Текст книги "Геббельс. Портрет на фоне дневника"

«Блеф полностью удался»

В министерстве пропаганды сотрудники, не посвященные в темные замыслы своего шефа, по его словам, опечалены, что он допустил серьезную «ошибку» публикацией своей статьи.

Геббельс отказывается идти на пресс-конференцию. «Это выглядит очень демонстративно. Между тем я испытываю новые фанфары для радиопередач. Это очень подходит к обстановке». К обстановке блефа, мнимой опалы, печальных вздохов сочувствия.

На этот раз фанфары будут возвещать об особой важности радиопередачи. Они прозвучат вступлением к речи Гитлера, который оповестит мир о начале новой войны.

«Москва публикует опровержение [продолжает записывать Геббельс 14 июня], ей ничего не известно о наступательных замыслах рейха. Движение наших войск имеет другие цели. Во всяком случае, Москва-де ничего не предпримет в связи с предполагаемым нападением. Великолепно! Моя статья явилась в Берлине большой сенсацией. Телеграммы несутся во все столицы. Блеф полностью удался. Фюрер этому очень рад. Йодль[486]486
  Альфред Йодль (1890–1946) – начальник штаба оперативного руководства ОКВ. Казнен по приговору Нюрнбергского трибунала.


[Закрыть] восхищен… Борман сильно продвинулся. Закулисная фигура. Но другой на его месте был бы не лучше… Домой вернулся поздно. Магда чрезвычайно счастлива в связи с награждением Харальда, которое все равно что уже свершилось. Я совершенно горд мальчиком… Я приказываю распространить в Берлине сумасбродные слухи: Сталин якобы едет в Берлин, шьются уже красные знамена и т. д. Доктор Лей звонит по телефону, он целиком попался на эту удочку. Я оставляю его в заблуждении. Все это в настоящий момент служит на пользу дела».

Пущенные Геббельсом слухи роятся, сталкиваются, искажаются. И в мире говорят то о войне на востоке, то о войне против Англии. Блеф, угрозы, шантаж, пропагандистские диверсии, круговерть обманных слухов.

15 июня 1941. Наш спектакль удался превосходно. В США отправилась только одна телеграмма, но этого достаточно, чтобы стало известно всему миру. Из подслушанных телефонных разговоров иностранных журналистов в Берлине можно заключить, что все попались на удочку. В Лондоне много разговоров на тему о вторжении… Опровержение ТАСС[487]487
  4 июня 1941 года.


[Закрыть] оказалось еще резче, чем в переданном о нем сообщении. Очевидно, путем тщательного соблюдения договора о дружбе и утверждения, что ничего на самом деле не происходит, Сталин хочет показать возможного виновника войны. Из захваченных по радио сообщений мы в свою очередь можем заключить, что Москва приводит русский флот в боевую готовность. Таким образом, там уже не так беззаботны, как делают вид. Но приготовления ведутся крайне дилетантски. Их действия всерьез принимать нельзя.

Предстоящая война для Геббельса еще и поставщик богатого материала для «Вохеншау».

«Естественно, что в такое сравнительно спокойное время она [кинохроника] не может быть так хороша, как во время боевых действий». Но война недолго заставит себя ждать. «Тогда опять будут дела… Итак, давайте готовиться! Дабы не прозевать».

И ни малейшей оглядки на то, что и немецкие солдаты смертны и боевые действия, которые жадно будут фиксировать операторы Геббельса, несут и им страдания и гибель. Лишь бы еще раз записать в дневнике: «Последние кинохроники особенно понравились фюреру. Он характеризует их как лучшее средство воспитания и организации народа».

«Заключил соглашение с Розенбергом в отношении работы на востоке. У нас будет полное взаимопонимание. Если к нему иметь подход, с ним можно работать». «Военные приготовления ведутся непрерывно дальше». Геббельс не забывает и о себе: в Берлине, на Герингштрассе, где он проживает, идет строительство мощного бомбоубежища. Это будет «колоссальное сооружение», с удовлетворением замечает он.

