Текст книги "Геббельс. Портрет на фоне дневника"

1944

Судя по фрагментам дневника за 1944 год, Геббельс по-прежнему, как хроникер, отмечает события дня (предыдущего), но чаще – избегая их характеризовать. За этой отстраненностью, анемичностью безутешно маячат грозные события.

Однако Гитлер в беседах с Геббельсом по-прежнему превозносит непревзойденную мощь германской армии и предвидит сокрушительность ударов, которые она скоро нанесет противнику на востоке. «Хотел бы я, чтобы эти прогнозы фюрера сбылись». Но Геббельс уже не в силах повторить то, что казалось таким несомненным перед нападением на Советский Союз: для германского солдата нет ничего невозможного. «В последнее время было столько разочарований, что чувствуешь, как в тебе пробуждается скепсис» (4.3.1944). Прямота, ясность суждений не удерживаются у Геббельса; с присущей ему слабостью он готов припасть к плечу фюрера, унять страх, сменить скепсис на доверие, надежду.

«Фюрер спокойно и уверенно судит о положении на востоке. Он полагает, что покончит со всеми неудачами и трудностями, и я в этом ему вполне доверяю. Нам, возможно, придется уступить еще немного, но стратегического успеха большого размаха Советам не видать».

Но положение на Восточном фронте хуже некуда: «Мы возлагали слишком большие надежды на распутицу, а события не подтвердили эти надежды».

«Королева-распутица», говорили они (6.3.1944). В эту пору нередко советский фронт буксовал, срывался подвоз. Но на этот раз затишья не было – совсем наоборот.

10 марта 1944. Можно только изумляться, какие резервы Сталин еще может вывести на поле боя и насколько Советы способны справляться с трудностями, которые, как все считали, непреодолимы. Если нам в конце концов придется отступить за Буг, начнется серьезный кризис для наших войск в Крыму… Ясно одно: на Восточном фронте не будет речи о затишье.

Но именно это время военных неудач, поражений для Геббельса утешительно озарено расположением к нему фюрера. В сущности, в личном плане это звездные часы Геббельса. Наконец-то его израненное самолюбие удовлетворено: генералы, эти недавние герои побед, окружавшие фюрера, его любимцы, обласканные им, оттеснены. Генералы, терпящие поражение, невыносимы для Гитлера. И Геббельс, задвинутый было ими в тень, подогревает негодование фюрера, мстительно сводит счеты с генералами за их славу, ущемлявшую его.

«Фюрер часто говорит, что генералитет в целом он считает просто омерзительным. Генералы не связаны с ним внутренней связью – они стоят в резерве и предпочитают охотнее доставить нам неприятности сегодня, чем завтра. Сталин себе облегчил эту проблему. [Сталин, которого они с Гитлером, следя за процессами 1938 года, считали безумцем, разрушающим свою армию, уничтожая командование, теперь сходит у них за провидца.] Тех генералов, которые стоят сегодня у нас на пути, он у себя вовремя расстрелял, и потому сегодня они уже не могут перебегать ему дорогу» (4.3.1944).

Эти собеседники не помнят, что стремительное продвижение войск в 1941-м генералам Гитлера обеспечил Сталин, разгромив предварительно советскую армию, свой генералитет.

Но так или иначе, менять генералов Гитлер не считает возможным, да и не на кого их менять.

«Только в еврейском вопросе мы провели такую радикальную политику, – продолжает поклонник сталинского террора. – …И вопрос с попами Сталин решил таким же образом. Сегодня он может себе позволить оказать благосклонность церкви, которая полностью у него на службе. Митрополиты едят из его рук. Они его боятся и хорошо знают, что, стоит ему возразить, и они получат пулю в затылок. В этой области нам еще надо наверстывать. Но война для этого самое неподходящее время. После войны мы займемся проблемой офицеров и священников. Сегодня нам приходится делать хорошую мину при плохой игре».

«Как в добрые старые времена»

Геринг сказал в Нюрнберге, что Гитлер любил разговаривать преимущественно с доктором Геббельсом. «Для него большая разрядка и облегчение поболтать пару часов», – отметил Геббельс еще осенью прошлого года. Теперь же потребность Гитлера в общении с его преданным сообщником еще более возросла. Он нуждается в Геббельсе, в его пылких выражениях приверженности и умении развеять тяжкие мысли. Геббельс старается развлечь фюрера беззаботной болтовней, забыться вместе с ним от страха, отдалиться от мрачной действительности в утешительных воспоминаниях о блистательном прошлом.

