Текст книги "Спорим, будешь моей"

Глава 16

Я только посмотрю на него…

© Лиза Богданова

Не знаю, поверил ли мне Чарушин, или же ему просто надоело… Все прекращается. Артем не появляется в парке, не вламывается ко мне домой, не пытается меня где-то подловить… Молчит даже телефон. Стоило бы выдохнуть с облегчением и порадоваться, но вместо этого мою грудь раздирает какая-то сумасшедшая и абсолютно непреодолимая грусть. Я не могу спать, не могу есть, не могу сфокусироваться и хотя бы десять минут думать о чем-то, кроме…

«Ты мечтаешь обо мне, Дикарка?»

Да, мечтаю. Как ни страшно и стыдно признавать, так и есть. Едва я лишь воскрешаю в памяти лицо Чарушина, сердце сжимается. И через секунду заходится, словно пойманный в клетку зверь. Дико. Отчаянно. Неугомонно.

А стоит вспомнить взгляд, улыбку, голос… И то, как целовал… Пусть грубо, но так искренне, так страстно и так жадно это было. Как забыть?

«Следующий поцелуй – твой…»

Если бы я могла только…

«Если бы могла, поцеловала бы?», – сама себя этим вопросом в ступор вгоняю.

Чарушин меня чем-то заразил. Заколдовал же… Боже, как я должна с этим бороться? Ни одна молитва не спасает.

Мы все равно смотрим друг на друга. Откровенно, интенсивно и долго, пока не приходится разойтись в разные стороны.

Какое-то время я пытаюсь убедить себя, что Чарушин просто занят. Вернулся его лучший друг, сын нашего ректора – Кирилл Бойко. Но на самом деле с ним я Артема редко вижу. Зато с этой девушкой все чаще. Даже по утрам Чарушин с остальными парнями на паркинге не зависает. В это время завтракает с блондинкой в нашем кафетерии. Я только недавно узнала, что она сводная сестра Бойко. Наверное, нет ничего удивительного, что Чарушин в нее влюбился. Или как это у них называется… Честно говоря, слово «любовь» в нашей академии я ни от девчонок, ни от парней никогда не слышала. Разговоры у них очень откровенные, но точно без «любви». Это что-то другое… То, о чем мне думать не стоит.

– Лиза, ты такая грустная, – шепчет в один из вечеров Соня. – Это из-за Чарушина?

Мне хочется на нее разозлиться, одернуть, наругаться… Но я остаюсь в том же положение, что и до этого вопроса. На спине, с прижатыми к груди ладонями. Разглядываю бегающие по потолку тени.

Сглатываю, прежде чем спокойно ответить:

– Живот болит.

– Принести таблетку?

– Нет. Я уже приняла одну на ночь.

– Все равно ты какая-то не такая…

– Соня, – сержусь, наконец. Тоном и взглядом ее осаждаю. – Читай свою книжку!

– Я читаю, – маячит разворотом очередного романа. – Тебе бы тоже не помешало. Тут такая сцена интересная. Представляешь…

Не дослушав, резко разворачиваюсь к стене. Подкладываю под щеку ладони и вскоре чувствую, как на них сбегают горячие капли слез.

Живот у меня, и правда, весь день болит. Но в груди – намного-намного сильнее. Из-за этого я и плачу. Злюсь на себя, но остановиться не могу. Стараюсь лишь, чтобы это было беззвучно. Пока Сонечка тарахтит, вполне успешно удается. Но вскоре ей надоедает «разговаривать» с моей спиной. Она возвращается к книжке, в комнате становится тихо, и мне приходится закусывать губы, чтобы не скулить.

– Улыбнись ему, Лиза, – доносится неожиданно после паузы.

– Что? – отзываюсь машинально.

– Улыбнись Чарушину.

Утирая слезы, оборачиваюсь.

– Интересно, зачем? – дрожь в голосе скрыть не удается.

– Это будет как знак, который он не сможет проигнорировать.

– Пфф… Только этого мне не хватало! Едва избавилась от его внимания!

Сонька пожимает плечами и снова опускает взгляд в книгу.

– Тогда продолжай плакать, – почти равнодушно подытоживает эта смутьянка.

– Я не… – задыхаюсь. Но достаточно быстро овладеваю эмоциями. – Не из-за него плачу!

– Угу… Живот болит, я слышала.