Под Берлином, в придачу к уже имеющимся у него загородным домам, заканчивается строительство замка. Все «великолепно», по его словам: и само здание, и то, как жена обставила его. Здесь, в комфортабельной глуши, на фоне идиллического пейзажа доктор Геббельс намерен еще продуктивнее действовать «во имя всеобщей суматохи», не забывая тем временем выуживать из этой суматохи лакомые куски: «Купил из французских частных рук дивную картину Гойи».

В министерство пропаганды свозятся отовсюду картины. «Мы уже собрали удивительную коллекцию. Постепенно министерство превратится в художественную галерею. Так оно и должно быть, к тому же здесь ведь управляют искусством». И намерены управлять им в мировом масштабе.

Берлин мнится ему городом, откуда диктуют миру всё: политику и моду. По поручению Геббельса разрабатывается план учреждения Берлинской академии моды под руководством Бенно фон Арента, тогдашнего фюрера-оформителя нацистских торжеств.

В Берлин переманивают иностранных киноартистов. После беседы с итальянской артисткой Геббельс записывает: «Все они хотят работать в Германии, потому что в Италии не видят больше для себя перспективы. Мы должны расширить наш типаж, потому что после войны мы ведь будем обеспечивать фильмами гораздо большее число национальностей». «Самые видные актеры должны перебраться из других стран в Германию».

В другом месте он записывает, что дал задание «собрать во всех европейских странах знаменитых артистов для Берлина. Мы должны также максимально увеличить производство наших фильмов».

Занимаясь кинохроникой, он все время ревниво соперничает с английской и американской кинохрониками.

Мания германского величия простирается на все. Приоритет во всем – таков тщеславный девиз фашистской Германии. И для достижения приоритета все средства хороши. Вот как Геббельс инструктирует своего сотрудника, направляя его представителем германской кинематографии в союзническую Италию: «Задача: как можно больше вынести для нас полезного. Сохранить хорошую мину при плохой игре. Не давать итальянскому кино слишком развиваться. Германия должна остаться руководящей кинодержавой и еще более укреплять свое доминирующее положение».

Но лишь один вид искусства доступен ему – искусство шантажа, провокации, заговора.

«Впереди – беспримерный победоносный поход… Россия должна пасть!»

Последнее воскресенье перед войной на востоке. О том, что происходило в этот день, Геббельс, как обычно, записывает на следующий день.

Это самая многостраничная запись за все годы.

16 июня 1941. …военные приготовления ведутся непрерывно дальше… «Замораживание» наших вкладов в США не имеет для нас никакого значения. Мы имеем возможность отомстить в двадцатипятикратном размере. Эксперты уже заботятся об этом. Очевидно, Рузвельт хочет таким образом только спровоцировать нас. Ему, наверное, также отказали нервы…

Во второй половине дня фюрер вызывает меня в имперскую канцелярию. Я должен пройти через заднюю дверь, чтобы никто не заметил. Вильгельмштрассе[488]488
  Улица в Берлине, на которой находилось здание рейхсканцелярии.


[Закрыть] находится под постоянным наблюдением иностранных журналистов, поэтому уместна осторожность. Фюрер выглядит великолепно и принимает меня с большой теплотой. Моя статья доставила ему огромное удовольствие. Она опять дала нам некоторую передышку в наших лихорадочных приготовлениях. Она нам как раз была нужна. Фюрер подробно объясняет мне положение: наступление на Россию начнется, как только закончится развертывание наших сил. Это произойдет примерно в течение одной недели. Кампания в Греции нашу материальную часть сильно ослабила, поэтому это дело немного затягивается. Хорошо, что погода довольно плохая и урожай на Украине еще не созрел. Таким образом, мы надеемся получить еще и большую часть этого урожая. Это будет массированное наступление самого большого масштаба. Наверное, самое большое, которое когда-либо видела история. Пример Наполеона не повторится. В первое же утро начнется бомбардировка из 10 000 стволов. Мы применим новые мощные артиллерийские орудия, которые в свое время были предназначены для линии Мажино, но не были использованы. Русские сосредоточились как раз на границе. Самое лучшее, на что мы можем рассчитывать. Если бы они были оттянуты в глубь страны, то представляли бы большую опасность. Они располагают приблизительно 180–200 дивизиями, может быть, немного меньше, но, во всяком случае, примерно столькими же, что и мы. Но в отношении качества личного состава и материальной части они с нами вообще не идут в сравнение. Прорыв осуществится в разных местах. Русские без особого труда будут отброшены. Фюрер рассчитывает закончить эту операцию примерно в четыре месяца. Я полагаю, в меньший срок. Большевизм развалится как карточный домик. Впереди – беспримерный победоносный поход.

