Текст книги "Лето в пионерском галстуке"

Юрка, разминая пальцы, постарался сосредоточиться и представил, будто Володя стоит позади него, беззвучно хихикает – разве он вообще умеет хихикать? – и кладет теплые ладони ему на глаза. Становится темно.

Юрка зажмурился – и правда стало темно.

«Соберись. Ты не на экзамене, ты на эстраде, все хорошо. Нет никакой химзавивки. В твоей жизни вообще никогда не было этой химзавивки, просто не было, и все! А Володя – был. И все это сейчас – для него».

Глубокий вдох. «Только не отводи от меня взгляда, ты обещал», – мелькнула полная мольбы мысль. Но Юрка знал, что она, обращенная в никуда, все же достигнет адресата. Дрожь отпустила, чуть онемевшие пальцы ожили и начали слушаться.

Выдох.

Стоило коснуться клавиш – и исчезло все: затихли голоса в зале, да и сам зал будто погрузился во тьму. Остался только один-единственный взгляд – Юрке не нужно было оборачиваться, чтобы почувствовать его. И осталась музыка.

Юрка играл как в тумане – тягучая медленная мелодия сменялась громкими отзвуками основной темы, и казалось, что сердце бьется с ними в такт. Музыка заполнила всего Юрку, пробралась в самые потаенные закоулки души, разбередила, вынула оттуда все: грусть, тоску, страх… любовь. Заставила вложить в каждую ноту по чувству и излить их мелодией, которая то нагнетала, то, становясь ласковой, успокаивала.

Юрка впускал в себя музыку, она проходила сквозь него, смывала эмоции. Он касался пальцами клавиш, вкладывал в них себя. Звуки говорили вместо него, и он знал, что тот, к кому обращены эти чувства, поймет. Музыка рассказывала все за Юрку: как он любит, как будет скучать, как не хочет расставаться и как невероятно рад тому, что повстречал его. Музыка обещала, что Юрка обязательно дождется и будет надеяться даже тогда, когда надежды совсем не останется.

Он поднял руки над клавишами и только тогда понял – закончил. Из зала донеслись нарастающие овации, а Юрка не понимал, сколько прошло времени. Вздрогнул, повернулся к залу и тут же утонул в Володиных глазах – печальных и счастливых одновременно.

Заскрипел трос, занавес пополз, закрывая Юрку от зала. На край сцены вышла Полина и объявила:

– Конец первого акта. Антракт пятнадцать минут.

У Юрки так громко бухало сердце в груди, что казалось, его стук должны слышать все окружающие. Он справился? Он сыграл так, как надо?

Ответом ему стала зависть в Машиных глазах. Увидев, что Юрка заметил ее взгляд, она тут же отвернулась. А Юрке сейчас было плевать на Машу. Ему хотелось смеяться радостно, счастливо и громко. Он закрыл рот руками и захохотал. Чтобы никому не показаться сумасшедшим, спрятался за угол рядом с занавесом.

Его схватили за локоть и куда-то потянули. Юрка обернулся – Володя!

– Эй, ты куда? Увидят же!

Но в коридоре за сценой было пусто – только из-за дверей подсобки доносился приглушенный галдеж актеров. Володя открыл двери хозяйственного помещения – небольшой продолговатой каморки, в которой хранился театральный реквизит. Втолкнул туда Юрку, закрыл двери и обнял его.

Юрка стоял руки по швам, вдыхал тяжелый пыльный запах, часто моргал, пытаясь привыкнуть к полумраку, и не мог пошевелиться. Володя уткнулся носом ему в шею, шумно дышал, и его сердце билось так же громко и надрывно, как еще минуту назад у самого Юрки после «Колыбельной».

– Спасибо, – выдохнул Володя.

Юрка сдержался, чтобы не хихикнуть от щекотки – Володя сказал это, обдав теплым дыханием его шею. Ему было совсем не до смеха, было очень грустно.

Именно так Володя обнимал его – грустно и отчаянно. Сжимал крепко, мял в ладонях ткань Юркиной рубашки. Будто бы в последний раз, будто бы если отпустит, то больше никогда не обнимет…

В горле застрял ком, глаза защипало. Юрка хотел что-то сказать или хотя бы высвободить руки и обнять Володю в ответ – и не мог сделать ничего из этого.