Характерный образец такого времяпрепровождения приводит Эльке Фрёлих, публикуя в газете «Вельт» фрагменты записей этого периода. Ночь на 6 июня 1944-го. Корабли союзников подходят к берегам Нормандии[596]596
  Операция «Нептун», означавшая открытие Второго фронта, началась в Нормандии 6 июня 1944 года.


[Закрыть]. В дневнике: «Мы сидели у камина до 2-х часов ночи, перебирали воспоминания, радовались многим прекрасным дням и неделям, которые мы пережили вместе. Словом, настроение было как в добрые старые времена».

Но и до этого суровая действительность не раз вторгалась в часы их идиллического общения.

Обозначился мрачный знак развала блока – Венгрия норовит выйти из союза с Германией[597]597
  Венгерский лидер Миклош Хорти, страшась Красной армии, пытался начать тайные переговоры с западными союзниками. В результате в Венгрию были введены немецкие войска, Хорти арестован и заменен на правоверного фашиста Ференца Салаши.


[Закрыть]. «Предательство должно быть наказано. Теперь фюрер будет действовать». Он хочет посадить в тюрьму венгерское правительство. Но прежде всего будет разоружена венгерская армия. «Для этого у нас наготове достаточные силы. Когда армия будет разоружена, можно будет перейти к проблеме венгерской аристократии и будапештских евреев. Ведь пока евреи сидят в Будапеште, ни с городом, ни с этой страной и в особенности с ее общественным мнением ничего нельзя сделать» (4.3.1944). Как обычно, в кризисных ситуациях нацисты активизируют антисемитизм. Расправа с неверной союзницей предоставит возможность поживиться за ее счет. Получить огромное количество оружия, большие запасы нефти, «которые полностью попадут в наши руки», нефтяные скважины. И продовольствие: «Оно не так уж много прибавит к нашей бухгалтерии, но все же кое-что тоже значит». Значит это также, что ограбленные венгры будут голодать. Но это их проблемы. Главное же – воспрепятствовать намерению Венгрии выйти из войны.

«Кто сказал А, должен сказать и Б»

Гитлер вынашивает план вновь прорваться к Днепру. Тут уж даже поддающийся внушению Геббельс срывается: «Но кто сейчас осмелится об этом думать» (15.3.1944).

Бессилие на Восточном фронте сублимируется в насилие над беззащитными людьми – венгерскими евреями. В этой привычной для Геббельса сфере отступает гнетущий страх, и он с развязностью хама диктует дневник стенографу: в Венгрии «700 тысяч евреев; мы позаботимся, чтобы они от нас не ускользнули».

Проштрафившийся перед опасными союзниками адмирал Миклош Хорти, замаливая попытку отступничества, согласен теперь использовать евреев как заложников, и антисемитские мероприятия в Венгрии быстро продвигаются. «Но нужно еще очень много сделать, прежде чем еврейский вопрос в Венгрии будет решен так же, как в германском рейхе» (22.4.1944). И Геббельс пристально следит за этим. В Будапешт направлен Эйхман. Начинается депортация евреев. «Теперь Венгрия уже не выйдет из этого ритма еврейского вопроса, – торжествует Геббельс: удается наконец повязать Венгрию этим “общим делом” с нацистской Германией, общим преступлением и общей за него расплатой, чей призрак должен укреплять сопротивление шаткого союзника. – Кто сказал А, должен сказать и Б. И раз Венгрия начала эту политику в отношении евреев, она уже из нее не выйдет. С определенного момента эта политика в отношении евреев идет сама собой. Так теперь и происходит в Венгрии». Тут-то Геббельс надежный эксперт. С ним самим именно так и происходило. Преодолев когда-то в себе некоторое сопротивление или замешательство, переступив через него, он с тем большей агрессивностью отдался политике антисемитизма. Политика в этой войне, утверждает он, может осуществляться только «исходя из еврейского вопроса» (27.4.1944). Как и вся политика и идеология фашизма.

4 мая 1944. Еврейский вопрос в Венгрии энергично решается… Гетто создаются возле военных заводов, где можно ожидать бомбардировки.

(Вспомним, подобное проделывал Саддам Хусейн в дни кризиса в Персидском заливе, держа заложников на объектах, которые являлись целью наступающей операции.)

