не перемелется!

После сих посулов даже те обладатели коричневых тулупов, у кого рукавиц вовсе не было, торопились уйти прочь. Едва оне делали несколько шагов, как попадали в руки святых пророков, кои могли вызвать на откровение силы небесные. Откровение состояло в большом количестве намагниченного железа – иголок, спиц, крючьев, ловко помещенных между двумя слоями бумаг, картона и дерева.

– Как тебя звать-величать? – уцепив подвернувшегося зрителя, вопрошали пророки.

– Авдокимом, – лепетал тот.

– А сейчас, Авдоким, будет тебе откровение: сообщат силы небесные все твои тайные грехи.

Само собой, Авдоким порывался улизнуть. Но не тут-то было! Соседи хватали его за рукава:

– Куда?!

В сей момент один из пророков вопрошал, глядя в небеса, о грехах несчастного, а другой делал взмах дланью, в рукаве коей был угнезден магнит. Конструкция, разрисованная загадочной картой то ли звездного неба, то ли соседней слободы, начинала лихо вращаться, издавая пугающий пророческий скрежет. Наконец она останавливалась, указуя стрелой на словеса.

– А грешен ты, Авдоким, что глядел с похотью на чужую жену! А еще…

– Ах, блудодей, – трясли головами и бородами зрители.

Авдоким вырывался, не жалея рукавов, и торопился скрыться.

Впрочем, бежал он недалеко, ибо рядом сияло уж другое чудо, сотворенное с оптической помощью за счет системы зеркал.

Состояло оно в том, что из скрытой в стене форсунки мелкодисперсно распылялась вода. Свет передавался от зеркала к зеркалу на хрустальный кристалл, после попадая на водяное облако.

– А кто желает совершить добровольное пожертвование на содержание монастыря, встань в сие место и узришь радугу!

Фокус состоял в том, что радуга была видна только с обозначенного красным ковриком места. Всем остальным зрителям оставалось только с завистью слушать, как вставший на алый квадрат жертвователь восторженно восклицал:

– Что за чудная картина! Так и играет красками все небо!

На площадке перед химической лабораторией творились иные чуда. Взлетало в небо бирюзовое облако, а в нем возносился на небеса недавно умерший в монастыре безгрешный старец Аввакум. Аввакум хоть и был суховатый, но в костях широкий и тяжелый. Так что три монаха, тянувшие невидимый слюдяной канат с помощью лебедки, установленной за скатом крыши, не раз помянули возносящегося старца неуместным словом.

В трапезной были оборудованы еще два чудесных явления.

В красивом ларце за отодвигающейся дверцей появлялся то черный, то белый петух! Цвет его менялся в зависимости от того, произносил ли зритель молитву или ругался. Ежели говорилась молитва, то петух оказывался белым. После легкой ругани в ларце загадочным образом оказывался дьявольски черный петель. Честно говоря, сие чудо было самым простым. Задняя стенка ларца могла отодвигаться. Ежели человек говорил молитву, то монах, сидевший за стеной, отодвигал дверцу и заменял черную птицу на белую. И наоборот. По этой же системе работала вечная печь, названная «Манна небесная». За ее задней стеной бысть тайная дыра, в которую монах беспрерывно протягивал поварешку на длинной держалке и наливал в горшок новую порцию жидкой каши. Стоило богобоязненному посетителю произнести молитву и отодвинуть заслонку, как взглядам очевидцев представал вновь кашей полный горшок!

– Диво дивное! – восклицали самовидцы.

– Чудо явилось! Всем голодным манна! – криком объясняли зрители из первых рядов тем, кто тянул шеи сзади.

– Да как же это? – втихомолку сомневался кое-кто из молодежи (известно, что беспокойное юношество наименее склонно верить чудесам властей). – Или горшок без дна и снизу кашу в него толкают? Дак нет, вытекла бы… Али арифметика тут применена?

– Арифметика! – возмущались пожилые, видавшие виды москвичи. – Выучили вас на свою голову! Больно умные стали! Бога уж не чтят. Страх потеряли. Вам дают каши, так вы кланяйтесь с молитвой да ешьте! Арифметика! Сказал бы еще – грамматика!

И все крепкие верой дружно смеялись.

