Текст книги "Лето в пионерском галстуке"

– Нет, но Маша может рассказать.

– О чем? Она же даже не знает, где мы сейчас. Дрыхнет там в отряде, видит десятый сон. Слушай, я не хочу из-за нее портить последний день. Володь, он же последний! А вдруг мы больше никогда не увидимся? Вдруг и правда…

– И все равно не надо. – Володя прижал Юркину голову к плечу. – Это выльется в… в неприличное. А я несу за тебя ответственность.

– Да ешкин дрын! Вот прямо сейчас ничего тебе не скажу, пойду и совершу что-нибудь плохое, какой-нибудь акт вандализма. И что тогда? Володя, хватит носиться со мной как с маленьким.

– Давай хотя бы не сейчас, ладно? Я еле заснул тогда, после лодки. Завтра рано вставать, а мы и так засиделись уже.

– Ну так завтра уже наступило, – улыбнулся Юрка.

Он согрелся, а Володя притих. Видимо, опять поглощенный какими-то новыми переживаниями. Но Юрка не противился. Он хотел только одного – вот бы Володя положил голову ему на грудь, а тогда пусть думает себе сколько угодно, слушая стук Юркиного сердца.

Они снова обнялись, и Юрка превратил свое желание в реальность – он привлек Володю к себе и прижал его голову к своей груди. Дужка очков больно давила на кожу, и Юрка, не спросив, стянул их с его носа. Володя не сказал ни слова против, только положил себе на голову Юркину руку, как уже делал когда-то под ивой, чтобы тот его погладил. И Юрка не смог ему отказать.

Дождь стихал, и в перезвоне капель вдруг послышалось резкое:

– Юра, убери руку! Да не эту, другую! Ну не сейчас.

В прорехах серых туч на востоке забрезжили полосы рассвета. Пора было уходить, но расцепить объятия или оторваться друг от друга хотя бы на несколько секунд было слишком трудно, почти невозможно. Прощаясь, они много и часто целовались – в губы, но не так, как в лодке, не по-взрослому.

Плюнув на осторожность, ушли вместе. Но, добравшись до перекрестка аллеи пионеров-героев с тропинкой на новые корпуса, Володя спохватился – забыл выбросить газеты, которые расстелил, чтобы скрыть следы их присутствия. Он пожал Юрке руку и повернул обратно.

Юрка все еще немного сердился на него: за то, что не поцеловал, за то, что запретил трогать живот, за то, что… много за что рассердился. Проще сказать, сердился вообще за все.

Топая по лужам к своему отряду, он вспомнил свою последнюю угрозу, мол, пойдет, никому ничего не сказав, совершит акт вандализма. Остановился, огляделся – убедился, что вокруг никого, – и бросился обратно к перекрестку, где они расстались с Володей. Он вспомнил, что в кармане его шорт все еще лежит мел.

Перекресток аллеи пионеров-героев был уложен свежей плиткой и образовывал ровный квадрат, будто специально созданный для того, чтобы стать холстом. Юрка прикинул, что написать. Может быть, как в беседке романтиков, две буквы их имен и год? Нет, такое писать было слишком рискованно. Понятно, что под «В» может скрываться и Витя, и Валя, и Валера, и кто угодно другой, а под «Ю» не Юра, а Юля. К тому же стихающий дождь вряд ли успеет смыть мел к подъему. А если не смоет и если об их с Володей отсутствии все-таки узнает Маша, дело примет плохой оборот. Нет, писать буквы их имен было нельзя. Да и зачем две буквы? Вот, например, «Ю» Юрке никогда не нравилась – какая-то палка с нелепым кружком, другое дело «В»…

Он вынул мел из кармана. Наклонился и стал выводить размашистую, самую красивую на свете букву – «В», букву любимого имени. Обводя ее, утолщая и заштриховывая, Юрка сообразил, что мало одной только буквы. В этом его «акте вандализма» должен крыться смысл, должно крыться чувство. То самое чувство, которое до этой ночи он даже мысленно боялся назвать любовью. Но это точно была она, теперь Юрка знал.

Он любил эту букву, любил это имя, любил этого человека и с любовью стал обводить «В» большим, размашистым сердцем. Раньше он смеялся над теми, кто рисует подобное. Раньше он считал это глупостью и детскостью. Но это было раньше, до встречи с его В.