«Они послали в Венгрию меня, самого “хозяина”, как выразился Мюллер, с тем, чтобы быть уверенными, что евреи больше не восстанут, как это было в гетто в Варшаве, – рассказал Эйхман, когда спустя 15 лет он был захвачен израильской разведкой[598]598
  Когда Ржевская писала эту книгу, воспоминания Эйхмана еще не были обнародованы. Его признания, в том числе относящиеся к судьбе венгерского еврейства, публиковались выборочно в журнале «Лайф» 26 ноября и 5 декабря 1960 года. Приведенная цитата восходит к этой публикации.


[Закрыть]. – Я до сегодняшнего дня помню, какие несоизмеримо огромные потери понесли наши войска при подавлении этого восстания. Я не мог поверить, просматривая фотографии, что люди, прожившие в гетто, могли сражаться подобным образом».

Его советники-«специалисты» пребывали во всех европейских странах, «находящихся под германским контролем». Они должны были обеспечивать насильственный вывоз евреев в лагеря уничтожения. «Однако в течение ряда лет мы сталкивались со многими трудностями. Во Франции французская полиция помогала нерешительно… В Италии и Бельгии из этого дела ничего не вышло… В Голландии борьба за евреев была особенно тяжелой и острой, ибо здесь при определении гражданства не делали различия по национальному признаку[599]599
  Я видела по лондонскому телевидению интервью с голландцем – жаль, не расслышала его имени. Он при вступлении немцев в Амстердам возглавлял муниципалитет. Его вызвал немецкий бургомистр: «“Кто у вас в муниципалитете еврей?” Я ответил: “У нас нет евреев в муниципалитете”, – и этим я совершил первое предательство. Я допустил дифференциацию людей по национальности». С какой нравственной требовательностью всматривался этот человек в прошлое, в самого себя. – Примеч. авт.


[Закрыть]. В Дании эта проблема представляла наибольшую трудность. Король Дании вступился за евреев, и большинство из них сбежало… я убедился, что чем дальше шли мы на восток, тем меньше было трудностей с местными властями». Но «с Венгрией нам пришлось особенно повозиться». Испытанные отряды эсэсовцев из концентрационных лагерей – Маутхаузена, Освенцима – должны были быстро действовать, «прежде чем у венгров смогут возникнуть подозрения относительно наших планов и они смогут организовать партизанское сопротивление»: «уж слишком много неприятностей перепало на нашу долю при проведении подобной операции в Дании». А тут удалось возложить проведение операции и на венгерские власти.

Но правителю Венгрии Хорти и это не помогло. В октябре 1944 года по заданию фюрера Отто Скорцени, уже ранее отличившийся в этом жанре, вызволив из заточения Муссолини, теперь похитил со своими головорезами Хорти, предупредив его готовность капитулировать перед наступающими советскими войсками.

«Через мою организацию прошло в Венгрии… – прикидывает Эйхман, – …я могу подсчитать, эта цифра достигала 350 000 человек за период примерно в четыре месяца».

В инструкциях Гиммлера, предназначенных Эйхману, говорилось о необходимости высылки евреев в первую очередь из восточной части Венгрии. Потому что вступление Красной армии было спасительным для уцелевших евреев.

Манифестации необходимо тщательно подготовить. Они должны выражать революционный размах современной борьбы <…>. На транспарантах могут быть следующие лозунги: «Да здравствует фюрер!»… «Адольф Гитлер – это победа»!

(Из инструкции министерства народного просвещения и пропаганды по проведению «манифестаций верности» от 24.7.1944)

Но следом за армией являлись спецслужбы. И судьба знаменитого шведского дипломата Рауля Валленберга[600]600
  Рауль Валленберг спас десятки тысяч евреев, выдавая им шведские «защитные паспорта». Советская контрразведка арестовала «шпиона» Валленберга в январе 1945 года. Умер он в 1947 году на Лубянке, реабилитирован в 2000 году.


[Закрыть], находившегося в Венгрии с благороднейшей миссией спасения евреев, оказалась трагической. Он исчез в советских застенках. Это преступление мир не может забыть.

Союзники бомбовыми налетами разрушали железные дороги, и у Эйхмана, как он рассказывает, возник план демонстративно отправить евреев пешком «форсированным маршем к границам рейха». План был подхвачен и одобрен «наверху». Гнали пешком немощных стариков, детей, больных, женщин. «Это стоило нам больших неприятностей, – пишет Эйхман. – Венгрия была окном, через которое нейтральные страны смотрели на наш рейх». И если вывоз в Освенцим совершался скрытно, то этот «марш» вызвал взрыв негодования в мире.

