Текст книги "Лето в пионерском галстуке"

– Да-да-да. Там та-ак шалахнуло! Девчонки в кусты, мальчишки в кусты, Саньке нос лазбили, кловь хлещет, всю площадку залил. Лена давай визжать. Ух как стлашно было! Ну вот Володя его к дилектолу и повел. Там до сих пол и сидят. А ты почему на лечку не плишел?

– Да так, дела были.

– А завтла плидешь? – спросил Олежка с надеждой. – А сюда зачем плишел? Тоже дела?

– Я… я поиграть на пианино хочу. Ты не говори никому, ладно? Я плохо играю, стесняюсь. Потому и решился, пока никого нет.

– Вон оно что. Ну ты иглай тогда, я пойду. У меня тоже кх… дела, – улыбнулся Олежа и умчался вприпрыжку, Юрка не успел ему и слова крикнуть вдогонку.

Вот он остался один. Вот оно – пианино. В Юркиной комнате стояло такое же, с одной разницей – его пианино покрылось пылью и было завалено чем попало: одеждой, игрушками, книжками – до самого верху, так что крышки не видно. А это чистое, блестящее, красивое.

В два шага Юрка оказался у инструмента. Включил настольную лампу, что стояла на нем, и только увидел освещенные теплым желтым светом клавиши, как его снова охватила паника.

«Этот страх – ничто после ужаса, пережитого вчера. И чувство собственной ничтожности – ничто после того унижения, когда Володя меня оттолкнул», – подбодрил он себя странным, но оказавшимся действенным способом. Снова шагнул к пианино.

Сел, поднял руку и осторожно нажал на клавишу. Предвкушение глубокой, низкой «до» электрическим разрядом прошло от пальцев к груди. Казалось бы, какая мелочь – выдать один-единственный звук, но чего ему стоило перебороть себя. Сердце радостно затрепетало – он смог. «До» грянула и покатилась по залу.

Не зная себя от радости и наслаждения, Юрка негибкими без тренировок пальцами не ударял – погружался в клавиши, выдавая другие ноты, пытаясь вспомнить и наиграть что-нибудь простое.

– Как же там было? – пробормотал он себе под нос. – Фа-диез, ля-диез. Фа или ля? Не ля, фа. Фа, фа-диез. Или соль? Да что же это!

Юрка пытался вспомнить мелодию, которую сочинил сам. Тогда она казалась ему такой простой, что он играл ее с закрытыми глазами, радуя родителей и особенно «мамину» бабушку, которая мечтала, чтобы внук стал пианистом. За год без музыки Юрка забыл мелодию так прочно, что теперь она вспоминалась с большим трудом. А еще беда – пальцы не гнулись.

Юрка принялся их разминать и вспоминать мелодию визуально.

– Фа-диез, ля-диез второй октавы, фа, фа-диез третьей октавы. Фа-бемоль третьей, ля второй, фа второй, ля второй. Да! Точно! Вспомнил!

Вдруг все невзгоды ушли на второй план, вдруг все проблемы показались ничтожными – Юрка вспомнил, Юрка играл! Он наконец-то играл, он подчинял своей воле клавиши, он извлекал прекрасные звуки, он чувствовал, что может все! Знал, что нет таких вершин, которые был бы не в состоянии покорить! Восторг унес его из этого мира в другой, уютный, теплый и звучный. Юрка будто взметнулся в космос и парил там, зачарованный белыми и желтыми вспышками звезд. Только в его космосе звездами были звуки.

Дверь кинозала тихонько скрипнула, но Юрка не обернулся.

– Фа-диез, ля-диез, фа, фа-диез. Фа-бемоль, ля, фа, ля… – шептал он, наигрывая то же самое снова и снова, перебегая рукой от второй октавы к третьей, вспоминая забытые движения.

Вдруг раздался яростный топот.

«Взрослый, – предположил Юрка, – шаги тяжелые», – но тут же об этом забыл. Всецело поглощенный музыкой, он больше не отвлекался, не смотрел вокруг и не слушал ничего, кроме музыки.

Шаги резко замолкли, потом одинокие, заглушенные нотами, стали негромко приближаться к нему. Кеды нежданного гостя чуть поскрипывали на лакированном паркете, руки протирали платочком очки, платочек шуршал, но все это было безразлично Юрке.