На тропинке, ведущей в недострой, послышались шаги. Юрка узнал их и стушевался – как быстро Володя закончил! А он, Юрка, еще не успел дорисовать сердце! Он вел мелом косую линию вниз, собираясь соединить с уже нарисованной, чтобы получился острый угол. Вдруг ему стало неловко – что Володя подумает, когда увидит? Может быть, ему, такому серьезному, станет смешно, и он посчитает это наивным ребячеством и опять скажет ему: «Тебе надо повзрослеть!» И тогда Юрке станет уже не стыдно, а больно.

Лишь бы не быть застигнутым, он рванул в кусты, не глядя черкнув мелом по рисунку и случайно испортив сердце – вместо нижнего острого угла получилась дуга. Сердца не вышло, получилось яблоко и заключенная в него «В».

Володя заметил букву. Остановился, его плечи дрогнули – засмеялся? – и покачал головой. Юрка думал, сейчас уйдет, но Володя постоял над рисунком с минуту, оглядывая его со всех сторон, будто пытаясь запомнить каждый штрих, каждую мелочь. Юрка промок в сырых кустах, но и не думал жаловаться. Он любовался Володей, стоящим над косым, неправильным сердцем.

Только Володя собрался сделать шаг, у Юрки екнуло в груди – неужто затопчет? Но Володя не стал ни топтать, ни стирать. Он обошел сердце по траве. Можно было пройти по плитам, повредив совсем чуть-чуть, самую малость, всего сантиметр – Юрка бы сам так сделал. Но Володя обошел его по сырой, грязной траве.

Глава 16
Спектакль

Утро спектакля и по совместительству последнего дня второй смены 1986 года в лагере «Ласточка» выдалось пасмурным и хмурым. К началу завтрака небо совсем затянуло, северный ветер пригнал тяжелые серые тучи, и они нависли над лагерем – такие пузатые, будто вот-вот лопнут. Оставалось только гадать, когда именно их прорвет. Но Юрке некогда было думать о постороннем, как и Володе, как и всей труппе театрального кружка. Работа кипела, времени не оставалось даже на грусть. Хотя грустные мысли, конечно, то и дело посещали Юрку. Ну а разве могли не посещать – после ночного разговора, после всего, что было сказано?

Он докрашивал декорации, расставлял их по местам, следил за актерами, договаривался с музруком про звуковые эффекты, наставлял Алешу Матвеева по техпомощи, таскал стулья из столовой в зал – потому что всем не хватило бы имеющихся зрительских кресел. В перерывах между этой работой он еще и успевал прогонять свои слова, пару раз прорепетировать сцену с Краузе и повторить «Колыбельную», которую, как казалось, снова мог играть даже с закрытыми глазами.

Ко всему прочему, еще с утра на репетицию заявилась Ольга Леонидовна, долго ходила с Володей по залу, что-то с ним обсуждала и решала. После этого разговора Володя совсем погрустнел и сказал, что руководить спектаклем поручает Юрке, так как старшая воспитательница потребовала, чтобы худрук сидел рядом с ней и директором в зале. Мол, спектакль – это работа пионеров, и нужно посмотреть, на что они способны без помощи вожатых. К тому же актеры не раз настаивали на свободе, заявляли о своей самостоятельности.

Юрка не расстроился от свалившейся на него ответственности – он знал сценарий спектакля наизусть, у него и без того была куча обязанностей: управлять софитами, суфлировать, следить за занавесом и прочее, – так что проконтролировать весь спектакль в целом особого труда не добавляло. К тому же убегать от собственных тоскливых мыслей, занимая себя работой, для Юрки уже стало привычным делом. Он и убежал. Хотя Володины фразы, отрывки их разговора все равно то и дело возвращались к Юрке, бросая его то в холод, то в жар.

«Я много думал о нас и о себе. И, конечно, о том, что буду делать со своей ненормальностью». У Юрки до боли сжалось сердце. Он как раз выдвигал из-за кулис нужные для первой сцены декорации, попутно командуя Алешкой и Михой – те помогали. Остановился, посмотрел на сцену, где Володя что-то объяснял Ваньке, играющему одного из немцев.

