Текст книги "Бабушка, Grand-mère, Grandmother… Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков"

На шесть лет пережил Александр Владимирович свою дорогую Каташу. «Тем не менее духовная красота Мамочки, не меркнет передо мною, – признавался он, – а получает все более и более определенный образ. Да оно и понятно! Пока мы стоим у подножия горы и на таком близком расстоянии начинаем изучать ее, то перед нами лишь мелкие ее подробности. Чтобы оценить всю величину, мощь, красоту гиганта – горы, надо отойти от нее на значительное расстояние. Тогда только откроются перед нами ее склоны, покрытые вековыми лесами, ее пропасти, крутизна, ее вершины, покрытые вековыми снегами… Так и с Мамочкой, и с Толстым, и с другими замечательными личностями, с которыми сталкивала меня судьба. По мере того как я отхожу от их, священных для меня могил, яснее становится для меня духовные их облики…»

Могила моей бабушки не сохранилась. На ее месте разбит парк. Но память о ней хранят засушенные цветы между страницами ее домашних альбомов, рисунки детей, свадебные перчатки, акварель художника Д. И. Архангельского, зарисовавшего могилку моей бабушки Екатерины Константиновны, и огромное количество писем к Александру Владимировичу. Тридцать три года прожили они вместе. Именно сейчас, когда я читаю строки этих писем (а их свыше 600!) к жениху, а затем мужу, встает передо мной образ моей бабушки. Сколько в них такта, сдержанности, милого кокетства (иногда и юмора), умения умно и красиво дать совет, скрытности чувства, которое все же иногда прорывается с горячностью влюбленной девушки.

Я мечтаю опубликовать когда-нибудь этот трогательный роман в письмах. А пока вниманию читателей предлагаются «первые главы»:

Из переписки Екатерины Константиновны Снитко и Александра Владимировича Жиркевича:

Вильно, 20 Декабря 1885 г.

Многоуважаемый Александр Владимирович,

Вы напрасно думаете, что я на Вас сержусь за то, что Вы обратились за справками о Дедушке к Тете, а не ко мне: мне и в голову не пришло обидеться этим, напротив, я Вам от души благодарна, что Вы захотели восстановить память о Дедушке, и жду случая, чтобы лично поблагодарить Вас.

Думаю, что Ваша заметка будет удачнее, чем биография Шверубовича, который непременно хотел сделать или, вернее, выставить Дедушку политическим деятелем, вожаком партии, что, сколько мне известно, совершенно неверно: Дедушка никогда не играл этой роли, да и не имел всех качеств, нужных для нее. Шверубович в своей биографии привязался только к случаю, чтобы написать хронику последних событий в здешнем крае, а о Дедушке говорит очень мало, хотя в некоторых местах он говорит о Дедушке довольно тепло. Во всяком случае, думаю, что Вы лучше поняли всю глубину честной души Дедушки и не будите измерять пользу, принесенную им только в той мере, в какой он был человеком современным. Затем позвольте еще раз поблагодарить Вас за то, что Вы потрудились в память Дедушки, и пожелать Вам счастливого исхода экзаменов.

Уважающая Вас Е. Снитко

P. S. Тетя и брат мой, который с неделю как приехал из Риги, благополучно сдав экзамены, просят передать Вам поклон. Клеопатра Александровна все хворает, хотя припадки болезни сердца обнаруживаются гораздо реже.

Ждем Вас с нетерпением, добрейший Александр Владимирович. Помоги Вам Бог покончить благополучно и приехать к нам веселым и здоровым.

Надеюсь, что к тому времени и наша M-me Feiner будет здорова. Сейчас иду навестить ее.

Душевно уважающая В. Пельская

Москва, Январь, 1887 г.

Многоуважаемый Александр Владимирович,

Вам, вероятно, писала Клеопатра Александровна о нашем внезапном отъезде в Москву по случаю смертельной болезни друга Тети М-me Погодиной.

