Текст книги "Спорим, будешь моей"

Глава 41

Я хочу к тебе прикоснуться…

© Лиза Богданова

Он ее оттолкнул. По крайней мере в тот день. Я видела, как Протасова побежала за Артемом. А потом, через пару долгих и мучительных минут, вернулась в зал крайне расстроенная.

Я почувствовала резкую вспышку боли, но вместе с тем разозлилась на Чарушина. Лучше бы он проявил к Протасовой интерес. Мука была бы сокрушительной. Возможно, она бы даже меня разрушила до основания. Но позже бы стало легче. Тогда появился бы шанс не любить его.

Моя жизнь превратилась в бесконечный кошмар. Сколько дней прошло? Не отслеживаю. В голове одно и тоже сидит. Все те же ситуации, взгляды, слова.

Идет лекция. Я присутствую, но будто под колпаком нахожусь. А вокруг ведь… Мир рушится!

Соня день ото дня капает мне на мозги, в красках описывая, какой Павел старый.

– Ему целых тридцать восемь лет! – устрашающим тоном регулярно нагоняла ужаса перед сном. – Против твоих неполных двадцати – это как два мамонта!

А мне как-то все равно. Проблема вовсе не в возрасте. Разве мне было бы легче, если бы Задорожный был молодым? Нет, не было бы. Потому что он не Чарушин.

– Наша семья в неоплатном долгу перед Задорожными, – то и дело приговаривала мама. – Но дело все же не в этом. Отец давно обещал тебя, потому что мы заботимся о твоем благополучии. Попасть в такую прекрасную семью – счастье! Они очень добрые люди. Очень!

Что я могу на это возразить? Ничего. Абсолютно.

Какие бы теории не строила Соня, моя судьба предрешена. Если я буду сопротивляться и творить глупости, сделаю лишь хуже.

Лежащий на парте смартфон вибрирует, и хоть я знаю, что это не может быть Артем, сердце тотчас срывается и, наращивая обороты, начинает отбивать в груди дикую пляску.

Сонечка *Солнышко* Богданова: Лиза, можешь выйти? Мне стало плохо на паре, а медпункт закрыт.

Лиза Богданова: Где ты?

Сонечка *Солнышко* Богданова: У двери твоей аудитории.

Лиза Богданова: Присядь где-нибудь пока. Я уже бегу.

– Простите, пожалуйста, – тарахчу одновременно с тем, как поднимаюсь. – Мне нужно срочно уйти, – сгребаю вещи в рюкзак и выхожу из-за парты. – Простите, – выдыхаю еще раз, когда приходится встретиться с профессором Курочкиным взглядами.

Очень неудобно, что мне снова с его лекции сбегаю. Но бросить сестру в беде я, конечно же, не могу.

– Тему вы знаете – изучите самостоятельно, – вроде как спокойно отвечает преподаватель. Не понимаю, почему его зовут Франкенштейном… Кто это придумал? – До свидания!

– До свидания!

Выхожу на коридор. Суетливо оглядываюсь. Но он оказывается абсолютно пустым. И таким тихим, что я слышу свое участившееся дыхание.

Может, Сонечка зашла в одну из аудиторий? Надо ей позвонить.

Едва я стягиваю с плеча рюкзак, как на этаже появляется Чарушин. Мы давно не сталкивались вот так – непосредственно лицом к лицу. Да еще и наедине. Естественно, меня моментально охватывает сильнейшее волнение. Сердце со всех сторон, будто кинжалами пронизывает. Столь же резко стискивает – зажимает, словно в металлические тиски. А оно ведь несется. Пытается. Так больно… Задыхаюсь!

Артем подходит совсем близко. Я смотрю ему в лицо, вдыхаю его запах, ощущаю безумную энергетику. Жар охватывает грудь, скатывается в живот и вновь совершает подъем вверх, чтобы плеснуть искрами на все стороны и поразить мой организм дикой вспышкой смущения, бешеным выбросом адреналина и головокружительным вихрем запретного трепета.

– С Соней все нормально. Это я попросил, – сообщает с какой-то глухой одержимостью.

– Не надо… – все, что я успеваю прошептать, прежде чем Чарушин подхватывает меня и закидывает себе на плечо.

Соображаю, что должна сопротивляться лишь, когда он выходит на лестницу. Молочу кулаками по спине, не прикладывая особой силы. Не могу его ранить. Поэтому вся моя возня, очевидно, выглядит, смехотворно. Артем быстро сбегает на первый этаж и устремляется в сторону эвакуационного выхода, который находится рядом со спортзалом.