– Какой ты молодец, Юра! – сказал Володя, не отпуская его. – Отлично справляешься.

Юрка улыбнулся:

– Ну так у меня же нет выбора. Нужно же показать тебе, что на меня можно положиться и я могу самостоятельно принимать решения.

Володя отодвинулся на расстояние вытянутой руки и, держа за плечи, внимательно посмотрел на него:

– Я никогда и не говорил, что…

– Но ты так думаешь! Винишь себя в моих поступках, считаешь себя невесть каким злом… И решаешь за меня, что для нас хорошо, а что – плохо!

Володя ничего не ответил, только нахмурился. Юрка, понимая, что не место и не время сейчас расстраивать его еще больше, снова потянулся, чтобы обнять.

Они простояли так почти весь антракт. Юрка не ощущал хода времени, а спохватился, только когда услышал топот за дверью.

– Начинается, тебе нужно идти, – с грустью прошептал Володя.

– Угу, – уныло протянул Юрка. – Володь, ребята обижаются, что ты на них не смотришь. Не делай так больше, ладно? Они же очень стараются.

Володя кивнул и убрал руки. Как бы Юрка ни хотел остаться здесь навсегда – в любимых объятиях, ему пришлось отпустить Володю и пойти помогать актерам.

Он выбежал из подсобки к кулисам, когда как раз открывалась левая часть сцены. Декорации были все те же: штаб. Все «Юные мстители» сидели внутри, в доме за столом. На ступеньках крыльца, напевая «Во поле березка стояла», Галя сматывала бинты. К ней подбежала Зина и чмокнула в щеку.

– У фельдшера скоро обход? – спросила она. А когда сестра кивнула, сказала весело: – Галка, я пошла на задание. Ты не волнуйся, я вечером приду.

Чтец произнесла:

– Зину направили установить связь с теми «Юными мстителями», кто остался в живых.

На сцену вышли деревенские – массовка почти в полном составе. Зина, оглядываясь, подходила к некоторым деревенским, делала вид, что спрашивает. Когда одни отрицательно мотали головами, Зина, опустив плечи, подходила к следующим, снова спрашивала и оглядывалась. Дойдя до центра сцены, остановилась. Услышав слова Чтеца, посмотрела, будто от страха широко открыв глаза.

– В тысяча девятьсот сорок третьем году тридцать из тридцати восьми участников подполья были схвачены и расстреляны. Пятого ноября в деревне Боровуха под Полоцком расстреляли Евгения Езавитова и Николая Алексеева. Через сутки – Нину Азолину и Зину Лузгину. Фашисты пытались выбить из них информацию об участниках и планах подполья, но не добились ничего.

По мере того как читался список убитых, актеры уходили со своих мест за столом. Опустевшие места скрывал собой медленно движущийся занавес. Последние оставшиеся в штабе и выжившие, Илья Езавитов и Фруза Зенькова, вскочили с мест и побежали сквозь толпу деревенских по авансцене и за кулисы.

– Так вот же она, партизанка ваша, свободно по селу расхаживает! – Вперед вышла девочка из массовки и указала на Зину. Ту сразу же схватили немцы.

Эпизод закончился. Занавес закрыл сцену.

Спектакль проходил отлично, самую трагичную сцену ребята отыграли как надо, с накалом. Из зала даже слышались всхлипы. Но у Юрки хорошего настроения уже не было. Последние десять минут с Володей в подсобке совсем огорчили, свели на нет всю радость от хорошо идущего спектакля и от идеально сыгранной «Колыбельной». И зачем он только вспомнил этот разговор в недострое?

Юрка потер лоб, будто хотел призвать в голову уместные мысли, ведь дел было еще немерено – скоро появится Краузе, скоро Юркин выход.

Он выглянул в зал. Володя смотрел на сцену, но во взгляде не читалось ничего – пустота. Пал Саныч позвал его, что-то спросил, Володя дернулся, закивал, наигранно улыбнулся.