Фа-диез, ля-диез второй октавы, фа, фа-диез третьей октавы, фа-бемоль третьей, ля второй, фа второй, ля второй…

– Никогда больше так не делай, – дрожащим голосом попросил Володя.

Юрка замер: не показалось ли? Нет. Выходило, что и топот был его. Юрка повернулся. Володя стоял в круге света возле сцены, тяжело дыша. Глядя в пол, он медленно, глубоко вздохнул и только надел очки, как тут же, будто по волшебству, стал совершенно спокойным.

«Вот он, пришел, – произнес Юркин внутренний голос. – Сам пришел. Ко мне пришел. Опять. И зачем?»

– Чего именно не делать? – негромко спросил Юрка.

– Не пропадай. Тебя не было пять часов!

– Ладно, – только и смог пробормотать Юрка, наблюдая, как Володя осторожно садится рядом с ним на широкий пуфик.

– Думал, убью тебя, как найдешься, – грустно хмыкнул он. – Я ведь искал. Сначала сам, а потом еще шпионов расставил, чтобы передали мне, где ты. Если бы не Олежка, до вечера бы не знал, что с тобой. Не знаю, что бы тогда стал делать.

– Это хорошо, – подал голос Юрка, – что ты пытаешься делать вид, будто ничего не случилось. Я тоже так хочу, но не получится.

Руки задрожали, в голову опять ворвался кавардак мыслей и эмоций. Юрка снова положил пальцы на клавиатуру, стал вспоминать вторую часть мелодии. Только так он и мог сохранить самообладание.

«Фа, фа-бемоль. Черт, нет, не так. Фа, фа-диез. Или бемоль? Черт!»

Володя проигнорировал его выпад и продолжил:

– Я не пытаюсь делать вид. Наоборот… Я вообще зачем пришел. Конечно, кроме того, чтобы узнать, что ты жив-здоров… – Он смущенно прокашлялся. – У меня было много времени, чтобы подумать о произошедшем. Всю ночь решал, как и что буду делать. Целую ночь – и все зря, все не о том! Мне ведь и в голову не приходило, что это может быть всерьез. То есть нет, конечно, приходило, но я гнал эти мысли – слишком фантастические. А оказалось, что все наоборот. И я запаниковал. Сказал совсем не то, что нужно говорить. И не то, что на самом деле хотел бы сказать. Но пока искал тебя, – он выделил последнее, – пять часов, снова обдумал все. На этот раз правильно. Ну, и пришел сюда, чтобы сказать, что решил.

«Фа, фа-диез…» Стоп.

– Какая теперь разница? Мы ведь больше не друзья.

– Конечно нет. Какие мы после этого друзья?

Они замолчали. Володя сидел, сложив руки на коленях, и смотрел на Юркино отражение в лакированной передней панели. Юрка и сам боковым зрением наблюдал за ним. Не хотел наблюдать, а наблюдал. Не хотел сидеть рядом – уж очень тесно, когда он так близко, – но сидел.

«Фа-диез, ля-диез, фа, фа-диез на октаву выше, фа-бемоль, ля нижняя, фа…» – звучало неуверенно, запинаясь.

– Юра, неужели тебе совсем не страшно?

– От чего мне должно быть страшно?

– От того, что ты сделал!

Конечно, ему было страшно. А еще – непонятно и очень больно, но куда страшнее и больнее было понимать, что своим поступком он потерял Володю. Вот так вот взял и все разрушил.

– Какой же ты все-таки ребенок, – не дождавшись его ответа, вздохнул Володя. – Но на самом деле я тебе даже завидую.

Юрка молчал.

– Твоя безрассудность и правда вызывает зависть. Ты с такой легкостью нарушаешь правила, плюешь на все и совсем не думаешь о последствиях… Мне бы тоже так хотелось. Чтобы хотя бы раз… хотя бы раз поступить не так, как «надо», а как хочется. Знал бы ты, как надоело постоянно думать о правильности своих поступков! Иногда я становлюсь настолько зацикленным на самоконтроле, на том, что делаю, говорю и как веду себя… что порой это доходит до паранойи и приступов паники. В такие моменты я физически не могу трезво оценивать происходящее, понимаешь? А твой поступок вообще показался мне катастрофой. Но… может, все не так плохо? Может, я преувеличиваю?