Меня охватывает паника, когда понимаю, что сегодня Чарушин не просто поговорить хочет. Он меня увозит! Весь мой организм ловит острую фазу стресса. Сердце, пульс, сбившееся дыхание – все это создает какую-то абсолютно сумасшедшую какофонию звуков. Одуряющий грохот и парализующая частота. Если бы не все эти биты, решила бы, что скоропостижно умерла. Ведь я оказываюсь на переднем сиденье машины Чарушина и не пытаюсь из нее выбраться. Оцепенело застываю, пока Артем не занимает водительское место.

Смотрит на меня. Чувствую. И после отрывистого вздоха осмеливаюсь отразить его взгляд. Глаза в глаза – столкновение такой силы, что мир трещит и раскалывается на осколки. А с ним и моя воля.

Чарушин ничего не спрашивает. В этом нет необходимости. Все ответы отражает мое лицо. Поэтому он просто заводит двигатель и выезжает со двора.

Нам нельзя… Я не должна быть с ним… Если кто-то узнает…

Никто не узнает…

Я слабая. Всю дорогу молчу. Поглядываю на Артема. Наслаждаюсь и сгораю. Убеждаю себя, что еще пару минут и попрошу его вернуться. Но… Мы подъезжаем к даче, а мне так и не удается заставить себя это сделать.

Я другая? Я снова другая?

Хочу урвать эти запретные мгновения. Не могу себе отказать.

Молча выбираемся из машины. Молча заходим в дом. Молча избавляемся от верхней одежды и обуви.

Вжимая ступни в пол, нерешительно мнусь у порога, пока Артем, сдержанным приглашающим жестом, не указывает в направлении гостиной. Сцепив перед собой руки в замок, шагаю первой.

Шторы задернуты. В помещении царит мягкий полумрак. И застоявшаяся тишина. Мое шумное дыхание, вырываясь из-под моего контроля, на мгновение поддевает ее и запускает воздух первые волны напряжения. Первые, потому что даже при учете, что я быстро консервирую эту функцию, стоит мне обернуться к ступающему строго следом за мной Чарушину, разлетаются следующие потоки тока.

Он продолжает идти, несмотря на то, что я прекратила движение. Мои глаза начинаются слезиться – так интенсивно его рассматриваю. Крупные руки, мощные плечи, крепкая шея, покрытый темной щетиной твердый подбородок, приоткрытые губы, трепещущие ноздри, горящие эмоциями глаза, обострившиеся скулы, бритые виски, каждый сантиметр его кожи.

Он… Чарушин… Мой Чара Чарушин… Он выжигает своим темным взглядом столько потребности, восхищения, тоски и ошеломляющего голода. Я не способна все это отразить. Принимаю и слабовольно выпускаю ответную лавину.

Все мое тело электризуется в ожидании того, что он прикоснется. Напряжение такими скачками растет, что мне становится страшно… Страшно, что как только Чарушин это сделает, я взорвусь.

И то, что он замирает, не трогает, не двигается… С каждой секундой трясет просыпающийся внутри меня вулкан.

– Как у тебя дела? – спрашивает Артем.

– Очень скучала по тебе, – внезапно выдаю я.

Сама своего откровения пугаюсь. Резко выставляю руки, едва Чарушин шумно выдыхает и шагает ближе. Застывает, сдерживаемый лишь моими ладонями. Но давление с его стороны не ослабевает. Слегка наклоняясь, смотрит на мои подрагивающие пальцы, а когда поднимает глаза, замечаю в них какой-то новый блеск. Меня от него сотрясает. И ладони пораженно соскальзывают.

Еще один глухой вздох… Еще один шаг… Еще один пробивающий чувствами, словно током, взгляд… Падение. Резкий подъем. Нежные, но сковывающие объятия.

– Лиза… – разящий лаской хрип.

Я коротко вздыхаю и, как маленькая, ничего не решающая деталь, покорно вбиваюсь в тот паз, что является моей функциональной частью. Моим домом. Без него я не живу.

По крайней мере, та из моих личностей, которая другая. Та, которую Чарушин сам взрастил. Та, которая моментами сильнее устаревшей девятнадцатилетней версии меня.