Юрка спрятал свой галстук под рубашку, накинул на плечи заранее принесенный китель немецкого офицера и вышел на сцену – на пока закрытую занавесом левую часть. Уселся за стол, вальяжно откинулся на спинку стула. Странно, но совершенно никакого волнения он не испытывал. Будто бы все переживания и весь страх он оставил там, за пианино, а сейчас ему нужно будет просто отыграть свою роль, просто сказать несколько реплик…

Полина охрипшим от усталости голосом зачитала:

– Зину пытали больше месяца, но она не рассказала ничего. Вскоре ею занялся новый гестаповец – обер-лейтенант Краузе. Он использовал другую тактику допросов.

Занавес пополз, открывая сцену, немцы под локти вывели Зину и усадили ее напротив Юры.

– Вы ведь из Ленинград? – начал он. – Ваш город давно взят, и если фройляйн согласится оказать небольшие услуги гитлеровскому командованию, то можно устроить так, что она будет отправлена в свой родной город и сможет повидать родителей. У фройляйн будет обеспеченная жизнь, самые прекрасные перспективы – разумеется, если она будет хорошим другом имперской армии.

Зина молчала и угрюмо смотрела на него. Юрка вынул из стола тяжелый пистолет, повертел его в руке и изрек:

– Милая фройляйн, в стволе этой штуки находится шесть маленьких тупоносых патронов. Всего одного патрона вполне достаточно для того, чтобы сделать ненужными все наши дискуссии и поставить последнюю точку в вашей жизни. Подумайте, милая фройляйн, последнюю точку в человеческой жизни! – Зина пристально и долго, чтобы заметили зрители, посмотрела на пистолет. – Подумайте о том, что я вам сказал, фройляйн, – повторил Юрка.

Он положил пистолет на стол. Не сводя с него взгляда, вытащил пачку сигарет из кармана кителя, достал одну. Зазвучал громкий, резкий звук торможения, Краузе-Юрка вздрогнул и обернулся назад к прицепленному рисунку окна. Выходило так, что он отвернулся от Зины. «Действуй, Настя! – подумал Юрка. – Хватай пистолет!»

Но Настя медлила, а у Юрки выдался случай снова увидеть Володю. Он успел посмотреть на него почти в упор.

На сцене разыгрывалось самое главное. Но у Насти не получилось быстро схватить пистолет – она очень волновалась за эту сцену, но, видимо, растерялась, заметив, что Володя смотрит не на нее. А смотрел он на Юрку. Поджав губы, нахмурившись, будто что-то болит, особенным взглядом – тяжелым, измученным, с мольбой. Но, когда их глаза встретились, он всего на секунду приподнял уголки закушенных губ.

Портнова схватила пистолет и тут же выстрелила в Краузе. Юрка рухнул без притворства, с грохотом, ударившись затылком об пол. В зале ахнули, Володя привстал. Скривившись от боли, Юрка поднялся и улыбнулся залу – точнее, худруку, дав понять, что все в порядке. Но затылок болел, наверное, будет шишка.

На выстрел почти мгновенно прибежал немец Сашка – это была его вторая смертельная роль. Очевидно, весь зал догадался, что сейчас будет. Вторая пуля досталась ему, а когда Портнова переступила через стонущего солдата, на сцену выбежала массовка – немцы с автоматами наперевес. Портнова бросилась прочь, но раздались выстрелы, и она упала – ей прострелили ноги. Оставив пулю и для себя, Зина приставила пистолет к груди, нажала на курок, но вышла осечка. Ей не дали снова выстрелить – схватили и потащили за кулисы. Занавес закрылся, Маша заиграла «Интернационал».

– Девочки, краска готова? – поднимаясь с пола, крикнул Юрка актрисам. Те кивнули, посадили Настю-Портнову на заранее принесенный стул, накрыли ее одежду целлофаном и стали шустро намазывать белой гуашью волосы, а серой – глаза.

Декорации места расстрела приготовили очень быстро: поверх прикрепленного к заднику деревенского фона прицепили рисунок кирпичной стены. Все. Это была единственная декорация последней сцены спектакля. Заранее согнали массовку: деревенские встали подальше по краям, в центре у расстрельной стены встали немцы.

