Текст книги "Спорим, будешь моей"

Глава 44

Что же ты делаешь?.. Боже мой, Чарушин…

© Лиза Богданова

– Какой Павел молодец, – приговаривает мама, пока мы с девочками убираем со стола. – Целых два рулона ткани подарил! Хватит и платье тебе на свадьбу сшить, и крестильный набор для первенца, и накидку для коляски, и занавески в гостиную…

Выдохнув, сгружаю тарелки в раковину резче, чем следует. Гремят они, перекрывая мамин голос, а мне все равно кажется, что сердце мое еще громче грохочет. Кажется, что над головой только рассекающей мир неоновой молнии не хватает.

Мне двадцать. Празднование можно было бы назвать рядовым, если бы не присутствие Павла. Находясь рядом с ним за столом, я чувствовала одно лишь сплошное, звенящее в моем оцепеневшем теле, напряжение. Не ела толком. Боялась даже воды глотнуть. Казалось, любое сокращение глотки вызовет удушье.

Как же я буду с ним жить?

Ведь совсем скоро, через каких-то три месяца, мне придется каждый вечер сидеть рядом с ним за столом. А потом… Ложиться в одну постель.

Едва впускаю в сознание эту мысль, всю меня охватывает паника. Резко дергаю смеситель и маскирую надсадное дыхание за шумом воды.

– Что это за напор? – тут же реагирует мама. Вклиниваясь рядом, регулирует подачу воды до тоненькой струйки. А у меня выбивает остатки воздуха. – Сколько я вас учить должна? Экономность, скромность и неприхотливость – одни из главных достоинств женщины.

Кислорода становится так мало, что в какой-то момент за попытками его вдохнуть, я как будто глохну. Мама продолжает говорить, но я ее не слышу. Пока полонивший меня кокон тишины не разрывает громкий стук в дверь.

Вздрагиваю и мимоходом отмечаю, что все продолжают заниматься своими делами – папа не отрывает взгляда от телевизора, девочки складывают скатерть и метут пол. Смотрю через все пространство на входную дверь, чувствуя, как внутри с самого низа живота какая-то странная волна поднимается.

Мама стряхивает с рук воду и идет открывать. Я продолжаю стоять, забывая даже о том, что вода продолжает бежать. Пока вдруг Соня не подходит и не закручивает кран. Буквально сует мне в руки полотенце, машинально промокаю ладони.

Дверь распахивается, и мое сердце останавливается.

Глаза в глаза.

Застывшее словно желе пространство. И дрожь – непреодолимая, трескучая, сумасшедшая. Резкий запуск сердца. И новая пауза. Огромная пропасть в линии жизни. Мощный толчок – натяжение плоти изнутри. Непомерное расширение грудной клетки. Жесткий стопор. И следующий размах – ребра трещат.

Вы когда-нибудь умирали от любви?

Я умираю. Просто от того, что вижу его. И первые секунды меня даже не пугает то, что Чарушин пришел в наш дом. Не успеваю подумать о том, как на это отреагируют родители. Ничего не страшно, пока он, не моргая, смотрит на меня.

– Добрый вечер! – разрушает тишину мамин голос.

И вот после этого меня начинает колотить.

Катастрофа… Катастрофа… Катастрофа…

Только одно слово, одно безапелляционное и ужасающее понимание стучит у меня в висках.

– Добрый вечер, – Артем сдержано и, как мне кажется, чертовски обаятельно улыбается моей маме. Я будто улетаю, бесконечно ломая голову: в каком бреду я нахожусь? – Могу я войти?

Лица мамы я не вижу, но улавливаю в ее движениях какую-то оторопь. Подвигается, явно пребывая в каком-то ступоре. Сумей она сориентироваться, этот визит так бы и закончился. Однако, Чарушину везет, и он оказывается посреди нашей гостиной.

Шок для моего сознания невероятный!

Я едва дышу, пока Артем с той же уверенностью держит на себе все внимание.

– Добрый вечер, – на этот раз слегка кивает отцу.

