Текст книги "Лето в пионерском галстуке"

Глава 13
«Колыбельная» для вожатого

Утром следующего дня Юрка играл со вторым отрядом в пионербол на пляже. Народу было не протолкнуться. Здесь присутствовали и девчонки из второго отряда, участвующие в спектакле, Настя – Портнова, Катя, играющая Лузгину, и Юля – деревенская предательница. Они хором поздоровались с Юркой. Юрке стало очень приятно.

Счет вела команда первого отряда, но победила все равно дружба.

Юрка буркнул Ксюше (она единственная из ПУК играла):

– Надо в следующий раз назвать команду «Дружба», чтобы выигрывать уж наверняка.

– Точно! – весело ответила Ксюша и даже улыбнулась ему. Юрка аж обалдел – Ксюша-то? Ему-то?

Закончив играть, измученный жарой Юрка отправился плавать, а точнее – топить вместе с Ваней Миху. Те обещали быть готовыми, как только объявят счет, но задержались на пляже. Юрка устал ждать и залез в воду первым, но только расслабился и начал остывать, как на пляж пришли Ольга Леонидовна с Володей.

Воспитательница сосредоточенно вещала худруку что-то, а он в это время сосредоточенно искал глазами кого-то. Юрка догадался, кого именно, сунул в рот пальцы и громко свистнул. Володя заметил его, расправил плечи, помахал рукой и улыбнулся, сверкнув очками. И Юрка вспомнил о том, что было вчера. Он и так не забывал, но сейчас вспомнил особенно остро, до того, что ощутил на губах Володино дыхание и запах. В груди потеплело, Юрка замер с глупым выражением лица, расслабился и чуть было не ушел под воду, но опомнился и заработал руками.

Ольга Леонидовна дернула Володю за рукав – он тоже, как Юрка, не шевелясь, смотрел на него – и потащила к парням из второго отряда, сидящим на полотенцах кружочком. Потом – к Паше из Юркиного отряда, Митьке и Ване. Когда ребята испуганно ей закивали, Ольга Леонидовна подхватила Володю под руку и вместе с ним удалилась.

Визит прошел довольно быстро, Юрка не успел даже выйти из воды. Крикнул Михе с Ванькой, и они бегом рванули к нему, засыпав песком тех, кто сидел на пляже, и забрызгав водой тех, кто плескался в реке.

– Чего хотела? – спросил Юрка.

– В театр звала на массовку, – ответил Ванька. – Ну, как звала – сказала, что придем, и всё.

– А-а-а…

– Ага! – передразнил Миха. – Юрец, слушай, а ваш худрук, он это… строгий, да? Злой? Ты только не говори никому, что я так сказал.

– Володя-то? – усмехнулся Юрка, вспомнив, как вчера вечером и ночью обычно строгие глаза под очками приближались к его лицу, закрывались и не открывались до тех пор, пока не заканчивался долгий теплый поцелуй. Юрка аж вспотел в прохладной воде. – Ох… Это… Если что-то пойдет не так, тебе, Мих, не Володя, а Ольга Леонидовна голову оторвет.

– Вот засада!

– Ой, Мих, да ла-а-адно, – протянул Ванька. – Петлицыну вон вообще роль с текстом выписали. Нам-то с тобой стоять молча и так сойдет.

– Не сойдет! – возмутился Юрка. – Парни, Володю надо уважать! Только попробуйте мне…

– Будем-будем, – заверил Миха.

– Ясно-понятно! – подтвердил Ванька. – Ну чего, поплыли уже, а? Так и замерзнуть недолго.

– Наперегонки! – скомандовал Юрка и рванул первее всех.

А когда они вернулись обратно на пляж, Юрка не спеша вытерся и задумчиво произнес, глядя на противоположный берег реки в надежде увидеть там иву:

– Петлицыну роль, говорите, с текстом дали? Езавитова, видимо. Плохо, Володя этого не хотел. Нам бы лучше Митьку, у него ого-го какой голосище.

– А где он, кстати? – вальяжно растянувшись на горячем песке, поинтересовался Ванька.

Ответ последовал незамедлительно.