Юрка не понимал, к чему Володя клонит. Он побоялся прерывать этот монолог, ведь сейчас был способен лишь на то, чтобы просто выплеснуть эмоции и, не обдумав, высказать, что есть на душе. Побоялся снова смутить его и себя и окончательно доломать то, что уже сломано. И не нашел ничего лучше, чем снова промолчать. Тем более что в горле давно стоял тугой ком, который не давал не только говорить, но и даже дышать.

Володя же выжидающе уставился на отражение в лакированной панели. Его растерянный взгляд блуждал по Юркиному лицу, подолгу задерживаясь на глазах, будто Володя искал в них ответ. Но, не найдя его, он еще раз смущенно прокашлялся:

– Юр, я вот о чем думал и хочу узнать твое мнение. Существуют же очень близкие друзья, которые… ну, очень близкие, особенные. Например, я в школе и в институте видел, как ребята под ручку ходят или вообще в обнимку сидят.

– Ну и что? – наконец Юрка проглотил застрявший в горле ком и заговорил. – Ну, ходят, и пусть себе ходят. На то они и близкие люди, им можно. Не то что мы.

– Как думаешь, они целуются?

– Ты что, издеваешься? Мне-то откуда знать, у меня никогда не было никаких «особенных» друзей!

– А я? – прозвучало чуть жалобно.

– А ты к Маше иди. Она небось заждалась.

– Юр, ну перестань. Маша – это просто отдыхающая, такая, как все.

– Такая, как все… – передразнил Юрка.

При упоминании ее имени он принялся колотить по клавишам, чтобы звучало громче, чтобы не слышать внутреннего голоса, его монологов, снова пробуждающих ревность.

Юрка не осознавал, что играет все увереннее, играет уже по памяти и не глядя.

Он не мог отвести взгляда от Володиного отражения. Тот сидел бледный, робко поглядывал на него и кусал губы:

– Мне не хочется думать о случившемся плохо. Но, как ни стараюсь, думаю. Возможно, у меня опять паника и паранойя и я снова раздуваю из мухи слона, но мне очень страшно. Юра, скажи, а ты-то что об этом думаешь?

– О чем именно?

Володя пододвинулся еще ближе, Юрка заиграл еще громче.

– Ты это сделал потому, что… – Володя запнулся, вытер ладонью испарину на лбу. – Ты будешь?.. То есть ты хочешь быть для меня не простым, а особенным… другом?

Юрка ударил совсем громко.

«Фа-диез, ля-диез, фа, фа-диез вверх, фа-бемоль, ля второй, фа и ля вниз. Фа, фа-диез выше, фа-бемоль, ля-диез вниз, фа диез и ля, фа и фа-диез вверх!»

– Да хватит! Я не могу кричать о таком!

«Фа-фа-фа-фа». – У Юрки задрожало все внутри.

Володя схватил его руку и прижал к клавишам. Все замерло: музыка, дыхание и сердце. Юрка обернулся. Володино лицо было в паре сантиметров, он снова чувствовал его дыхание на своих щеках. От Володиной близости замирали даже мысли, по телу бежали мурашки. Его холодные пальцы подрагивали, сжимая Юркину руку, глаза за стеклами очков лихорадочно блестели.

Володя натужно сглотнул и прошептал:

– Может, на самом деле нет ничего плохого в том, чтобы поцеловать… особенного друга?

И тут до Юрки дошло, о чем последние десять минут Володя пытался сказать. Не просто дошло, а рухнуло камнепадом. Не по голове, а по сердцу – оно приняло удар на себя, Юрку аж качнуло.

– Володя… ты чего? – Он задал самый дурацкий на свете вопрос только для того, чтобы убедиться, не послышалось ли. – Ты чего говоришь, ты кого обманываешь – меня или себя?

– Никого.

– То есть… ты уверен, что это даже не самообман?

Володя покачал головой, облизнул сухие губы:

– Нет. А ты?

Едва дыша, Юрка захлопал выпученными от волнения глазами и сжал его пальцы. Сердце забухало в горле, Юрка прохрипел:

– Да. – Он не понял сути вопроса, ему просто хотелось сказать «да».

Юрка не мог поверить в происходящее. Володя сам приблизился к нему и чуть склонил голову. Зрачки у него расширились, смотрел он взволнованно, держал Юрку за руку. Он держал его за руку! Не так, как обычно, а нежно и трепетно. Водил по кисти пальцами. Губы у него сухие, пахло от них приятно. Разве все это возможно?