В месяцы обвала германского фронта на востоке, продвижения союзников на западе безумеющий маньяк Гитлер лихорадочно, неукоснительно следил за этим этапом. Как сводки с фронтов боевых действий, получают они с Геббельсом донесения о передвижении колонн полумертвых, гибнущих на этапах людей и о тех, кто добрел в лагеря – на уничтожение.

«У меня все плывет перед глазами»

21 июня 1944. Когда я в эти дни представляю себе тенденцию развития военных действий и на западе, и на юге, и на Карельском фронте, и в воздухе, у меня все плывет перед глазами [вырывается у Геббельса загнанное в подполье отчаяние]. Надо только просчитать, к чему приведет через год подобный ход событий, и легко можно себе представить, в какой критической ситуации мы находимся.

Только в карательных мерах видит он надежду на стойкость немецкого фронта и тыла. И такая «реформа» уже началась в армии, «она уже принесла заметный успех… Уже вынесено и исполнено множество смертных приговоров, в том числе против высших офицеров… Я объявил фюреру, что я готов и в состоянии решительными мерами доставить ему миллион солдат, но для этого я должен решительно прочесать и организации рейха, и штатских… потому что уже недалеко до полуночи» (22.6.1944). Но поползновениям Геббельса стать во главе призыва к «тотальной войне», провозглашенной им в триумфальной речи во Дворце спорта после страшного поражения в Сталинграде, и приступить к ее осуществлению препятствует фюрер. Гитлер опасается излишнего напряжения внутри страны и считает, что для «тотальной войны» еще не пришло время. Гитлеру не кажется этот кризис столь сильным, чтобы «нажимать на последнюю кнопку». Он предпочитает пока идти «эволюционным путем», с чем внутренне не смиряется Геббельс. Но ему остается довольствоваться и таким вот ходом мыслей слабеющего фюрера, извлекающего из потемок опустошенности лицемерный довод: «Фюрер убежден, что, как ни тяжел нам сейчас вражеский воздушный террор, особенно для наших средневековых городов, в нем есть и благо, поскольку он расчищает эти города для современного транспорта… И вообще лишь немногое из поврежденных культурных ценностей незаменимо. Когда, к примеру, столько говорят и пишут о средневековой красоте кёльнского собора, обычно забывают: кёльнский собор только в XIX веке стал тем, что он есть» (14.3.1944).

Когда начались невыносимые бомбардировки Берлина авиацией союзников, Геббельс в духе меланхолических соображений фюрера выискивает «пользу» от этого: «В руинах улиц живет население, которому нечего больше терять».

Спустя немного времени, словно спохватившись, Геббельс отмечает, что фюрер страдает из-за ущерба, который наносится культурным ценностям рейха, и из-за жертв среди населения. Но пройдет еще немного времени, и Гитлер перед лицом краха потребует уничтожения в Германии жизненно важных коммуникаций, мостов и дорог и, не щадя разрушающиеся при этом города, прикажет взрывать заводы, фабрики, уничтожать все ценное, как бы тяжело это ни отразилось в дальнейшем на существовании народа. Народ, не сумевший обеспечить ему победу, не заслуживает того, чтобы жить. Фюрер обманулся в нем. Народ оказался недостоин своего фюрера. И не приходится задумываться о его примитивных нуждах. Тем более что после поражения в живых остаются только малоценные в расовом отношении экземпляры. Все это он выскажет министру вооружения Шпееру[601]601
  Шпеер. С. 582–583.


[Закрыть]. Словом, предписывалось разрушение Германии и самоуничтожение немцев. Шпеер поделился своими мыслями с Геббельсом, отвергая это требование фюрера. Геббельс промолчал. Но это позже. А пока сломленного Гитлера Геббельс старается приподнять и возвысить до уровня прежнего всесильного фюрера, в котором сам предельно нуждается: «Издали думают, что это измученный, согбенный человек, чьи плечи вот-вот сломятся под грузом ответственности, а на самом деле это активный и готовый к решениям человек, в котором нельзя заметить ни малейших следов депрессии или душевного потрясения. И планы, которые фюрер развивает насчет ближайшего и отдаленного будущего войны, величественны и обнаруживают необычайную глубоко обоснованную фантазию. Ныне фюрер убежден, что с Англией невозможно прийти к соглашению. Он считает Англию утраченной и потому решил нанести ей при первой возможности последний, смертельный удар».

«Так пусть приходят!»