Тот не сразу соображает подняться. На пару с мамой с каким-то неприличным, смущающим меня изумлением откровенно таращатся на Чарушина. Почти не двигаясь, разглядывают его модельную стрижку, дерзкую сережку в ухе и дизайнерскую одежду. Да, он выглядит дорого. Пахнет дорого. Все в нем кричит об этом. Понимаю шоковое состояние родителей и все равно стыжусь.

– Меня зовут Артем Чарушин, – представляется парень так же спокойно, будто не замечая того, что он никак не вписывается в картинку нашего затертого, блеклого мирка. Находит взглядом меня, прежде чем заявить: – Я люблю вашу дочь. Лизу, – уточняя, какой-то вызывающей жадностью меня пронизывает. Мгновение, но, уверена, эту вспышку засекают все. У меня же и вовсе выбивает дух. Во всем теле такая слабость возникает, что кажется, сейчас рухну на пол. Вся дрожу. Мелко-мелко, но каждым миллиметром своего организма. – Я хочу, что бы она была моей, – выдвигает Чарушин дальше. Моргает, стискивает челюсти, сглатывает и, приоткрывая губы, совершает решительный вдох – все-таки нервничает. Только этим и выдает. – Хочу ухаживать за ней. С вашего позволения.

Меняя стиль своего изъяснения на тот, который будет угоден моей семье, лишь подчеркивает свою настойчивость. И все равно, то ли выглядит, то ли звучит поразительно порочно. А может все вместе, это ведь Чарушин.

Сгребая пальцы в кулаки, судорожно врезаюсь ногтями в кожу. Нормально функционировать не могу, но кое-как удается хватать короткими рывками кислород.

У родителей, что не удивительно, тоже никаких слов не находится. С тем же одичалым потрясением наблюдают за тем, как Артем шагает ко мне и протягивает цветы.

– С Днем рождения, Лиза.

Второй раз замечаю его переживания, когда он, впиваясь в меня напряженным взглядом, несколько раз нервно кусает губы.

– Примешь? – голос звучит гораздо ниже.

Не сразу понимаю, что имеет в виду букет. Я не в состоянии на нем сосредоточиться. Инстинктивно протягиваю руки и принимаю увесистую тяжесть цветов. Чарушин в это же мгновение умудряется незаметно перехватить мою ладонь и с какой-то выразительной значимостью стиснуть мои пальцы. Такая сильная волна по телу от этого посыла несется, вздрагиваю.

– Спасибо, – шепчу, осознавая, что это может быть концом.

На родителей не решаюсь смотреть. Впитываю взгляд Артема. Да и не только взгляд… Каждую черточку его лица, все мимические движения – то, как он меняется, что выражает. Это непристойно, однако, остановиться я уже не могу. Мир исчезает.

– Выйдешь со мной? На пару минут, – шепчет он. Я лишь глаза расширяю. Чарушин понимает. На моих родителей смотрит куда уверенней, чем на меня. – Могу я забрать Лизу? Пожалуйста. Клянусь, что ничего плохого в отношении нее себе не позволю, – ускоряется, но решительности не теряет, даже в гнетущем молчании моих родителей. Я… Я им восхищаюсь больше, чем когда-либо. – Пятнадцать минут и она зайдет.

Отец как-то странно кивает. Мое сердце разгоняется от радости. Но в следующее мгновение так же резко разбивается.

– Это абсолютно недопустимо, – холодно отрезает он.

– Почему? – выдыхает Артем достаточно сдержанно.

Мама, отмерев, будто прибивает его тяжелым взглядом. Частично достается и мне. Но по большей части все же основная волна возмущения прилетает Чарушину.

– Послушайте, молодой человек, – чеканит каждое слово. – Я не знаю, кто вы такой, откуда взялись и как посмели прийти в наш дом, – выливает на него такую тонну осуждения, что мне больно становится. – Должно быть, вы не осознаете, насколько вызывающе, вульгарно и даже бесстыже выглядите. Вынуждена вас об этом известить, – едва не давится какой-то совершенно необъяснимой для меня злостью. – Лиза никогда никуда с вами не пойдет. Впредь, пожалуйста, не смейте ни к ней, ни к этому дому приближаться. Мы вам не рады, – размазывает с ошеломляющей меня жестокостью. Чувствую, как грудь захлестывает обида за Чарушина. Чем он заслужил такой прием? Чем хуже того же Павла? Почему так? Пылающие щеки опаляют не менее горячие слезы. Я вся киплю, хотя сама еще не понимаю, какой корень у этих эмоций. – Кроме того, – добивает мама. – Лиза засватана и скоро выйдет замуж. Надеюсь, вы понимаете, насколько это серьезно. Будьте добры, сейчас же покинуть наш дом.