Нашелся умник, с помощью грамматики кашу варит. На кол бы тебя посадить, как в прежние времена, чтоб неповадно было клеветать на рождественские чудеса.

– В Шутихе на Сумерках завсегда уж чудо, так чудо, – встрял в разговор еще один самовидец. – Прошлый год вода в хмельное вино превращалась. Слепой прозревал. Как завопит: «Свет! Вижу!» Так у всех мурашки по спинам побежали. Нет, сей храм надежный! Потому что стародавний и намоленный.

Феодосья была немало смущена тем, что выдуманные ею чудеса превратились в вульгарное зрелище.

– Не думал аз, что события станут столь площадными, – виноватым голосом призналась она вечером другу Ворсонофию. – Аз не желала никого грубо обманывать… Планировала лишь укрепить веру в чудеса. Но получилась лжа…

– Сие ложь во спасение, – успокоил товарища Ворсонофий. – Увы, часто ложь только и помогает сохранить действительность в порядке. – Он с грустью вспомнил тайну своего сыновства. – А правда вызывает хаос. Поэтому не кори себя, брат Феодосий.

Феодосья вспомнила рассказ родного брата Путилы о чудесах, виденных в Москве, и поняла, что он зрил подобное представление. С чувством вины Феодосья жарко помолилась перед сном, желая, чтоб фокусные события поскорее окончились.

Через три дни, когда в чуде вознесения старца Аввакума неожиданно закончился бирюзовый купоросный порошок, и его пришлось заменить на менее благолепный грязно-розовый, в ворота, давя пеших, въехал воз на серебряных колесах. Из него вышел, небрежно перекрестясь, роскошно и не по-здешнему одетый боярин. На носу у боярина каким-то образом держалась загадочная конструкция из серебряных проволочек и хрустальных тарелочек. Некоторые продвинутые москвичи узнали думного дьяка, любимца государя Андрея Соколова. Еще более продвинутые опознали в женском украшении (как полагали темные простецы) на его носу очки.

– Спектаклзы, – даже произнес на английский манер чертежный дьяк Макарий.

Следом за Соколовым из других возов выпрыгнули его молодые компаньоны. На компаньонах вместо тулупов с бобровыми или медвежьими воротниками были надеты короткие кафтанчики с кружевными оборками.

– Ровно у бабы исподнее, – сплюнул в омерзении один из зрителей. – Бритоусы поганые, прости Господи!

– И где хваленые чудеса? – вопросил Соколов.

– Тамочки, Андрей Митрофанович, – подобострастно указал случившийся рядом посетитель. – Под сводом грешника пилят, в том краю радугу указуют, а в трапезной петух обличье меняет.

Процессия, благоухающая розовым маслом, пошествовала к месту распила.

– Ровно бабы притиркой надушились! – еще раз сплюнул все тот же зритель.

Компания, пересмеиваясь, подошла на вопли грешника, пилимого чертями на мясное крошево.

С несколько мгновений все молча, лишь подняв брови, глядели на пилу и ошметки кровавой требухи, которая шлепалась на землю. Когда распиленный грешник издал особо ретивый вопль, Соколов недовольно поморщился на звук и, склонившись к щели в колоде, пристально принялся вглядываться в нутро. Потом подхватил пальцем густую каплю крови, приведя чертей в растерянность.

– А вот грешник!.. – вскричал было один из них, но замолк, уставившись на Соколова.

Соколов поднес густую каплю к лицу и потянул носом. Потом встряхнул руку, обернулся к компаньонам и пропел:

– Ягода-калина нас к себе манила…

Свита засмеялась и загомонила по-фряжски. Оживленно переговариваясь, бояре пошли далее. Грязно-розовое облако Соколова также не впечатлило:

– Когда был я в Венеции на карнавале, то там испускали одно за другим облака лимонного, кораллового и лососевого цвета.

А вот превращение черного петуха в белого высокую публику заинтересовало, хотя и не надолго.

– Сие слегка поувлекательнее, чем фокус с пилением придурка в колоде. Впрочем, было бы интереснее, кабы белая девка менялась на чернокожую, – не боясь грешного словоблудия в монастырских стенах, молвил Соколов. – Надо будет расспросить игумена, что он творит с этими петухами?

