Текст книги "Спорим, будешь моей"

Глава 19

…я собираюсь спать с тобой…

© Артем Чарушин

– Мне… – сдавленно шепчет Лиза. Становится при этом настолько красной, что даже вызывает удивление этой яркостью. – Артем… Мне нужно в ванную, – шумно выдыхает в конце.

Сажусь и плавно соскакиваю с койки. Нависая над ней, ненадолго застываю. Прикидываю, как безопаснее всего туда добраться. Быстро принимаю решение, наклоняюсь и, подсовывая под Лизу руки, осторожно отрываю ее от скрипучего прорезиненного матраса.

– Стой… – шепчет она на пределе каких-то чувств. Стыд, конечно, выше всего. Я не из робких, но ее так жарит, что каким-то странным образом и мне передается. Чувствую, как шею и лицо горячей волной лупит. – Что ты делаешь?.. Я сама могу… Чарушин?

У меня до хрена чего сказать наберется. Только не сейчас.

– Оставь одеяло, – все, о чем прошу ее, не пытаясь сдерживать тихий смех.

– Нет, – снова это судорожное скручивание у груди. – Опусти меня.

– Черт, Дикарка… – шумно выдыхаю я. – Ладно, давай так, – смотрю в ее широко распахнутые глаза. – Я отпущу тебя только в ванной. Скидывай одеяло. Быстрее закончим.

– Но… На мне нет одежды, – признается Богданова со свойственным ей паническим ужасом перед самой ерундовой ситуацией.

Почти ерундовой.

– Совсем ничего? – спрашиваю типа спокойно.

Скольжу взглядом по бретелькам майки. Усиленно сосредотачиваюсь на той части голой кожи, которая находится поверх моей руки. Резко тяну носом кислород. Грудь при этом распирает так, будто понятия максимального наполнения легких не существует. Раздувает и раздувает.

– Только белье… – шелестит Лиза сдавленно.

Громко сглатывая, резко прекращаю всасывать воздух.

– Ну, нормально, – звучать стараюсь так, будто и правда все путем. – Я не собираюсь пялиться. Не в этой ситуации, окей? Не настолько козел.

На самом деле меня уже кроет. Кажется, совесть дома забыл.

Но я реально пытаюсь держаться. Пока Дикарка не позволяет одеялу свалиться на койку.

Сука, козел, конечно… Еще какой козел!

Закусывая губы, торможу участившееся дыхание. Опускаю веки и сходу начинаю идти. Но по пути в ванную все подмечаю – и отсутствие лифчика, и прозрачную майку, и оголившийся подрагивающий живот, и большой прямоугольный пластырь, и целомудренные белые трусики, и округлые гладкие бедра.

Низ живота прошивает жгучим спазмом. Сокращает и блокирует мышцы. Не знаю, как двигаться удается. С трудом сглатываю и выпускаю шумный выдох, когда жар ползет выше. Скручивает и жарит грудные. Будто физически опаляет плечи. Я никогда не сгорал под солнцем, но сейчас ощущаю что-то похожее. Особенно, когда накрывает спину.

Оказавшись в ванной, практически облегчение испытываю. Опуская Лизу на ноги, еще какое-то время придерживаю. Смотрю исключительно в ее расширенные и блестящие от влаги глаза. Мимоходом отмечаю, как часто подрагивают ресницы, как распахиваются губы и ускоряется дыхание.

Повторно сглатываю. Инстинктивно. Практически всухую.

– Стоишь? Голова не кружится? – спрашиваю, незаметно соскальзывая ладонями по спине.

В поясничном прогибе торможу. Напряженно вдавливаю пальцы, но к себе не толкаю. Жду, когда полностью поймает равновесие.

– Вроде стою… – отзывается Лиза шепотом.

Как бы ни стеснялась, глаза не прячет. Так же интенсивно, как и я, вглядывается.

– Ты же не полезешь в душ? Тебе нельзя, знаешь? Не сегодня, – напоминаю приглушенно.

– Нет… Мне не в душ… – прикусывая нижнюю губу, слегка мотает головой.

– Окей… – выдыхаю так же на пониженных. – Тогда я жду за дверью.

– Угу.

Отпускаю ее медленно. В любой момент готов поймать, но необходимости, к счастью, не возникает.

Свободно выдыхаю и полной грудью вдыхаю, только оказавшись в палате. Прикрывая глаза, прижимаюсь спиной и затылком к стене. На автомате вслушиваюсь в то, что происходит за дверью. Почти сразу же начинает литься вода. Не удивлюсь, если Дикарка прибегает к этой хитрости только для того, чтобы справить нужду.