Мы приехали в Москву за день до смерти М-me Погодиной, так что Тетя имела утешение повидаться со своим другом и представить меня ей, чего Тетя давно желала. Свидание с умирающей произвело на меня сильное впечатление, таких всеми любимых и уважаемых людей, как М-me Погодина, приходится видеть немного, и я очень счастлива, что получила ее благословение и удостоилась увидеть ее: она сама потребовала меня к себе. Но разнообразные впечатления, испытываемые здесь, не мешают нам вспоминать о наших добрых знакомых и друзьях, и Тетю немало беспокоит неизвестность, в которой мы находимся о Вас. Если бы Вы нам написали в Вильно, Ваше письмо переслали бы нам сюда, так как я отправила нашим людям наш московский адрес. Успокойте нас, добрейший Александр Владимирович, и напишите нам сюда: мы остаемся здесь, кажется, до 8 февраля. Теперь, когда кончилась вся печальная церемония похорон, Тетя показывает мне достопримечательности Москвы, которая очень мне нравится. На прошлой неделе ездили мы в Троицко-Сергиевскую Лавру, где у мощей Св. Сергия Радонежского молилась за Вас. Кончаю свое письмо, прося Вас еще раз написать нам в Москву <…>

Уважающая Вас Е. Снитко

Вильно, 23 Марта 1887 г.

Многоуважаемый Александр Владимирович, Сердечно благодарю Вас за присылку Ваших грациозных элегий, которые мы несколько раз читали и перечитывали все с новым удовольствием. Скажу Вам, так как Вы желаете знать от нас некомпетентное мнение о Ваших произведениях, что я всегда Вас считала идеалистом, но не думала, чтобы в Вас было так много такой поэзии и так много сочувствия к красотам природы. Это по содержанию, по форме же изложения на меня, по крайней мере, Ваши произведения делают впечатление чего-то вырвавшегося на бумагу по вдохновению, а не плодом трудолюбивых, но бездарных гениев последнего времени. Как приятно, я думаю, обладать даром так легко и изящно высказывать свои мысли. Мне же только раз в жизни удалось и то с большим трудом написать четверостишие дедушке на именины. Позвольте мне спросить Вас, кто из литераторов читал Ваши произведения? Как Вы счастливы, ежели знаете Кутузова! Мне его стихотворения чрезвычайно нравятся, и, говорят, он такой приятный человек в обществе. Впрочем, Вы теперь, вероятно, ужасно заняты, и я совсем не претендую, чтобы Вы отвечали мне теперь на мой, может быть, неделикатный вопрос. В конце этой недели мы ждем брата, который благополучно сдал теперь еще один экзамен. Очень бы мне хотелось показать ему Ваши стихотворения, но желание исполнить буквально Вашу просьбу показать их теперь только одной Клеопатре Александровне удерживает меня, хотя, я надеюсь, Вы думали не об Андрюше, когда писали это. Письмо Ваше, адресованное в дом Айзенштадта, попало к нам в дом Шейнюка, а за стихотворение, посланное Екатерине Владимировне, благодарит Вас Екатерина Константиновна.

Желаю Вам от всего сердца успеха в Вашем экзамене и на литературном поприще.

Уважающая Вас Е. Снитко

P. S. Надеюсь, что со временем Вы познакомите нас и с прочими Вашими произведениями.

Моя Катя так хорошо высказала и свои и мои мысли, что мне нечего больше прибавить ко всему сказанному, уважаемый Александр Владимирович. Когда пожелаете утешить нас письмом, напишите между прочим: можно ли будет надеяться видеть вас этот год у нас в деревне, в этот маленький промежуток вашего отдыха?! Или я уже слишком много от вас требую, жду и надеюсь…

Душевно уважающая Вас

В. Пельская

Вильно, 6 Июня 1887 г.

Многоуважаемая Екатерина Константиновна!