Мы долго обнимаемся. Так долго, что от неподвижного стояния начинают болеть ноги. А потом Артем ведет меня к дивану, и я…

– Можешь раздеться? – прошу неожиданно для самой себя. – Толстовку… Снять… – стыдливо поясняю охрипшим голосом, ощущая, как кожу заливает жар. – Я хочу к тебе прикоснуться.

Так сильно хочу, что готова за эти минуты умереть.

– Понял.

Чарушин подевает ворот со спины и охотно стягивает кофту вместе с футболкой. Оставаясь в мягких спортивных штанах, откидывается на подушки. Почти падаю на него сверху, потому что он не отпускает. Замираем тяжело дыша. Я скольжу ладонями по горячей и упругой коже. Грудь, плечи, шея, затылок, верх спины.

– Ты – любимая моя… – бьет огнем его дыхание у виска. А секунду спустя простреливает и в сердце. Оно начинает кружиться, словно птица. С обоими крыльями – моим и его. Вместе. – Я зациклен на тебе… Запилен пожизненно, понимаешь? – выдав это, вжимается носом мне в щеку и, вызывая волны сладкой дрожи, совершает мощный засасывающий вдох. – Ты даже пахнешь особенно.

– Я не пользуюсь духами, – признаюсь зачем-то.

Наверное, потому что его слова вдруг кажутся упреком. Особенно? Не так, как другие? Пресно? Невкусно? Скучно?

– Ты пахнешь особенно, – повторяет Артем. Замечаю, что его голос становится гуще, ниже и интенсивнее. – Чистотой. Свежестью. Жизнью. Моим миром, – заключает он так страстно и так уверенно. Меня накрывает ураганом непреоборимых эмоций. Сотрясает до приглушенного всхлипывания. А Чарушин еще крепче сжимает и добивает: – Пожалуйста, никогда не пользуйся духами.

Глава 42

Моя любовь – вот моя клятва!

© Артем Чарушин

– Лиза! – голос непроизвольно грубеет, когда понимаю, что она в очередной раз убегает от меня.

Теряя терпение, забываю, что вокруг нас толпа, и кто-то может заинтересоваться тем, что я в очередной раз преследую дикарку Богданову, которой даже разговаривать с парнями запрещено.

Она оглядывается, ошпаривает меня паникой и отворачивается. Ускоряя шаг, в прямом смысле сбегает.

Грудь, будто лазером фигачит. Кромсает на тонкие полосы и поджигает. Но я не сдаюсь. Не способен остановиться, когда ее вижу.

Ловлю на входе в аудиторию, перехватываю поперек тела рукой и на виду у всех утаскиваю в сторону. Похрен на всех, кто таращится вслед. Может, в том и ошибка, что изначально шел на поводу с этими прятками.

– Это что было?.. Чара нашу Богданову унес?

– Твою мать… Чарушин…

Вот вам и твою! Мне тоже охота буквально орать матом. Особенно, когда отпускаю Лизу, и она сразу же толкается, чтобы молча уйти.

– Что ты снова устраиваешь? – торможу вполне аккуратно. Хоть внутри все и кипит, сжимая ее плечи, силу контролирую. – Давай, поговорим.

Вчера ведь, когда украл ее на дачу, так и не удалось это сделать. Все отведенное время провели в тишине, обнимаясь. Даже не целовал ее! Все на грани прошло. Столь сильные чувства вспороли душу, выговорить хоть что-то казалось нереальным. Подрывало нутро так, что самому было страшно оттого, что оттуда может посыпаться.

– Артем, – называя по имени, выдает какую-то искусственную сдержанность. Такой ее видел разве, что в самом начале. – Разговаривать не о чем.

– Да что ты?! – вырывается у меня жестко. – К чему, блядь, эта дутая чопорность? Ты же не такая. Я тебя знаю.

– Плохо знаешь, – не меняет интонаций.

Но при этом вовсю краснеет.

Отлично, пусть смущается. Хоть что-то.

– Вчера ты говорила, скучаешь.

Глаза Лизы в ужасе расширяются. Понимаю, что грязно играю. Но, походу, иначе уже не получится.

– Что, Дикарка?

– Ты… – выдыхает укоризненно. Да и взглядом, конечно, последнюю шкуру снимает. – Ты используешь запрещенные приемы.

– И? – умудряюсь ухмыляться. И только сам ведь знаю, что на самом деле подавить пытаюсь. – Правду ведь говорю. Ну и что, что козырь? Главное, не вру. В отличие от тебя.