А ему-то, Юрке, что было делать – губы сворачивать трубочкой? У электрощитовых он об этом не думал. Но то было вчера – очень-очень давно и не с ним. А сейчас Юрке бы главное не задохнуться от восторга и не оглохнуть от сердцебиения. Он закрыл глаза и наклонился. Ощутил дыхание уже не на щеке, а ниже.

Но тут крыльцо кинозала скрипнуло.

– Алые звезды на рельсах горят, трамвай переехал отряд октябрят… – скандировал снаружи Сашка.

Юрка резко отвернулся, неуклюже ударился бровью о дужку Володиных очков, вскочил на ноги и встал позади. Руки у Володи дрогнули, сами собой взметнулись вверх и с грохотом рухнули на клавиши. Какофоничное на все лады «брям-с» разнеслось по залу.

– Фу какой дулацкий стишок! – ответил Олежка Сашке.

Дверь открылась, на пороге толпилась вся малышня из труппы, старших еще не было. Юрка дышал надрывно, будто только что бежал. А Володя сидел за пианино и, хлопая глазами, непонимающе смотрел то на клавиши, то на вошедших.

– Вы так рано сегодня… время общественных работ еще не прошло… – пробормотал он севшим голосом.

Юрка внутренне взвыл: «Как хорошо, что ступеньки скрипят!» – но вслух ничего сказать не решился.

Глава 12
От лирики к физике

Юрке вспомнилось вечное вожатское «Дети не должны слоняться и самостоятельно развлекаться!». Вот уж верно! Так верно, что, когда он смотрел на вбегающую в зал малышню, едва не рычал. Но делать было нечего, пришлось заниматься с актерами.

Володя старался не подавать виду, что пару минут назад между ними чуть не произошло нечто особенное. Юрка же искал любой возможности остаться с ним хоть на минутку и всю репетицию был как на иголках. Нервно ходил туда-сюда между рядами кресел, потому что усидеть на одном месте просто не мог, то и дело поглядывал в сторону Володи и ловил ответные взгляды. Вечно строгий худрук растерял свою строгость и казался немного рассеянным.

В самый разгар репетиции ступенька у входа скрипнула, в кинозал зашли еще двое. Первым их заметил Олежка – драматично глядя вдаль, он зачитывал пафосный монолог, как запнулся на полуслове.

– Гхм… – поздоровался Пал Саныч.

– Здрасьте, Павел Александрович, – не отрываясь от своих дел, ответили дети.

– Ой. – Следом за директором вошла Ольга Леонидовна. Что-то черкнула в блокноте, пробормотала одними губами: «Починить лестницу» – и только затем поздоровалась со всеми во весь голос: – Здравствуйте, ребята!

Хором поздоровались и с ней. Воспитательница направилась к Володе, к ним немедля присоединился и Юрка.

– Пришла вот посмотреть, как у вас тут дела продвигаются. Послезавтра день рождения «Ласточки», спектакль должен быть полностью готов.

Володя задумался.

– Даже не знаю, – ответил он извиняющимся тоном. – Мы стараемся, но материала много, а времени мало. Да и декорации еще…

– Гхм! – возмутился Пал Саныч.

– Володя! – перебила Ольга Леонидовна. – Я не спрашиваю, будет ли готово, мне нужно, чтобы все уже было готово! Ладно, показывайте, что есть, а там посмотрим.

Начался прогон. Ольга Леонидовна мерила актеров холодным взглядом, молча отмечала что-то в блокноте и то и дело закатывала глаза. Наблюдая ее реакцию, Юрка, к своему огорчению, понимал, что дела их не очень-то хороши. Он присутствовал на каждой репетиции и следил за тем, как ставится спектакль. Вроде и малышня уже выучила свои слова, и Маша медленно, но уверенно играла – кстати, «Колыбельной» даже не касаясь, – и ПУК не отставали, но все еще было слишком сыро. Некоторые сцены так и вовсе прогонялись каких-нибудь пару раз. А декорации! Пусть декораций в спектакле предполагалось не очень много, но некоторые из них нужно было рисовать с нуля, и все это только в планах!

