Текст книги "Спорим, будешь моей"

Глава 55

Когда я в тебе, мир топит.

© Артем Чарушин

– Стой… – только и успевает прошептать, прежде чем я забираюсь к ней в кровать.

Меня ведь уже не остановить.

Ничего плохого не делаю, просто хочу почувствовать ее, как можно ближе. Поймав горячий рваный выдох, сгребаю руками и прижимаюсь всем телом. Лицом, в том числе. Едва сходимся, у Лизы дрожь летит. Меня и самого по миллиметру пересобирает.

Пусть.

Вдруг новая версия станет лучше? Вдруг в первый раз тот, в кого верит Дикарка, ошибся? Вдруг так ей больше понравится?

– Скучаю, – это признание похоже, блядь, на скулеж. Тихий, скрипучий и убитый. Прикрывая глаза, трусь об нее, как жалкая псина. – Разве тебя не ломает? – это и вовсе масштабно, как сигнал SOS.

– Артем… – все, что выдыхает Лиза.

Перебивает тотально, ждал ведь. В какие-то дни терял веру в то, что еще когда-то назовет по имени.

– Давай же, трусиха, – выпрашиваю, крайне нуждаясь. – Скажи. Наш общий зеленый – погнали.

Прикрывая веки, лишь густо и часто дышит мне в лицо. Не отталкивает. Более того, чувствую, как перебирает пальчиками по плечам. Медленно крадется к шее. В один момент, когда достигает голой кожи, вместе замираем.

«Продолжай», – глазами ее умоляю.

И, когда она решается, скользит по шее и дальше – в отросшие волосы, скребет затылок, огненными волнами проникает под кожу ток. Зажмуриваюсь и выпускаю громкий судорожный выдох.

С губ Лизы тоже слетают отрывистые и задушенные звуки.

Тремся лицами. Собираем мурахи. Ловим вздохи.

– Ты меня размазала, честно… – выплескиваю шепотом. – Скажи, что не думаешь, будто я знал… Скажи, что не поэтому все случилось… Скажи, блядь… Сука, скажи… – вырывается с дрожью и хрипом. – Скажи, что моя!

– Боже, Артем… Боже… – лицо сухое, а по голосу, словно плачет. Распахиваю глаза, чтобы видеть ее. Она уже смотрит. – Я не хотела тебя ранить… Я сама была убита… Что еще мне в тот момент было думать?

– Что, блядь? Что?! Да что угодно! Можешь верить во вмешательство космоса, зеленых, мать твою, человечков, ебаное колдовство, но никогда, блядь, не сомневайся во мне! Все на хуй, понимаешь? Все! А между нами должна быть нитка, как канат!

– Может ты и прав, но… Но не получается… Ничего у нас не получается, Чарушин… И уже не получится!

Последнее бьет особо мощно. Сплющивает грудак и крошит, на хрен, все содержимое.

– Почему? – выталкиваю упрямо.

Да я, похоже, не только лоб расшибу, доказывая обратное. Уже ведь наизнанку вывернулся не раз. Чего мне еще опасаться? Что, блядь, может меня остановить? Да ничего. Ничего!

– Ты же видишь, что у нас дома происходит? – выдает со стоном. – После того, как ты избил Павла, все очень плохо! Настолько плохо, что словами не передать… – бросает размыто.

Я копаюсь в себе, в ней, в той информации, что мне передавала Соня – пытаюсь принять всем весом. И, судя по всему, проваливаюсь вместе с этим грузом куда ниже земного ядра.

Все в глазах Лизы… Но что именно?

– Свадьба скоро, Артем… Скоро! И нет смысла нам раскачивать эти качели, растягивать агонию и пытаться еще что-то урвать. Нет смысла, Артем! Так только хуже. Давай, оставим, как есть… Не причиняя друг другу лишней боли.