Пиздец, конечно, у нее загоны. Но и я, оказывается, тот еще извращуга. Люто вставляет эта ее дикая стыдливость. И то, что позволила увидеть. И то, что увидел. И то, что кроме меня никто больше не видел. Каламбур, знаю. Однако именно так выстраивается все это в башке. Именно так воспринимается. Именно так… После всего, к чему я привык и стал относиться, как к должному, очень странно, что майка и глухие трусы Богдановой зависают в моем сознании и продолжают разгонять по телу кровь.

Понимаю, что нужно экстренно приходить в себя, но меня ведет. Бомбит нещадно. Если бы не операция, не знаю, как бы все свои обещания держал.

Мать вашу, мне следует настроиться, что с Дикаркой процесс сближения будет долгим. Настроиться и ни на что не рассчитывать. Вообще ни на что. И так нехило ситуацию сегодня развернуло. Она разрешает мне быть рядом и при разговоре использует немного больше слов, чем поднадоевшие, но, увы, привычные «отстань», «отпусти», «уходи»…

Едва стихает шум воды, дверь ванной открывается.

– Ты не смотришь?

Только Лиза спрашивает, мой взгляд сам собой падает вниз.

– Не смотри!

– Извини. Я не специально. Не смотрю уже, – откидывая голову, максимально поднимаю глаза. Разглядываю потолок. – Давай, пошли обратно, – легко подхватываю ее на руки и быстро шагаю к койке.

Даю себе слово, что не посмотрю, даже если она вдруг попросит. Так-то! На ощупь сдвигаю одеяло и осторожно роняю Богданову на матрас. Отрывисто вздыхаю, пока она кутается.

– Все, – звучит, как дозволение. Но я еще какое-то время не решаюсь опускать взгляд. – Спасибо за помощь… И за то, что не смотрел… Спасибо…

– Угу, – отмираю я. – Всегда пожалуйста.

Когда, наконец, сталкиваемся, повисает тишина.

– Э-э-э… Кхм… – сипло протягиваю я. – Уже поздно. Тебе стоит поспать.

Лиза несколько раз моргает. Кажется, что не сразу может обработать то, что я сказал.

– А как же ты? – спрашивает обеспокоенно. – Тебе ведь нет, где лечь…

– Прости, конечно, – выдаю достаточно ровно и, дернув за шнурок на стене, гашу свет. – Но я собираюсь спать с тобой.

Пользуясь Лизиным оцепенением, ловко перемахиваю через нее и занимаю место у стены.

– Так нельзя!

Ужас, который рвет ее шепот на слоги, почти забавляет. В остальном не до смеха, естественно. Оказавшись так близко к своей Дикарке, ощущаю, как все мои основные показатели взлетают к верхним границам. Одно лишь сердце столько энергии вырабатывает, что впору взорваться и разлететься на атомы. С трудом контролирую тело, принуждая его к абсолютной неподвижности, иначе… Иначе, блядь, опасаюсь, что поддамся инстинктам.

– Места много. Мы даже не соприкасаемся. Представь, что не вместе лежим.

– Мне… – резко вздыхает. – Мне кажется, что ты на меня смотришь.

– Не смотрю. Я уже закрыл глаза.

Ложь во благо. Клянусь.

– А-а… – тянет неопределенно. Чувствую, как прилетает в подбородок теплом ее выдох. – Точно никто не расскажет, что ты тут спал? Маме почему-то не разрешили.

– Точно. У меня связи.

Да клянусь же, во благо! Со всей ответственностью, черт возьми.

– Хорошо.

Мой следующий выдох по высоте звука способен перекрыть как минимум шум льющего за окном дождя.

«Дикарка позволила мне спать с ней в одной постели…», – верчу это в сдавленном мозгу, охреневаю и тут же пытаюсь прийти в себя.

– Доброй ночи, Артем.

О, я уверен, эта ночь будет самой… лучшей.

– Доброй, Дикарка.

То ли наркоз еще действовал, то ли я все-таки преувеличиваю свое влияние на Богданову, она засыпает поразительно быстро. Я же, вслушиваясь в ее едва различимое мирное посапывание, горю в огне любовной лихорадки. По-другому не знаю, как назвать. Когда похоть в очередной раз стихает, я, блядь, тупо запах ее вдыхаю и торчу без всяких извращений. Дотронуться не смею, хотя, конечно, очень хочется. Просто обнять и прижаться всем телом. Клянусь, мне бы этого сейчас хватило, чтобы поймать высший кайф. Но я ведь обещал. Поэтому довольствуюсь тем, что получил.