Конечно же, Ольга Леонидовна и Пал Саныч остались недовольны. Юрка знал их обоих уже целых шесть смен и, как ни старался, не смог вспомнить, когда они хоть чем-то были довольны. Но самое страшное другое: Ольга Леонидовна была недовольна Портновой.

– Настена, ты ведь знаешь историю своей героини?

– Гхм… Что за вопрос, Ольга Леонидовна? – вмешался директор. – Она не может ее не знать.

Дети согласно кивнули – ответ на этот вопрос был очевиден, все знали истории каждого пионера-героя наизусть.

– Конечно, – подтвердила и Настя, – я даже учусь в классе ее имени.

– Тогда ты должна помнить, что до войны Зина была обычной советской девочкой. Но ты играешь ее как былинного богатыря, а ведь она – реальный человек, у нее родственники до сих пор живы. Зина не родилась героем, она им стала, и твоя задача – показать это становление, а не заявлять с ходу: «Я – герой, и точка, не плачу, не боюсь».

– Ольга Леонидовна, давайте пересмотрим сценарий? – вклинился Володя, видя, что бедная Настя уже дрожит. – Выделите реплики, которые не нравятся, мы с Коневым перепишем.

– Со сценарием все в порядке, это Настя играет не так.

Настя побледнела, на глаза мигом навернулись слезы. Заметив это, Ольга Леонидовна сменила гнев на милость.

– Настена, не расстраивайся, все получится, ты просто представь саму себя в таких обстоятельствах. Допустим, так: ты – Зина, ты чуточку старше, чем есть сейчас, тебе пятнадцать. Ты добрая и веселая, любишь учиться, но, как все дети, больше всего ты обожаешь играть и развлекаться. Вместе с подружками выдумываешь что-нибудь интересное: то стенгазету затеешь, то танцевальный кружок организуешь, ведь ты отлично танцуешь, то малышам кукольные спектакли показываешь…

Тут вклинился Юрка, по-мужски похлопал удрученную Настю по плечу – она пошатнулась – и заверил:

– Настя на самом деле такая и есть.

Настя натянуто улыбнулась, а Ольга Леонидовна будто не видела и не слышала, она продолжала гнуть свою линию:

– В Ленинграде твой дом, там друзья, семья и школа, а в Оболь ты приехала вместе с сестренкой Галей к бабушке на каникулы.

– А тут началась война! – Исклеенный пластырями, как телефонный столб объявлениями, Сашка вскочил на сцену, заверещал и замахал руками. – Обстрел! Трах-бабах-тра-та-та-та…

– Шамов, это, по-твоему, весело? – Воспитательница уперла руки в боки.

– Н-нет-нет. – Сашка выпучил глаза и попятился.

– Шутить над великим горем не только советского народа, но и всего мира!..

– Саша и не думал шутить! – заступился Володя. – Ольга Леонидовна, в мирное время все это кажется очень далеким, кажется, что это будто не про нас. Но ведь так и должно быть…

Тут вмешался и директор:

– Гхм… Но тогда люди тоже не знали, что будет война. Они бы тоже не поверили, скажи им, что завтра начнется война. Дети отдыхали в деревнях или… гхм… как мы сейчас, в пионерлагерях.

– Именно! – поддакнула Ольга Леонидовна. – И кстати об этом: первым объектом, уничтоженным фашистской авиацией, был не вокзал или завод. Это был пионерский лагерь!

Юрка больше не мог сидеть в стороне. Ему решительно не нравилось все: и разговор дурацкий, и детей обижают, и скучно.

– И зачем лагеря бомбить? – вклинился он, глядя на Ольгу Леонидовну с вызовом. – Это ведь только боеприпасы тратить. Надо – аэропорты, транспортные узлы…

– Лагерь находился в городке Паланга, который в те времена стоял на самой границе СССР и Германии. Фашисты напали глубокой ночью двадцать второго числа. Вели прицельный обстрел по лагерю и все это засняли на кинопленку. Слуцкиса почитай, Конев, если интересуешься. А мы отошли от темы. Итак, Зина с сестрой в деревне в Обольском районе. Начинается война. Вдруг. Внезапно. Деревню тут же оккупируют немецкие войска. И вот она, то есть ты, Настя, такая же, как сейчас, светлая и добрая, теперь видишь вокруг только кровь и смерть. Через год ты вступаешь в ряды «Юных мстителей» – отряд детей местных жителей. Учишься стрелять и метать гранаты…

«Чехонь вяленая», – разозлился Юрка про себя, когда словесный поток воспитательницы иссяк, а сама она угрюмо покачала головой и потребовала, чтобы и Юрка прочитал свои реплики.