– Лишней? – хриплю и зависаю. Она не отвечает, а я сам такую чухню мысленно раскручиваю, что тупо стремно озвучивать. – Давай, четко по точкам, – выдаю в душевном размахе грубовато. – Веришь, что я про алко не в курсах был?

Лиза думает. Она еще, блядь, думает! Но, в конечно итоге, все же признает:

– Верю.

– Лады, – выдыхаю с некоторой долей облегчения. – Теперь дальше. Понимаешь, что не поэтому переспали?

В этот раз Дикарка не колеблется.

– Не знаю… – выдает, глядя в глаза.

– Гонишь… – шиплю, словно мне больно.

Да больно же! Конечно, больно, бля… Как ее переубедить теперь?

– Ты же трезвая? – вопрос прямой, чисто по ситуации. Лишь для нее. Сам-то я знаю ответ. – М? Трезвая, Дикарка?

– Ну, конечно, трезвая… – теряется Лиза.

Запускаю ладонь под длиннющее жестковатое полотно ее ночной сорочки. Все-таки имеется у нее эта монашеская муть – до пят. А под ней… Трусов не обнаружено.

– Что ты?.. – шепчет и резко обрывает свои возмущения. Паузы хватает, чтобы раздвинуть дрожащие ноги и, стащив собственные спортивки вместе с боксерами, с шипением прижаться к промежности членом. – Нет, Чарушин, нет… – понимает, наконец, что делаю. Моментально ее сильнейшая дрожь рубит. Меня следом – по касательной. На мгновение веки прикрываю, чтобы пережить эту бурю. – Нет… Артем… Не надо…

– Ты влажная, – кидаю хрипло по факту. Никак не в упрек. – Ты хочешь… – скользнув рукой под шею Лизы, на выходе сгибаю ее в локте и тем самым притягиваю максимально близко. – Хочешь? – приглушенным шепотом ей в губы. – Хочешь быть моей? Хочешь.

Не отвечает. Лишь какой-то мучительный звук издает и скребет меня ногтями.

– Я скучал, – повторяю так же тихо, прихватывая ртом ее пухлые губы. – Хочу тебя. Люто. И это не тупая похоть, знаешь же… Мне нужен контакт, Лиза… Давай расскажу, что чувствую, когда в тебе? – продолжаю шептать, прислушиваясь к ее реакциям. Они все ярче. Раскатывает ее и трясет по полной. Не двигаюсь, но влаги между нами становится больше. – Когда я в тебе, мир топит. Ты – ковчег. Я – парус. И, вот представь, раздувает его встречным ветром. На полную, вашу мать… Загребаю столько, что не переработать никак. Но, сука, именно в этом концентрате такой кайф горит – подрывает все точки, – никогда еще так не изгалялся, выворачивая душу. Но в этот миг само собой получается, не остановить. – Это больше, чем секс, понимаешь? Ведь это любовь, Лиза. Самая, блядь, настоящая любовь.

– Чарушин… – шепчет она в ответ. – Ты невероятный… Ты просто невероятный…

Диафрагма, усиленно качая, заставляет меня давиться воздухом. Смеюсь, чтобы скрыть.

– Упакованный, – выдаю на устаревшем самодовольстве. У самого же рожа от смущения горит. – Все, как надо. Забирай.

– Да, ты лучший, Артем… – и все же в ее голосе больше тоски, чем признания.

Прощается? Снова, мать вашу, прощается. Живьем сердце врывает.

– Прошу, не отталкивай. Не отталкивай, Лиз…

Она вдыхает. Дрожа губами по моим губам, пытается что-то произнести. Я боюсь. Боюсь, блядь, это услышать. Со стоном затыкаю поцелуем. Присасываюсь влажно. Собираю ее вкус, как нектар. А за ним – стоны и сиплые вздохи.

Попутно качаю бедрами. Втираюсь. Толкаюсь. Размазываю.

Позвоночник электрической стрелой натягивает. Перебирает мощными волнами все тело, не пытаюсь скрыть. Трясусь над Дикаркой, как получается. Все равно ни хрена себя контролировать не способен. Руки тремор бьет, пока направляю внутрь нее член. Загоняю со стоном и еще более ощутимой дрожью.