– Знаешь что?.. – выпаливаю возмущенно, хотя сказать мне нечего. Так и обрывается этот пылкий старт. – Спокойной ночи, Сонечка!

– Спокойно ночи, Лиза, – на контрасте с моим тоном очень спокойно отзывается сестра.

И я снова отворачиваюсь. Подтягиваю ноги, сжимаюсь в комок, напряженно застываю, зажмуриваюсь и… вижу Чарушина.

«Все дело в том, что я не хочу владеть собой. Я хочу овладеть тобой…»

«Будешь моей, клянусь…»

«Добегалась, Дикарка?»

«Оттолкни меня…»

«Я от тебя схожу с ума… Люто…»

В груди пожар разгорается. И очень быстро это бушующее пламя ползет по телу дальше. Конечности становятся влажными и липкими. Пальчики на ногах поджимаются. Меня начинает трясти.

Когда же этот недуг меня отпустит? Почему так долго?

Сопротивляюсь себе долго, но в конечном итоге сдаюсь и, помимо воспоминаний, позволяю себе мечтать. Представляю, что Чарушин снова пришел и забрал меня гулять. Мы пошли в парк, и там… он меня поцеловал. В какой-то момент сознание плывет. Фантазии заменяет сновидение. Оно как продолжение. Очень яркое, убийственно-острое, волшебное. Как хорошо, что здесь мне не нужно бояться и сопротивляться…

Просыпаюсь утром вся в поту. Боль внизу живота никуда не делась. То ли от нее, то ли от жара меня прилично потряхивает. Но я принимаю душ, привожу себя в порядок, принимаю обезболивающее и собираюсь в академию.

Сегодня я решаю пойти на физкультуру. После того, как Чарушин объяснил, что делать с мячом, мне удалось отточить броски. Далеко не каждая попытка заканчивается успехом, но все же я чувствую себя достаточно уверенно.

Кроме того… Я хочу его увидеть.

Ругаю себя, и все равно иду.

Я только посмотрю на него… В этом нет ничего плохого…

Ну, плохо, конечно… Но не очень…

«Никто не узнает…»

Только моя совесть.

Однако я о ней забываю, едва выхожу из раздевалки и сталкиваюсь в пустом коридоре с Чарушиным.

От неожиданности теряюсь и сходу поддаюсь сильнейшему волнению. Температура, давление, пульс, дыхание – все взлетает.

Он… Он будто специально ждал меня.

Мужская раздевалка находится с другой стороны и имеет свой выход в спортзал.

Неужели он и правда искал меня?

Едва мысли заканчивают формироваться, сердце своей безумной реакцией на мгновение заставляет меня испугаться. Оно скачет по груди, как истосковавшийся щенок. Разве что не лает и не пускает слюни.

Боже…

Мне действительно хочется улыбаться. Да не просто улыбаться… На ровном месте рассмеяться.

Боже, я счастлива только от того, что вижу его!

Боже…

А потом Чарушин оборачивается, и я вижу, что он держит у уха телефон. Окидывая меня каким-то неопределенным взглядом и тотчас отворачивается. Слышу, но не разбираю, как что-то говорит в трубку.

Мое сердце обрывается и обреченно летит вниз. В груди стремительной волной боль распространяется, а внизу живота горячие спазмы возникают. В голове становится одуряюще шумно. Перед глазами все расплывается. Горло подпирает ужасная тошнота. Но я продолжаю шагать без остановок. Поворачиваю и вхожу в темную арку, ведущую к спортзалу.

– Богданова! – окликает Чарушин неожиданно.

Я вздрагиваю. Мимоходом отмечаю, что в его голосе нет привычной игривости. Кажется сердитым. На меня? За что? Неосознанно натягиваю рукава на кисти рук и напряженно поворачиваюсь. Пока совершаю этот оборот, в голове как-то странно трясется. Словно не мозг там, а мелкие металлические запчасти. И это все кто-то рассыпал.

В глазах темнеет. Не сразу получается сфокусировать на Чарушине взгляд. А он еще и подходит ближе. Нависает, как раньше. Понять не могу, то ли его злость, то ли просто близость заставляют меня задрожать. Замираю неподвижно и стараюсь контролировать дыхание. Такое ощущение, что если оно хоть на миг собьется, я взорвусь.

– Я не верю тебе, – резко высекает Артем.