Послушав его, она заявила:

– Нет, Конев, ты тоже играешь неправильно.

– Да-а-а? – недоверчиво протянул Юрка. На его счастье, Ольга Леонидовна не распознала скепсис.

– Да, он у тебя выходит слишком человечным. А ведь он же чудовище, а не человек! Все немцы – чудовища!

– Да-а-а? – еще раз протянул Юрка, на этот раз удивленный по-настоящему. Но быстро опомнился и подчинился: – Ладно, и что мне сделать?

– Ну не знаю, скорчи какую-нибудь гадкую рожицу.

– Так пойдет? – Юрка широко, довольно улыбнулся.

Труппа захихикала. Воспитательница глупо моргнула и вдруг тоже рассмеялась:

– Ну нет, не такую.

И больше она не улыбалась. С поджатыми губами и каменным лицом она прослушала всех остальных и, нахмурившись настолько, что на ее лбу можно было бы стирать белье, вынесла вердикт:

– Нет, это никуда не годится! Такое уж точно нельзя показывать на публике… Володя, от тебя я ожидала гораздо большего!

– Гхм-мда… – согласился директор.

Володя сначала растерянно захлопал глазами, а потом сжал зубы так, что на щеках проступили желваки. Его очень задели эти слова. Они просто не могли не задеть, ведь Володя, всей душой радеющий за свою репутацию, сейчас получил в нее небольшой, но все-таки минус. Не от Пал Саныча и без мата, но снова прилюдно.

– Ольга Леонидовна, но сценарий действительно очень сложный и тема серьезная, – попытался оправдаться он.

– Я знаю, Володя! Но я рассчитывала на тебя и думала, что ты справишься.

– Я справлюсь! Мы все справимся, только нам нужны еще актеры! Мальчишки к нам вообще не идут, хоть зазовись, я говорил вам об этом вчера и позавчера.

Воспитательница задумалась. Кивнула.

– Тогда давайте переносить премьеру! Покажем спектакль в самый последний день, перед прощальным костром.

– Но это идет вразрез с начальными планами – мы же хотели в день рождения лагеря, мы специально брали старый сценарий и искали музыку. – Володя бросил такой виноватый и умоляющий взгляд на Юрку, что того будто обдало кипятком.

– Либо ставим в последний день, либо не ставим вообще, – заявила Леонидовна.

– Ладно, – сдался Володя. Делать все равно было нечего. – А мальчики? Поспособствуйте набору, Ольга Леонидовна. Мы всей труппой уже за руки их хватали, все равно не идут. Нужна-то всего лишь массовка, там ни одной реплики нет.

– Поспособствую, – кивнула Чехонь, записывая что-то в блокнот. – Но в таком случае пусть это будет даже лучше, чем я ожидаю.

Воспитательница снова кивнула, снова записала что-то себе в блокнот. Давая еще пару наставлений, мельком взглянула на часы, ахнула: «Ужин скоро!» – и наконец ушла.

До конца репетиции оставался почти час, но взбудораженные критикой актеры совершенно не знали, куда податься и что делать. Труппа бесцельно бродила по кинозалу до тех пор, пока Володя громогласным ревом «Все сюда!» не собрал ребят и девчат.

Юрка думал, что худрук начнет с остервенением гонять их по сцене, заставляя выкладываться по полной, но тот лишь сказал:

– Так, ребята, все слышали? Ольга Леонидовна совершенно недовольна проделанной работой. Но! К счастью, она разрешила перенести премьеру на последний лагерный день.

По труппе прошел ропот. Ребята рассчитывали выступить именно на дне рождения, ведь к некоторым из них должны были приехать родители. Глядя на погрустневшие лица, слушая жалостливые шмыгания носов, Юрка очень сочувствовал актерам. Володе, судя по его виноватому виду и установленному в пол взгляду, тоже было обидно. Повисла неловкая тишина.

– Это я виноват, – пискнул Олежка, – это потому что я калтавлю…

– В этом виноваты мы все! – перебил его Юрка. – И ничего страшного не случилось. Ну правда, ребят, пусть переносят. Тем более что у нас нет выбора – не отменять же весь спектакль, в конце концов!