– Мама!

Я бы хотела, чтобы этот выкрик принадлежал мне. Но я, конечно же, никогда не осмелилась на что-то подобное. Выступает Соня.

– Как так можно?

– Это еще, что такое? – багровеет мама, переключаясь на растрепанную в своих эмоциях Сонечку. – Мигом в свою комнату, бесстыдница!

– Это вам должно быть стыдно! – выдыхает сестра с каким-то заразным отчаянием.

Только Чарушин ее останавливает. Ничего не говорит, но за руку ловит. Отпихивая себе за спину.

– Чем я плох? Можно конкретно, – призывает маму к подробному объяснению.

Голос становится тверже и гуще. Взгляд запредельно настойчивым. Если и задело его, никак не выдает. Уверенный, смелый, сильный… Потрясающий Чарушин!

Только мама, к моему ужасу, еще строже хлещет:

– Никаких отчетов мы вам давать не обязаны. Пусть вашим воспитанием занимаются ваши родители! Уходите, пока мы не вызвали полицию.

– Артем, пожалуйста… – с огромным трудом заставляю себя вмешаться. Мне просто мучительно все это слушать. Не хочу, чтобы его обижали. Сделать ничего не могу, но и слушать невыносимо. – Уходи… Я прошу тебя…

Вот после этого в нем происходит надлом. Под гнетом маминого осуждения держался спокойно, мою же просьбу воспринимает, как удар. Вижу, как в его темных глазах разливается боль такой силы, что меня накрывает. Обнимает черным горящим покрывалом. Задыхаюсь и сгораю.

Чарушин же тяжело сглатывает и, резко тряхнув головой, разворачивается к двери. Уходит, громко хлопая дверью.

Я медленно передаю букет Соне. Заторможенно моргаю. Судорожно вдыхаю. И, будто кто меня по спине кнутом стеганул, срываюсь с места. Не слышу, что кричит мама. Бегу за ним. За своим Чарушиным. Ему ведь так больно. В эту секунду не могу игнорировать. Легче самой умереть. За него.

Настигаю, когда Артем уже открывает машину. Едва оборачивается, влетают ему в грудь. Обхватывая руками, прижимаюсь. Только в этот миг осознаю, что дрожим. Оба. Он – яростно и мощно. Я – безумно отчаянно.

– Не слушай их… Ты самый лучший! – выпаливаю, прижимаясь губами к дергающемуся кадыку. Преступно ворую тепло его кожи, запретный запах и все эмоции, которые можно ощутить. – Прости… Прости… Прости… – не могу остановиться. Мне хочется забрать все, что у него есть, и навсегда поселиться в нем лично. – Прости…

Тогда не пришлось бы возвращаться домой. Никогда. Но самое главное – не было бы больше разлуки.

– Лиза! – звенит позади меня, как ток. Прицельно влетает мне в затылок. – Немедленно зайди в дом!

Наверное, такой злой мама никогда прежде не была. Я всех довожу до крайности. Но как остановиться?

– Хотел тебя поздравить нормально, – шепчет Чарушин. Я впитываю каждую нотку его хриплого, взволнованного и любящего голоса. – Соня сказала, что ты маленькой хотела одну куклу… – говорит так, будто, как и я, задыхается. Грудь часто и высоко вздымается. Дыхание горячими клубами срывается. И не мороз тому причиной, Чарушин сам по себе огненный. – Я ее нашел…

Отстраняется на мгновение, чтобы нырнуть в салон и так же быстро возвратиться уже с пестрой розовой коробкой, в прозрачном окошке которой я вижу фигурную и стильную куколку Барби, о которой грезила в детстве. Натужно вдыхаю и перевожу взгляд на Артема. Он нервно скользит языком по губам и напряженно смотрит на меня.