Пишу на бивуаках, а потому за чернила и бумагу не взыщите, не могу никак добыть и то, и другое хорошего качества! Очень рад, что посылкой моей угодил Вам, хотя мне кажется, что перчатки на 4 пуговицы вместо 3 Вам не годятся?!. Клеопатра Александровна получила от Вас мои стихи и наговорила мне кучу комплиментов по их адресу; но в в «Прощании с Карльсбергом» я нашел две неточности и смею предположить с Вашей стороны пропуск при переписке и моем неразборчивом почерке. В одном месте надо читать «<2 слова нрзб>», а не «трепет». В другом: «горит в нем светочем…», а не просто «горит светочем…». Клеопатра Александровна списывает мне оба эти стихотворения, и мне самому было приятно их перечесть – как будто и не я их писал! Что касается до разрешения читать мои скромные стихи Вашим друзьям, то этим, кроме удовольствия, Вы мне ничего иного не доставите!.. Я перестал скрываться и таить свой талант от людей и повторю теперь то, что уже раз говорил Вам лично: «Буду счастлив, если достигну моей цели, чтобы стихи мои хоть на миг развлекли кого-нибудь, заставили отвлечься от окружающей ежедневной прозы и ее невзгод!» Вполне уверен, что стихи мои будут Вами читаться тем лицам, которым и сам бы я их прочел, да, кроме того, мне еще приятнее доверить Вам мою музу в знак того, как я ценю Вашу любовь ко всему честному, изящному и хорошему. Итак, раз и навсегда вверяю Вам «подругу дней моих суровых»! Помогите мне достичь заветной цели, чтобы хорошие сердца в моих стихах находили хоть крупицу священного огня поэзии, которой в наш век один способ примирить человека с жизнью, Богом и самим собою!.. Кончаю мою философию (скверная привычка на письме высказывать свои мысли и чувства!). Перейду к действительности. Я решил не ехать на Юг к родным в этом году, а приехать еще раз, перед отъездом в Карльсберг, чтобы набраться в нем и сил, и песен на скучный предстоящий год Петербургского прозябания. Родные по крови – хорошая вещь в жизни; родные по сердцу – еще лучше, и последних я всегда предпочитаю первым… Моих родных по крови я буду видеть целый год в столице, а с Вашей семьей не увижусь до окончания Академии – вот мотивы, которые убедили меня ехать к Вам, где мне так хорошо жилось и мечталось. Приеду в четверг на этой неделе с тем же поездом, как и прежде, но умоляю Андрея Константиновича не конфузить меня и не выезжать навстречу; я его обниму так же тепло в Карльсберге, как на вокзале!.. Итак, обстоятельства желают, чтобы я написал не «прощание» с Карльсбергом, а новые стихи под заглавием «до свиданья» с ним! Еще раз благодарю за Ваше письмо и прошу кланяться Вашему брату! Преданный Вам, уважающий

Александр Жиркевич

Многоуважаемая Екатерина Константиновна! Только что получил Ваше письмо и Варвары Ивановны. Меня тронуло то, что Вы не забыли меня и так мило напомнили своей весточкой о днях моего счастливого пребывания в Карльсберге, когда я вполне отдыхал и телом, и душою. Правда, уже и теперь занятия отняли у меня ясность духа и мысли; но все же сил еще довольно, хватит, и этим я обязан и Карльсбергскому благодатному воздуху и вниманию Вашей семьи!.. Если бы не моя болезнь, такая непрошеная и неожиданная, я мог бы сказать, что жизнь в Карльсберге мелькнула безоблачно… Я, конечно, и не думал обидеться Вашей приписке, тем более что <4 слова нрзб>. В ней Вы невольно оказались сами поэтом, в чем я Вас подозревал, хотя Вы тщательно скрываете и свои хорошие стороны и недостатки! Ваше прелестное описание восхода солнца тронуло меня, как поэта, до глубины души, и если минута вдохновенья найдет, то я, может быть, и пришлю Вам перевод на стихи Вашей поэтической прозы. Теперь я понимаю, отчего Вас так трогает все прекрасное, и больше всего поэзия, этот дар Неба, данный человеку, чтобы в часы невзгод и сомнений отрешаться на миг от земного в мир чистых идеалов, где вечный свет, вечная правда, вечный Бог! Не знаю, что было бы со мной, если бы не минуты творчества и не способность уноситься на несколько минут в день туда от сутолоки!.. Как прекрасно охарактеризовал поэзию Жуковский: «Поэзия есть Бог в святых мечтах Земли!..»