Мы должны действовать. Москва хочет оставаться вне войны, пока Европа не устанет и не истечет кровью. Тогда Сталин хотел бы действовать, большевизировать Европу и всюду установить свой режим. Этот расчет будет перечеркнут. Наша операция подготовлена так, как это вообще человечески возможно. Собрано столько резервов, что неудача совершенно исключается. Операция не ограничивается в географическом отношении. Борьба будет длиться до тех пор, пока не перестанет существовать русская вооруженная сила. Япония – в союзе с нами. Для Японии эта операция также необходима. Токио никогда не решится связаться с США, если у него в тылу еще невредимая Россия. Таким образом, Россия должна пасть также и по этой причине. Англия охотно желала бы сохранить Россию как надежду на будущее Европы. Эту цель преследовала миссия Криппса[489]489
  Ричард Стаффорд Криппс (1889–1952) – посол Великобритании в СССР (1940–1942), лейборист.


[Закрыть] в Москве. Она не удалась… Но Россия напала бы на нас, если б мы оказались слабы, и тогда нам пришлось бы вести войну одновременно на двух фронтах, чего мы избегаем благодаря этой предупредительной операции. Лишь после этого мы обезопасим наш тыл. Я оцениваю боевую мощь русских очень низко, еще ниже, чем фюрер. Изо всех, что были и есть, операций эта самая обеспеченная.

Мы должны напасть на Россию также и для того, чтобы высвободить людей. Неразбитая Россия вынуждает нас держать постоянно 150 дивизий, солдаты которых нам крайне необходимы для нашей военной промышленности. Наша военная промышленность должна работать более интенсивно, чтобы мы могли выполнить нашу программу по производству оружия, подводных лодок и самолетов так, чтобы США также не могли нам ни в чем повредить. Имеются материал, сырье и машины для работы в три смены, но не хватает людей. Когда Россия будет побеждена, мы сможем демобилизовать целые возрастные контингенты и строить, вооружаться и подготавливаться. Лишь после этого можно начать наступление на Англию с воздуха в большом масштабе. Вторжение в Англию так или иначе вряд ли возможно. Таким образом, надо создать другие гарантии победы. Процедура должна произойти следующим образом: мы идем совершенно другим путем, чем обычно, и меняем пластинку. Мы не полемизируем в прессе, сохраняем полное молчание и в день «X» просто нанесем удар. Я настойчиво уговариваю фюрера не созывать в этот день рейхстаг. Иначе нарушится вся наша система маскировки. Он принимает мое предложение прочитать воззвание по радио. Нами печатаются в большом количестве листовки. Печатники и упаковщики будут жить на казарменном положении до начала операции. Тем самым обеспечится соблюдение тайны. Тенденция всего похода ясна: большевизм должен пасть, и у Англии будет выбита из рук ее последняя шпага на континенте. Большевистская зараза должна быть устранена из Европы. Против этого едва ли будут возражать Черчилль и Рузвельт. Возможно, мы обратимся также к германским епископатам обоих вероисповеданий с тем, чтобы они благословили эту войну как ниспосланную богом. [Вот на что понадобились преследуемые священнослужители.] В России не будет восстановлен царизм, но в противовес еврейскому большевизму будет осуществлен настоящий социализм. Каждому старому нацисту доставит глубокое удовлетворение, что мы это увидим. Сотрудничество с Россией являлось, собственно говоря, пятном на нашей чести. Теперь оно будет смыто. Теперь мы уничтожим то, против чего мы сражались всю нашу жизнь. Я высказываю это фюреру, и он со мной полностью соглашается. Я замалвливаю словечко также за Розенберга[490]490
  Альфред Розенберг, претендовавший на роль идеолога НСДАП, получил пост имперского министра по делам оккупированных восточных областей. – Примеч. авт.