– Мне кажется, очень на тебя похожа. Я хочу, чтобы ты знала, что в ней нет ничего непристойного, – припоминает давние слова моей мамы.

Сонечка, боже… Зачем? Как мне это пережить? Этот его поступок… Он меня сражает сильнее всякого «люблю». А уж следующие слова…

– Хочу, чтобы она у тебя была. Чтобы у тебя… – шумно срывается Чарушин. Но уже через секунду втягивает новую порцию кислорода и с невероятной горячностью заканчивает: – Я хочу, чтобы у тебя все было. Все, что ты хочешь, Лиза.

– Что же ты делаешь?.. Боже мой, Чарушин… – буквально рыдаю.

«Перестань…» – проносится лишь мысленно.

В реальности лишь мотаю головой и прижимаю его подарок к груди.

– Лиза! – снова горланит мама. – Домой!

Вздрагиваю, но не оборачиваюсь. Артем бросает на нее какой-то нечитаемый взгляд поверх моей головы, а потом, придерживая меня за плечи, быстро говорит:

– Я понимаю, что ты не так, как я, воспитана. Понимаю. Пойми и ты меня. Прими таким. И прости!

– Не за что, – не прекращая плакать, еще отчаяннее мотаю головой.

Чарушин порывисто прижимается к моему лицу своим лицом.

– Я люблю тебя, – шепчет так страстно, у меня внутри все сотрясается и рушится. – Ты для меня та самая! Одна на свете!

Своей горячностью подводит и меня к краю. Я готова вытолкнуть ему тоже самое, несмотря на то, что за спиной продолжает кричать мама. Но сам Артем, который любит меня сильнее всех на свете, беспокоится самоотверженно, подгоняет в обратную сторону:

– Все, иди. Не хочу, чтобы тебя ругали. Иди, я напишу.

Киваю часто-часто, но отрываюсь с трудом. Вижу ведь, что и ему тяжело отпускать. Зажмуриваясь, сглатываю. Решительно разворачиваюсь. И, наконец, вбегаю в дом.

– Господи! Господи! Господи! – летит с причитаниями за мной мама. Когда оказываемся в нашей с Соней комнате лицом к лицу, хватается за сердце. – Что за Гоморру ты нам устроила?!

– Ничего плохого я не сделала.

«Пока!», – рвусь добавить.

Но все же прикусываю язык. Да так, что во рту моментально привкус крови ощущается.

– Ничего плохого? Кто этот парень? Как он посмел явиться к нам в дом? По какому праву?

– Вы все сами видели и слышала. Мне добавить нечего, – выдаю резче, чем обычно.

Мама смотрит на меня, едва ли не с большим изумлением, чем на Чарушина. Очевидно, я в очередной раз расшатала ее привычный мир. Не специально, конечно. Но и сдержаться не получается.

«Кто ты такая?» – вот, что читается в маминых глазах.

«Другая!», – хочется закричать мне.

Если бы она только рискнула спросить…

– Выброси немедленно эту коробку, – дрожащей рукой мама указывает на куклу, которую я продолжаю прижимать к груди. – И цветы! Все выброси.

– Ничего я выбрасывать не собираюсь. А если кто-то другой посмеет…

– И что же ты сделаешь?

Ответа у меня не находится. Но, что удивительно, мама и не дожимает. Возможно, чувствует что-то во мне… То, чего не опознаю я сама.

– Завтра и до конца недели – дома, – все, что выдает, прежде чем уйти. – Из комнаты своей не показывайся.

Знаю, что сильно расстроила ее. Слышу ночью, как что-то высказывает на эмоциях отцу и как плачет. В другой раз побежала бы и упала в колени, чтобы просить о прощении за то, что расстроила. А сегодня не могу. Не могу!

– Лиза, ты молодец, – шепчет Соня, когда в доме, наконец, становится тихо.

Я вытягиваю руку. В темноте натыкаюсь на ее ладонь. Крепко сжимаю, как в детстве, когда кому-то из нас было страшно спать в темноте.