– Здравствуйте, пионеры! Слушайте пионерскую зорьку, – ответил сам Митька из динамика. – Завтра долгожданный праздник – день рождения нашего любимого пионерлагеря «Ласточка». В связи с этим сегодня пройдут два важных мероприятия. Первое – генеральная репетиция концерта художественной самодеятельности начнется после полдника. Артистам от первого отряда быть на площади в шестнадцать часов, второму отряду – в шестнадцать тридцать…

Митька диктовал время репетиций всех остальных отрядов, а девчата-активистки из первого и второго сосредоточенно записывали за ним. Ольга Леонидовна решила провести хоть какое-то мероприятие вместо спектакля и велела поставить маленький, всего на час, концерт-солянку, состоящий из простых коротких номеров, чтобы артистам хватило одного дня на подготовку. Юрка в нем не участвовал. Знал только, что девочки собираются что-то станцевать.

Митька закончил с этим мероприятием и сразу перешел ко второму, куда более важному и касающемуся всех отдыхающих:

– Сегодня в течение дня всему лагерю необходимо явиться в медпункт для измерения прибавки веса. Явка обязательна. Лариса Сергеевна примет пионеров только в составе своих отрядов. Информацию о времени посещения сообщат ваши вожатые.

Получаса не прошло, как к ним явился сам Митька, который с ходу сообщил Юрке важную новость: теперь и он тоже привлечен к спектаклю. Но Ольга Леонидовна поручила ему одну из самых тяжелых работ – поднимать занавес. Юрке было жаль, что харизматичному Митьке не дали роли, но в целом он все равно был рад – главное, что занавес поднимать придется не Юрке.

В отряд, как обычно, маршировали строем. Юрка по традиции шел впереди, рядом с Ванькой, а прямо за ними – следующие по росту пионеры – Полина и Ксюша. Девчата громко шептались. Вдруг в разговор вклинилась идущая за ними Ульяна и взволнованно защебетала:

– Девчат, представляете, мне на пляже кто-то записку подкинул. Я одеваться стала, смотрю, что-то выпало, бумажка…

– Что там? – грубо перебила Ксюша.

– Дай почитать, ну дай-дай, – оживилась Полина.

– Вань, у нас завтра соревнования с вожатыми будут перед концертом? Линейка. Потом соревнования – вожатые против пионеров. Потом концерт, так ведь? – совершенно не зная, чем себя занять, спросил Юрка. Он и так был в курсе, последовательность мероприятий назвал верно, просто надеялся, что Ванька может знать что-нибудь еще. Но тот молчал, подслушивая, о чем говорят девчата.

– «Ты мне нравишься…» Ого! Здорово, Уль! «Ты мне нравишься»! – обрадовалась Полина. – От кого это, не знаешь?

– Юр! Конев! – позвала Ксюша, Юрка аж вздрогнул. Он ни при чем!

– М?

– А ты не видел случайно, пока мы плавали, к нашим вещам кто подходил?

– Конечно не видел. Дались мне ваши вещи!

– А может, это ты? Ты подкинул записку, а, Юрчик? – захихикала Ульяна.

Юрка лишь цокнул языком и закатил глаза, поймав на себе ревнивый взгляд идущего неподалеку Митьки.

Юрке удалось встретиться с Володей только в тихий час. Взглянув в его глаза, он понял, что Володя ждал встречи не меньше, а может быть, даже больше. Чуть наклонив голову, он смотрел пристально и нежно. Молчал, но Юрке и не нужны были слова. Он понимал, что у него самого их не хватит, чтобы хотя бы мысленно описать тот восторг, который он испытывал от Володиной близости. Дух захватывало от понимания, что между ними есть эта самая близость, как она пронзает их и как прочно связывает. Юрка мечтал только об одном – поскорее его поцеловать.

Похоже, что и Володя хотел того же: без лишних разговоров кивнул Юрке в сторону реки, и они, не сговариваясь, отправились к иве.

Оказавшись под ее кроной, Юрка подумал, что, наверное, это и есть абсолютное счастье – не помня и не чувствуя самого себя, касаться Володиного лица щекой, тереться носом, прижиматься губами. Слышать его дыхание, чувствовать его запах, видеть, как дрожат его ресницы за стеклами очков. «Это сон», – твердил себе Юрка, но не его, а всего остального мира. Говорят, что сон – это маленькая смерть, и все вокруг действительно будто вымерло. Только ветер касался кожи, теплыми порывами колыхал ветви ивы, и из-под них вырывались и вспыхивали солнечные лучи.