«За что же ты так с собой? – будто обращаясь к Володе, про себя спросил Юрка. – Ну где же ты ненормальный? Ты себя видел вообще? Какой же…» – и уныло покачал головой.

Юрка с Митькой проверяли работоспособность механизма занавеса. «Я много времени потратил и немного узнал о том, как это лечат», – прозвучало в мыслях, и по позвоночнику пробежал холодок. Юрка замер, втянул носом пыльный воздух, вспомнил, как они с Володей первый раз поцеловались, укутанные в этот самый занавес. Юрку пробила дрожь, только он представил, как врачи будут вытравлять из Володиной головы эти воспоминания, а из сердца – чувства.

«Ты не первый, к кому у меня возникло это». Какой он – тот, первый, еще один Володя Давыдов – Юрка, конечно, не мог не думать о нем. Такой же, как его Володя? Наверняка такой же – хороший. Не мог же Володя полюбить плохого человека? Юрка ощущал себя двояко по отношению к нему. С одной стороны, был рад, что он не первый, к кому Володя испытывал это. Но, с другой, наверное, лучше бы первым был Юрка. Возможно, тогда Володя не считал бы себя таким монстром, а воспринимал все иначе, легче?

Но сейчас Володя влюбился в него! «Так в девушек надо влюбляться, как я влюбился в тебя!» – Юрка повторял невыносимо грустную «Колыбельную», но стоило вспомнить эти слова, как его губы невольно растягивались в довольной улыбке. Хотелось тут же бежать обнимать Володю и заверять его, что – нет, только в него так нужно влюбляться, никаким девушкам Юрка его не отдаст!

После завтрака он пошел в столовую перетаскивать стулья в зал. С кухни доносился звон и грохот посуды. «Я не хочу и не буду причинять тебе вред! Юра, ведь это – вред!» – и тут Юрку будто током ударило. Он вспомнил Володины руки над чаном с кипящей водой, и его озарило внезапным осознанием: вред! Но кто и кому его причиняет? Юрка не мог взять в толк, зачем Володя это сделал тогда, а сейчас все встало на свои места: это наказание! Он умышленно причинял себе боль, чтобы наказать себя. За что? Ну какой же он дурак! Неужели за эти чувства – светлые, возвышенные – нужно себя наказывать?

Поэтому он так категорически запрещал Юрке прикасаться к себе? Приказывал убрать руки, не хотел целовать по-настоящему… А что было, если бы Юрка не убрал, если бы сам, минуя сопротивление, поцеловал? Ведь ему так хотелось узнать, хотелось попробовать… Юрка не видел в этом ничего порочного, только проявление своей любви, но, видимо, Володя считал это проявлением своей испорченности. Или что он там говорил? Боялся испортить и испачкать Юрку? Но это вызывало недоумение и даже немного злило – почему Володя решил все сам, не спросив? Почему так хотел быть единственным виноватым?

«Ну уж нет, – подумал Юрка, сжав челюсти. – Я сам могу принимать решения, я умею отличить хорошее от плохого. И что бы там Володя ни говорил, эти чувства – лучшее, что случалось со мной за всю жизнь. Не могут они ничего и никого испортить!»

Но увидеться и по-нормальному наедине поговорить так и не удалось. Все утро они могли лишь переглядываться, понимающе или печально, да кидать дежурные рабочие фразы, касающиеся спектакля. Только перед самым началом, когда в кинозал уже стал стягиваться народ, Володя все-таки подошел к Юрке, пока тот в подсобке переодевался в парадную одежду.

Юрка ощутил дежавю: он стоял перед зеркалом и дрожащими руками – его уже начинал бить мандраж – пытался завязать галстук. А Володя приблизился, положил руку на плечо, заставив развернуться, стал завязывать красный узел на Юркиной шее. Все так же, как тогда, перед «Зарницей»; отличие было лишь в том, что подсобка кишмя кишела людьми. Юрка испуганно огляделся, ища глазами Машу, но не увидел ее. Да и что тут такого-то – в том, что Володя помогает ему завязать галстук?

– Юр, – сказал он тихо, – я очень жду твою «Колыбельную». – И еще тише добавил: – Только ее и жду…

Юрка внимательно, долго посмотрел в его грустные глаза.