При ненастной погоде и расходившемся море, когда немецкое командование посчитало, что не приходится опасаться вторжения союзников, когда Гитлер проводил часы в приятной болтовне с Геббельсом, – в эту ночь на 6 июня 1944 года дивизии союзников начали высадку в Нормандии.

Фюрер, отмечал еще в марте Геббельс, с нетерпением ожидает вторжения. Он даже замышляет предпринять тайный маневр – «отвести с запада заметное число дивизий, чтобы заманить англичан и американцев, и затем, когда они придут, разбить их в кровь». Угнетенного на этот счет сомнениями Геббельса все же бодрят хвастливые заверения фюрера, что он разобьет союзников, покончит с войной на западе и освободит силы для активных действий на востоке. «Так пусть приходят! Очень рад тому царственному покою, с каким фюрер принял это решение».

Англичане и американцы пришли. И высадились именно в Нормандии, как подсказывала Гитлеру интуиция вопреки иным прогнозам ненавистных генералов. И в день вторжения Гитлер отдает приказ без всякого учета конкретной обстановки: тотчас разгромить десантные дивизии. «Плацдарм должен быть ликвидирован не позднее сегодняшнего вечера». Но, взламывая береговую оборону, союзники наращивали плацдарм.

«Фюрер счастлив, – заносит, однако, Геббельс свои наблюдения в дневник на следующий день после вторжения. – …Он так долго был угнетен ожиданием, что, когда наступает решающий момент, у него словно тяжесть спала с души… Вторжение произошло в том месте, где мы его ожидали… Замечательно, что фюрер совершенно спокоен и не обнаруживает ни признака слабости… Он восхищен, что на этот раз нам помогает погода».

Разбить союзников, сбросить в море, устроить еще один Дюнкерк – эти намерения Гитлера оставались лишь бравадой. Но если верить дневнику, население Германии, взбаламученное геббельсовской пропагандой, пребывало в эйфории: «Немецкий народ почти что лихорадит от счастья… Заключаются даже пари, что война кончится в три дня, в четыре дня или за неделю» (18.6.1944).

Но началось грозное наступление на востоке.

26 июня 1944. Снова на востоке тяжелейший кризис. Кто бы мог этого ожидать… Советам, которые, как считали, исчерпаны и в военном, и в человеческом отношении, удалось в два дня осуществить прорыв невиданной ширины… Остается только порадоваться, что нам удалось удержать Минск. Советы спокойно и нагло объявляют, что их удар нацелен на Берлин.

Еще неделю немцы удерживали Минск. Мне довелось участвовать в Минской операции и входить с войсками 3 июля в освобожденный город.

«Я сожму государственный аппарат железной рукой»

Кульминацией заговора, основную группу которого составляли немецкие офицеры, генералы, фельдмаршалы (Роммель, Вицлебен[602]602
  Эрвин фон Вицлебен (1881–1944) – генерал-фельдмаршал с 1940 года. Повешен в тюрьме Плетцензее.


[Закрыть], Клюге[603]603
  Гюнтер фон Клюге (1882–1944) – генерал-фельдмаршал с 1940 года, со 2 июля 1944 года – командующий Западным фронтом. После отставки и требования фюрера вернуться в Германию покончил с собой.


[Закрыть]) и родовитые штатские, было покушение на Гитлера. Убрать Гитлера и тем самым расчистить пути к мирным переговорам с союзниками, покончить с войной, спасти для Германии то, что еще можно спасти от полного разгрома, катастрофы, – цель заговорщиков.

20 июля 1944 года в ставке Гитлера взорвалась предназначенная для него бомба. Но Гитлер отделался небольшим ранением и контузией.

Геббельс, остававшийся самым высокопоставленным из находившихся в это время в Берлине нацистских главарей, сыграл активнейшую роль в подавлении начавшегося в Берлине мятежа[604]604
  Бомбу в «Волчье логово» доставил полковник Клаус Шенк фон Штауффенберг. Гитлера при взрыве спасла случайность. Геббельс не потерял хладнокровия и быстро распространил информацию, что фюрер жив. Заговор провалился, участники были арестованы и почти все казнены или покончили с собой.


[Закрыть]. Ненависть и расправа над участниками заговора и всеми, кто был заподозрен в связи с ними, вернули ему утраченные силы и придали бешеную энергию, и Геббельс неистовствовал. Когда-то, в период жестокой распри с партийными сотоварищами, у Геббельса вырвалось: «Берегитесь, собаки! Если мой дьявол будет спущен с цепи, вы его больше не удержите!» (27.3.1926). И на этот раз спущенный с цепи его «дьявол» нашел себе безудержное применение в разгуле террора. Чудовищные пытки, казни, аресты всех родных и близких.