Лиза задыхается. Беспомощно скребет по моей толстовке ногтями. Часто, громко и затянуто охает. Упираясь, чисто инстинктивно отталкивает. Я так же рефлекторно упорно давлю, пока не вжимаю всем весом в матрас. Какое-то время, помимо нашего сорванного дыхания, пространство заполняет скрип затрапезной металлической сетки.

– Расслабься, – мычу ей в рот. – Пожалуйста.

– Не могу… Не могу… – трясется сильнее, чем в первый раз.

– Я тебя люблю… – выдыхаю отрывисто. – Помогает?

– Нет… Нет… Чарушин… Боже…

Ловлю ее руки, впивается изо всех сил. Моментально ладони влажными становятся. Судорожно стискиваю их, когда совершаю первый толчок.

Лиза кусается и все равно не может сдержать стон. Разрывает он темноту вместе со скрипом кровати. Гасим эти звуки загнанным дыханием.

– Тише… Тише… – умоляет и сама же нарушает эти призывы.

С каждым толчком мы все громче. Но даже если удается какое-то время не дышать, на сетку матраса никакие уговоры не действуют. Едва я задаю ритм, образует она характерную сексуальную мелодию.

Возбуждает.

Хотя, казалось бы, куда уж больше? Все эти звуки в темноте взрывают кровь. Шалею, превращаясь в необузданного зверя.

Заводит до безумия то, что снова дорвался до своей Дикарки. Заводит, что трахаю ее в доме ее повернутых родителей. Заводит, что все тут запредельно непорочное… А она моя! Моя, блядь. Несмотря ни на что.

Шипит, мычит и охает, пока я вколачиваюсь в глубины ее жаркого, тесного и охренеть какого влажного тела. Впервые кусаю губы в кровь, чтобы не стонать слишком громко. Скрип кровати и бешеное дыхание – критический максимум, который мы попросту не можем контролировать.

– Ар-р-тем… – хрипит на пике.

Кончая, так сильно дергается, будто с высоковольтными проводами, а не со мной контактирует. Пытаюсь растянуть это зверское наслаждение. Но, даже когда удается поймать Лизу руками и зафиксировать, внутри она пульсирует так яростно, буквально выжимает мой член. Кусаю ее за шею, стону на самых низких и протяжных нотах, а потом все-таки выдергиваю. С кайфом заливаю спермой ее дрожащие бедра, целомудренную рясу, непорочные простыни и еще черт знает что.

– Все. Уходи, – Лизу накрывает паника.

Знаю, что мне это ничего хорошего не сулит. И все равно не могу вот так вот резко слиться.

– Дай ты отдышаться…

– Нет, иди… Иди, Чарушин!

– Лиз…

– Ты меня погубишь!

– Ты меня уже погубила, – припечатываю на эмоциях.

Отрываясь, встаю с кровати и агрессивно подбираю висящие на бедрах штаны. В остальном задерживаться оправдания нет – вся одежда на месте. Пока прыгал, даже капюшон на репу налетел.

Смотрю на нее из темноты. По тому же белесому балахону безошибочно нахожу очертания и изгибы.

Внутри, блядь, все скручивает. Выжимает со скрипом. По взмокшему телу несутся свежие волны колючей дрожи.

– Уходи и не смей больше так делать!

– Как? Приходить сюда? Или трахать?

– Чарушин… – шипит, задыхаясь. – Выйди сейчас же!

Дурь взмывает, заставляя выставлять свои требования.

– Не раньше, чем ты признаешь, что даешь мне охотно, сознательно, на ясную голову, – размазываю детально.

Никаких разночтений. Мне нужна точность и определенность.

– Обязательно так выражаться? – возмущается Лиза сверхчопорно. На контрасте с тем, что только пару минут назад творили, забавно и горячо это выглядит. Ведусь, как обычно. На то и залип, очевидно. – Сам все понял ведь. Что еще хочешь?