Чарушину мы пишем вместе. С Сониного телефона. Заверяем, что все в порядке. И быстро ложимся обратно.

– Нужно спать, – выдыхаю я.

– Да, – поддерживает сестра.

И пусть спасительное забвение приходит далеко не сразу, соблюдаем тишину.

«И что же ты сделаешь?», – звенит у меня в голове мамин голос.

Однако, отыскать ответ мне так и не удается.

Глава 45

…дикое, яростное и совершенно безумное столкновение двух перезаряженных энергетических масс…

© Лиза Богданова

– Закончила здесь?

Бросив тряпку в ведро с водой, поднимаюсь, но на маму не смотрю. Реагируя на ее вопрос, лишь киваю.

– Молодец, – одобряет сухо. И тем же суровым тоном сообщает: – Твой «грипп» затянулся и вызывает слишком много беспокойства со стороны Павла. Нельзя допустить каких-то разрушительных домыслов. Так что, в понедельник пойдешь на занятия.

Радость резким всполохом шпарит грудь. Однако, я старательно сдерживаю все эти томительные перебои внутри. Не позволяя эмоциям отразиться на лице.

– Мне удалось убедить отца, что этот парень заявился к нам домой по нелепой ошибке. Что у тебя с ним никаких отношений нет. Что он не является проблемой.

Готова согласиться только с последним. Но, молчу, конечно. Кивки – практически единственный способ общения с матерью, который я после своего двадцатилетия признаю.

– Лиза, – вкладывает много разных нот. И все же предупреждающие являются самыми яркими и сильными. – Я уповаю на твою сознательность. Не смей делать глупости. Не разрушай свою жизнь.

Очередной кивок в знак того, что я ее услышала. Жаль, сегодня этого недостаточно. Мама никак не желает уходить. Долго стоит и просто смотрит на меня, вызывая дрожь нервного напряжения.

– Думаешь, я не понимаю, что ты чувствуешь? Я была на твоем месте, – только после этого осознаю, на что она так долго не могла решиться. Кружила вокруг все эти недели. И, очевидно, признала необходимым вывалить на меня историю своей юности. – Мне едва исполнилось восемнадцать, ему – двадцать. Он был из богатой семьи, но выбрал меня – простую, скромную и ужасно стеснительную девчонку. Именно меня! Так мне тогда казалось, – горький смешок. – Он проходу не давал. Перехватывал по дороге в техникум, в магазин, на фабрику или в церковь. Признавался в любви и утверждал, что кроме меня ему никто больше не нужен. Умело улащивал! Пусть Бог меня простить, я ему доверилась и… – мама тянет, в какой-то момент отрывисто вздыхает. И все же тем же жестким, будто искусственным голосом произносит: – Я отдала ему свою невинность.

Это признание настолько потрясает меня, что я тут же вскидываю взгляд. Не знаю, какие эмоции сама выдаю. В мамином же облике отмечаю лишь скорбно поджатые губы и пылающие щеки.

– Что же случилось после? – выдыхаю, едва слышно.

Мама с горькой улыбкой качает головой.

– А то, что происходит всегда, – заключает с какой-то злой иронией. – На следующий же день этот подонок исчез! То есть, нет, в прямом смысле он никуда не пропадал. Иногда я видела его. Только он меня больше не замечал. После той ночи ни одного раза не взглянул в мою сторону!

– Какой ужас… – шепчу убито.

– Хорошо, что твой отец… – начинает мама с теми же нотками безусловного преклонения, что и всегда. Но почему-то на этом и обрывает свой рассказ. Вздохнув, вновь поджимает губы и горделиво задирает голову.

– Мне очень жаль.

– Это лишнее, – отрезает строго. – Я поделилась только для того, чтобы открыть глаза тебе! – акцентирует патетично. – Ты же видишь, какой этот мажор наглый, бесстыжий, аморальный! – рубит каждым словом так, словно одно упоминание об Артеме приводит ее в ярость. – Он скажет все, что угодно! Все! Лишь бы залезть тебе под юбку!