Володя хотел спать. Он то и дело давил на усталые глаза пальцами, постоянно зевал, но на предложение Юрки подремать резко ответил отказом:

– У нас осталось слишком мало времени. А заняться, наоборот, есть много чем.

У Юрки перехватило дыхание.

– И чем займемся?

– Давай порепетируем текст.

У Юрки не было конкретных планов. Боясь собственных мыслей, он даже ни о чем не мечтал. Но здесь и сейчас, наконец оставшись наедине, учить роль?..

– Почему бы и нет? – делано улыбнулся он и начал: – «Фы ведь из Ленинград? Фаш город дафно взят, и если фройляйн согласится оказать небольшие услуги гитлерофскому командофанию…»

Текст был интересным и легко отвлекал от полных разочарования мыслей. К тому же Юрка очень забавно пародировал немецкую речь, так что они с Володей оба развеселились, а потом даже расхохотались. Володя отобрал у Юрки текст и сам начал читать, но «фыкал», как говорил Юрка, слишком неправдоподобно:

– Володь, ты переигрываешь. Не надо бросаться в крайность. Тут гармония нужна, как в музыке. Вот смотри…

Но Володя резко перебил его:

– Юр, а знаешь, ты очень красивый, когда играешь…

«Красивый, красивый, красивый», – эхом прокатилось в мыслях. У Юрки поплыло в глазах, и всякие немцы, «фыканья» и прочее мигом вылетело из головы. Он сидел и смущенно смотрел на Володю, а тот говорил тихо и ласково:

– У тебя вид такой интересный, одухотворенный, но сосредоточенный. Ты, наверное, даже не замечаешь, что вообще не сидишь спокойно – раскачиваешься, иногда подпеваешь себе, а иногда закусываешь губу. Так это здорово смотрится: вот вроде бы ты здесь со мной, сидишь рядом, но на самом деле ты где-то очень далеко. Я смотрю на тебя и гадаю: где ты? Занимайся почаще, мне так нравится…

Володя при этих словах смутился, стал таким робким и румяным. Отказать ему, такому доброму, ласковому, такому своему, было совершенно невозможно. Но и ответить что-либо – тоже, слова просто застряли у Юрки в горле.

Володя растянулся на траве, положил голову ему на колени, посмотрел на него снизу вверх до того нежным взглядом, что в груди все начало плавиться. Не то что говорить, даже дышать стало невозможно, и Юрка отложил сценарий, включил радио, чтобы повисшая между ними тишина не стала тяжелой.

На радио снова крутили час русской классической музыки, и, когда опять зазвучал Чайковский, Юрка уже не смог сдерживать бурю эмоций внутри. Дрожащим от восторга голосом произнес совсем не те слова, что так и рвались наружу, но другие, про музыку:

– Чувствуешь, как она погружает в себя? Будто бы тонешь в ней: бас обволакивает, воздух густеет, все замирает, и мы замираем и медленно, как будто в меде, опускаемся на самое дно…

– Услышал бы это две недели назад, не поверил бы, что это говорит Юрка Конев. – Володя улыбнулся, но сразу же стал серьезным. – «Колыбельную» для спектакля должен играть ты!

– Но я ее совсем не помню.

– Вспомни! Это должен быть ты, Юра. Очень тебя прошу, сыграй.

Он весь засиял, морщинки на лбу разгладились, привычную, уже ставшую чертой его лица усталость как рукой сняло. Залюбовавшись им, Юрка не удержался, попросил разрешения погладить Володины волосы.

Володя кивнул. Касаясь висков, накручивая на пальцы темные локоны, Юрка наклонился ближе и, ужасно стесняясь, спросил шепотом:

– А можно я за это сниму с тебя очки? Ни разу не видел тебя без них…

Каким это оказалось интимным занятием – снимать с Володи очки! Таким будоражащим и волнительным, что подрагивали пальцы, будто сейчас Володя предстанет перед Юркой обнаженнее, чем просто голым. Очки оказались неожиданно тяжелыми, а его лицо без них – непривычно сонным и усталым. Под глазами темнели круги, вдобавок Володя забавно сощурился.

– Что это? – Он повозил головой по Юркиным коленям. – У тебя в шортах что-то твердое, что это?

– Мел, – просто ответил Юрка, он все время забывал вытащить кусочек из кармана шорт. – У Алеши Матвеева взял.

– А зачем тебе мел?