Среди фашистов считал ворон Ванька, который должен был выводить Портнову на казнь. Юрка ругнулся, крикнул ему, а тот не заметил. Соседи дернули Ваньку за рукав, он посмотрел на Юрку, но занавес уже поехал в стороны. Юрка снова ругнулся, схватил висящий на спинке стула китель Краузе, быстро накинул и сам вместо Ваньки повел Портнову на казнь.

Полина говорила:

– В застенках полоцкой тюрьмы Зину жестоко пытали: вгоняли иглы под ногти, прижигали раскаленным железом, выкололи глаза, – но Зина выдержала пытки и не предала своих товарищей и Родину. Слепая, она нацарапала гвоздиком на стене своей камеры рисунок: сердце, а над ним девочка с косичками и надпись «приговорена к расстрелу». Через месяц издевательств, утром десятого января тысяча девятьсот сорок четвертого года, семнадцатилетнюю Зину, слепую и совершенно седую, вывели на казнь.

Настя шла, хромая и спотыкаясь. На последнем настоял Юрка – Зине прострелили обе ноги и вряд ли их вылечили. Портнова встала у стены, Юрке передали игрушечный автомат, музрук включил пулеметную очередь. Зина упала.

В зале и на сцене стояла полная тишина. Маша, выдержав паузу, заиграла «Лунную сонату».

Полина произнесла последние слова спектакля:

– В Оболи, где жили «Юные мстители» и с ними Зина Портнова, было расквартировано две тысячи немецких солдат. Подпольщики узнавали о размещении огневых точек, о численности и перемещении немецких войск. Несколько десятков вражеских эшелонов с боеприпасами, техникой и живой силой не дошли до фронта, сотни автомашин со снаряжением подорвались на минах, установленных «Юными мстителями». Уничтожили пять предприятий, которые немцы собирались активно использовать. В обольском гарнизоне, который считался тыловым, несколько тысяч гитлеровцев нашли смерть от рук «Юных мстителей». «Здесь так же страшно, как на фронте», – писал домой немецкий солдат. В Великой Отечественной войне погибло тринадцать миллионов детей. Из тридцати восьми «Юных мстителей» было казнено тридцать человек, среди выживших остались Илья Езавитов и Ефросинья Зенькова. Зинаиде Мартыновне Портновой в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году было посмертно присвоено звание пионера-героя. Указом Президиума Верховного Совета СССР от первого июля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года – звание Героя Советского Союза с награждением орденом Ленина.

Полина ушла со сцены, занавес закрылся. Через несколько секунд тишины зал взорвался громкими овациями. ***

Когда зрители разошлись, в театре остались труппа и начальство. Юрка уныло смотрел на бардак, оставшийся за кулисами после спектакля, и думал, кто и когда будет все это убирать.

Но пока было не до этого. На сцену к актерам поднялись Володя, Ольга Леонидовна и Пал Саныч. Воспитательница довольно улыбалась.

– Молодцы! Спектакль получился очень хорошим! За такие короткие сроки я ожидала худшего… – похвалила она, но тут же добавила пару ложек дегтя: – Только одно, но очень существенное замечание – показалось, что ваша Портнова не ушла к партизанам, а позорно сбежала, предав товарищей.

У Юрки дернулась правая ноздря, он еле сдержался, чтобы не высказать все, что думает, – вот знала же Ольга Леонидовна, как испортить настроение! Но усталый взгляд Володи мигом его приструнил.

Директор же не скрывал своего восхищения.

– Гм… – Он хлопнул в ладоши. – Замечательно сыграли, молодцы! Особенно отмечу работу в сцене со взрывами заводов. Кто у нас режиссер-постановщик?

Несколько взглядов метнулось к Юрке, но он пожал плечами:

– Мы все вместе это продумывали.

– Гм… Что ж, командная работа – вдвойне отличная работа!

– Да, Володя, ты большой молодец! – все же раздобрилась Ольга Леонидовна. – У тебя получилось собрать и организовать всех…

– Спасибо, конечно, но это все – наша общая заслуга. И вы очень сильно помогли с массовкой, а я так вообще весь спектакль в зале просидел.

– Мы бы без Юрки не справились! – внезапно вклинилась Ульяна. – Он бегал за кулисами как заводной, всем помогал и все контролировал!

– И на пианино очень красиво играл! – поддакнула Полина.