Лиза судорожно тянет носом воздух, сглатывает и обещает:

– Больше у тебя таких козырей не будет!

Сжимаю зубы настолько, что скрипят они. И все равно никакого ебаного облегчения это не приносит.

Толкает, чтобы уйти. И я отпускаю. Отпускаю, чтобы не сказать на эмоциях что-нибудь, о чем позже придется жалеть. Что-нибудь страшное.

Выхожу на улицу, чтобы продышаться. К своему, совершенно бессмысленному раздражению натыкаюсь в курилке на Тоху.

– Перестань за ней бегать, – бормочет тихо, едва совершаю первую затяжку. И бесит ведь по всем фронтам, но интонации не дают гневу команду на вылет. Улавливаю волнение и какой-то ебаный стыд за меня, дурака. Меня! – Правда, Чара, харэ. Не стоит. Ни хера она не стоит, чтобы так унижаться.

– Не стоит? – выдыхаю глухо. – Да что ты, блядь, знаешь?! – срываюсь нехарактерно.

Если Тоха вскочит, сцепимся ведь. И никто не разнимет.

Но он сидит. Даже когда нависаю, не двигается. Стряхивая пепел, поднимает на меня свой косой прищур.

– О любви? – кривит обветренные губы в тот же корявом направление. – Много че знаю. Бесполезная, убогая и разрушительная хрень.

– Да ни хуя ты не знаешь! Ламповую пургу транслируешь! Понял, бля?!

Выбрасываю недокуренную сигарету и ухожу. Уезжаю из академии. Сначала просто бесцельно катаюсь по городу. Потом, когда чуть остываю, к морю прусь. Брожу там какое-то время. Много думаю. Мыслей до хрена, но все они какие-то бесполезные. Не нахожу решения. Домой заявляюсь опустошенный. Заваливаюсь и пару часов сплю. Видимо, перегруз сказывается. Но… Позже подскакиваю и все равно тащусь к Богдановой.

Артем *Чара* Чарушин: Сонька, привет. Слушай, сделай что-то – пусть выйдет.

Сонечка *Солнышко* Богданова: Привет.

Сонечка *Солнышко* Богданова: Сек.

Нервно постукиваю по рулю, как тот самый дятел, коим любил обзывать Бойку. Не удивлюсь, если кожу придется менять. Долблю же!

Сонечка *Солнышко* Богданова: Выйдет! Только очень злая. Жди в парке, как обычно.

Артем *Чара* Чарушин: Сколько у нас времени?

Сонечка *Солнышко* Богданова: Постараюсь прикрыть, но, давайте, не больше часа.

Бросаю машину. Направляюсь в парк. Только вхожу, эмоциями разбивает. Каждый раз так, стоит здесь оказаться. Мотает, когда вспоминаю. С особой силой, когда представляю, как снова увижу.

И едва вижу, конечно же, срываюсь. За грудиной такая волна поднимается, мозг на хрен выносит. Прорывная дыра в космос.

«Блядь, поцелую… Блядь… Поцелую, блядь!», – последнее, что я помню, глядя в ее глаза.

Налетаю и сгребаю до хруста. Прижимаюсь с какой-то дурной силой и безумным отчаянием. Чувствую, как царапает ногтями мне лицо. Но, не для того, чтобы оттолкнуть. Дрожит, всхлипывает и вцепляется так же одержимо.

Губы тремором сражает, пока не сцепляемся. Стонем и еще какие-то сдавленные, потерянные звуки издаем. Трясет нас уже вместе. Мне приходится держать себя и ее, чтобы не рухнуть нам обоим на колени. Влажное и теплое давление языков – сплетаемся. С искрами закорачивает. И снова звуки – мычание, охи и стоны. Оглушают высотой. Пробивают сумасшедшими эмоциями. Чтобы не происходило в этом проклятом мире, в это самое мгновение сердце разрывается, потому что все, что ношу в нем – взаимно. Выдает Дикарка с такой силой, что меня контузит и калечит. А секунду спустя такой силой наполняет, что ни о каком падении больше речи не идет. Взлетаем.

Голову, как юлу раскручивает. А тело тает, словно сахар в кипятке. Пока за внешней оболочкой не начинают взрываться снаряды. Целый, мать его, боевой арсенал – все на воздух.

Любит ведь. Любит!

Движения наших губ слаженные, жадные, стремительные, лихорадочные… Дыхание раз за разом срывается. Врывается в душу чувственным хрипом и жгучей остротой.