Надо же кого или что-нибудь любить в жизни!.. Любите поэзию, и в награду за эту любовь она Вам даст такие минуты наслажденья, какие ни люди, ни блага земные дать не могут! Поэзию оттого еще стоит любить, что и религия, и Евангелие – та же чистая поэзия, та же вечная область идеалов, тот же неотразимый призыв от преходящего к вечному, неизмеримому, доступному только вере! Скажу Вам откровенно, что ежели я не утратил веры, то обязан опять-таки поэзии, не позволявшей житейской грязи засосать меня в свои тиски!.. <…> Но, простите мои фантазии: рука расходилась, а сердце диктует и диктует!!. Как важно в жизни уметь сказать вовремя: «довольно!» Итак, довольно на сегодня! (Помните Тургеневский эскиз на эту тему?!) Прошу Вас передать мой поклон Варваре Ивановне и Андрею Константиновичу. Писать Варваре Ивановне буду немного погодя, пусть простит меня за это, а рисунок домика, какой он есть, умоляю, выслать в холодный, неприютный Питер: мне дороги воспоминанья, связанные с рисунком, а не его детали. Закончу письмо вопросом: согласны ли Вы с моей параллелью – религии и поэзии или нет? Кстати, что теперь читаете и когда собираетесь ехать в Вильну? Хочу писать Екатерине Антоновне Плотниковой, я уехал с нею <не> простившись. От Клеопатры Александровны получил письмо, как будто и веселое. Но по себе знаю, что не всегда содержание писем бывает отражением всей души. На бумаге всего не передать, что высказал бы на словах. Не забывайте же меня, бедного поэта, которого жизнь пригвоздила к скучным книгам!..

Преданный и уважающий Вас Ал. Жиркевич

С. Петербург, <12> Окт. 1887

Многоуважаемая Екатерина Константиновна! Отвечаю на Ваше письмо довольно скоро; но ответил бы еще скорее, если бы не масса литературной работы и новых литературных знакомств, отнимающих у меня много времени.

Очень рад, что пребывание Ваше в Риге было для Вас приятно, и благодарю, что, вернувшись из приятного путешествия, не забыли меня, столь далекого теперь от Вильны и ее интересов!!. Прилагаю некоторые последние стихотворения, более оконченные, и желал бы знать Ваше мнение, мнение беспристрастного судьи – читателя, а здешним собратам-поэтам я не верю.

Из новых поэтов, с которыми я познакомился, назову знаменитого Фофанова, который теперь обращает своим талантом общее внимание, и вполне заслуженное. Вчера я провел у него вечер в обществе нескольких юных поэтов и своим стихотворением «глыбой», Вам известным, произвел фурор. В эту субботу Фофанов будет у меня. Это – личность замечательная, как человек и как поэт, и им занят теперь весь литературный Петербург, а мне очень приятно, что с первых же шагов мы с ним сошлись. Не знаю, буду ли в этом году что-либо печатать, так как нет времени работать усидчиво, а выпускать в свет неоконченные вещи не стоит! Но меня уговаривают сильно отдать что-либо напечатать, и вот теперь я колеблюсь, не зная, слушать ли себя или тех, с которыми приходится встречаться.

От Марк я получил любезное приглашение на свадьбу их дочери и, конечно, поблагодарил за внимание письмом. Меня тронуло, что и в этой семье я не забыт!! Какова была свадьба и что за личность г. Скачков?

На днях был у Саши Лунского. Он говорит, что Володя строит церковь на кладбище; разве в ней принято венчаться? Подозревали мы с ним, что Володя и тут прихвастнул, так что Вы напрасно его похвалили!..

Ожидаю с нетерпением начала картинных выставок, где всегда много прекрасных вещей. Были на «Фаусте» с знаменитым Фигнером в роли самого Фауста, недели две тому назад, и действительно восхищался его голосом и приличными манерами на сцене.