– Я буду играть ее только для тебя. Пообещай, что не отведешь от меня взгляда.

Володя кивнул:

– Конечно. – Он поправил концы его галстука и повернулся к ребятам в подсобке: – Все помнят, что меня не будет с вами за кулисами? Слушайте Юру, он за главного!

Ребята закивали, Володя ушел, а к Юрке подбежал Олежка. Он зачарованно уставился на галстук и, видимо, буквально поняв Володины слова про то, что Юрку надо слушаться, спросил шепотом:

– Юла, а это плавда, что калтавых не белут в пионелы?

– Да кто тебе такие глупости говорит? – не выдержал Юрка.

– Да так… многие говолят.

– Конечно, картавых берут в пионеры! Сам дедушка Ленин картавил, а он не какой-то пионер, он – вождь мирового пролетариата! Так что все у тебя получится, Олежка! Никого не слушай, и все у тебя…

– Даже тебя не слушать? – хитро прищурился Олежка.

Юрка только успел закатить глаза, как того уже и след простыл. ***

К часу дня зал заполнился до отказа, всем не хватило мест даже с учетом дополнительных стульев, некоторым зрителям пришлось сесть в проходе. Когда выключили основной свет, воцарилась тишина, и на авансцену – игровую часть сцены пока закрывал занавес – вышел Володя. Честь сказать вступительные слова, как положено, выпадала худруку, и начал он тоже как положено:

– Уважаемые зрители, вашему вниманию представляется спектакль, посвященный юбилею нашего любимого лагеря «Ласточка» имени пионера-героя Зины Портновой…

Володя говорил заученные слова серьезным, но довольно равнодушным тоном. Юрка уже слышал этот монолог на репетиции, поэтому сейчас не слушал, а помогал актерам готовиться к первой сцене.

Володя закончил свою речь «от худрука» и передал слово чтецу – Полине. Она звонким голосом, с чувством начала стихотворение:

В суровые годы великих сражений

Советские люди планету спасли,

Но шрамы тяжелых военных ранений

Навеки остались на теле земли [15]15
  Здесь и далее – стихотворение П. Железнова «Пионеры-герои».


[Закрыть].

Митя, ответственный за занавес, уже стоял наготове – руки в перчатках на тросе, шепнул Юрке, торопя:

– Ну? Кивнешь, когда открывать?

– Тебе точно помощь не нужна? – Юрка не был уверен, что Митька управится с занавесом в одиночку, ведь за весь спектакль его нужно будет открывать и закрывать раз тридцать – запланировано много смен мест действий.

Из-за того что каждый раз менять декорации полностью было нельзя, сцена делилась на две части – по месту действия. В левой разыгрывались эпизоды, которые происходили в помещении, в правой – на улице. И так как очередность домашних и уличных эпизодов по сценарию соблюдалась, при смене декораций закрывалась только «уличная» половина, пока действие разворачивалось в «домашней». И наоборот.

Митька был серьезен как никогда.

– Я справлюсь! – заявил он, украдкой взглянув на Ульяну, готовящуюся к выходу. Юрка понимал, что сейчас занавес для Митьки – вопрос мужской чести, но все равно сомневался.

– Митя, мы же уже пробовали! Это только поначалу раздвигать легко, а за весь спектакль раз сто придется…

– Все нормально!

– Митя, если мы хоть раз что-нибудь просрем… – и Юрка высказался в точности теми словами, какие крутились в голове. А что? Володи рядом не было, никого из старших тоже, никто его не одернет.

Но Митька упрямо и твердо заявил:

– Юра, я справлюсь!

Спорить было некогда, настал момент истины. Юрка очень волновался, несмотря на то что его выход планировался только через акт. Он ведь сегодня за главного, Володя рассчитывает на него, и Юрка должен показать, на что способен! Он чувствовал, что вложил в этот спектакль часть себя, и болел за его успех.