– Неправда! – выпаливаю так же горячо. – Артем вовсе не такой… Он… Он не такой, как твой жених! Не такой, как все!

– Да что ты?! – восклицает мама взвинчено. – И что? Как он отреагировал на известие о твоей помолвке и близящейся свадьбе? Может, он сделал встречное предложение? Может, он готов жениться на тебе прямо сейчас? Нет?! Конечно же, нет! Потому что все, что ему нужно – это постель. Не будь же такой глупой, Лиза! Не дай ему причинить тебе вред. Не повторяй моих ошибок. Это очень больно!

Давлюсь слезами и не нахожу больше слов. Что ответить? Как отразить это наступление? О женитьбе Артем, и правда, никогда не заговаривал. Не хочу верить в то, что говорит мама. Сейчас другие времена. В нормальном обществе в двадцать лет никто не думает о браке. Но… Учитывая, что меня уже насильно выдают за Задорожного, должен ведь влюбленный парень как-то действовать.

Я не знаю… Я не знаю… Не знаю!

Когда мы видимся, Чарушин кажется таким искренним. А когда не видимся, такие сообщения присылает – я снова его разблокировала. Рвется приехать, говорит об этом каждый день. И эта кукла, и крыло, и больница, и все слова… Разве можно проявлять столько чувств ради одного секса? Он меня топит в своей любви, кружит будто в шторме и уносит неизменно в самый шквал. Как не верить, если я все это ощущаю?

– Подумай, в конце концов, о семье, – взывает мама уже спокойнее. – Если сама не можешь принять решение, думай о нас. Я тебе уже объясняла, насколько важен для нас ваш с Павлом союз.

Я просто киваю и отключаюсь. Не в силах больше об этом слушать.

Оставшийся до понедельника день тянется жутко долго. Кажется, дольше, чем все предыдущие недели. А ночью я и вовсе не могу спать. Трясти начинает задолго до рассвета. Я вынуждена успокаиваться медикаментозно. Боюсь, если мама заметит этот странный тремор, снова оставит дома. А мне ведь так хочется увидеть Чарушина.

Просто увидеть. Ничего больше у нас и не получилось бы. В академию нас подвозит Павел. Артема это, безусловно, злит. И той трепетной чувственной встречи, о которой я грезила, не случается… Случается дикое, яростное и совершенно безумное столкновение двух перезаряженных энергетических масс. Меня и Чарушина. Все остальные люди мгновенно исчезают. Мы же с треском разрываем пространство и тотчас ухаем его обратно. Столько недель не виделись. Накопилось, как оказалось, критически много эмоций и, выйдя из-под контроля, они взрывают мир.

Если бы не Соня, вовремя подхватившая меня под руку и увлекшая практически силой к корпусу, я бы со своими чувствами не справилась. Страшно представить, чтобы выкинула на глазах у Павла. На глазах у всех!

– Я схожу с ума, – первое, что сообщаю Сонечке, едва ступаем через порог уборной. – Мне нужно… Я должна его игнорировать!

– Ну-ну, попробуй, – бормочет сестра. – Нормально же общались!

– Да… – почти задыхаюсь я. – И сделали только хуже! Лучше бы этого общения не было! Как мне теперь снова все это переживать?!

– А, может, не нужно?

Трясу головой в каком-то дерганом отрицании. Снова закидываюсь найденной у мамы седативной фигней – перебарщиваю с дозой, запиваю прямо из крана. В том же безумии умываюсь, мокрыми становятся даже волосы и воротник рубашки.

– Ты выглядишь, как наркоманка, – шепчет Соня.

– Это просто успокоительное!

– Нет, это просто Чарушин! – выпаливает вдруг слишком громко. Мне приходится закрывать уши ладонями. – Таблетки тебе не помогут, Лиза!

– Замолчи! – выкрикиваю для самой себя неожиданно. – Отстань хоть ты от меня! Достали все… Все!

Выбегаю из туалета и сразу же оказываюсь в шумной, беспокойной толпе студентов. После перерыва они раздражают пуще прежнего.

– Лиза, – голос Чарушина, словно выстрел. Прямо мне в сердце. А потом… Его глаза – контрольный в голову. – Отойдем, поговорить?