И вся компания убыла в тайную кофейню.

Впрочем, на следующий день Соколов опять с помпой прибыл в монастырь. Его с почестями препроводили сперва в приемную (ту самую, где Феодосья впервые увидела букеты из белоснежных шелковых лилий), а после в личную рабочую келью игумена.

– Благословите, отец Феодор, – скороговоркой промолвил Соколов.

Мельком склонился к протянутой длани и сразу перешел к делу:

– Признайтесь, отец Феодор, как ваша братия меняла петухов?

– Для нас самих сие божественная загадка, – начал было игумен.

– Бросьте-бросьте-бросьте! – отмахнулся перстами Соколов. – Кто автор ваших божественных чудес? Чьи идеи? Имя назовите. Мне бы очень желалось выменять на деньги часть его способностей. Мне нужен сведущий в науках учитель для сына и себе собеседник. Совершенно не с кем обсудить новинки алхимии и астрологии, прости меня Господи!

Отец Феодор мысленно перекрестился, попросил у Бога прощения за стяжательство, без которого в нынешние времена не проживешь, и сообщил:

– Автор нынешних укрепительных чудес брат Феодосий.

– Все! Более ничего не говорите. Беру! Цену назначите сами, – бойко сообщил Соколов.

– Мой монастырь торговлей не занимается… – не очень убедительно произнес игумен. – Но учитывая, что мы всегда стараемся идти навстречу просьбам таких глубоко верующих людей, как вы…

– Ну и отлично! Жду вашего…

– Феодосия.

– Именно. А пока, нижайше прошу принять в качестве скромного пожертвования…

Соколов похлопал себя по боками.

– Что же? Ах, вот!

И он снял с носа серебряные очки.

– Итальянская работа. Увеличительные очи. Попробуйте, попробуйте!

– Не могу! – вяло воскликнул игумен.

– Возьмите!

– Ох, бесовское измышление, – не очень искренне посетовал игумен, пряча перста в складки рясы.

Соколов захохотал, потом сделал серьезное лицо.

– У государя нашего Алексея Михайловича очков три пары фряжской работы, и не считает за грех. Наоборот, сочинил при их помощи прелестный трактат о соколиной охоте. Только русские варвары могут полагать очки принадлежностью бесовских художников или еврейских менял. Я полагаю, оне, напротив, придают лицу прогрессивный вид. Как, уговорил я ваше мягкое сердце?

Игумен хмыкнул.

Как всякий ученый, он был любопытен и не смог устоять перед соблазном приложить увеличительные кристаллы к носу и взглянуть в книгу.

– Боже мой! – воскликнул игумен, позря на увеличившиеся буквы.

В монастыре были шаровые стекла для оптического увеличения мелких деталей, но имели оне вид лупы в оправе, которые приходилось держать перстами или укреплять перед чертежом либо книгой. Очки же зело удобно уместились на сиделку носа.

– А я вам что говорил? Последнее слово науки. Нефритовую чашу за них отдал.

– Как же вы теперь без очков? – пытался бороться с искушением игумен.

– Я же говорил, у меня другие есть. Да и зрю аз прекрасно. Ношу, чтоб быть в курсе прогресса.

– Бог вас вознаградит, – пообещал игумен. – Феодосия в ближайшее же время пришлю. Только хочу предупредить… Брат Феодосий странен на вид. Но пусть вас это не смущает.

– Две головы у него?

– Он женоподобен телом.

– Мужеложец? – живо поинтересовался боярин.

– Ни в коем разе! Человек нравный. Ни в чем подобном не замечен. Да у нас это было бы и невозможно. Мыться монахам моим и послушникам совокупно запрещено, только по единому. В кельях чужих находиться в нощное время тоже заповедано. Любые содомские посягания строго пресекаем! Сразу под правый государев суд и на четвертование!

– Очень вы строги к людским слабостям, – со смехом укорил Соколов. – Насчет вида Феодосия я спокоен. Он мне не для украшения дома нужен, а для свечи знаний.

– Вы по поводу его кандидатуры не пожалеете. Можете спокойно доверить брату вашего отрока.

– Договорились, отец Феодор.

И, не перекрестившись, лишь слегка склонив голову, Соколов стремглав отбыл, ибо страдал дефицитом времени.