Володя его поддержал:

– Давайте мыслить позитивно. У нас появилось еще немного времени, плюс нам дадут актеров для массовки. А главное, нам выпала большая честь: выступить на закрытии лагерной смены! – Он улыбнулся, а Олежка еще раз шмыгнул носом и просветлел лицом. – На нас теперь обратили внимание! Это значит, что будут помогать и спектакль получится гораздо лучше и интереснее, чем сейчас. Ребята, я жду, что вы приложите максимум усилий!

Чтобы еще немного приободрить малышей, Юрка добавил устрашающим голосом:

– А если не приложите и провалитесь, то потом всю жизнь, каждую ночь за вами будет приходить мстительный дух худрука-самоубийцы и будет пугать вас и не давать спать…

– Что за вздор? – возмутилась Поля.

– Какой такой дух, Юла? – оживился Олежка. – Ласскажи!

Юрка призадумался.

– Хорошо, расскажу. Но не сегодня и даже не завтра… Расскажу, если три следующих дня вы будете упорно репетировать, а потом покажете нам класс! Согласны?

– Согласны! – хором крикнули младшие ребята, а ПУКи одновременно фыркнули и закатили глаза.

Юрка перехватил взгляд Володи – он легонько кивнул ему и одними губами сказал «спасибо». И тут Юрку окончательно охватил мандраж. Он то и дело поглядывал на висящие на стене часы – минутная стрелка будто бы издевалась над ним, ползла так медленно, что порой Юрке казалось, что она и вовсе стоит на месте. А как же хотелось, чтобы репетиция уже закончилась! Чтобы все ушли из зала и можно было… Юрка не знал, что именно можно было бы сделать, но испытывал острую необходимость остаться с Володей наедине.

В очередной раз скрипнула ступенька у входа, в зале опять повисла напряженная тишина. Юрка обернулся посмотреть, кто пришел. И увидел на пороге Иру.

Она вскинула руки в примирительном жесте:

– Вы продолжайте, я не буду отвлекать, я только… – Ее голос вдруг сделался строгим, послышалась неприкрытая злость: – Конев! Иди-ка сюда, выйди!

Юрка инстинктивно втянул голову в плечи – знал, что подобный Иринин тон ничего хорошего не предвещает. И, пока неторопливо брел вверх к выходу из кинозала, перебирал в памяти, где успел напортачить. А выходило много где: пропустил дежурство в столовой, сбежал из лагеря, неизвестно где шатался на протяжении часов пяти, если не больше… Вряд ли ведь его исчезновение осталось незамеченным. Но, конечно, Юрка до последнего на это надеялся… Хотя головой понимал, что такое невозможно и сейчас ему всыплют по первое число.

Но, к величайшему удивлению, Ира Петровна выглядела скорее обеспокоенной, чем разозленной, и только раздраженно поинтересовалась:

– Ну сколько можно пропадать, Юр? Мы же переживаем!

– Да что за меня переживать…

На фоне всего, что произошло после его возвращения в лагерь, побег казался Юрке незначительным и неважным – совсем не тем, из-за чего сейчас стоило бы волноваться. Но, похоже, так думал только он один.

– Знаешь, Юра, у меня уже не осталось сил злиться на тебя…

Ира как-то слишком печально вздохнула, и Юрке стало от этого не по себе. Уж лучше бы она злилась…

– Куда ты сегодня делся? Вот так просто взял, бросил дежурство в столовой и исчез! Сколько тебя не было? Полдня! Почему ты не предупредил? Разве можно просто вот так брать и сбегать? Ты хоть немного подумал о других? На Володе лица не было, когда он пришел ко мне и сказал, что ты пропал!

Юрка нервно сглотнул. А ведь он действительно даже не задумался о том, что было тут, в «Ласточке», пока он бродил по лесу, искал автобусную остановку и пытался разобраться в себе. Не задумался и о том, как чувствовал себя Володя, ведь он, когда Юрка вернулся, не ругался и не злился, практически ни слова об этом внезапном исчезновении не сказал, а огорошил его совсем другими словами и действиями…

Ира продолжала:

– Ты только о себе и думаешь, а за тебя страдают другие! Я Володю никогда еще таким не видела – он ведь чуть с ума не сошел! Метался по лагерю туда-сюда, куда только не заглянул: недострой излазил, даже на речку ходил! Дежурные физруки ему сто раз талдычили, что тебя не видели, а он все равно весь пляж прочесал, лодку взял и плавал куда-то! Он ведь всегда спокойный, уравновешенный, а тут его будто подменили – и это все ты виноват, Конев! Юра! Юра, ты меня слушаешь вообще?