– Как это зачем? Вот ты уснешь, я им вместо пасты тебя намажу. Это знаешь как почетно! Это тебе не над пионерами шутить. Такой адреналин – намазать спящего вожатого! Не каждый осмелится, и тем более не каждый сможет.

– И ты постоянно его таскаешь с собой? – хмыкнул Володя и вдруг спохватился: – Кстати! У меня есть для тебя подарок!

Он поднялся и осторожно вынул из кармана рубашки белый, большой, размером с яблоко комок.

– Вот. Сорвал вчера, а отдать забыл. Ты же хотел на память. Держи. – Он разомкнул протянутую Юрке руку, и в ней показалась увядшая белая речная лилия.

– Ты и до заводи добрался? – прошептал Юрка, когда лилия оказалась в его протянутой ладони, легкая, как бумажная, и еще более хрупкая. – Ты все-таки ее сорвал. А говорил: «Красная книга, Красная книга…»

Володя задумчиво пожал плечами:

– Мне показалось, что тебе это важно. А она… да все равно когда-нибудь умрет.

– Не то чтобы это было важно тогда, но сейчас… Сейчас, наверное, да, важно. Спасибо. Я ее сохраню.

Они немного помолчали. К Юркиному разочарованию, Володя больше не ложился к нему на колени, а продолжал сидеть. Он смотрел на реку, думал о чем-то своем и вдруг, будто вспомнив еще что-то, выпалил на одном дыхании:

– Юра, когда ты понял, что относишься ко мне необычно? Это произошло тогда, в заводи, когда я предложил искупаться и… разделся?

Юрку ужасно смутил этот вопрос. Покраснев, он протянул тихо и неуверенно:

– Понял, может быть, там, но началось все это раньше.

– Раньше? – Володя вздохнул с облегчением и уставился Юрке в глаза. – Когда – раньше? Что я сделал? Тогда, когда разрешил тебе поспать у меня на плече?

– Нет, еще раньше. На каруселях, может быть.

– Когда я трогал тебя за колено?

– «Я, я, я», – раздраженно пробормотал Юрка. – Да при чем здесь ты? Это само произошло, ты ничего не делал.

– Точно ничего? – Володя взволнованно закусил губу, взгляд его стал умоляющим.

– Точно, – кивнул Юрка.

– Хорошо… – протянул Володя, наконец ложась на землю и снова устраивая голову на Юркиных коленях. – Это хорошо.

Не желая больше сдерживаться, Юрка осмелился снова протянуть руку и коснулся его лба. Володя наконец закрыл глаза, а Юрка стал гладить его волосы, замерев всем остальным телом на несколько долгих сладких минут.

– Выключить радио? Может, все-таки поспишь? – чуть погодя спросил он.

– Все равно не смогу.

– Волнуешься из-за спектакля?

– Да нет, просто, когда долго не спишь, засыпать становится труднее и труднее, а я не спал уже две ночи.

– Если не можешь уснуть ночью, спи днем. Прямо сейчас, а я тебя покараулю.

– Зачем меня караулить? – Он улыбнулся. – Я никуда не уйду.

– А я прослежу за тем, чтобы никто не пришел к нам. А еще – поучу сценарий, – хмыкнул Юрка.

Володя кивнул:

– Давай попробуем.

Юрка убрал руку с его волос и только взял тетрадь в обе руки, как Володя, не глядя, снова забрал у него левую и положил ее обратно к себе на голову. Юрка усмехнулся. На Володином лице не отразилось ни следа эмоций.

Юрка пытался учить роль, но сосредоточиться на тексте не получалось. Он то и дело опускал взгляд вниз, на Володино лицо, заглядывался, наблюдая, как дрожат его веки и ресницы. Любуясь и переживая одновременно.

– Все равно не можешь? – тихо спросил Юрка.

– Никак, – со вздохом ответил Володя.

– Спеть тебе колыбельную? – хохотнул Юрка.

– Да. Но лучше сыграй. На спектакле. Я очень хочу увидеть самого необыкновенного, самого лучшего на свете Юрку за фортепиано и услышать «Колыбельную». Ты же ее так любишь, а я… так хочу посмотреть на тебя. Полюбоваться. Сыграй ее для меня.