О себе ничего сообщить не могу, кроме того что живу в мире идеалов, форм и звуков, куда неприятным диссонансом врываются вопросы дня, неинтересная работа и разные житейские сюрпризы. Но все это – неотвратимо, а потому и примиряешься с обстановкой!!. Надеюсь, что время от времени дадите о себе весточку хоть парой слов; а пока желаю Вам всего хорошего, а главное беречь себя и не простуживать горло. Неизменно преданный Вам

Александр Жиркевич

Многоуважаемая Екатерина Константиновна!

С большим удовольствием посылаю Вам стихи, посвященные мною Тимановой, хотя мне почему-то кажется, что Вам они не понравятся. Но прочтите их и скажите свое мнение?! Я теперь погружен в литературу и приобрел много новых литературных знакомств, кроме знакомств с разными художниками. Между прочим, знаменитый художник Сверчков посвятил мне одну картину не масляными красками, а пером, где изображена тройка, в ответ на мое стихотворение, где я аллегорически изобразил его несущимся на русской тройке к Храму Славы. Жаль, что стихотворение слишком велико, а времени у меня мало, а то я бы Вам его прислал, так как оно теперь здесь в ходу, и недавно у Сверчкова был ужин, где присутствовали Зичи, Каразин и другие художники; Каразин прочел мое стихотворение с энтузиазмом и при последних словах все чокнулись за здоровье «русского художника», которого я и изобразил в стихах. Вероятно, скоро появятся мои произведения в «Живописном Обозрении» и в «Наблюдателе», тогда сообщу Вам. Недавно я получил мой первый гонорар и употребил его на доброе дело, чтобы память о первом заработке на поприще словесности осталась подольше в душе. Но довольно о своей жизни, где я теперь мало принадлежу себе и живу целыми днями.

Очень рад, что Володя Лунской сказал правду; вот что значит лгать так долго: теперь все невольно думаешь – не врет ли? Получила ли Варвара Ивановна мои письма? Я не нахожу слов благодарности за ее ласку и внимание ко мне. Как здоровье Клеопатры Александровны? Жива ли она? Все какие-то предчувствия тревожат меня!

В Вильне все женятся и выходят замуж. Что ж, так и следует! Для девушки настоящая жизнь и свобода только и начинаются с минуты вступления в брак, конечно, если выбор ее упадет на порядочного, образованного человека! Тип старой девы, озлобленной на всех, черствой и подозрительной, мне крайне несимпатичен, так как у меня в родне есть один такой экземпляр, и я его изучил достаточно; да и прежде встречался неоднократно с такими же изломанными особами. Но, однако, пора и честь знать, т. е. закончить мою философию и наблюдения опыта! Желаю вам всего хорошего, а главное веселиться и беречь свое здоровье. Варваре Ивановне целую ручки. Всегда готовый к услугам, уважающий Вас

Ал. Жиркевич

21 Ноября 1887 г., С. Петербург

Многоуважаемая Екатерина Константиновна!

Спешу поздравить Вас с днем Вашего Ангела и пожелать Вам всевозможного счастья и благополучия в жизни. На этих днях буду писать Вам, Варваре Ивановне и Клеопатре Александровне, а пока прошу Вас передать им мой сердечный привет. Работы масса, и академической, и литературной, так что и скучать некогда. Итак до скорого свидания в следующем письме, где, быть может, приложу что-либо из новых своих произведений.

Неожиданная помощь изменила к лучшему мою обстановку, и материально я вздохнул легче, а это не могло не отразиться и на душевном состоянии. Я, кажется, писал Вам уже, что от знаменитого художника Сверчкова получил в подарок (за стихи) картину «Тройка», с посвящением ее мне. Как жаль, что не могу показать ее Вам, чтобы и Вы полюбовались этой талантливой вещицей! Примите уверение в неизменном уважении и преданности.

Ал. Жиркевич

12 Декабря 1887 г., С. Петербург

Многоуважаемая Екатерина Константиновна!

Ваше последнее письмо так живо заинтересовало меня, что я решил лучше отложить немного ответ на него и ответить подробнее, как я смотрю на вещи!.. Ну, что ж, будем спорить!