– Ты как? – хриплю, когда удается утолить первый голод.

Хватаем на пару воздух.

– Хорошо… – выдыхает сладко.

Шатаемся, как пьяные. Назад отшагиваю и с низким смехом, прижимая Лизу к груди, ловлю равновесие.

– Скучал по тебе. Люблю. Не могу. Башню рвет. Разгрузи меня, – похуй, как сопливо я звучу. Конечно, нежничаю и не собираюсь это давить. Вроде и расклеен на части, но с ней собираюсь и переполняюсь такими чувствами – в одиночку не выносить. – Разгрузи, Дикарка, – шепчу еще ласковее.

– Давай… – дрожит в ответ. – Только быстро.

Хрипло выдыхаю, сглатываю и снова одержимостью своей сметаю. Целую так, что и трахать не надо. Никакой, блядь, секс не сравнится с тем, что выдаю – ни по откровенности, ни по силе эмоций. Моментами одуряюще пошло толкаюсь в ее сладкий, горячий рот языком. Те самые движения имитирую. Ладонями по всем чувствительным точкам прохожусь. Грудь, талия, бедра. Подцепляю даже сзади под ягодицами. Вдавливаю пальцы в жаркую и влажную щелку. Тот случай, когда ткань пировать не мешает, а намокая, лишь мощнее раззадоривает.

– Прости, прости… Накрывает… – рычу между этими дикими поцелуями. – Сейчас… Скину и все… Обещаю…

У Лизы нет возможности сопротивляться, но, к моему восторгу, она и не пытается. Сама меня обнимает, гладит ладонями и бесконечно жмется навстречу. С таким рвением, словно любого контакта ей так же, как и мне, попросту мало. Могла бы – влезла в меня. И как я, мать вашу, должен тормозить со своей дурью? Подхватываю под задницу и буквально сажаю на себя. Лиза с непривычки дергается, но, когда я продолжаю целовать, достаточно быстро приноравливается к этой позе. Ерзает на мне. Блядь, как же она ерзает… Сжимаю крепче и со всей силы толкаю на рвущий джинсы член.

Она даже не стонет. Нет. Кричит, прорезая застывшую в этой душной округе тишину. И хорошо. Охота все здесь взорвать.

Продолжаю зацеловывать, слабо заботясь тем, что от моего зверства, как в самый первый раз, могут остаться следы. Не могу тормознуть, какие бы мантры себе не внушал.

– Ты такая вкусная… Пиздец мне…

– М-м-м…

– Влажная, горячая и вкусная…

– М-м-м…

– И там… Между ножек… Охуенная… Только вспоминаю и дурею… Люто, Дикарка… Лиза…

– Артем… – узнаю эти возмущенные нотки.

– Прости… – пытаюсь исправить. – Понимаю, что для тебя это грязновато… Но, блядь, тебе ведь нравится. Признайся, маленькая… Я чувствую…

Признаваться Дикарка, конечно же, не собирается. Отшатывается, будто я ее ошпарил. Перепуганная, красная и, мать вашу, возбужденная. Вижу это в ее стеклянных глазах. Они и так, как звезды. А когда получается закинуть ее на небо, светят настолько ярко, что, кажется, сжигают.

– Все, все, все… Пусти, Артем… Пусти, пожалуйста… – переключается с таким креном, что уже хрен вернешь к истоку. – Мне надо идти, иначе быть беде, понимаешь?!

– Понимаю, – хриплю разбито.

Едва опускаю ее на землю и позволяю отойти, внутренний подъем резко принимает лежачее положение. И команда отжаться им ни в какую не принимается всерьез. Лежит, сука. Валяется.

– Лиза…

Не хочу ее отпускать. Завтра ей по-любому что-то новое в голову стрельнет и все – аля-улю. Хотя, блядь, конечно, не новое! Все тоже – ебаный жених, которого я, мать вашу, ненавижу только по факту существования.

– Оставь меня, Артем!

Ага, даже до завтра не доживем… Накрывает, сука, скоропостижно. Сходу рвано хватаю воздух – пытаюсь восполнить резкую нехватку кислорода.

– Ты… Ты… – тарабанит с теми дробными интонациями, которые я уже попросту ненавижу. Точечно пробивает мне грудак. Как решето, блядь. – Не приходи больше!