«Юные мстители» уже заняли исходные позиции и приготовились к открытию занавеса. Полина перешла к последнему четверостишию из «Пионеров-героев» Павла Железнова:

В мирные дни, побеждая и строя,

Помнит отчизна года боевые,

Славьтесь в веках, пионеры-герои,

Славьтесь, товарищи, вечно живые…

Юрка глубоко вздохнул, пытаясь унять волнение, приоткрыл глаза и кивнул Мите. Скрипнул трос, и занавес поехал в сторону в строгом соответствии с планом, открыв зрителям левую часть сцены – «домашнюю». В первом эпизоде Зина Портнова вместе с девятилетней сестрой Галей приехала в деревню и узнала о начале войны. Чтец Полина сообщила, что деревню вскоре оккупировали, а Зина познакомилась с Фрузой Зеньковой, которую играла Ульяна, и вступила в ряды «Юных мстителей».

Левая половина сцены была очень красочной: на задник прикрепили большой контур деревянного дома, внутри на стенах развесили плакаты, на полу разложили чемоданы и вещмешки, ребята даже посуду принесли. Маша, скрывая волосами щеки, на которых после вчерашнего помазания «Поморином» осталось раздражение, заиграла «Лунную сонату». Юные мстители, собравшись вокруг стола с картой, планировали диверсию. Здесь были все главные герои спектакля, и все они должны были произнести как минимум по одной реплике, а это значило, ошибись один – поплывет весь эпизод. Пока шло без запинок, но Юрка, внимательно следя за словами актеров по сценарию, приготовился суфлировать.

– Зина, – обратилась к Портновой секретарь «мстителей», Зенькова-Ульяна, – ты уже давно работаешь в офицерской столовой, пришло время дать тебе задание!

Председатель протянула Портновой стеклянный флакончик от духов – другого не нашлось.

– Это крысиный яд, – уточнила она. – Нужно отравить еду.

– Сделаю! – с готовностью ответила Портнова.

– Переходим к следующему вопросу. Был найден тайник с оружием. Илья, сколько всего у нас оружия?

– Я, – вскочил Езавитов-Олежка. – Я… я… – заикнулся он.

Юрка прошептал из-за занавеса: «Мы имеем…»

– Мы имеем, – собрался Олежка, – пять винтовок, пулемет «Максим», диски, с полдюжины лимонок.

Фортепианная музыка утихла, зазвучал перестук колес поезда, а в комнату вбежал Николай Алексеев, подпольщик, работающий на железнодорожной станции:

– Ребята. Уже несколько дней через станцию идут эшелоны, груженные тюками сена. Странно это – из трубы паровоза искры летят, сено может легко загореться. Странно ведь? – «Мстители» закивали. – Мост сегодня проверял, смотрю – под сеном танки укрыты…

Все бы ничего, но ни тени удивления или тревоги в голосе актера Паши не было, свои реплики он пробубнил. Юрка сердито сопел, а «Юные мстители» по радио сообщали партизанам про танки и договаривались встретиться назавтра, чтобы передать им найденное оружие. Занавес закрылся.

– Ребята, вы чего такие вялые? Соберитесь уже, мы не можем подвести Володю! – зашипел Юрка, когда актеры ушли за кулисы.

Ульяна аж вспыхнула:

– Мы и так стараемся как можем! А вместо благодарности одни придирки! Ты вот, Юра…

– Уля, некогда говорить, бегом в «уличную» часть!

Декорации леса уже были установлены: к заднику прикрепили рисунок елок и железнодорожной станции с приземистыми постройками и колоколом дежурного. Подпольщики пошли, опасливо озираясь вокруг, прятать оружие в тайник – небольшое полое бревно. Но тайника на сцене не было! По плану должен был быть, а нет! Алеша забыл вынести на сцену?

«Хорош из Матвеева помощник! Сколько напрашивался, а толку?» – ругался Юрка, махая руками, показывая, чтобы прятали оружие за пианино! Поняли, спрятали.

На «домашней» части сцены, закрытой от зрителей, тем временем царил хаос. Ребята готовились к следующему эпизоду – отравлению Зиной солдат в столовой. Подвинули и накрыли белой скатертью стол, сорвали агитплакаты. Эпизод в лесу пролетел быстро, там было всего три реплики. Пришло время следующего.

Настал звездный час пухляка Сашки, которому поручили играть первого из убитых немцев.