1) Начну с того, что меня удивило, отчего Вам показалось, что затерявшееся письмо Ваше должно нас было «немного поссорить»?! Я всегда уважал чужие мнения, в Вас я заметил то же; что ж могло нас поссорить, если бы мы решились обменяться честными и открытыми мнениями? Кроме того, разве секрет только то, что неприятно выслушивать, и разве Вы не предполагаете во мне столько гражданского мужества, чтобы смело взглянуть судьбе в глаза и собственноручно отказаться от несбыточных надежд, даже если бы от них зависело счастье моей жизни. Ради Бога, не со мной с одним, а со всеми поступайте прямо, открыто и не щадите чужого сердца, поверьте, если оно благородно, то пощада только возмутит его, а честный удар заставит, правда, облиться кровью, но от таких ударов люди редко умирают!..

2) Не читайте никому моих стихов: я их переписывал для Вас, видя в Вас чувствующее и мыслящее существо; слава поэта меня не манит, а толпа и масса, в которой всегда большая половина ходячих кукол, пугала меня и заставляла уходить в себя! Если несколько человек забудутся хоть минутку над моими стихотворениями, то это – высшая для меня награда, а таких минут я уже испытал довольно в жизни, поэзию не брошу и считаю, что поэзия всегда «современна» <2 строчки нрзб>. Да и что такое значит «современно»?! Кто определит это слово, и, право, лучше писать стихи, но писать искренно, как Бог на душу положит, чем говорить обо всем слегка, ничего основательно не зная, жить интересами минуты и лгать, с сознанием, что «лжешь», – а таких господ, считающих себя современными, теперь на Руси масса, и здесь, в столице, я их довольно встречаю в разных слоях общества. Не верьте этим фарисеям и лжепророкам, поступайте так, чтобы не являлась тут же мысль: «а ведь я солгал? Зачем я это сделал?!»

Говорю это к тому, что нет занятия, труда, таланта «несовременного»: все современно, так как все от Бога. Только та и разница, что одна современность пуста и лжива, а другая – великая и святая, так как идет от чистого сердца, из честной души, а в них Бог, который не ошибается, но дает «счастье, радость, жизнь!» Моя же Муза принадлежит к последней категории, так как в ней нет лжи и ее можно обвинить разве в бесцветности, в безыдейности. Я Вам буду, если хотите, посылать свои стихи, но никому не показывайте их, особенно тем людям, которые находят писание стихов пустым времяпрепровождением, утопией; поверьте, многие из них и Христово учение назовут утопией. Так как поэзия и Евангельские истины имеют один источник – душу человеческую, как частицу души Божией. И, ради Бога, не слушайте этих людей, а то не заметите, как окаменеет Ваше хорошее, отзывчивое на все прекрасное сердце и к Богу, в день Суда, Вы принесете не чистое, неуловимое и вечное существо души, а камень, бесчувственный и мертвый, неспособный слиться с Божеством, как с своим прообразом! Я много думал об этом и всегда боролся с этими врагами человечества, которые, разрушая идеалы, религию, чувство прекрасного, делают нас неспособными на истинное счастье, заключающееся в том, чтобы быть в состоянии посредством молитв, поэзии, музыки, уноситься от дрязг земли в область идеала, где вечный Бог!!