Юрка бы скорее ивовый ствол зубами перегрыз, чем отказал бы ему сейчас. После таких слов он почувствовал себя лучшим на всей планете. Разве можно было не почувствовать? Разве можно было не стать лучшим? И Юрка стал.

– Я сыграю. Для тебя.

Вернувшись в лагерь сразу после тихого часа, он нарисовал на длинном листе бумаги клавиатуру и начал тренировать визуальную память. А еще раздобыл нотный лист, переписал ноты «Колыбельной» и сунул их в карман, чтобы всегда были с ним, чтобы повторять их при любом удобном случае.

Только вот этим вечером не успел потренироваться, потому что Ольга Леонидовна завалила его работой по самые уши. А когда он ее выполнил, будто издеваясь, дала еще. Видимо, рассудив, что оболтус Конев и есть причина Володиных неудач, эта вяленая чехонь начала гонять его и в хвост, и в гриву по всему лагерю с тысячью поручений и задач.

Володя же с головой окунулся в вожатские дела – пятый отряд тоже готовил сценку к родительскому дню. У Юрки совсем не было ни времени, ни возможности ему помочь, увидеться. Огорченные донельзя, вечером они кое-как улучили десять минут, чтобы побыть вдвоем. Юрку соблазняла мысль, что они могли бы встретиться ночью, но после новости, что Володя не спал двое суток, он даже не заикнулся предложить погулять после отбоя. А ведь Юрка в последнее время тоже спал плохо. Но он-то мог уснуть хотя бы на пару часов, а Володя не мог вовсе. И Юрка знал, что это не преувеличение – то, на что он не обращал должного внимания раньше, сейчас стало заметно: темные круги под глазами, Володина вялость и подавленность. Как бы Юрка ни хотел быть с ним всегда, он не имел морального права требовать, чтобы Володя не спал вообще. ***

На следующий день, день рождения «Ласточки», Юрка даже не надеялся выкроить и получаса перед началом праздника, чтобы побыть с Володей наедине. Но вышло еще хуже: у них не нашлось ни минуты. С самого утра Юрке поручили выполнить миллиард мелких дел, сдать пять пятилеток за три года, построить пару БАМов [13]13
  БАМ – железная дорога в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. Одна из крупнейших железнодорожных магистралей в мире. Основной путь Тайшет – Советская Гавань строился с большими перерывами с 1938 по 1984 год.


[Закрыть] и перетащить пианино. По поводу последнего он возмущался больше всего – расстроится же. Тем не менее Юрка не унывал.

– Быстрее, выше, сильнее! – услышал он голос физрука Семена, доносившийся со спортплощадки. Орал тот будь здоров, на площади слышно.

Юрка впервые в жизни официально – с благословения Ольги Леонидовны – пропускал зарядку, шел к эстраде украшать ее к концерту и слушал физрука. Ждал, когда от этого голосища затрещат деревья, и думал, что он, Юрка, и так всех быстрее, выше и сильнее, а еще лучше – и вовсе всемогущ. Разве можно было считать иначе, если с ним, с оболтусом Коневым, происходили просто сказочные события? Володя, тот самый комсомолец-красавец-умница Володя, целовал его в щеку, брал за руку и говорил: «Ты такой красивый, когда играешь». Да, случалось оно редко, но не по их вине. «Дай волю, – сказал вчера вечером Володя, – никогда бы тебя не отпустил».

Перетащить пианино оказалось не такой уж и трудной задачей: у Юрки в помощниках были ушастый Алеша и завхоз Саныч, у пианино – колесики, а у черного хода кинозала и у эстрады – специальные пандусы. Но инструмент все равно было жалко. Пока волокли, Юрка беспомощно бурчал себе под нос: «Магнитофона им мало, а если дождь?» – а когда установили и проверили звучание, выругался – как пить дать расстроено, «си» вообще не звучит.

– Ну и кто теперь настраивать будет?

– Да мало ли у нас умельцев, Юрок, найдем человека. – И завхоз бодрым шагом направился в административный блок.

– А ты не умеешь? – наивно поинтересовался Алеша.

– Нет. Но как-то раз, кстати, попробовал – просто я ненавидел, когда оно звучит не так, а дождаться настройщиков терпения не хватало, вот и полез сам. Меня тогда чуть лопнувшей струной не прибило, – не без хвастовства заметил он. – Видишь шрам на подбородке?