– И не растерялся, когда Ванька затормозил с расстрелом Зины! – добавила Ксюша.

Юрка сперва опешил, потом почувствовал, как к щекам приливает краска. Его редко хвалили, а тем более вот так – перед начальством, да еще и кто – ПУКи! Не зная, как реагировать, он растерянно посмотрел на Володю – тот улыбался.

– Да, Конев, приятно удивляешь! Не то что в прошлом году, – сказала Ольга Леонидовна. – Дружба с Володей влияет на тебя положительно!

Сбоку возмущенно засопели. Юрка зыркнул туда и увидел насупленную, зло глядящую на воспитательницу Машу.

– Ну! В честь такого события… – Пал Саныч еще раз хлопнул в ладоши и обернулся к Матвееву. – Алеша, неси аппарат! В честь такого события будем… гм… фотографироваться!

Алеша кивнул и убежал куда-то за кулисы. Вернулся спустя минуту. Сунул директору в руки фотоаппарат:

– Пал Саныч, может быть, лучше я? Вы же знаете, у меня опыт…

– Нет уж, Алеша, оборудование новое, дорогое, позволь я сам.

Рассмотрев фотоаппарат так, будто держит НЛО, Пал Саныч кивнул самому себе с очередным одобрительным «гм» и стал расставлять ребят:

– Так. Те, кто повыше, в центр, кто пониже – садитесь на скамейку. Нет, ты, Саша, встань с краю к Юре. Вот… Володя, постой, ты куда? Давай-ка тоже на скамью в центре. Конев, куда побежал за ним? Стой на месте!

– Подождите меня! – крикнул из-за сцены Митька. – Я сейчас, это, кофту переодену…

– Ой, Митьку Баранова забыли! – хором пискнули девочки.

Митька вышел из-за кулис с глупым видом: растерянный, потный, растрепанный, с Юркиной красной кепкой в руках. Юрка, только заслышав о том, что будут фотографироваться, вытащил галстук из-под рубашки и расправил его на груди. Но, оглядев себя, подумал, что пионерский галстук с фашистским кителем не вяжется, и бросил пиджак Митьке.

– А это мне. – Юрка забрал у него кепку и нахлобучил себе на голову козырьком назад. Довольный, будто кепка с галстуком – это вяжется.

Митька встал рядом с Юркой. Тот шмыгнул носом и задержал дыхание – понял, зачем тот переодевался, явно сильно упрел, работая с занавесом.

– Приготовились… – завел директор.

Юрка заметил, как Володя качнул головой, будто сплюнул. Вскочил и, отодвинув Митьку, встал рядом с Юркой.

– Володь… гм… Ну что это? – засвистел с укором Пал Саныч.

– Пал Саныч, так же даже лучше! – заверил Володя.

– Гм… а, ну да. Так даже, да. Так лучше. Итак. Приготовились. Три. Два. Один. – И щелкнул камерой.

Глава 17
Прощальный костер

После спектакля небо прояснилось, так и не разродившиеся дождем тучи унесло на восток, а по всему лагерю из колонок полилась музыка. Добрые, светлые и лирические детские песни из кинофильмов и мультфильмов звучали во время и после обеда, замолчав только перед самым началом линейки, чтобы дать старшему пионервожатому Славику скомандовать:

– Лагерь! Внимание! На торжественную линейку, посвященную закрытию смены, шагом марш!

Нарядные, в белых рубашках, красных галстуках и пилотках, отряды стройными колоннами по трое двинулись на площадь. Первый возглавляли две девушки: веселая, как никогда красивая Ира Петровна и командир отряда Маша. А очень ответственную миссию – нести знамя отряда – доверили Юрке.

Гордый, причесанный и опрятный, в белых перчатках, Юрка жаждал поскорее увидеться с Володей – его никогда не удостаивали такой чести, он никогда не надевал перчаток, никогда не шел впереди колонны и никогда так не гордился собой. Заняв свое место на линейке, Юрка уставился на пятый отряд, который ступил на площадь, замыкая длинную цепочку идущих. Приятное тепло разлилось в груди, когда он заметил трогательно взволнованного Олежку, чьи стиснувшие знамя руки заметно дрожали. Юрка переметнул взгляд на не по-детски серьезную Алену, которая в спектакле играла маленькую девочку – Галю Портнову, а на деле являлась командиром отряда. И очень надолго взгляд задержался на торжественно-серьезном лице Володи. Юрка легонько кивнул ему, когда тот, заметив его, чуть приподнял брови и улыбнулся.