3) Повторяю, сказанное в первом письме: «для девушки настоящая жизнь и свобода только и начинаются со дня вступления в брак». Жизнь и свобода, конечно, не одно и то же. Но пользоваться свободой, не живя вполне, немыслимо. Объяснюсь. Девушка, как бы ни обставлена была ее жизнь (книгами, обществом, музыкой и т. п.), не знает жизни и не может знать ее: тысячи препятствий восстают перед ней, как только она захочет переступить за границы, установленные «светом» для ее сверстниц. Она хочет пойти в театр – нельзя, так как дается такая-то «неподходящая пьеса»; она хочет поехать кататься – одной нельзя; ей захотелось бы познакомиться с таким-то или с такой-то, но ей ведь бывать нельзя, да и общество девиц не всегда удовлетворяет, в кружках же литературных, политических салонах девицы не бывают; ей хотелось бы прочесть интересную книгу – девицам ее читать не следует, и приходится покориться. Ни поехать куда-либо, ни сказать многого, что волнует душу и просится на язык, современная девушка не может, так как это не принято, неприлично для нее. Следовательно, и жить приходится как-то в половину. Не участвуя вполне в жизни, разве можно быть вполне полезной обществу?! Нет, нельзя, так как, чтобы приносить пользу, надо знать жизнь во всех ее проявлениях, видеть ее вблизи, как можно чаще испытать ее уколы, удары, обдумать ее задачи?! А разве это доступно девушке, живущей под крылышком у родных, опекунов, из любви к ней старающихся об ее счастье и об удалении всего, что может грозить ей опасностью, а следовательно, сблизить с жизнью?! Сама жизнь кажется девушке совсем в ином… свете, так как этими элементами жизни являются и чувство матери и чувство супруги, а эти чувства девушке недоступны! Сам Бог создал все живущее так мудро, что в мире животных, растений, рыб – все любит, все стремится к семье, все думает об устройстве семейной жизни, об ее задачах. Отчего же это так? Отчего, хотя многие и боятся чувства любви, – все любят на свете, и сколько света, тепла и задач вносит это чувство!!. Нет, девушка не знает и не может знать вполне жизни, следовательно, не может быть вполне счастлива, не может быть вполне свободна. Брак, конечно, как и все на свете, рискованная вещь, но, говоря, что девушка, выходя замуж, становится свободной, я предполагал не всякий брак и не со всяким человеком, а с таким, который сам любит свою личность и свою свободу, а потому, как порядочное существо, будет уважать их в той, которая разделит с ним жизнь его! С таким человеком жизнь раскрывается вполне для счастья; в нем соединяется муж, брат, друг, спутник, путеводитель, советник, защитник. Сковывавшие условия замкнутой девичьей жизни падают, и жизнь – общественная, благотворительная, умственная – раскрывается перед замужней женщиной так, как никогда перед девушкой! Здесь, в браке, нет рабства, и нельзя верить холостякам, говорящим фразы вроде того, что они, женившись, «теряют свободу», так как и они, как девушки, не знают семейной жизни и не могут правильно судить о ней. Взгляните вокруг себя: кругом процветает брак, наши родители, друзья, родные, лучшие люди общества – все были женаты, замужем, а ведь это самые дорогие, уважаемые для нас лица!.. Свобода без жизни, в полном ее смысле, – немыслима! Разве жили наши боярышни старых времен в теремах за замками и разве были они свободны? Нет, тысячу раз нет! Я уверен, что большинство барышень наших боится брака <2 строчки нрзб>. Умирают близкие,

родные, теряются средства, и как часто девушка остается одна в мире, без друга, без совета, а годы прошли, и на брак рассчитывать нельзя. Конечно, есть «старые девы», умеющие сохранить свою душу от сухости и холода и отдаваться интересам братьев, хозяйству; но ведь это все – частные интересы, а человек создан приносить пользу обществу, идет в общество, помогает там не только своим близким, но всем страждущим, <1 слово нрзб> и нуждающимся, а это счастье помощи ближнему вполне только доступно женщине, а не девушке! Вот мои взгляды! В письме все не изложишь, но, в общем, хоть и бессвязно, я высказал, что хотел. Я, как только кончу Академию, сам постараюсь жениться, так как чувствую, что «годы проходят, все лучшие годы», а у меня нет друга, с которым я мог бы говорить обо всем, не опасаясь, зная, что встречу сочувствие и не буду покинут в трудные минуты. Даже по характерам женщина дополняет мужчину и наоборот, и полная гармония человеческих душ только и возможна в браке. Он налагает известные обязанности, создает <1 слово нрзб>, но дает то, что выше всего в мире, – полноту счастья, дружбу, душевный мир!

Однако пора и окончить это письмо, написанное между двумя занятиями приготовлений к экзамену. Варваре Ивановне пишу отдельно. Будьте здоровы, и если не согласны с моими взглядами, то пишите откровенно и не щадите меня, не лишайте себя наслаждения говорить правду, не боясь обидеть. Примите уверение в совершенном почтении.