– Ничего себе! Вот ты смелый, Юрка! Знаешь что, вот говорили про тебя всякое, а я не верил. Отвечал, что Конев хороший парень – и правда же, так и есть!

– Что это еще за «всякое» и кто говорил?

– Разное: одни – что оболтус, другие – что, наоборот, в подвожатника метишь. Не обращай на это внимание, пусть что хотят, то и болтают.

– Кто говорит? – спросил Юрка, думая на Ксюшу.

– Ну… только по секрету, ладно?

– Буду молчать как партизан.

– Маша Сидорова Ольге Леонидовне на тебя жаловалась, что худрука от работы отвлекаешь, а ты вон пианино настраи…

– Маша?! – выкрикнул опешивший Юрка. И добавил тише: – Ну Маша… Ну получишь у меня!

– Эй, ну только по секрету, ты же обещал!

– По секрету, Алеш, по секрету.

Подошло время завтрака. Первым делом Юрка бросился искать Машу, чтобы выпытать, почему она на него наговаривает. Но той нигде не было видно. ПУКи сидели вдвоем, без Ксюши. Юрка подошел к ним, спросил:

– Вы не знаете, где Маша?

Ульяна кокетливо улыбнулась:

– А зачем тебе?

– Да вот хотел сообщить ей, что в спектакле она больше не участвует, аккомпанировать буду я!

– Во дела… – протянула Уля. – Посмотри в здании кружков. Они там с Ксюшей стенгазету рисуют к празднику.

Спонтанная идея напакостить Маше так понравилась Юрке, что он решил не искать ее. Знал, что через сарафанное радио новость об исключении Маши из спектакля разнесется быстро, Сидорова сама его найдет. Надо только Володю предупредить…

Предупредив Володю и позавтракав, Юрка вернулся на площадь. Туда же явился и третий отряд во главе со своим вожатым репетировать номер.

Июньская жара мариновала пионеров, они уныло тянули песню из кинофильма «Гостья из будущего»:

Слышу голос из прекрасного далека,

Голос утренний в серебряной росе,

Слышу голос, и манящая дорога

Кружит голову, как в детстве карусель [14]14
  Здесь и далее – текст песни «Прекрасное далеко» (слова Ю. Энтина, муз. Е. Крылатова).


[Закрыть].

Под этот унылый аккомпанемент Юрка с Алешкой вешали тяжелые синие шторы. Оба умаялись – тонкие петли то сваливались с крючков, то рвались, и приходилось пришивать их прямо на весу. Музрук не хотел отпускать подопечных, и они продолжали не петь, а стенать грустную детскую песню о счастливом будущем.

Юрка нет-нет да отвлекался на нее. Он не особенно любил этот фильм, «Гостья» казалась ему слишком нудной, и если в первый раз смотреть было интересно, то во второй Юрка уже скучал. А посмотрел он все серии, и не раз – в прошлом году после премьеры «Гостья» набила Юрке оскомину, постоянно мелькая по всем телеканалам, будто её крутили там круглосуточно. Он знал этот фильм едва ли не наизусть. Он знал и эту песню, но не вникал в текст. А сейчас прислушался и загрустил – она напомнила ему о том, что время идет, что скоро закончится эта смена и им с Володей придется расстаться.

Ребята все повторяли и повторяли последний куплет:

Я клянусь, что стану чище и добрее

И в беде не брошу друга никогда,

Слышу голос и спешу на зов скорее

По дороге, на которой нет следа.

От сумасшедшего солнца плавилась даже тень, но по Юркиной спине пробежал холод: «По дороге, на которой нет следа», – мысленно повторил он. И понял вдруг, что эта песня жуткая! Что она совсем не про счастливое будущее, а про утрату понятного, доброго настоящего – детства. Юрка уже утомился, голова кружилась от голода, а в воображении развернулись бредовые картины: он увидел широкую серую дорогу, себя, Володю и каждого из присутствующих здесь. Они шли вперед, не догадываясь, что этот путь – путь в никуда, что идут они не сами, их тянет влекущая в неизвестность черная дыра будущего, которая неизбежно поглотит и его, и Володю, и всех этих детей.

Он помотал головой и поспешил отвлечься:

– Осталось повесить всего одну шторину.

Юрке казалось, что они с Алешей возятся бесконечно долго, а ребята все поют и поют эту жуткую песню. Наконец горн позвал всех на обед.