– Не гони эту пургу, хотя бы сейчас, Лиз, – давлю вполне миролюбиво. Хочу спокойно расстаться. Не топтать тот кайф, что удалось урвать. Но… Один ее взгляд и я понимаю, что бесполезно. От боли прорывает и меня. – Не после того, как минуту назад скакала на моем члене. Это смешно, блядь!

– Смешно?! Ты просто… Ты меня развратил!

– Целовала ты меня не поэтому, – яростно парирую, надвигаясь. – Обращаю твое внимание: ты, мать твою, была рада меня видеть!

– Нет… Это все… – сочиняет весьма фигово. – Это все от лукавого!

Я охреневаю настолько, что не сразу слова нахожу.

– От лукавого. Понял, – повторяю глухо. Не без издевки, безусловно. Внутри ведь все перекручивает и разбрасывает по периметру кровавыми кусками. – Реально, заканчивай этот треш!

– Какой треш, Артем?

– Со своей свадьбой и прочей бредятиной!

Если перед этим вся возня Лизы выглядела весьма плачевно и наиграно, то сейчас разит ее крайне болезненно. Не просто вижу, а ощущаю, как ее захлестывает.

– Бредятиной?! На мне клятва, Артем! Разве ты не понимаешь, настолько это серьезно? – стегает словами, будто кнутом.

– Хватит орать! – выкрикиваю от бессилия.

Только она не успокаивается. Продолжает сечь на куски.

– На мне клятва! А у тебя что? Ну, что?! Чарушин???

– Моя любовь – вот моя клятва! – рявкаю в ответ так громко, что кажется, не просто голос звенит, а все нутро ходуном идет. – Вот тебе моя, блядь, клятва! Слышишь меня? Обменялись? Теперь проверим, чья сильнее!

Глава 43

Горькая отрава она.

Я почти погиб.

© Артем Чарушин

Вдох. Выдох.

Глаза в глаза. Дьявольские зеленые звезды.

Яростный ток по нервным структурам. Слет бешеных мурашек – на груди, вниз по спине. Горячая и мучительная дрожь в районе солнечного сплетения. И каждая, блядь, мышца тремором.

Гулкий удар. Остановка сердца.

Вдох. Выдох.

Прохожу мимо. Не пытаюсь ломать голову над тем, почему пять секунд встречи с Лизой ярче, чем оставшаяся часть суток. Если сделать график, то именно сейчас происходит стремительный подъем и формируется острый пик. И все. Вялая ползучая кривая до следующей встречи.

– Ну, нет, конечно! Наедине они не остаются. У нас так не принято.

Гоняю Сонькины слова, как седативное. Давно перебрал с дозой. Плющит уже с обратным эффектом и становится мало. Поэтому достаю я вторую Богданову беспощадно.

Артем *Чара* Чарушин: Привет. Новости есть?

Сонечка *Солнышко* Богданова: Привет! Да ничего нового в принципе… Все как обычно.

Артем *Чара* Чарушин: Хреново.

Артем *Чара* Чарушин: Сорян.

Сонька в ответ присылает улыбающийся смайл. А мне вдруг в очередной раз подрывает нутро: вот бы Лиза что-то такое прислала! Где там, я до сих пор в бане! Пробовал писать с других акков, она и их без каких-либо пояснений блочит.

Моментами, как и прежде, бомбила злость. Такая огненная, бесконтрольная, настоящая! Раньше ведь, казалось, не способен на эту ярость. Еще Бойку поучал… Господи, как смешно-то теперь! Смешно и… Страшно, сука. Когда накрывало мыслями, что смысла преследовать Богданову нет, что плевать ей на меня, что сражаюсь я не за нас, а за тупые иллюзии – становилось так жутко, противно и до одури страшно. Трясти начинало нещадно. В голову лезла какая-то адовая лють. Хотелось во всю глотку заорать: «Да и пошла ты! Святая нашлась!». А после зарваться на какую-то пьянку и трахнуть первую попавшуюся девчонку.

Но, мать вашу, проделывать все это я мог только в своей голове. Даже озвучивать подобное себе не позволял. То есть, никакого нытья, блядь. Ни Бойке, ни Варе, ни Соне, ни остальным. Почему-то все, что связано с Лизой, носил исключительно в себе. Как бы ни коротило, не получалось поделиться.

Горькая отрава она. Я почти погиб. Но, блядь, правду сказал, свою клятву буду держать до последнего. Сколько бы раз не накатывала эта бессильная злость. Просто, сохраняя способность к критическому мышлению, пока еще понимал: если проебу ее, точно сдохну.