Я моргаю и просто продолжаю дышать.

– Ты не можешь его любить, – продолжает Чарушин. – Ты не можешь никого любить.

Боль внизу живота вдруг становится острее. Мне приходится закусить губы, прежде чем сделать очередной вдох и тихо спросить:

– Никого?

– Никого, кроме меня.

Это нахальное и самоуверенное заявление вызывает у меня остановку сердца. Глаза заволакивает слезами, и они проливаются. Я пропускаю вдох и в следующую секунду теряю равновесие.

Боль пытается меня удержать, темнота наползает рывками, но баланс вернуть не получается. Кто-то раскачал Землю. Она кружится с безумной скоростью. И я падаю. Чувствуя, как Чарушин подхватывает, совершаю последнее усилие приподнять веки.

Хочу посмотреть на него, прежде чем умру.

– Лиза…

Вижу его и улыбаюсь. Пока полностью не проваливаюсь в темноту.

Глава 17

Не бойся, Дикарка.

© Артем Чарушин

Когда Лиза плывет, я, дебил, секунды три принимаю эту реакцию на свой счет. Едва успеваю поймать, когда она, сражая меня напоследок ошеломительной улыбкой, отключается. Сердце, полторы недели дающее сбои, с такой силой срывается и принимается молотить грудину, что кажется, еще удар, и ребра будут пройдены.

Что за на хрен?

– Богданова… Дикарка, ты чего?.. – пытаюсь привести ее в чувства, но по правде какие-либо навыки теряю.

Тело разбивает не просто волнение. Едва касаюсь Лизиной щеки, острой дробью разлетается тревога.

Она горит.

И на этот раз в самом реальном физическом смысле.

Подхватываю на руки, протяжно стонет. Лицо искажается болью.

– Чар… Чарушин… Артем…

Имя мое с какой-то особой мольбой шепчет. И я, блядь, задыхаюсь. Грудь словно тысячей мелких горячих осколков решетит.

– Что болит? – голос режет скрипучей хрипотой. Но я, черт возьми, даже не пытаюсь скрывать, что меня бомбит. – Богданова? – выдаю громче. Она не реагирует. – Блядь…

Прижимаю к себе с опаской. Я ведь так и не понял, что ее беспокоит.

Быстрым шагом направляюсь в сторону медпункта. По лестнице почти взлетаю. Вхожу без стука. Везет, что в кабинете в этот момент только фельдшер оказывается.

Ирина Геннадьевна, только скользнув взглядом по обмякшему телу Богдановой, выскакивает из-за стола.

– Что случилось?

– У нее жар, – все, что мне удается выдохнуть.

Однако едва я опускаю Лизу на кушетку, она приходит в сознание. Дергается. И даже пытается встать. Тут же корчится и заваливается обратно.

– Так, так, девонька… – отпихнув меня в сторону, склоняется над ней фельдшер. – Что беспокоит?

– Живот…

– Здесь? – едва касается, Лиза пронзительно взвизгивает. – Когда появилась боль?

– Вчера… Ой, не трогайте, не трогайте… – всхлипывая, отталкивает ладони медработника. – Очень больно!

Меня с головы до ног какой-то судорожной дрожью промораживает. Прижимаю кулак к губам и пытаюсь понять, что должен делать. Ни одной четкой мысли не обнаруживаю. Раскачивает, что за ребрами, что в башке… До пота пробивает страх.

– Тошнота? Кровотечение? Диарея? Головокружение? – хладнокровно задает ряд уточняющих вопросов фельдшер.

– Тошнота… И голова, да…

– Крови нет?

– Нет… – теряется Богданова. Уверен, что к физическому жару примешивается смущение. Меня и самого допволной накрывает. Неосознанно прикусываю стиснутый у губ кулак. – Не было…

– День цикла? – продолжает медработник деловым тоном.

– Конец почти… Двадцать седьмой… Или восьмой… Может, девятый…

– Ладно, девочка. Можешь лечь на бок? – и сама помогает ей перевернуться. – Легче так?

– Да… Когда поджимаю ноги…

Фельдшер качает головой и шумно выдыхает.

– Лежи, значит, – велит Лизе. Поднимаясь, ненадолго задерживает взгляд на мне. – Похоже на аппендицит, – обронив это, направляется к столу.

Я киваю, не успев обработать информацию.