Митька потянул трос, из-за занавеса появилась столовая. Немецкие офицеры сидели за столом, Зина на переднем плане незаметно подлила яд в кастрюлю с супом и стала разливать его по тарелкам. Маша заиграла тяжелые мрачные ноты из середины «Интернационала». Офицеры съели по ложке супа и попадали на пол.

Зину тут же схватили, она принялась кричать, что ни при чем, и в доказательство попробовала отравленный суп. У нее подкосились ноги, Зина без сознания упала на пол.

На сцене появились деревенские жители, подхватили Портнову под руки и повели к дому – к заранее принесенной на авансцену декорации, крыльцу без двери. Жители уложили Зину рядом с ним, появились ее бабушка и сестра. Бабушка стала хлопотать над Зиной, а маленькая Галя, обнимая ее, очень реалистично заплакала и сквозь всхлипы произнесла тонким голосом:

– Зиночка, я же без тебя совсем одна останусь! В Ленинграде голод, там мама и папа…

Девчонки играли замечательно. В целом весь эпизод шел без запинок, одно расстроило Юрку: Саша, конечно, расстарался, орал и корчился так, что в зале хихикнули.

На крыльце продолжала разворачиваться драма, а отстрелявшийся Сашка прибежал за сцену.

– Саша, очень прошу, поменьше эмоций! Ты хотя бы не кричи так.

А Сашка будто и не слышал, вертелся весь радостный и красный. Ульяна тут же набросилась на него с вопросами:

– Ну? Ну как там зрители? – И добавила самодовольно: – Мне ведь некогда смотреть, я играю главную роль.

Юрка хмыкнул – ну да, главную, как же!

– Ой, хорошо, – заверил радостный пухляк. – Ольга Леонидовна с Пал Санычем довольны вроде, только Володя странный какой-то… будто бы вообще за нас не волнуется!

– Вот еще! Не верю! – заявила Ульяна.

Вдвоем с Сашкой они выглянули из-за занавеса посмотреть на Володю, а Юрка остался где стоял. Следил за установкой декораций «уличной» части к следующему эпизоду. Путать там было нечего – бросить на пол гору «угля», прицепить к заднику рисунок водонапорной башни, и все. Даже старые декорации леса не пришлось убирать.

Ульяна вернулась обиженная и зло зашипела на Юрку:

– Конев, вот ты гоняешь нас с этим «Не подведите Володю, не подведите Володю». А Володе-то все равно! Чихал он на этот спектакль!

– Быть такого не может! – Юрка даже растерялся. Кому как не Володе радеть за него?

– Очень даже может! – насупилась Ульяна.

Декорации были готовы, и у Юрки выдалась минутка выглянуть в зал. Володя и правда не смотрел на сцену. Его взгляд был устремлен вниз, на тетрадь, лоб – сосредоточенно нахмурен, пальцы барабанили по подлокотнику кресла. Он нервничал. Как бы Юрке хотелось сейчас тоже сидеть в зале, пусть бы тоже нервничать, главное – рядом с ним. Но он должен был доказать всем: начальству, Володе и самому себе, – что справится, что на него можно положиться, что он сам может принимать решения и координировать действия – свои и актеров.

Юрка вернулся за кулисы. Ульяна, обмахиваясь сценарием, кивнула:

– Ну? Что я говорила?

Юрка упрямо сказал:

– Ульяна, ему не все равно, он нервничает! Если мы провалимся, нам всем не сносить головы! И Володе тоже. Ты это знаешь и без меня, так что старайтесь!

Со сцены зазвучал голос чтеца:

– Сорок третий год. Красная армия идет в наступление. По железнодорожной линии Витебск – Полоцк гитлеровцы усиленно перебрасывают войска на фронт. Через станцию день и ночь идут фашистские эшелоны. Для движения паровозов требуется вода. Все водокачки были уже уничтожены советской армией, осталась лишь одна работающая станция – неподалеку от Оболи, она потерялась в складках местности, уничтожить ее не успели [16]16
  Здесь, ранее и далее – сведения взяты из книги «Когда смерть не страшна» В. Николаева и А. Щербакова.


[Закрыть].

Открылась правая половина сцены, возле водокачки стоял немецкий солдат – Пчелкин в кителе и с игрушечным автоматом наперевес.