Яркие солнечные лучи, пробиваясь сквозь редкие облака и листву деревьев, сквозь листочки на Юркиной яблоне, падали на украшенную флажками площадь. Зина Портнова, чистая и белая, строго взирала с пьедестала на построенных буквой «П» пионеров. За ней на флагштоке гордо реял флаг лагеря – красная ласточка на фоне лазурного полотна. А над головой в чистом небе белые зонтики парашютов опускались по синеве вниз. Вдалеке, почти у самого горизонта, сбросивший парашютистов самолет чертил белую полосу, похожую на размах ласточкиных крыльев на флаге.

– Внимание, лагерь! Равняйсь! Смирно! – выкрикнул Славик. – Вольно! Командирам отрядов приготовиться и сдать рапорт!

Маша, а за ней командиры всех остальных отрядов выстроились перед трибуной, на которой стояли Пал Саныч и Ольга Леонидовна, и стали по очереди выходить из строя, сдавать рапорты.

– Товарищ председатель дружины, первый отряд на линейку, посвященную закрытию второй лагерной смены, построен, – вскинув руку в пионерском салюте, четко и громко произнесла Маша. – Рапорт сдала командир первого отряда Сидорова Мария.

– Рапорт принят, – отсалютовав, ответил старший пионервожатый.

Когда все рапорты были сданы, а открывший линейку директор закончил свою речь, слово передали Ольге Леонидовне. Она говорила куда искреннее, чем на открытии смены, но год от года завершала свою речь одними и теми же словами:

– Ласточка – птица, которая каждый год возвращается из теплых краев в родное гнездо… – Это была аллюзия на возвращение пионеров в лагерь – ведь они обязательно вернутся сюда в следующие смены.

Старшая воспитательница с улыбкой на губах окинула непривычно ласковым взглядом пионеров. Она обращалась ко всем без исключения, но Юрка знал: он сюда больше не вернется.

По грампластинке зашелестела игла, из колонок, скрипя и фальшивя, зазвучала знакомая с детства каждому советскому человеку мелодия – гимн пионерии. Руки всех присутствующих взметнулись в пионерском салюте. Юрка смотрел на спуск флага и пел со всеми: «Взвейтесь кострами, синие ночи».

Он продолжал считать эту песню бессмысленной и высокопарной, но теперь уяснил другое: важность этого гимна была вовсе не в словах, а в сплочении. Пение гимна должно было объединить всю от мала до велика «Ласточку». И пели действительно все: старые, по мнению Юрки, коммунисты, молодые – комсомольцы, юные – пионеры и малыши-октябрята из пятого отряда, а с ними их вожатый Володя. Он стоял напротив, смотрел на Юрку и улыбался – ласково, но грустно. Юрка ненароком подумал, что Володя и вовсе разучился улыбаться без грусти – и от этой самой особенной и доброй в мире улыбки у Юрки защипало глаза.

Он устал думать о расставании, устал горевать. Красные после полубессонной ночи глаза резало, напряжение после спектакля и усталость давали о себе знать. А погоде, будто вопреки всякой грусти, прибавили яркости, но она вовсе не радовала Юрку. Погода будто призывала наслаждаться последним днем, как бы говоря ему: «Такого больше никогда не будет».

«И правда не будет», – согласился Юрка. Следующим летом он не поедет в пионерлагерь, он больше не будет петь этот гимн и больше никогда не наденет этот галстук. Не счесть, сколько раз Юрка надеялся, что повязывает его в последний раз, – чем старше становился он, тем ненавистнее становилась для него она, эта удавка. Юрка со средних классов не испытывал гордости от ношения пионерского галстука и, только представлялся случай, старался избавиться от него, чтобы все думали, что Юрка взрослый. А когда он на самом деле стал взрослым, все перевернулось вверх дном. Наступило сегодня, день, когда с давящей грустью он понял, что не вернется в пионерлагерь из-за той самой взрослости, к которой когда-то так стремился. Вожатым он не станет из-за поведения и оценок, и шанса хотя бы отчасти вернуться в детство уже не будет. Его детство кончилось.