А. Жиркевич

Многоуважаемая Екатерина Константиновна! Получили ли Вы мое последнее письмо, недели две тому назад посланное? Из письма Варвары Ивановны вижу, что Вас заинтересовало письмо гр. Толстого, и хотя она просит меня не удовлетворять Ваше и ее любопытство теперь, а после моих экзаменов, но я решил совершить подвиг, списать копию с письма ко мне Толстого, боясь послать подлинник в простом письме, чтобы эта драгоценность, которая со временем будет напечатана, не затерялась. Чтобы Вам ясно было письмо, замечу, что в письме к Толстому я сомневался в двух вещах: 1) Не бесполезно ли устраивать общество, когда борьба с пьянством была ведена всегда отдельными лицами и так всегда будет продолжаться? На мой взгляд, самыми верными членами будут такие же непьющие, как я, которому ничего не значит дать такой обет.

2) Возможно ли существование общества, построенного на одной нравственной почве, и чем обязательным будут связаны члены, чтобы не изменять обещанию, данному «не пить и не угощать у себя в доме других пьяными напитками» (такова основная мысль Толстого, его пророка). Между прочим, я видел список, в котором Толстой записал своих маленьких дочерей и написал ему, что считаю странным такое насилие над детьми, к тому же, на мой взгляд, бесполезное, так как какие же они сознательные члены и распространители учения?! Писал я еще кое о чем, да жаль, что не осталось копий с моего письма, а здесь писать больше некогда. Заметьте, что Толстой называет общество «согласием» в ответ на мое письмо, так как всякие общества в России запрещаются, без разрешения правительства, а кроме того, название это, когда прочтете письмо, станет Вам ясным. Так как Толстой вызывает меня на ответ, то я послал уже ему громадный ответ; не знаю, получу ли и на него что-либо? Варвара Ивановна нехорошо поняла мое письмо: цели общества я сочувствую, оттого и записался в него, но никак не Толстому, не понимая (да и теперь не убежденный), возможно ли создать на одной нравственной формуле что-либо серьезное?! Он пишет, что «да», а я написал опять против, и еще несколько возражений. Не пишу Варваре Ивановне, так как каждая минута дорога. Копия с письма ко мне Толстого ходит по рукам в Питере и составляет событие дня. Будьте здоровы и желаю веселиться. Андрею Константиновичу поклон, а у Варвары Ивановны целую ручки.

Преданный и уважающий Вас

Ал. Жиркевич

Когда прочтете копию, то не могли бы Вы ее вернуть обратно? У меня постоянно спрашивают подлинник, а мне его жалко давать, так как пачкается! <1 строчка нрзб> Письму все удивляются, так как много надо заинтересовать Толстого, чтобы он ответил, да таким огромным письмом. Не скрою, что мне лестно было его получить и иметь право на него ответить.

Вильно, 16 Января 1888 г.

Многоуважаемый Александр Владимирович! Простите, что только теперь собралась поблагодарить Вас за присланную копию с письма графа Толстого и ответить на Ваши два последних письма.

Письмо графа Толстого очень заинтересовало нас, но нам не все ясно в нем: по-моему, общество трезвости должно иметь задачею борьбу с пьянством, а не с теми лицами, которые позволяют себе иногда выпить, не впадая в излишество. Я понимаю еще, что можно отказаться от вина самим, но не угощать гостей и Андрюше и мне кажется в некоторых случаях совершенно невозможным. Из письма же Толстого мне неясно, могут ли лица, которые не согласны вполне с ним, вступить в его согласие? Потом, я не понимаю, отчего бы Толстому не предоставить свой устав на утверждение Правительства. У него, вероятно, есть связи, и ему, я думаю, нетрудно будет добиться этого. Цели общества я от всей души сочувствую, но я сомневаюсь, чтобы оно привело к каким-нибудь результатам, а самой записываться в него мне не хочется, тем более что я не вижу, чем я могла бы быть полезна в нем.