Юрка ел без аппетита, все смотрел в дальний конец столовой на своего Володю. Тот стоял спиной, как обычно в шортах, белой рубашке и красном галстуке. Юрке подумалось вдруг, что пройдет всего ничего времени и Володя уже не будет их носить. Что Володя изменится и Юрка тоже изменится, они оба неизбежно повзрослеют. Он понял, что не хочет взрослеть, не хочет в это «далёко» и даже хуже – боится.

Меньше чем через неделю они расстанутся. Может быть, не навсегда, может быть, даже не на годы, а только на месяцы, но расстанутся. И каким Юрка увидит его следующим летом? Станет ли Володя выше ростом и шире в плечах? Реже или чаще будет улыбаться? Станет ли его взгляд строже или более усталым, чем сейчас, а может, наоборот, – мягче и добрее? Столько вопросов, и никто не сможет дать на них ответа.

Обед закончился, десертный сухарик с изюмом немного поправил Юркино настроение. Он свистнул еще один, решив перевести с его помощью настроение из нейтрали в плюс, но глянул на полуголодного Володю – ребята опять расшалились, не дав ему нормально поесть, – и решил оставить сухарик ему.

На выходе встретились, Володя запротестовал, настаивая, чтобы Юрка жевал его сам, но тот был непреклонен. Володя поблагодарил и обещал, что, как разберется со своей босоногой ордой, встретится с Юркой у эстрады, если успеет до начала торжественной линейки.

Юрка шел обратно и думал: «Тоже мне новость – смена кончится. Конечно, кончится. Все кончается, и она кончится. Но почему так скоро?» А ему-то казалось, что все это навсегда. В лагере, где день идет за два, многим так кажется. Юрке не верилось, что меньше чем через неделю изменится вся его жизнь: не будет ни леса, ни лагеря, ни друзей, ни театра, ни Володи. И уже не будет того Юрки Конева, которого мама посадила на лагерный автобус, ведь он уже изменился. Какой-то месяц назад он и помыслить не мог, что будет заниматься тем, чем занимается: помогать, активничать и особенно что снова станет играть на фортепиано. Вот мама обрадуется, когда Юрка уберет бардак с инструмента! Вот только будет ли он сам рад, вернувшись в тесную комнату серой квартиры в старом доме, одном из тысяч в его пыльном городе?

Уже опостылевшая тоска снова охватила Юрку, и, чтобы ее развеять, он отправился к прекрасному инструменту, помогающему забыть о чем угодно.

Алеша и другие ответственные за украшение площади разбежались по своим отрядам. Время близилось к тихому часу, в лагере царила тишина. Только повариха Зинаида Васильевна, гремя, тащила из кладовых кастрюли, да оба физрука, Женя и Семен, разгадывали кроссворды, сидя на лавочке в тени яблони. Юрка поднялся на пустующую сцену. Проверил, настроено ли пианино, удовлетворенно кивнул, вынул из кармана мятый листок с «Колыбельной», уселся за инструмент, поставил ноты.

Нежная мелодия потекла по раскаленному воздуху медом. Юрка сосредоточенно склонился над клавиатурой. Пальцы парили над клавишами и замирали, едва их касаясь. Черные «соль-бемоли» и «ля-диезы» сменялись между второй и третьей октавами глубокими «до», и пальцы тут же порхали обратно – к светлым «ля» и «фа». Но Юрка был недоволен. Пьеса непростая, после долгого перерыва давалась ему с трудом. Ничего не получалось, он то и дело фальшивил и раздраженно дергал головой. Снова и снова повторяя, перебирая пальцами клавиши, Юрка начал думать о том, что, может, права была экзаменаторша тогда в школе. Может, он правда бездарь?

Вдруг перед глазами потемнело – кто-то, подкравшийся сзади, закрыл ладонями его лицо.

– А так можешь? – негромко спросил Володя. По голосу было слышно, что он улыбается.

– Эй, отпусти! – делано возмутился Юрка.

– Не-а. Вот скажи, Юр, – начал он, не убирая рук, – ты собой доволен? У нас спектакль через три дня. Давай, тренируйся усиленно, чтобы все успеть и смочь.

– Я смогу, только не прямо сейчас, у меня настроение не то. Ну, Володь, убери! Или давай так – я сыграю ее с одним закрытым глазом.

– Вот еще! Тоже мне нашел дурака. Нет уж, оба.