Оно ушло не тогда, когда Юрка снял галстук и забросил игрушки, и даже не тогда, когда впервые столкнулся с несправедливостью и позволил забрать у него музыку. Детство кончилось недавно – этим летом в «Ласточке», когда он встретил Володю. Любовь поглотила его всецело, со всеми мыслями и эмоциями, отключила органы чувств, да так, что Юрка не услышал – он-то с его-то слухом, – как тяжелая дверь в детство, лязгнув, с грохотом захлопнулась за спиной.

Стоя на лагерной площади, на последней в его жизни пионерской линейке, Юрка понял, что с этих пор он больше не сможет ее открыть, хотя будет знать, где ключ и что этот ключ такое. Детство – время, когда жизнь понятна и проста, когда есть четкие правила, когда есть ответ на каждое «почему» и «что будет, если». В простоте и понятности и есть ключ к детству. А Юрка перестал быть понятным самому себе, когда полюбил. Он столкнулся с вопросами, ответы на которые не сможет дать никто. И ни к кому нет доверия, даже к родителям, даже к докторам вроде тех, к которым хотел обратиться Володя.

Теперь-то ему стало ясно, зачем взрослые идут в пионервожатые, почему столь искренне поют «Синие ночи» и гордо носят галстуки и пилотки – все для того, чтобы оказаться пусть не в самом детстве, но хотя бы очень-очень близко. А Юрку сюда больше не пустят ни вожатым, ни отдыхающим.

Впервые за пять лет он запел со всей искренностью: «Клич пионеров – всегда будь готов», – и флаг опустился.

Линейка закончилась, из динамиков разнеслись нежно-грустные слова песни из Юркиного любимого фильма «Пассажир с экватора». «Кто тебя выдумал, звездная страна?» – пела Елена Камбурова, пока отряды собирались кучками. Отдав Ире Петровне белые перчатки, Юрка сразу отошел от своего и отправился к тайнику у недостроя, оглядываясь по сторонам – не следит ли опять за ним Маша или Пчелкин, – но октябрятам и пионерам на площади было не до Юрки.

Он спускался по аллее пионеров-героев к перекрестку, где даже издалека виднелась нетронутая любимая «В» в яблоке. Юрка думал об этой «В» и об этом «В», и тут Володя, легок на помине, догнал его.

– Юра! – Он подошел к нему, слегка запыхавшийся. – Ты куда?

– Я… – замялся Юрка. На самом деле он хотел снова пойти побаловаться папиросами, но вспомнил, как обещал Володе, что больше не будет. А потом вспомнил и о том, что сам же нарушил это обещание. Но в этот раз обманывать Володю казалось Юрке совершенно неправильным, и он признался: – Иду достать пачку папирос из заначки.

– Юра! – осуждающе протянул Володя. – Ты же…

– Да я помню, что обещал больше не курить. Поэтому я сейчас пойду, достану ее и выброшу! Честно.

Володя одобрительно кивнул, покачал головой и хмыкнул:

– Ну… молодец. – И резко сменил тему: – Совсем не верится, что завтра мы уже разъедемся, правда?

Юрка нахмурил брови:

– Не надо. Я не хочу ни говорить, ни думать об этом. Совсем.

– Ладно. Тогда сразу к делу. Я тут вспомнил, как после последнего звонка наш класс заложил под деревом в школьном дворе послание для будущих выпускников…

– Капсула времени? И что вы там написали?

– Рассказали о нашем времени, о наших целях, о том, что мы делаем для строительства коммунизма и что делают другие. Завещали помнить подвиги советского народа. Но я не про послание от нашего выпуска хочу поговорить. Давай оставим свое такое же?

– Будущим строителям коммунизма?

– Нет, – усмехнулся Володя. – Конечно, себе.

– Будущим себе? – Юрка воодушевился. – Это будет здорово, но я совсем не знаю, что написать.