Гитлер не знал предела утолению жажды мести. Кинокамеры геббельсовской команды снимали процесс, на котором подсудимые, боевые прославленные военные в высоких чинах, представали в отрепьях каких-то выношенных шинелей и свитеров, в спадавших без ремней брюках, небритые, чтобы их униженность, предрешенность смертного приговора устрашающе действовали на зрителей. Но подсудимые, как ни обрывал их председатель суда, дабы фильм Геббельса выполнил эту задачу, оставили в своих ответах суду свидетельства достоинства и стойкости.

Гитлер приказал «всех повесить как скот».

Процесс повешения на перекинутых через крюк струнах, все физиологические подробности предсмертных мук, удушения были тщательнейше засняты на кинопленку, которую Геббельс тут же отправил Гитлеру. Впечатление от этой пленки было невыносимым, только Гитлер был готов вновь и вновь ее просматривать. Казнили большинство заговорщиков в тюрьме Плетцензее[605]605
  Штауффенберг и его ближайшие соратники были расстреляны уже 21 июля 1944 года во дворе комплекса Бендлерблок, где располагалось командование ОКВ.


[Закрыть]. (История, как всегда, иронична. Именно сюда, в уцелевшую часть тюрьмы Плетцензее, отнесли 2 мая 1945-го мертвого, обгоревшего Геббельса, уложив на дверное полотно. Снесли сюда безо всякого на то умысла – это место в сплошь разрушенном Берлине показалось подходящим, чтобы тут же приступить к опознанию Геббельса, впрочем легко узнаваемого. Одним из первых опознавших его был доставленный сюда задержанный вице-адмирал Фосс[606]606
  Ганс-Эрих Фосс (1897–1969) – вице-адмирал с 1944 года.


[Закрыть]. В ставке Гитлера он был представителем командующего военно-морскими силами адмирала Деница[607]607
  Карл Дениц (1891–1980) – гросс-адмирал, главнокомандующий ВМС. С 30 апреля по 23 мая 1945 года возглавлял правительство Германии с резиденцией во Фленсбурге.


[Закрыть] и до последнего дня оставался в подземелье имперской канцелярии, постоянно общаясь с Геббельсом и его семьей.)

Число казненных по делу «20 июля» составило, как приводят источники, не менее 5000 человек. Арестованных было много больше.

23 июля 1944. Фюрер решительно настроен против генералитета, особенно против генерального штаба. Он твердо решил дать кровавый пример и искоренить эту масонскую ложу… Последствия покушения очень велики… Фюрер решился искоренить весь клан генералов.

И Геббельс снова в коленопреклоненной позе: «Он величайший исторический гений, живущий в наше время».

На пятый день после покушения свершилось наконец то, чего добивался Геббельс: Гитлер назначил его уполномоченным по введению в действие в рейхе «тотальной войны».

Геббельс достиг своей цели, он возвысился, ощутив себя вторым после фюрера человеком в рейхе: «Я сожму государственный аппарат железной рукой».

Уже ранее пообещав «прочесать» рейх и поставить фюреру миллион солдат, он круто берется за дело: повсюду идет охота Геббельса на мужчин для выполнения обещанной программы. Одновременно он не преминул воспользоваться своими полномочиями, чтобы свести счеты с ненавистным Риббентропом, у которого «непомерно раздут аппарат», как он не раз жаловался фюреру. А главное, его люди «берутся за задачи, которые входят в мою компетенцию». На всем пути он был на страже, вечно сражаясь с тем же Риббентропом и другими сановниками, ограждая от их посягательств все, что захватывал в свою «компетенцию».

Притом жизнь его по-прежнему протекает от встречи до встречи с фюрером, питающими его гордость за избранничество. По-прежнему они предаются отвлекающим от суровой действительности беседам.

2 декабря 1944. Я рассказал фюреру несколько историй из семейной жизни, прочел ему из дневника Хельмута [девятилетнего сына] запись о 9 ноября 1918 года, над которой мы смеялись до слез… Хельмут представил тему в таком гротескно комическом виде, что по его изложению едва ли можно вообразить, что автор является сыном писателя. Прогуливаясь по кабинету фюрера, мы перебирали старые воспоминания, радовались совместной нашей борьбе и были счастливы, что, в сущности, мы ничуть не изменились.