– Чтобы ты озвучила.

– Не буду!

– Тогда я останусь.

– Ну, ты… – слегка качается в темноте.

Злится, несомненно. Но и меня тоже наматывает, будто катушку генератора. До треска и искр.

– Неужели так трудно? Ты же должна быть за правду, – давлю свирепо.

– Хватит! – сердито разрезает в ответ пространство. – Хватит… – голос стремительно теряет твердость. – Как… Как тебе сказать, чтобы ты ушел? Как?

– Соображай. Ты же умная.

Тишина. Но непродолжительная. Раскалывает ее череда яростных вздохов.

– Я спала с тобой, потому что хотела тебе принадлежать.

И вроде вынудил, а пробирает мощно. Рвусь броситься обратно на кровать, сжать эту Дикарку и поцеловать. Рвусь и делаю. Сжимаю, а она не отталкивает. Целует в ответку. Жарко, отчаянно и сладко.

– Все… Все, уходи… – выдает чуть позже со слезами. – Это был последний раз. Запомни, Чарушин. Больше не приходи. Все. Конец истории. Я в академию не вернусь. И… И больше никогда мы не увидимся, – рыдает же, выдавая эту дичь.

– Не пори ерунду. Увидимся, конечно. Не конец.

– Иди, иди… Пожалуйста, оставь сейчас… Пожалуйста…

Невыполнима эта просьба. И я бы, безусловно, с места не сдвинулся, если бы не забежавшая в комнату Соня.

– Мама бродит… Скорее… – открывает окно.

Я просто не имею права их подставлять. Без того уже натворил дел. Прижимаюсь к Лизе не то губами, не то всем лицом – размазываю ее горячие слезы.

– Я наберу, – бросаю на прощание.

Подрываюсь на ноги и быстро, пока не расшатало, выхожу в окно.

Глава 56

…когда любишь, должна гордиться тем, что принадлежишь любимому человеку…

© Лиза Богданова

– Ты шутишь? – выпаливаю взвинченным тоном. Но, сосредотачиваясь на Сонином лице, осознаю, что говорит она серьезно. – Боже, зачем?! Зачем ты ему сказала? Только не ему! Только не ему… – стыд захлестывает, не давая нормально функционировать. Оттягиваю ворот свитера, чтобы иметь возможность вдохнуть. – Как это выглядит? Как?

– А что такого? – недоумевает Соня вполне искренне. – Платье было испорчено. Заплатить мы за него не могли. А у Артема деньги есть. Тем более, что испоганил его именно он.

На последнем уточнении мне особенно неловко становится. Хоть я и рассказала сестре о том, как мы с Чарушиным стали близки, в подробности все же не вдавалась. Однако, зная Сонечку, подозреваю, что она в своем воображении и при своем «книжном опыте» дорисовала все более, чем детально.

– Как именно ты ему сказала? Что он ответил? – выталкиваю чересчур эмоционально, забывая о том, что нам нельзя так громко разговаривать.

Соня напоминает. Косится на дверь и прижимает к губам палец.

Киваю так же спешно, как до этого говорила. Бурной жестикуляцией подгоняю ее к рассказу.

– Я немножко приукрасила, чтобы не сдавать Ленку и совсем уж нас не позорить. Сказала, что в магазине действует система проката. Ну, не выдавать же, что мы тупо украли этот наряд, а позже собирались нацепить бирки и пустить его обратно в продажу, как новое? – рассуждает достаточно спокойно. В который раз удивляюсь ее предприимчивости. – Я объяснила, что платье после полуночного откисания в бассейне потеряло товарный вид и никакими способами реанимировать его не удавалось. Ну и его типа не приняли обратно, – разводит руками, будто это досадная ситуация и правда реально происходила. – Но, ты не нервничай, Лиз. Я даже не успела попросить расплатиться, Чарушин сам спросил: «Сколько?» Прямая цитата, – добавляет с самым важным видом, а меня в жар бросает. Какая же стыдоба! Ниже падать просто некуда. – В общем, я назвала сумму. Мы вместе съездили в магазин. Он картой рассчитался. Все. Никаких денег я не выпрашивала и лично не брала.