К нему подошла Нина Азолина – красивая девушка, которая, по легенде, добросовестно служила немцам. Немец-Пчелкин стал прогонять ее, но на крик прибежал помощник коменданта Мюллер, который ухаживал за Азолиной.

Мюллера играл Ванька. Он подскочил к постовому и принялся кричать на него не очень разборчиво, как уж смог, по-немецки. Юрка специально написал ему эту реплику.

– Entschuldige dich bei der Dame! Schnell! [17]17
  Немедленно извинись перед дамой (нем.).


[Закрыть]

А пока Ванька, отвернувшись от Азолиной, кричал на немца, та подкинула в кучку угля для растопки замаскированную под этот самый уголь мину.

Полина зачитала:

– Через три дня водонапорную станцию разворотило до основания. Восстанавливали две недели, и за это время немцы не получили на фронт восемьсот эшелонов. Подозревая во взрыве станции не партизан, а местных жителей, немцы усилили охрану объектов и отправили на улицы больше патрульных.

Следующий эпизод был у Юрки любимым, впечатляющим, но и требующим много внимания. Вся труппа старательно придумывала, как обыграть это на сцене, и придумала.

– Вот бы еще в кино такое увидеть, а не заставлять воображение дорисовывать огонь и дым… – говорили ребята.

Юрка рванул к пульту управления софитами, приготовился в нужный момент дать сигнал музруку. Глазами нашел Матвеева – тот стоял рядом с декорациями уличной части, держа в руках веревки.

Юрка старался не думать о том, что этот эпизод – последний в первом акте и его будет закрывать он своей «Колыбельной». Уже через несколько минут должно было случиться главное событие этого дня, а Юрка был совершенно не готов к нему морально.

На сцене слева снова установили декорации штаба «Юных мстителей» – обычная деревенская изба, рядом с избой – крыльцо, на котором Галя Портнова играла в песке.

– Галка, хорошо запомнила? – спросила Зина. – Увидишь фашистов или полицаев, пой свою любимую «Во поле березка стояла».

Галя кивнула, а Зина вступила в дом. Началось заседание. Слово взял Илья Езавитов-Олежка:

– Фашисты боятся нас, но это не значит, что мы должны забывать об опасности!

Вдруг зазвенел тоненький голосок Гали:

Во поле березка стояла,

Во поле кудрявая стояла…

По авансцене прошли три немца из массовки и скрылись за занавесом. Председатель Зенькова подбежала к крыльцу и, проверив, что солдаты ушли, вернулась и начала перечислять захваченные немцами объекты Обольской инфраструктуры, которые нужно было уничтожить: электростанция, склады, местные заводы.

После вскрика «Всё это должно быть уничтожено!» Юрка посмотрел на музрука. Тот кивнул. Взмокший Митька раскрыл «уличную» половину сцены. Там был установлен деревенский пейзаж, избы и огороды, и отдельно четыре больших рисунка: электростанция, льняной и кирпичный заводы, склад. Сзади к этим рисункам и были привязаны веревки, которые держал Матвеев. Юрка положил правую руку на пульт светомузыки и приготовился давать сигналы музруку и Алешке.

Полина зачитала:

– Третьего августа «Юные мстители» нанесли по врагу самый мощный удар – в восемнадцать ноль-ноль взлетела в воздух электростанция.

Юрка махнул рукой, и одновременно произошли три действия: прозвучал звук взрыва, софит осветил красным электростанцию, и декорация тут же свалилась вниз. В зале ойкнули, Юрка оживился, снова поднял руку, готовясь дать следующий сигнал.

Чтец объявила:

– Это задание выполнила Зина Лузгина. – На сцене со скамьи поднялась Катя, играющая эту роль. – Через пятнадцать минут после электростанции взорвался льнозавод: сушилки, склады, машинное отделение.

Юрка махнул. Грохнул взрыв – декорация льнозавода вспыхнула красным и упала.

– Это задание выполнил Николай Алексеев. – Со скамьи поднялся Паша.

И снова Юрка дал сигнал: вспышка, взрыв, грохот падающей декорации.

– Еще через час разнесло кирпичный завод. Задание выполнил Илья Езавитов. – Поднялся Олежка, гордо выпятив подбородок.