Встречаюсь с Богдановой взглядами. Вижу в ее воспаленных глазах страх. Да меня и самого рубит, как никогда. Однако я шагаю к ней. Поймав дрожащую ладонь, не задумываясь, падаю перед кушеткой на колени.

Ни одно свое движение не успеваю обдумать. Просто прижимаю ее руку к губам. Не целую. Блядь, конечно, нет. Выдыхаю, чтобы согреть, потому что она ледяная.

– Не бойся, Дикарка.

Ирина Геннадьевна тем временем быстро стучит по клавишам стационарного телефона.

– Здравствуйте! «Скорую» в академию. Срочно. Подозрение на аппендицит. Острая форма. Жар, тошнота, резкая боль, потеря сознания…

– Я с тобой, – надеюсь, что мой тихий выдох громче, чем поставленный голос медработника. – Все будет хорошо, лады?

– Лады… – отражает Лиза и слабо кивает.

Медленно облизывает губы. Они у нее сейчас красные, а после этого движения еще и мокрыми становятся. Стараюсь не пялиться, но на пару секунд все же подвисаю.

– Спасибо. Ждем.

Только уловив эти рубленые фразы, отрываюсь. Опускаю взгляд.

– Ждем, – повторяет фельдшер уже, очевидно, для нас. Замечаю, что Лиза переключает внимание на нее. Сам не двигаюсь. – Как сейчас? Терпимо? Хуже не становится?

– Нет… Нормально…

Хотя по голосу ни на какое «нормально» ее состояние не тянет.

– Хочешь кому-нибудь позвонить? – спрашиваю, чтобы как-то отвлечь. – Родителям? Сестре?

Выпускаю ее кисть, чтобы достать трубу, но Лиза вдруг перехватывает мою руку и снова сует под нее свою ладонь.

– Нет, нет… Не хочу… – мотает головой. – Потом… Сама…

Не знаю, сколько точно времени проходит. По ощущениям, кажется, что «скорая» приезжает достаточно быстро. Благодаря нашему фельдшеру мне удается проскочить с Богдановой в салон авто. Последний раз я был в больнице, когда Любомирову сбила машина, и первое, что всплывает в памяти – нужно сразу «договориться» с врачами.

Пока Лизу осматривают, сбегаю вниз к банкомату. С помощью мобильного приложения снимаю со счетов все доступные средства. Даже валюту. Когда поднимаюсь обратно на этаж, первичный диагноз подтверждается.

По-тихому «скидываю на карманы» хирургу, анестезиологу и медсестрам. Богданову тут же начинают готовить к операции.

– Все будет нормально, помнишь? – успеваю сказать ей. – Я буду ждать. Ничего не бойся.

– Хорошо, – кивает, удерживая на мне взгляд гораздо дольше обычного. – Прости, что я тебя обманула… Я… Я потом жалела.

Все обмозговал, изучил и сам догнал, конечно. Но, блядь, когда это говорит Лиза, такими эмоциями захлебываюсь, ничего ответить не способен. Закусывая губы, медленно вдыхаю и киваю.

А потом ее увозят, и я остаюсь ждать.

Умом понимаю, что сделал все, как надо. Опасности нет. Это ведь просто аппендицит. Но… Сука, отчего-то потряхивает. Причем так основательно, на месте усидеть не способен. Подрываюсь на ноги и принимаюсь наворачивать круги.

Внутри все жгутом сворачивается. Горит и пульсирует.

Из-за нее.

Пульс одурело точит виски, но я пытаюсь сдержать взрыв и разнос мозга.

«Прости, что я тебя обманула…»

Этот Павел Задорожный действительно существует. Более того, он имеет какое-то отношение к семье Богдановой. На его странице в соцсети есть несколько фоток с Лизой. Правда, там и другие сестры присутствуют, но подспудно меня напрягает именно наличие снимков Дикарки. Его доступ к ней.

Казалось бы, ничего такого там нет. Они лишь стоят рядом. Но, после изучения всех приколов семейства Богдановых, напрягает капитально.

Хочу, чтобы Лиза была моей. Только моей.

И как ни пытаюсь подавлять это желание, не утихает оно. Напротив, с каждым днем разгорается. Становится бесконтрольным и за неимением какого-то результата отравляющим.

Сегодня у меня, как бы сопливо это ни звучало, появилась головокружительная надежда.