[Закрыть], цель жизни которого благодаря этой операции снова оправдывается.

Фюрер говорит: правдой или неправдой, но мы должны победить. Это единственный путь, и он верен морально и в силу необходимости. А когда мы победим, кто спросит нас о методе? У нас и без того столько на совести, что мы должны победить, потому что иначе наш народ, мы во главе со всем, что нам дорого, будем стерты с лица земли. Итак, за дело!

Фюрер спрашивает, что думает народ. Народ думает, что мы действуем с Россией заодно, но будет вести себя так же храбро, если мы призовем его к войне с Россией… Впервые наши солдаты получат возможность познакомиться с отечеством рабочих и крестьян. Они все возвратятся ярыми антибольшевиками… Опровержение ТАСС, по мнению фюрера, лишь результат страха. Сталин дрожит перед наступающими событиями. С его фальшивой игрой будет покончено. Сырьевые ресурсы этой богатой страны мы теперь организуем. Надежда Англии уничтожить нас блокадой тем самым будет окончательно сорвана. И тогда лишь начнется настоящая подводная война. Англия будет повержена наземь. Италия и Япония получат теперь сообщения, что мы намереваемся в начале июля предъявить России определенные ультимативные требования. Об этом заговорят везде. Тогда опять в нашем распоряжении будет несколько дней. О всей широте намеченной операции дуче еще полностью не информирован. Антонеску знает не намного больше. Румыния и Финляндия выступают вместе с нами. Итак: вперед! Богатые поля Украины манят. Наши полководцы, которые в субботу побывали у фюрера, подготовили все наилучшим образом. Наш аппарат пропаганды находится наготове и ждет. Все мы совершим замечательный подвиг. Фюрер рассказывает мне подробности об операции на Крите… Может быть, мы ударим все же по Турции, чтобы легче было подступиться к Египту…

Я должен теперь подготовить все самым тщательным образом. Необходимо невзирая ни на что и дальше распространять слухи: мир с Москвой, Сталин едет в Берлин, вторжение в Англию предстоит в ближайшее время, – чтобы завуалировать всю обстановку, какова она на самом деле. Надо надеяться, что это некоторое время еще продержится. Я сделаю все, что в моих силах. Фюрер живет в напряжении, которое трудно описать. Так бывает всегда перед операциями. Но он говорит, что, когда операция начнется, он станет совершенно спокойным, и я сам был свидетелем этому множество раз… Я обсуждаю с фюрером еще ряд текущих вопросов, частных дел и проч. и затем, уже в вечерний час, снова исчезаю потихоньку через заднюю дверь. Дождь льет потоками. Фюрер совершенно растроган, когда я с ним прощаюсь. Это мгновение для меня полно значения. Проехал через парк, через задние ворота, в город, где люди беззаботно гуляют под дождем. Счастливые люди, которые ничего не знают о всех наших заботах и живут лишь одним днем. Ради всех них мы работаем, и боремся, и берем на себя любой риск. Дабы здравствовал наш народ.

Под завесой летнего дождя и легкой веселой музыки, льющейся по радио, заговорщики тайно обсудили зловещий план.

А немцы в это последнее воскресенье «беззаботно гуляют под дождем», не ведая о той катастрофе, в которую они будут ввергнуты через несколько дней теми, кому так безрассудно доверили управлять своей судьбой.