– Эй, последний из принцев!

Оборачиваясь на этот оклик, по привычке выкатываю улыбку. Сонька Богданова реально на солнце похожа. Чтобы не происходило в ее долбанутом мире, транслирует малая исключительно радость.

– Привет, Солнышко, – отражаю то, что она излучает, просто потому что она этого заслуживает.

Смущается, когда так называю. И в этот момент так, блядь, на Лизу похожа – зверь во мне скулит и закусывает удила. Скользнув взглядом поверх ее головы, пытаюсь незаметно перевести дыхание. Натыкаюсь на хохочущую неподалеку Варю. На мгновение подвисаю – Бойка рядом с ней тоже смеется. Не ржет, а именно смеется – сам на себя не похож. Снова это странная смесь чувств – радость и зависть. Варя мой взгляд ловит и, выдавая целый фейерверк эмоций, активно машет. Усмехаюсь и подмигиваю. А потом, едва чуть дальше зрительно по периметру скольжу, сталкиваюсь с Лизой, и тотчас прошибает мощной волной электричества. Прилетает, как молния, сверху и разит через макушку по позвоночнику. Секунду спустя уже раскидывает на стороны, сотрясает и парализует всю нервную систему.

– Ты слушаешь? – напоминает о себе Соня.

– Да, – сглатываю. Беру в фокус ее лицо. Но ненадолго. Упорно стреляю туда, где топчется Дикарка. – Повтори, если не сложно.

Сонька вздыхает.

– У Лизы второго ноября день рождение. Двадцать лет. Будешь ее поздравлять?

– Бля, конечно, буду, – спохватываюсь резко. Не знаю, отчего так вцепляюсь в эту возможность. Словно действительно поворотным она может стать. – Сорян за мат… – выдыхаю чуть спокойнее. – Гребаная привычка.

Сонька краснеет, но продолжает улыбаться.

– Угу, я понимаю.

– Слушай, ты ведь лучше других ее знаешь, – соображаю дальше. Дикарка с горизонта ушла – и плохо, и легче. Мозги заработали. – Что ей подарить?

– Хм… Надо подумать, – стучит Соня пальцем себе по виску. – Ой, все – звонок! – убегая, на ходу кричит: – Позвоню тебе, Чара Чарушин!

И не подводит. Подсказывает и с подарком, и, как обычно, боевой дух мой поднимает.

– Лиза тебя любит! Точно-точно она будет сражена наповал, когда ты приедешь! Помни, что я за тебя болею. Все получится!

Только Дикарка на следующий же день размазывает застывшую было уверенность.

Сегодня она на меня даже не смотрит. Проходит утром, шлифуя взглядом тротуарную плитку. А после дважды, точно так же полируя им и кафель коридоров. Лишь по вспыхнувшим румянцем щекам понятно, что мое присутствие в целом не проходит для нее незамеченным.

В очередной раз срываюсь. Перехватываю Лизу у раздевалок. Зажимаю, одичало втягивая запах у виска. Так маслаю, что волосы ее шевелятся.

– Ты… Ты… – снова эта дробь в грудачину.

– Ты скучаешь по мне? – перебиваю как-то агрессивно.

Смертельно нуждаюсь в подтверждении сейчас. Клянусь себе, что глотну это признание, как кислород, и уйду. Трясти больше не стану. Просто силы ищу, чтобы дальше грести.

– Нет… Нет, не скучаю… Ничего нет, Чарушин… И не было… Ты изначально не так понял…

Отшатываюсь. Смотрю в глаза. Позволяю себе вылить зрительно все, что рвется внутри, и на пике какой-то апокалипсической дури спалить ее дотла.

Судорожно вдыхаю. Стискиваю челюсти. И молча ухожу.

Задирая голову, прогулочным шагом иду в спортзал. Вальяжно, не спеша, беззаботно – как всегда. На деле же охота заорать во всю глотку и замолотить со всей дури кулаками первый попавшийся кусок стены.

Сколько можно, блядь?! А? Сколько, блядь, можно?!

Я же тоже не железный. А сейчас еще и ослом себя ощущаю. Таскаюсь за ней, как лошара, сколько бы ни пинала. Почти неделю не трогал. На горло себе наступал. Но не подходил. И что? Ей похрен! Если я исчезну – заметит? Вряд ли!