– Не буду!

– Ладно, давай тогда так? – Он чуть-чуть раздвинул пальцы. Юрке стало видно клавиатуру.

– Во-о-от! Другое дело! – Юрка засмеялся. Оглядевшись по сторонам, убедился, что танцплощадка совсем опустела, откинул голову и уперся затылком Володе в живот. Посмотрел на него снизу вверх, улыбнулся. Володя улыбался тоже.

Они играли так до тех пор, пока Володя резко не убрал руки и не отшатнулся в сторону. Юрка вздрогнул от неожиданности, открыл глаза, проследил за его взглядом. У края сцены, уставившись на них округленными глазами, стояла бледная Маша, сжимая в руках метлу.

Юрке стало неловко, но при взгляде на испуганного Володю страх передался и ему.

– Куда летишь? – брякнул Юрка, чтобы разрядить атмосферу и перевести все в шутку.

– Что? – зло протянула Маша.

– На метле, – объяснил Юрка. – Стоишь тут, делаешь вид, что метешь чистую площадь.

– Это, по-твоему, смешно, Конев? И вообще, что все это значит?

– Ты о чем? О том, что ты ведьма, или о том, что стукачка?

– Юра, прекрати! – вмешался Володя. – И ты, Маша, тоже! Я тебе уже объяснил, что он пошутил. Юра будет играть не весь аккомпанемент к спектаклю, а только «Колыбельную».

– А зачем он тогда девочкам сказал…

Их прервал горн, поднимающий пионеров с отбоя. Если бы не он, Юрка бы Маше голову откусил – так на нее рассердился.

Вскоре Митька по радиопередаче объявил о сборе на торжественную линейку.

День пролетел незаметно. Сначала линейка: флаг, пионерский салют, «Синие ночи». Потом все ринулись на спортплощадки соревноваться. Прыгали в мешках, тянули канат, бежали эстафету – Юрка, кстати, обогнал вожатого третьего отряда, – играли в лапту. Потом всех взрослых мальчишек позвали на футбол. В команде соперников был и Володя, и тогда Юрка, сосредоточенный только на мяче и воротах, задался целью победить команду вожатых даже в одиночку, но вышла ничья.

Последнюю часть праздничного дня, концерта, Юрка ждал меньше всего. Все-таки участвовать всегда было интереснее, чем просто смотреть, а тут и смотреть-то было не на что. Единственным, что заинтересовало и заставило посмеяться, оказался номер пятого отряда, где ребята представляли сценку про запуск ракеты с космодрома Байконур. Летчиком и одновременно космическим кораблем был Сашка. Он, помещенный в серый картонный цилиндр с головы до пят, гордо взирал на зрителей из круглого отверстия для лица и потрясал надетым на голову конусом в цвет корабля. За пультом управления стоял Пчелкин и яростно тыкал по красной, тоже картонной, кнопке. По сигналу Сашки «Вжух!» его запустили в космос, вокруг забегали девочки-звездочки, а все остальные ребята из пятого отряда запели песню про Землю в иллюминаторе.

Юрке было совершенно непонятно, при чем здесь день рождения лагеря, но смешно.

Во время выступления следующего отряда Юрка заскучал. Стал вертеться на месте и искать глазами Володю. Нашел очень быстро – он сидел позади Юрки на два ряда, склонил голову, глаза его были то ли опущены вниз, то ли закрыты. Володя выглядел в точности так, как иногда на репетиции, – будто читал лежащую на коленях тетрадь. Но сейчас не репетиция, и тетради у него на коленях не было. Номер закончился, второму отряду зааплодировали, и вдруг Володя клюнул носом, вздрогнул и резко поднял голову. По тому, как он захлопал глазами, Юрка догадался – вожатый уснул. Ему не удалось уснуть в тишине под ивой у Юрки на коленях, но получилось здесь – в грохоте концерта, сидя рядом с Ольгой Леонидовной.

А она, разумеется, не могла этого не заметить. Тут же озабоченно уставилась на Володю, что-то у него спросила, но, услышав ответ, не стала упрекать, как ожидал Юрка. Наоборот, она поманила Лену, сказала что-то ей на ухо и кивнула Володе. Тот тут же поднялся и ушел. Юрка догадался – спать.

«Ну и хорошо», – подумал он и стал в очередной раз слушать унылую песню про прекрасное далеко.