Глава 20

Я буду ждать…

© Лиза Богданова

Пробуждение походит на продолжение какого-то сна. Находясь в вязком плену странных ощущений, не решаюсь даже пошевелиться. В проясняющееся сознание врывается какой-то необычный звук. Мой стон? Сразу за ним, прямо мне в ухо, жарким выдохом прилетает низкий и хрипловатый рык.

Меня словно огненной стрелой прошивает. Глаза резко распахиваются. Пытаюсь встать, но физически такой возможности нет. Чарушин мало того, что прижимается к моему боку всем телом… Одна его рука находится у меня под шеей и оплетает плечо, а вторая непосильным грузом притискивает чуть ниже груди. Заброшенная поверх моих бедер нога фиксирует нижнюю часть.

Этого всего достаточно, чтобы умереть от ужаса. Однако и это не все. Я чувствую его твердость… Чарушин в плотных спортивных брюках, но он… она… Этот его орган жжется, как раскаленное железо, даже через ткань.

Несколько секунд я просто пялюсь в потолок. Опасаюсь не то что шевелиться. Даже дышать и моргать боюсь. В какой-то момент из глаз начинают вытекать слезы. В груди такой переворот случается. Кажется, что все возможные стихийные бедствия мою душу сотрясают. Пожар, ураган, ливень, потоп, массовое нашествие каких-то насекомых…

«Внизу живота живут бабочки, и они просыпаются, если… Когда нам хорошо! Ну, вот твой краш оказывается рядом и…», – врывается в мой воспаленный мозг голос Сони.

Нет-нет, это не они!

У меня ничего такого быть не должно.

Как только дыхательная функция восстанавливается, какой-то черт подбивает меня повернуть голову. Соблазн очень сильный. Невыносимый. Никак не получается ему противостоять. Слезы высыхают. Легкие полностью распрямляются. Только вот сердце… Взлетает в самый верх груди. Подпирает горло. И принимается с такой силой колотиться, что меня оглушает. Слышу и чувствую, как кровь стремительно циркулирует по организму. Дыхание становится частым и поверхностным. Я… Я смотрю на Чарушина. Так близко, что могу разглядеть каждый пробивающийся волосок на его подбородке и над губами. Так близко… Боже… Жадно, отчаянно и безнаказанно впитываю каждый миллиметр. То, как подрагивают его брови, как трепещут ресницы, как расширяются ноздри, как минимально, едва различимо, двигаются губы. Я могла бы лежать так вечно. Ощущать запах, твердость и обжигающее тепло его сильного, так не похожего на мое, тела.

Но я допускаю ошибку. Невесть откуда взявшееся любопытство толкает меня на недопустимый поступок – потрогать Чарушина. Невесомо касаюсь колючего подбородка, и по пальцам будто ток бежит. До плеча и вниз – в сердце, а от него уже по всему телу лучами расходится. Вздрагиваю, бурно вздыхаю и тотчас веду выше. Нажимаю подушечками на его губы.

«Ты вспоминаешь, как я тебя целовал?»

– Да…

Чарушин прекращает дышать. Замирает. Сглатывает. Медленно открывает глаза.

Я думала, что мне до этого жарко было… Нет… Когда наши взгляды встречаются, внутри меня случается очередное возгорание секретного реактора. Он снова не проходит испытаний. Взрывается и сжигает меня.

Я не сопротивляюсь. Просто проживаю этот пожар.

Мы оба не шевелимся. Находимся в каком-то оцепенении. Чувственном, запретном и чрезвычайно сладком.

«Следующий поцелуй – твой…»

Опускаю взгляд на его губы. Они в ту же секунду приоткрываются. Чувствую, как Чарушин втягивает кислород. На мгновение смыкает рот. Снова сглатывает. Резко и горячо выдыхает. Проходится по пересохшим губам языком.

Я тоже хочу… Так… С ним…

Скольжу взглядом обратно к его глазам. Тянет, словно магнитом. Сталкиваемся и в унисон как-то заторможенно и хрипло вздыхаем. В действительности же, как будто задыхаемся. Неудивительно. Ведь все сожжено внутри. Рождается что-то новое – трескучее, буйное и ошеломляющее.