Тяну маску своей обычной жизнерадостности на совесть. Как и во всем остальном усердствую старательно. Совместная с Богдановой пара по физре, баскетбольная тренировка, тупой скач по стадиону, тусня у Фили – все на одной токсично-позитивной волне.

А потом ночь, тишина и орда мыслей во вспухшей черепушке. Луплю в потолок. Бесцельно и безнадежно. Под утро отрубаюсь. Пробуждение не менее обреченное.

И все равно еду Лизе за подарком. Собственно, весь день в ТРЦ и провожу. Перетирая полученную от Сони информацию, никак не могу определиться с выбором. Во-первых, предметно не шарю. Во-вторых, даже самые дорогие экземпляры кажутся не достаточно привлекательными. Все не то… Никогда не думал, что придется шарахаться в подобных отделах и искать тот особый вариант, от которого екнет, как говорится, сердце.

И, мать вашу, в конце концов не просто екает оно. Заходится, как бешеное. Все сомнения исчезают, день потратил не зря. На тренировку с Киром иду с ощутимым подъемом. Биполярочка мне машет, знаю. Но, честно, похер.

– Значит, все на мази теперь? – спрашиваю у Бойки уже после качалки и душа, в раздевалке.

Ухмыляюсь вполне искренне. Тело гудит после внушительной нагрузки. Но на этом слабо фокусируюсь. Прислушиваюсь к тому, как внутри надеждой фонит. Принял сегодня для самого себя неожиданное решение – не просто поздравлю Лизу, а поеду с официальным визитом к ее родителям. Обозначу свои намерения и, мать их, пусть принимают вместе с ней, как есть. Другого пути я просто не вижу. Заебался топтаться в этом тупике. Хватит. Пан или пропал.

Раскатывая на влажном после душа торсе футболку, Бойка тоже улыбается во весь рот.

– Я летаю, я в раю, – выдает нараспев. – Слышал такое?

Качаю головой и ржу.

– Слышал, Бойка, слышал… Поднял фарт, короче. На вечном кайфе теперь?

Завидую, конечно. Но, стопудово, по-доброму.

– Ага, – выдает Кир, продолжая натягивать вещи. – Оказалось, нужно просто хакнуть Любомирову, и Голливуд! Моя она теперь. Навсегда. В общем, все серьезно.

Подобная откровенность от него – нечто нереальное. Однако, я не заостряю. И приколов, безусловно, не тяну. Хотя мог бы, учитывая то, как этот Маугли в прошлом тупил и заверял меня, что любви нет. Тупее него в этом вопросе только Тоха. Тот вообще, даже не дикарь, а перемороженный мамонт, которого этот пещерный загоняет.

– Не сомневаюсь, – хмыкаю я.

И вдруг Бойка, не успел я решить, что он поумнел, выталкивает конкретную хрень:

– Ты же в стороне? Не любишь ее, да? Просто друганы, верно?

Сука, закумарил ревновать к своей зазнобе! Сколько раз повторяли – и я, и она – ничего нет! Но, Маугли, конечно же, неугомонный.

– Все любят Любомирову, – протягиваю намеренно с издевкой.

Долго, правда, цирк выдерживать не получается. У этого первобытного на роже такая агрессия отражается, что меня разрывает хохотом.

– Блядь, Бойка, ну сколько можно? Угомони уже свою ревность. В мою сторону – точно лишнее.

Меняется на глазах. Выдыхает и расслабляется. Однако, говорит суховато:

– Понял. Закрыли тему.

– Точно закрыли? Какой раз?

– Последний, – обещает внушительно. – А у тебя как с Богдановой? – спрашивает уже на выходе из спорткомплекса.

Судя по тому, что даже семижильный Бойка тянет на голову капюшон, мороз приличный, но я почему-то не ощущаю. Жарит изнутри. И пригружает вдруг так, словно небо на голову рухнуло. Вся уверенность хрен знает, куда улетает.

– Вначале вроде зарядило круто, – выдаю убито. – Потом что-то ей стрельнуло в голову, заднюю включила. Такую чухню вещает теперь при каждой встрече… Как ни подойду: «Ты не так понял. Ничего не было, нет, и не может быть». Заебался бегать, – в собственном голосе улавливаю дрожь. Рубит его нещадно. Да потому что колошматит внутри. – Сегодня день рождения у нее. Куплю цветы. Поеду поздравить. Если нет… Последний раз, короче.

И сам, сука, себе не верю…