– За Р-р-родину! – вдруг прозвучал его высокий, но уверенный голос. Юрка обернулся. Он не мог поверить своим ушам – это действительно был Олежка! В начале спектакля, нервничая, он сбивался, но потом стал говорить все увереннее и увереннее, а в итоге впервые на Юркиной памяти произнес четкую, звонкую «р».

На сцене раньше своей очереди со стула вскочил удивленный Петлицын – он должен был встать только после слов Полины:

– Через пять минут после взрыва на кирпичном заводе грохнул торфозавод. Задание выполнил Евгений Езавитов.

Юрка дал последний сигнал, дождался, пока громыхнет и упадет декорация, и побежал к пианино.

Осторожно выглянул из-за занавеса. На сцене ответственные за взрывы «мстители» продолжали стоять на местах. В зале слышалось оживленное шевеление и возгласы. Володя, заметив его, улыбнулся и кивнул. Юрка гордо выпятил грудь, скрылся за занавесом и чуть не согнулся от хохота – дали же они жару и пафоса, он сам такого не ожидал. Тут и грохот, и свет, и серьезные лица ребят, и над всем этим Маша гордо колотит по клавишам «Интернационал».

– В тот день не поймали никого, – продолжала чтец. – Двенадцатого августа сгорел склад на станции – было уничтожено двадцать тонн льна, готового к отправке в Германию! Пожар охватил и продовольственный склад, уничтожил десять тонн зерна, предназначенных для фашистских войск! Незадолго до поджога на складе видели Илью Езавитова…

Олежка через всю сцену прошел за кулисы. Остальные продолжали стоять.

– Илья успел уйти к партизанам. Его бегство окончательно убедило немцев, что в Оболи действует подпольная организация, а диверсии – дело рук не партизан, а местных.

– Власть отреагировала слишком вяло, – громко произнесла Зина Портнова. – Они задержали несколько подозреваемых в поджоге, но быстро отпустили. Они что-то замышляют! – Она встала и ушла следом за Олежкой.

Чтец произнесла завершающую фразу первого акта:

– Зина Портнова ушла в партизанский отряд имени Климента Ворошилова. Двадцать шестого августа гестапо арестовало почти всех подпольщиков и их семьи!

«Вот оно! Сейчас!» – Юрку затрясло. Он стоял рядом с пианино, прикрытый от зала кулисами, весь из себя выглаженный, причесанный, в идеально повязанном галстуке, белой рубашке, серых брюках, но в кроссовках, и дрожал. Маша как раз поднялась из-за инструмента, сердито зыркнула на Юрку, но тому было все равно. Его колотило изнутри, а пальцы онемели – не разогнуть. Он знал, что сейчас Митька медленно и плавно закроет левую сторону, а правую, где стояло пианино, оставит открытой.

Юрка выглянул в зал, посмотрел на зрителей. Как их было много! Сколько раз он играл «Колыбельную» при труппе и не боялся. Но ладно труппа – не сказать, что они прямо семья, но как ребята со двора – свои.

Перед днем рождения «Ласточки» он играл на эстраде, тогда любой проходивший мимо мог слышать: и Пал Саныч, и все вожатые, и даже пионеры, нарушающие тихий час. Но то была репетиция, его слушали единицы и простили бы, если бы он ошибся. А теперь все… публика!

И только Юрка осознал, что будет играть ее, «Колыбельную», при всех, в памяти сразу всплыли химзавивка и огромные очки, стол с экзаменационными бумагами, приговор… «Слабо!» Он бездарность, он не справится. Если тогда готовился несколько месяцев, но не справился, что же будет сейчас?

Занавес поехал, и скрип троса означал, что пришел черед Юркиного выхода.

«Вырвать бы к черту это дурацкое сердце, как Данко, тогда хоть дышать можно будет», – подумал Юрка, прерывисто вздохнул и шагнул к инструменту. Ватная нога согнулась и даже разогнулась, а пальцы – все еще нет.

Как хорошо было тогда на эстраде! Повариха гремела кастрюлями, физруки, развалившись на скамейке, разгадывали кроссворды. А главное – Володя стоял позади и мешал ему, закрывая руками глаза. Юрке совсем не было страшно… А сейчас было, хотя все они – и физрук, и повариха, и даже ее кастрюли – были здесь, в кинозале. И Володя тоже – здесь.