– Все равно… – выдыхаю расстроено. – Позорище!

– Ну… – пожимает Сонька плечами. Откидываясь на подушки, смачно вгрызается в яблоко. Откусывает огромный кусок и, не заморачиваясь с тем, чтобы полностью его прожевать, выдает: – Хочешь жить, умей вертеться.

– Я бы сама заработала и расплатилась, – упрямо талдычу ей.

– Да когда? – восклицает раздраженно. – Ты такая наивная, Лиз… Порой аж бесишь! Сумма огромная! Это сколько тебе рисовать и кодить? Полгода? Год? Ленка столько ждать не может. А, не дай Бог, узнала бы наша мама?! – резонный вопрос. Представляя такое развитие событий, одновременно вздрагиваем. – Ты же видишь, что творится… И без платья этого… Адовое дурдомище!

Да, она права. После того, как вскрылись мои ночные вылазки, употребление алкоголя, подозрительный и крайне настойчивый интерес Артема, отец пришел в ярость. Хорошо, что о тех непонятных веществах Павел умолчал. Соня утверждает, будто Задорожный их наличие в моей крови придумал, но я не верю. Зачем? Чтобы потом скрыть, защищая меня? На правду никак не тянет.

Отец, конечно, разошелся. Кричал и оскорблял меня последними словами. Я все стерпела. Вину свою и беспокойство отца осознавала. Под угрозой оказался не просто его бизнес, существование нашей семьи. Ибо если лавка закроется, а долги Павлу придется отдавать, все мы погибнем от голода.

Знаю, что и маме от него досталось. Не при нас, в своей спальне кричали они полдня. Только к ночи все затихло. Настолько, что поселилась в нашем доме гробовая тишина.

С тех пор отец мрачнее тучи ходит, а мама то и дело на нас срывается. Немудрено, что и девочки на меня злятся. Все, кроме Сони. Во всем доме только она одна и поддерживает.

– Счастье, что Павел от тебя не отказался. Святой человек, – повторяет день за днем мама, буквально втаптывая меня в грязь. Понимаю, что заслуженно. И все же где-то в глубинах души слабо бьется сопротивление. Слишком хрупкое, чтобы вырваться и натворить беды. И вместе с тем чересчур упертое, чтобы рассосаться и дать мне возможность смириться. – Молись на него, глупая! День и ночь молись!

– Молюсь, мама.

– Благо, тебе хватило достоинства остаться невинной, – чеканит, не стесняясь девочек. Я сглатываю и отвожу взгляд. Все силы вкладываю в то, чтобы натирать затхлой тряпкой пол. – Уберег Господь. Услышал мои чаяния.

В такие минуты я обычно отключаюсь. Иначе, боюсь, не выдержу мук совести и во всем сознаюсь. Стыдно не только перед собой и семьей, но и перед Чарушиным. В такие мгновения чувствую, будто предаю его своей ложью. Понимаю, что, когда любишь, должна гордиться тем, что принадлежишь любимому человеку. И все же… Эта правда способна окончательно погубить меня. А следом и всю нашу семью.

Из глаз на покрасневшие ладони капают слезы. Обжигают сначала теплом, а после и солью. Кожа ведь истертая, в трещинку и с лопнувшими мозолями. Неловко такие руки показывать людям… Сама вздрагиваю, когда касаюсь себя. Шершавая огрубевшая кожа не может ощущаться приятно. И при этом я вынуждена напоминать себе, что, судя по маминым предсказаниям, вся моя последующая жизнь пройдет в трудах, и мозоли станут ее неотъемлемыми спутниками.

Я уже готова ко всему. Абсолютно.