Да будет она моей, конечно! Я ведь не отступлюсь. Будет.

Надо только осторожнее. Не напирать.

Черт, я каждый раз так выстраиваю тактику… А увижу Лизу, и все забываю.

– Молодой человек? – окликает меня медсестра.

Когда оборачиваюсь, подзывает жестом к медицинскому посту. У меня в мозгу тотчас какая-то разрушительная энергия освобождается.

Что-то не так?

Сердце снова выбивает ребра. Да и похер мне на них. Шумно вдыхаю и быстро подхожу к стойке. Прежде чем успеваю что-то спросить, женщина деловитым тоном сообщает:

– Операция подходит к концу.

– Успешно?

– Ну, естественно, – странно цыкает. Правда, сходу сбавляет обороты. – Что насчет палаты? В какую определять?

– А что на выбор?

– Платная или бесплатная.

– Платная.

– Одноместная или двуместная?

– Одноместная.

Женщина кивает и что-то записывает. Я тем временем достаю из кармана несколько мятых купюр и припечатываю их к журналу, в котором она царапает ручкой.

– О том, что палата платная, и что я тут все оплатил, никто не должен знать, – предупреждаю, когда медработник вскидывает на меня взгляд. – Скажете, что все за счет государства. А палат других свободных не было. Это понятно?

– Еще бы, – выговаривает так же недовольно, как и до этого, но бабло сгребает.

– Вообще обо мне ни слова, – добавляю я внушительнее. – Девушку привезли одну.

– Это кому так говорить?

– Родне пациентки.

– А-а-а, – тянет и хмыкает. Ненадолго задерживает взгляд. Ненадолго, потому как быстро наглость свою теряет. Утыкается в журнал типа по делу. Попутно бормочет: – Я за себя ручаюсь. А со следующими сменами отдельно, если что, договаривайтесь.

– Сколько она здесь пробудет?

– Это не я решаю.

– Ну, вы же примерно знаете?

– От недели до двух, – сообщает неохотно. – Но некоторые и на пятый день срываются. Факторов много.

– Понятно, – киваю я.

Забираю чек на оплату и отхожу.

Нет, я не сволочь. Но, черт возьми, при мысли, что получу возможность беспрепятственно видеть Богданову, не могу сдержать безумно втопившее на радостях сердце.

Глава 18

Я боялась, что ты больше не придешь…

© Лиза Богданова

Когда меня перевозят в палату, теряюсь, не обнаружив там Чарушина. Думала, что он ждет. Обещал ведь… Но в помещении пусто. Его нет.

Зато почти сразу же появляются папа с мамой. Наверное, им сообщили из академии, и они примчались, как только смогли. Я, конечно, увидев их, вздыхаю с облегчением, что Артем ушел. Но… Это чувство оказывается мимолетным. Очень быстро благоразумие уступает место огорчению. И даже какой-то обиде.

Сама себя не понимаю. Готова заплакать.

– В аптеке сумасшедшие цены, – возмущается запыхавшаяся мама. – Хорошо, что часть лекарств тебе все-таки выдали. Я уже завтра в нашу «социальную» забегу и докуплю все остальное. Здесь покупать нельзя. Чистый грабеж!

– Ясно, – бормочу я невпопад.

– Так, ладно, – мама, как обычно, метеором мечется по помещению. – Чистое белье тебе в шкафчик сложу. Тут еще постельное, если вдруг нужно будет поменять, – рассказывает, громко хлопая дверцами. – Продукты в тумбочке. Все необходимое: чай, сушки, яблоки…

– Мне ведь нельзя, мам, – осторожно обрываю я ее. – Врач сказал, пока ничего не есть. Даже не пить. Только губы мочить. Завтра бульон, йогурт натуральный… Что-то там еще…

– Да? – удивляется. И тут же расстраивается: – Мне не сказали.

– Не успели просто.

– Ну, ничего, – берет себя в руки мама. – Завтра с утра тебе и бульон сварю, и йогурт сделаю.

– И то, и то нежирное должно быть.

– Конечно, – кивает сама себе. – А яблоки запечем.

– Не нравится мне, что Лизавета здесь одна будет оставаться, – хмуро замечает молчавший до этого папа. – Тут ведь смешанное отделение. Я видел мужчин на коридоре. Нехорошо получается.