– Даже не обязательно письмо, просто памятные вещицы… Например, сценарий спектакля – мою тетрадку с записями… Подумай, что еще можно? Мы положим все это в капсулу, а потом, лет через десять, встретимся здесь и вскроем. Представь, как будет интересно совсем взрослыми, можно сказать, состоявшимися людьми держать в руках вещи из смены, когда мы были вместе в «Ласточке». Какая хорошая память об этом лете!

– Да, что-нибудь важное для нашей… дружбы? Для нас… Ноты! – сообразив, воскликнул Юрка. – Я могу положить туда ноты «Колыбельной»! Может быть, через десять лет это все еще будет важным.

– Конечно будет! Особенно когда ты станешь пианистом. – Володя хитро сощурился. – Но все равно ты еще подумай, что можно там оставить, а мне бежать пора.

– Но где и когда? – спросил Юрка, понизив голос. Они стояли на аллее одни, но ему было тревожно – вдруг кто-нибудь шпионит в кустах? – Вечером? Давай смоемся с костра – там будет такая суматоха, что нашего отсутствия никто не заметит…

– Да, скорее всего, на костре. У меня еще дел выше крыши, – в тон ему, почти шепотом ответил Володя. – Но лучше не сбегать, я попробую отпроситься, если получится.

– Но где, Володь?

– Ива, – шепнул он. – Мы подойдем к броду через лес.

– Ночью был дождь, река, наверное, разлилась.

– Проверишь? Мне сейчас бежать надо, на ужине встретимся. И смотри, не забудь вечером принести вещи для капсулы.

– Не забуду, – пообещал радостный Юрка – они проведут этот вечер вдвоем! ***

Как скоротать время? Чем заняться до вечера? Как до него дожить? Несправедливо – время, вещь, драгоценнее которой для Юрки ничего не было, приходилось тратить впустую, пытаясь увлечь себя любой ерундой, лишь бы не думать о расставании. Собирать сумку было еще рано, к тому же сборы заняли бы не больше получаса – Юрка привез с собой не так много вещей. Пройтись по лагерю, попрощаться с «Ласточкой», а потом проверить реку?

Размышляя, что положить в капсулу времени, Юрка отправился гулять. Смотрел по сторонам и думал, но только его взгляд падал на до боли знакомые места, он сразу терял мысль. Вот кинозал, с которым было связано так много, вот щитовые в зеленых зарослях сирени, вот карусели, недавно тонувшие в белом пуху одуванчиков, а теперь снова укрытые зелено-желтым покрывалом. Спортплощадка – вокруг суетились люди: кто-то обменивался адресами, по старой традиции записывая их шариковыми ручками прямо на пионерских галстуках, кто-то сидел в обнимку, прощался. Несмотря на толкотню, здесь царил необычный для пионерского лагеря покой. Ребята выглядели притихшими и печальными, говорили негромко, ходили, а не бегали. «Наверное, силы для костра берегут», – хмыкнул Юрка, но спокойно стало и ему. Только одно настораживало – с окончания линейки он ни разу не встретил Машу. Оглядываясь, Юрка в течение всей прогулки не увидел ее силуэта вдалеке и не услышал голоса.

– Может, что-то задумала? – с тревогой прошептал Юрка и отправился дальше.

Со скамеек у корта доносились звуки музыки – там стояло то самое радио, которое они с Володей брали в свои походы. Радио перебивало звучащую из лагерных колонок песню, а столпившиеся вокруг ПУКи, Митька, Ванька и Миха поочередно выкручивали ручки, чтобы избавиться от помех. Юрка провел рукой по ребрышкам металлической сетки корта, легонько толкнул ее, сетка звякнула. Он даже не вспомнил, как в середине смены здорово отыграл в бадминтон, злясь на Володю после разговора о взрослых журналах.

«Время пройдет и …ы забудешь все, что …ыло с тобой у …ас. С тобой…» – шипя и прерываясь, доносилась из магнитофона песенка «Веселых ребят», которая Юрке уже оскомину набила.

– Юра! Конев, иди к нам! – замахала Полина руками. – Давай мы и тебе на галстуке что-нибудь напишем!

Юрка подумал: ну а почему бы и нет? Пусть будет от них память! Снял галстук, протянул девчатам, они в ответ дали ему свои и поделились ручкой.