Хотя Павел, даже после того, как Чарушин на него напал, расписывает совершенно противоположные перспективы. Обещает, что я смогу учиться и заниматься тем, что мне нравится.

– Ни в чем я тебя ограничивать не буду. Уже говорил, что методы у меня другие. Я не собираюсь давить силой. У нас все будет иначе, чем в твоей семье. Я добьюсь твоего расположения и послушания без всяких лишений, – он говорит спокойно, а я только и могу, что заливаться всеми красками стыда.

В глаза не смею посмотреть. А уж, когда вижу ссадины, и вовсе до тошноты дурно становится. И все же какой-то черт временно консервирует все эти чувства и подталкивает вскинуть на Павла взгляд.

– Если ты такой благородный, почему же загнал мою семью в долги и потребовал в уплату эту свадьбу? – выпаливаю на эмоциях.

И сама себе не верю. Слушаю, прокручиваю в голове, чтобы убедиться, что действительно именно это сказала.

К счастью или к сожалению, Павел своим ответом отвлекает меня от всякого самокопания и заторможенного анализа.

– Потому что люблю тебя, – вот, что он заявляет. Я распахиваю в изумлении глаза и бездыханно замираю. – Люблю тебя, Лиза. И поэтому понимаю этого парня. Осуждаю его действия, ревную, в какой-то мере завидую… – тяжело выдыхает, глядя при этом так пристально, что меня будто в раскаленные тиски зажимает. Пошевелиться не могу. Вынужденно втягиваю кислород и тотчас им давлюсь. Сдавленно сглатываю и с трудом прочищаю горло. – Не виноват он, конечно, – продолжает Павел, ни на секунду не умаляя интенсивности своего внимания ко мне. – Не виноват, что в тебя влюбился. Есть за что. Суть в том, что ты выбрала меня. И я это очень ценю, Лиза. Обещаю, что со мной ты будешь счастлива.

Я ничего не отвечаю. Только внутри какую-то обширную рану подрывает.

Выбрала его? Выбрала? Разве я выбрала? Разве имею такую возможность? Имею?

Что-то тут никак не складывается. И у меня, сколько не ломаю голову, не хватает сил решить эту многоуровневую задачу.

Во все последующие визиты Павла по большей части молчу. Одно ясно осознаю – я не боюсь. Чувствую, что Задорожный не обидит. Наверное, это является основной причиной, чтобы и дальше скрывать ото всех, что я больше не невинна. Решаю, что скажу все только Павлу. И по каким-то причинам испытываю уверенность, что он поймет, и это останется между нами.

Чарушин пишет. Много и часто. Я не отвечаю. Но никак не могу запретить себе читать. Рыдаю над его сообщениями… Понимаю, что жизнь далека от мира грез. Но как же больно трансформировать из мечтательницы в прагматика. Я ведь как-то незаметно оказалась именно первым подвидом. Думаю о нем днем, а ночами вижу во снах.

Наступает новый год, и Артем резко пропадает. Ни звонков, ни сообщений… Ничего. Логично бы предположить, что ему надоело биться о стену. Однако, я в это не верю. И не зря. После каникул Сонечка приносит из академии печальную весть – Кирилл Бойко в новогоднюю ночь разбился. Чудом спасли. Буквально с того света вытащили.

– Все парни очень переживают, мотаются в больницу, – рассказывает Соня. – У Бойки ведь никого, кроме них и Вари…

– Как? А отец? – удивляюсь я.

– Так из-за отца он и разбился… – шокирует этим уточнением. – В общем, там ужасная ситуация… Может, Артем тебе как-нибудь сам расскажет.

Нет… Это хорошо, что он не пишет. Надеюсь, что после этого уж точно смогу его забыть. Должна же… Как иначе? Невозможно ведь умирать вечно. Когда-то точка будет поставлена. Когда? От этой боли я уже загибаюсь. Физически не вывожу. С каждым днем все хуже и хуже себя чувствую.