Вся имеющаяся в моем организме кровь резко бросается вверх и опаливает жаром мое лицо. Кроме неловкости, чувствую себя почему-то оскорбленной. Но говорить что-то, конечно же, не смею.

– Толь, ну я спросила, можно ли с ней остаться, – тихо замечает мама. – Сказали, что после восемнадцати лет совместное пребывание с ребенком не предусмотрено.

Представляя, как на них с отцом смотрел медперсонал, я еще сильнее краснею.

– Что тут сделаешь? – продолжает мама. – Вроде как больница… Должен быть порядок.

Папин взгляд я выдерживаю с трудом. Нервно сглатываю, когда он, поджимая губы и закладывая за спину руки, отворачивается к окну. Сдавленно выдыхаю.

– Плохо, что твой телефон остался в академии, – говорит мама с каким-то укором. Будто я перед тем, как сесть в «скорую», должна была ползком вернуться в раздевалку и забрать свои вещи. – Ну, ладно. Держи мой, для связи, – взгромождает на тумбочку массивный старомодный аппарат. – Еще тут книжки, будешь читать, – и шлепает рядом с телефоном стопку столь же потрепанных корешков.

Я устало прикрываю глаза. Стыдно, но надеюсь, что родители скорее уйдут.

Благо пару минут спустя они действительно начинают собираться домой.

– Если что, звони, – коротко инструктирует мама по пути к двери.

Папа выходит молча.

Приглушенный хлопок, и в палате возникает звенящая тишина. Меня не впервые за сегодняшний день тянет расплакаться. И даже прикрытые веки не спасают. Слезы выкатываются и горячими дорожками сбегают по лицу.

Наверное, это воздействие каких-то препаратов, но я вдруг чувствую себя ужасно несчастной. Меня поглощает какое-то отчаяние и беспросветное уныние.

«Не бойся, Дикарка…»

А я боюсь. Сама не знаю, чего.

Умереть несчастливой… Одинокой… Ненужной… Никогда больше не увидеть Чарушина… Не гореть эмоциями, когда он смотрит… Не почувствовать вкус его губ… Не ощутить его сильные руки…

Боюсь. И этот страх очень-очень сильный. Он буквально топит меня в слезах.

Почему никто не прописал мне антидепрессанты? Они что, не понимали, что я буду в таком состоянии?

А потом… Дверь распахивается, вижу в проеме Чарушина, и сердце от резкого выброса счастья взрывается.

– Эй, ты чего рыдаешь?

Он так быстро оказывается рядом, что я даже перевести дыхание не успеваю. Некрасиво шмыгаю носом, несколько раз натужно всхлипываю и лихорадочно растираю пальцами слезы.

– Болит? Позвать врача? – спрашивает и сразу же порывается идти к двери.

Едва успеваю поймать его ладонь.

– Нет… – сипло шепчу, прикладывая все силы, чтобы выдержать его взгляд и не отвернуться. – Я не от боли плачу…

Чарушин садится на край койки и внимательно смотрит мне в глаза. Я пытаюсь убедить себя, что его близость меня никак не опорочит. И вместе с тем не могу не думать о том, что, не считая тоненького одеяла, на мне лишь майка и трусы. Я чувствую себя уязвимой, смущенной, взволнованной и напуганной. Но… Я все равно не хочу, чтобы Артем уходил.

– Так почему ты плачешь, Лиза? – тихо спрашивает он.

– Потому что… Я боялась, что ты больше не придешь.

Я не знаю, откуда берутся силы и смелость. Сама в шоке от того, что я это сказала. В таком шоке, что вновь начинаю плакать. Не осознаю этого, пока Чарушин не наклоняется и не стирает слезы своими пальцами.

– Никогда больше так не думай, – говорит он еще тише.

И этот хриплый шепот улавливают не только мои уши… Он просачивается через мою кожу, заставляет меня покрыться мурашками и снова загореться изнутри. Я перехватываю ладонь Артема своей и прижимаю ее к своей щеке. Глаза закрываю, потому что эмоций и так слишком много, а взгляд Чарушина будто летать меня заставляет.

– Если ты не против, я останусь на всю ночь, – доносится до меня его приглушенный голос.

Вздрагиваю. И теряюсь. Не знаю, что должна ответить. Точнее, знаю, но… Это не то, чего я хочу.

– Лиза?

Его шепот проводит в моем теле электричество.

– Что?

– Можно мне остаться?