Под кожей, которая вдруг ощущается толстой, непробиваемой корой, пульсирует и горит живая плоть. Внешне же удается сохранять тот отрешенный вид, которого я добивалась. И это, естественно, не действие таблеток. Какое-то отчаянное самовнушение под воздействием инстинкта самосохранения.

– Да, конечно, – улыбаюсь доброжелательно, пока мое одичалое сердце разрывает своим бешеным биением горло. Именно где-то там оно задерживается в своей необузданной попытке выпрыгнуть наружу. – Только попозже, хорошо? На большой перемене? Можем, вместе пообедать?

Это меньшее из зол, даже если от натянутой улыбки треснет мое перенапряженное лицо. Буду с ним общаться так… Так, словно мы просто друзья. Никаких нервов. Вообще, никаких эмоций!

– Только в обед?

– У меня важная лекция. Извини. Я и так много пропустила.

Он замирает. Впивается в меня своими темными глазами. Что-то для себя высматривает. Я держусь изо всех сил. Продолжаю, черт возьми, улыбаться, даже тогда, когда накопленный в легких воздух заканчивается. Он моргает – черные ресницы медленно опускаются и поднимаются. Смена энергетических масс, стремительное расширение зрачков. Жгучая мгла. А там – я. Одна лишь я и его гремучие чувства.

Импульс. Магнит. Головокружительная воронка.

Колдун же… Чара Чарушин…

Вдох. Его запах. Он.

Сама вперед подаюсь. Артем только ловит руками и увлекает куда-то в сторону.

Темнота, теснота, влажная прохлада – все, что я запоминаю о том месте. А потом – его губы, острая нехватка кислорода и столько же резкое перенасыщение. Первый взрыв. Мелкая горячая дрожь, как электропаутина. Смерть под напряжением. Потрясающее воскрешение.

Разряды… Разряды… Разряды…

Нежные и вместе с тем жадные руки. Жаркий шепот. Густое и шумное дыхание. Страстные стоны. Сумасшедшие чувства.

– Я люблю тебя, – выдает Чарушин.

– А я тебя… боготворю… – отражаю я.

Надеюсь, когда-нибудь он поймет, что это значит. А пока… Есть лишь миг – именно в нем я и живу. Принимая шквал затяжных поцелуев и одержимо целуя в ответ. Ощущая крепость мужского тела и всеми способами усиливая его контакт с моим. Слетая с катушек и срывая попутно крышу ему.

– Люто… – самое приличное, что вырывается у Чарушина, когда моя ладонь оказывается у него в брюках.

Чувствую его горячую гладкую плоть. Замираю.

Все это незапланированно. Запретно. И жутко порочно. Но в стремлении абсолютной близости я не могу собой совладать. Я хочу всего его. Всего.

– Я сейчас кончу… – шипит Артем. Кусает мои губы, вызывая какую-то совсем уж дикую дрожь. – Дай себя потрогать.

– Трогай…

И он пробирается мне под юбку. Сдвигает белье. Прикасается, заставляя задыхаться. И кусать его в ответ. Всего, что есть, так мало. И вместе с тем нас накрывает, словно в бурю.

Рты соединяются. Руки начинают двигаться. Звуковой волной идет лишь частое и высокое дыхание.

Жар. Влага. Райское удовольствие.

Разряды… Разряды… Разряды…

Давление подскакивает. Температура летит к максимуму. Мокрые и задыхающиеся. Губы по шее и плечами идут. Скользят рывками. Слизывают с кожи соль, уникальный аромат и неповторимый вкус. Руки становятся смелее и резче. Ускоряемся, выбивая в воздух еще больше тех самых запретных запахов, а друг у друга – чувственные судороги.

Разряды… Разряды… Разряды…

И, наконец, второй взрыв. Мощный. Звенящий. Всепоглощающий.

Разряды… Разряды… Разряды… На спад… Дрожим, пока не сливаемся в финальном поцелуе. Растягивая волшебную негу, продолжаем друг друга неспешно поглаживать и впитывать вместе с пульсацией горячую патоку плотского блаженства.