Юрка слушал. Ира задавала много вопросов, но он не успевал придумывать на них ответы, да и вообще сомневался, что нужно отвечать. Ира не столько ругала его, сколько пыталась воззвать к совести – и это у нее получалось в лучшем виде. До этого момента Юрка толком не осознавал, что натворил, сбежав из лагеря. Тогда, подталкиваемый одним лишь желанием оказаться как можно дальше от Володи, он думал только о себе и о своей обиде, а про остальное попросту забыл. Тогда все казалось незначительным, неважным, главным была только его собственная боль. Сейчас же от одной только мысли о том, как чувствовал себя Володя, узнав, что его нет в лагере, у Юрки волосы на загривке начинали шевелиться. Володя искал его! Он спускался к реке и пытался дойти до ивы? Наверное, не смог добраться по суше – там ведь тропинки нет, да и брод искать нужно… Плавал к ней на лодке? И при всем этом Володя не пошел сразу же докладывать воспитательнице. И Ира не пошла! А ведь такое халатное отношение к работе, потеря пионера – это мгновенное увольнение, если вообще не подсудное дело!

Что же он, Юрка, чуть не натворил?

– Почему вы Ольге Леонидовне не сообщили? – тихо спросил он, виновато понурив голову.

– Еще немного, и сообщили бы! Я уже собиралась идти в администрацию, но скажи спасибо Олежику за то, что он сразу доложил, что ты здесь, в зале. Ну и, конечно, Володя о тебе побеспокоился, попросил меня не говорить никому сразу. Если бы узнали, нам с ним по выговору, а тебя – вон из лагеря. Да и потом, – на несколько секунд она замялась, – ты же сохранил мой секрет…

Юрка кивнул и негромко сказал:

– Прости, Ир…

– Да что мне твое «прости», Юр? Ты же видишь, я даже не злюсь. Но очень хочу, чтобы ты понимал всю серьезность своих поступков! Юра, ты уже взрослый, а ведешь себя как ребенок! Повзрослей наконец!

Юрку покоробили эти слова. Вот теперь и она говорит, что он ведет себя как ребенок! А еще час назад то же самое сказал ему Володя, слово в слово!

– Отвечай за свои поступки! Помни, что они не только для тебя могут иметь последствия!

– Хорошо, Ир, я постараюсь, – сказал Юрка виновато. Сказал неискренне, а скорее для того, чтобы Ира уже от него отвязалась и перестала читать нотации.

Она положила руку ему на плечо, сжала и уже ласковее продолжила:

– Я понимаю, что тебе очень нелегко после того, что произошло…

У Юрки все внутри похолодело. О чем это она?

– Все это очень неприятно и обидно, но, Юра, Володя ведь тоже не виноват, он не может по-другому…

– Ч-что? – запнулся Юрка.

– Я все знаю, он рассказал мне, я понимаю.

«Рассказал? Разве такое возможно? Разве мог Володя вот так взять и выдать Ирине такое?»

– О… о чем ты? – спросил он дрожащим голосом.

– О Маше, конечно. О том, что Володя отдал ей твою конкурсную композицию. Я знаю, как много для тебя значит музыка, и помню, как ты переживал из-за нее. Но, Юра, это не повод творить такие глупости! А тем более это не дает тебе права впутывать в эти проблемы окружающих людей!

Юрка выдохнул: Ира думала, что Юрка бесится из-за музыки и Маши, истинной причины она не знала!

– Прости меня, Ир. Правда прости. – Теперь он говорил искренне и куда более просто. – Я действительно не подумал о последствиях, я… я дурак!

Она убрала руку с его плеча.

– Ты совсем не дурак, Юр. Тебе просто надо повзрослеть.

Юрка снова кивнул, не зная, что можно ответить. Иногда он совсем не понимал Иру. Она так часто его поддерживала и выгораживала, была с ним ласковой, несмотря на то что он порой вел себя далеко не лучшим образом…