Жду облегчения, а вместо этого… Однажды, когда январь уже переваливает середину, просыпаюсь в таком ужасном состоянии, что сил подняться с кровати не находится. Вяло шевелюсь и вдруг ощущаю сильнейшую тошноту. Именно она вынуждает меня выскочить из постели.

Едва успеваю добежать до ванной. Падаю перед унитазом на колени. Выворачивает. Кажется, что все содержимое вместе с желудком выходит. Но жгучие спазмы не отпускают, выталкивают наружу невероятно-горькую слизь и заставляют все мое нутро бесцельно сжиматься.

Горячими потоками катятся слезы. Тело лихорадочно трясется. А в голове, словно буря закручивается – со свистом и болью заворачивает там мутные пируэты.

Когда спазмы стихают, с трудом цепляюсь ладонями за края унитаза, чтобы не завалиться и не размозжить себе мозги.

Конечно же, от мамы мое состояние скрыть не удается. Слабость и головокружение такие сильные, что я едва живая хожу. Зеленая, дрожащая и бесконечно извергающая пищу сразу после ее непосредственного приема.

– У Лизы ротавирус? – умничает малышка Стефа. Она мечтает быть врачом. – Или все же отравление? Что ты ела? Расскажи мне подробно. Капустняк? Кефир? Винегрет?

Жаль, мама оказывается куда более проницательной. Только я слышу о еде, ощущаю новый рвотный позыв. Несусь со всех ног в уборную, она – за мной.

Слышу, как притягивает за нами дверь.

– Боже, ты все-таки спала с ним… Боже… – начинает стенать, едва меня выворачивает. Молчу и не оборачиваюсь. Хорошо, что успела спустить воду, иначе пришлось бы разглядывать всю ту жуткую массу, что минуту назад изверг мой желудок. – Спала? – шипит мама уже яростно.

Мое сердце заходится в ужасе. С ее подозрениями расцветают и мои собственные. Отлепившись от унитаза, устало впечатываюсь затылком в холодную стену. Зажмуриваюсь, потому что в глаза смотреть не могу. Из-под век тут же стекают слезы. Губы с дрожью растягиваются гримаса отчаяния.

Киваю.

– Господи! – этот крик застревает внутри меня. – Господи! Да за что мне это?! У-у-у-у-у!

Я начинаю откровенно рыдать. Выплескиваю все, что за эти недели скопилось. Благо, отца нет. А девочки войти или расспрашивать после не посмеют.

Да и плевать уже! Плевать же… Боже…

Казалось, что хуже быть не может. Казалось, я уже на дне пропасти. Казалось, что самые тяжкие мои преступления либо обнародованы, либо навеки скрыты.

Нет же… Нет… Нет!

Я беременна?! Боже, я беременна?

– Так, ладно… – приходит в себя мама. Сжав мои плечи, встряхивает, заставляя открыть глаза. – Когда у тебя была последняя менструация?

– Или в конце ноября или в первых числах декабря… – выдаю вместе с горестными всхлипами.

– Господи… – выдыхает так же сипло.

Осеняет крестом меня, а потом и себя. Сдерживая нервный смех, зажимаю ладонью рот.

– Так… Так… – приговаривает тем временем мама. – Ладно… Ладно… Вставай, – помогает подняться. – Умойся и приведи себя в порядок. Поедем в больницу.

– Зачем? – дергаюсь так сильно, что едва не сбиваю свою родительницу с ног.

– Как зачем? – придерживая, ласково оглаживает ладонью мое взмокшее лицо. – У тебя сильнейший токсикоз. Это опасно для жизни. Нужно проконсультироваться и принять какие-то меры.

– Мне помогут? Просто помогут? – шепчу задушено.

– Ну, конечно… – мама находит в себе силы, чтобы улыбнуться. Я выдыхаю свободнее и, наконец, расслабляюсь. – Конечно, милая… Тебе помогут. Обязательно.