«В Шваненвердере. Я обязываю всех ничего не говорить о моем тайном посещении фюрера… [продолжает Геббельс эту запись 16 июня]. На улице дождь, стучит по стеклу. Ужасный июнь в этом году!.. Я запрещаю еще раз для всех внутренних и заграничных средств массовой информации тему о России. Это – табу до дня “X”».

«Слухи – наш хлеб насущный»

17 июня 1941. В отношении России существует неисчерпаемое множество слухов: от готового заключения мира до уже начавшейся войны. Слухи – наш хлеб насущный. Мы их встречаем упорным молчанием… Все приготовления закончены. В ночь с субботы на воскресенье должно начаться. В 3.30. Русские все еще стоят на границе густомассированным строем. Со своими крохотными транспортными возможностями они не смогут в несколько дней изменить это положение. Они валяют типично большевистского дурачка, заставляют переодетых в женское платье солдат устанавливать мины и т. д. Но это можно легко увидеть при помощи подзорной трубы. Что существуют подзорные трубы, большевики, кажется, не подозревают. Мы доведем это и кое-что другое эффективно до их сведения… США потребовали от наших консульств до 10 июля ликвидироваться и покинуть страну… Все это мелкие булавочные уколы, но не удар ножом[491]491
  Любопытная деталь: в тот же день в министерстве пропаганды кто-то оставил нарядную коляску с младенцем и анонимным письмом, поручающим младенца заботам Геббельса.


[Закрыть]. [Замораживаются германские банковские вклады в США.]

В предвкушении молниеносной победной войны Геббельс наглеет по отношению к внешним противникам и в обширной своей министерской округе также. И тешит свое тщеславие. К делу и не к делу упорно записывает: «я приказал», «я пресек», «я энергично вмешиваюсь», «я отчитал», «я это предвидел», «я энергично протестую». А уж восхвалениям своих собственных статей и выступлений нет предела. Сейчас время генералов. Геббельс мечется, бахвалясь своей пропагандой, сильно преувеличивая ее значение и вклад в нападение на Советский Союз и в ход войны. И в пропагандистском хозяйстве у него без осечек. Когда же его радиопередача потерпела неудачу, пиетет к фюреру принесен в жертву тщеславию Геббельса. Он записывает: «Я, невиновный, должен быть козлом отпущения». С этим он не согласен. Это фюрер настаивал на такой подаче материала.

Геббельс решает ослабить антиникотиновую пропаганду, чтобы не задеть солдат-курильщиков, не вносить в народ «воспламеняющие вещества». «Война скрывает в себе и без того достаточно естественных воспламенителей. Поэтому я приказываю немного прикрутить слишком резкую антицерковную пропаганду. Для этого достаточно будет времени после войны».

Но Борман, неистовый гонитель христианской церкви, в особенности католического вероисповедания, не намерен откладывать преследование священнослужителей на «после войны». В том же июне 1941 года он издает секретный декрет, обуславливающий несовместимость христианства и национал-социализма: «Все влияния, могущие ослабить или нанести ущерб руководству народом, осуществляемому фюрером с помощью национал-социалистической партии, должны быть уничтожены… Ее [церкви] влияние должно быть уничтожено полностью и окончательно… Таким же образом, каким государство ликвидирует и преследует пагубное влияние астрологов, предсказателей и других шарлатанов, должна быть полностью уничтожена возможность влияния церкви… До тех пор пока это не будет осуществлено, руководство государства не сможет оказывать влияния на отдельных граждан. До тех пор пока это условие не будет выполнено, не будет обеспечена навсегда безопасность народа и империи»[492]492
  Нюрнбергский процесс. Т. 1. С. 297.


[Закрыть].

И чтобы при ведении агрессивной, истребительной войны – с преступным обращением с военнопленными, гражданским населением, с массовыми расстрелами, публичными повешениями – ни в чем не могло бы сказаться в народе сдерживающее влияние христианской церкви, она подвергается репрессиям, многие ее священники заключаются в концентрационные лагеря. Только в Дахау было отправлено 2700 священников, половина из которых умерли[493]493
  Zámečník S. Das war Dachau. Luxemburg, 2002. Beauftragt vom Comité International de Dachau. S. 398.