– Да.

И Чарушин шумно, как будто довольно выдыхает. Представляю, как он улыбается, и снова вздрагиваю.

Артем несколько раз прочищает горло, осторожно снимает руку с моей щеки и веселым голосом спрашивает:

– Что у тебя тут?

Распахиваю глаза, чтобы понять, что он имеет в виду, и обнаруживаю его сосредоточенно листающим книгу.

– Это не мое, – задушенно отпираюсь я. – Мама принесла, но я не хочу это читать.

– Хм… Жаль, я думал почитать тебе, – и снова эта улыбка, от которой у меня заходится сердце. – Ну, знаешь… Что тут еще делать? «Служение о…»

– Лучше не надо!

Тянусь, чтобы забрать у него книгу и стыдливо спрятать ее под подушку.

– Да ладно, Дикарка, я пошутил, – теперь он и вовсе смеется. – Не дергайся так. У тебя ведь где-то там швы… – предполагая это, ползет взглядом по моему одеялу. А мне кажется, что я в горячие зыбучие пески проваливаюсь. Поглощают они меня с головой и проваривают до костей. – Покажешь? Если что, я умею делать перевязки.

– Прекрати, – все, что я могу выдохнуть.

Вцепившись в одеяло, судорожно прижимаю его к груди.

Чарушин ловит мой взгляд, и улыбка исчезает. Мотнув головой, он закусывает нижнюю губу.

– Это тоже была шутка, – как-то очень хрипло говорит он. – Не бойся меня, ладно? Я не собираюсь на тебя набрасываться. Обещаю.

Отвечать мне, к счастью, не приходится. В палату входит медсестра. Нисколько не смущаясь Чарушина, она приставляет к моему лбу инфракрасный термометр, пару секунд ждет результат, удовлетворенно кивает и так же молча ставит мне капельницу.

– Как докапает, позовешь, – обращается к Артему.

– Хорошо, – серьезно отзывается он.

Но как только женщина выходит, Чарушин снова улыбается.

– Давай, я тебе что-нибудь расскажу.

Он даже говорит как-то свободно, что ли… У него нет рамок и привычной для меня осторожности. Он не думает, как и о чем говорить. Не сомневается в себе и не боится быть непонятым, непринятым или же осужденным. Чарушин полностью раскрепощен. Он… Он просто живет в свое удовольствие.

– Эта история будет несмешная, потому что, думаю, смеяться тебе пока нельзя. Но уверен, тебе понравится!

«Конечно, ты уверен…», – думаю я и неосознанно сама улыбаюсь.

Артем замирает ненадолго, а потом, словно бы между делом, выдает:

– У тебя очень красивая улыбка, Дикарка. А еще глаза охрененные! Они как звезды.

– Какие звезды? – дико смущаюсь я. – Звезды желтые, а мои глаза – зеленые.

– Зеленые, да, – кивая, впивается в меня каким-то хмельным взглядом. – Но они горят, как звезды. Зеленые звезды.

– Зеленые звезды? – выдыхаю я. – Какой кошмар!

На самом деле я… Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Не только, потому что мне нельзя. При нем еще не решаюсь на такие бурные эмоции.

– Ладно, слушай, – говорит он, продвигаясь назад.

Упираясь затылком в высокое изножье моей койки, сгибает одну ногу и почти кладет ее поверх моих судорожно сжатых под одеялом ног.

«Артем Чарушин лежит со мной на одной кровати…», – пока я перевариваю этот факт, забываю, что он что-то рассказывает.

Включаюсь лишь на середине. И все равно не столько слушаю, сколько смотрю на него. Тихо радуюсь тому, что есть повод делать это практически непрерывно. Отвожу взгляд только тогда, когда не получается вовремя сделать вдох. Но едва эта функция восстанавливается, возвращаюсь к Чарушину. Не могу не задаваться вопросом, как так получилось, что такой, как он, обратил внимание на такую, как я? Он веселый, красивый, общительный, успешный и популярный парень. Во мне же нет ничего интересного. Даже Сонечка не раз говорила, что я скучная. Так что же Чарушин видит во мне? И может ли это быть началом чего-то серьезного?

«Будешь моей, клянусь…»

Если это не просто какая-нибудь игра, то мне бы очень хотелось… Быть его. По-настоящему. Потому что я… Я в него, кажется, влюбилась.