[Закрыть].

После поражения Германии старший сын Бормана, 15-летний подросток, нашел приют у австрийских крестьян. Он жил под вымышленным именем в этой набожной семье и, преисполненный чувством близости к этим добрым людям, принял спустя два года католичество, а затем и сан, став священником. Полагая, что отец жив, он пребывал в страхе и молился за искупление его грехов. «Я боялся, что он примет меры для моей ликвидации, поскольку я стал католиком, – говорил он в недавней беседе с журналисткой. – Ведь отец еще яростнее, чем евреев, ненавидел католицизм».

Но вернемся к дневнику Геббельса.

18 июня 1941. Вчера: большие налеты английской авиации за Западную Германию. Довольно сильно попало в «IG Farben»…[494]494
  «И. Г. Фарбен» («И. Г. Фарбениндустри») – один из крупнейших германских химических концернов, для испытаний в своих лабораториях использовавший узников концлагерей.


[Закрыть] Маскировка в отношении России достигла кульминации. Мы наполнили мир потоком слухов, так что самому трудно разобраться… Наш новейший трюк: мы намечаем большую мирную конференцию с участием России. Приятная жратва для мировой общественности, но некоторые газеты чуют запах жареного и почти догадываются, в чем дело… Испытывал новые фанфары. Все еще не нашел нужного. При этом следует еще и маскировать все…

…вы на целые столетия являетесь… знаменосцами национал-социалистической революции и новой Европы. Поэтому вы должны с сознанием своего достоинства проводить самые жестокие и самые беспощадные мероприятия, которые потребует от вас государство.

(Из «12 заповедей поведения немцев на Востоке и их обращения с русскими». 1.06.1941)

У фюрера… Журналистика есть также государственное искусство. Фюрер полностью признает, что немецкая пресса это осознает. Об Англии в этом отношении лучше помолчим. Там [пропуск в тексте] из принципа, разглашают все тайны и дают тем самым нам необходимые отправные пункты…

Можно ли долго сохранить маскировку в отношении России? Я сомневаюсь… Мы живем в чрезвычайно высоком напряжении. Теперь уже скоро можно ожидать грозу. Только бы поскорей прошла эта неделя. …Если бы только русские оставались массированными на границе.

Кроме специальных распространителей, мир наводняет слухами пресса германских союзников, в первую очередь итальянская. «Они болтают обо всем, что знают и чего не знают. Их пресса ужасно несерьезна… [приводит Геббельс высказанное Гитлером в разговоре с ним]. Поэтому их нельзя посвящать в тайны, по крайней мере в такие, разглашение которых нежелательно». И Гитлер только за несколько часов до нападения на Советский Союз сообщил Муссолини в обстоятельном письме о том, что оно предстоит. «В нашей власти устранить Россию», – писал он дуче.

«Работал до позднего вечера [продолжает Геббельс записывать 18 июня]. Вопрос о России становится все более непроницаемым. Наши распространители слухов работают отлично. Со всей этой путаницей получается почти как с белкой, которая так хорошо замаскировала свое гнездо, что под конец сама не может его найти. [И тут же, через несколько абзацев, с нервической непоследовательностью: ] Наши замыслы в отношении России постепенно раскрывают. Угадывают. Время не терпит. Фюрер звонит мне еще поздно вечером: когда мы начнем печатать и сколько времени потребуется на три миллиона листовок. Приступим немедленно, срок – одна ночь. Мы начинаем сегодня».

В записях этих дней слышатся вздохи: «Время до наступления драматического часа тянется так медленно». «Ожидаю с тоской конца недели. Это действует на нервы. Когда начнется, тогда почувствуешь, как всегда, что у тебя точно гора с плеч свалилась».