Дверь в палату открывается резко и неожиданно. И если бы не путы Чарушина, я бы не просто подскочила, а, забывая о швах, слетела с койки на пол. Но он держит.

– Доброе утро! – громкий голос медсестры прорезает воздух, словно кнут. – Выпрями левую ручку. Измеряем давление.

Послушно выставляю нужную конечность. Едва дышу, пока женщина быстро и ловко проделывает необходимые манипуляции.

Чарушин тем временем встает и уходит в ванную. Шум воды оттуда звучит громче, чем все, что говорит медсестра. Вздрагиваю, когда она приставляет к моему лбу термометр, просто потому что она слишком мельтешит, а я все еще заторможена.

Заканчивается все, как и вчера, капельницей. Точнее, я думаю, что заканчивается, пока она не тянет вниз одеяло. Раскрывая меня до коленей, аккуратно снимает пластырь, осматривает швы и клеит новый.

– Обход сегодня будет немного позже обычного, поэтому лучше заменить сейчас… До прихода доктора.

– Спасибо, – выговариваю сдавленно.

И, конечно же, не успеваю укрыться, как из ванной выходит Артем. Он как-то напряженно моргает и немного зависает, прежде чем отвернуться. Но я уговариваю себя, что не специально.

Ничего страшного… Я ведь в больнице… Болею…

Медсестра выходит, и я, наконец, натягиваю одеяло.

– Подай мне воды, пожалуйста, – прошу Чарушина, делая знак, что он может смотреть.

– Да, конечно, – выдыхает чересчур шумно.

Я ведь не ожидаю, что эта обыкновенная помощь усилит напряжение… Артем наливает воду в чашку. Я присаживаюсь, стараясь не дергать рукой, в которой «сидит» катетер. Обхватываю прохладное стекло своей ладонью. Но он не отпускает. Даже когда я подношу к губам. Наши взгляды встречаются, и этот невинный процесс вдруг становится… Он становится каким-то интимным и ужасно неловким. Горло перехватывает, с трудом делаю один глоток и захлебываюсь, проливая на себя. Разгоряченную грудь окатывает холодом. Я всем телом вздрагиваю, Чарушин отнимает чашку. Слышу, как она громко стукает о тумбочку. Опускаю взгляд и с ужасом наблюдаю за тем, как моя майка превращается в некую прозрачную пленку.

– Ох… Боже… – еще ряд каких-то шокированных звуков издаю.

Артем… кашляет… Кашляет? Или хрипит? Рычит? Я не знаю… Что-то такое странное производит, пока я соображаю прикрыться одеялом.

– Не переживай, ладно? – выпаливает, как только мне удается сфокусировать на нем взгляд. В своей обычной свободной манере разводит руками так, словно готов весь мир обнять. – Я ничего не увидел.

– Честно? – шепчу с откровенной надеждой.

– Честно!

Как-то необычайно много эмоций он выдает. И все же я склонна ему верить. Ибо зачем ему врать?

– Хорошо, – спешу закрыть тему.

Напряжение спадает, когда Артем начинает рассказывать очередную историю из своей насыщенной жизни. В этот раз о том, как они с друзьями в школьные годы ездили в спортивный лагерь и почти каждую ночь сбегали в местную деревушку на дискотеку.

– Пока не ввязались в драку, – со смехом вспоминает Чарушин.

– Вас забрала полиция? – заранее сопереживая, напряженно ерзаю по постели.

– Да какая там полиция? Там о ней даже не слышал никто, – продолжает хохотать. – Нет, мы просто вернулись в лагерь во время завтрака. «Синие». Нас встречали с флагом и гимном.

Шокированно охаю.

– «Синие»? Так сильно избили?

– Ну-у-у, – тянет Чарушин. Беззаботно двигает плечами. – Филя орал, что ему сломали нос, и хотел там все разнести, – хмыкает и снова смеется. А потом вдруг наклоняется и, приглушая голос, спрашивает: – Если я покажу, где у меня были ссадины, ты поцелуешь?

– Артем… – шепчу, отталкивая.

Ничего больше сказать не могу. Думаю, он по интонациям понимает. И все равно смущаюсь. Чувствую, как в очередной раз загорается кожа.

Хорошо, что появляется медсестра, чтобы снять катетер. Пока она возится, волнение стихает.

– Возьми в шкафу какую-то майку и подай мне, пожалуйста, – обращаюсь к Чарушину, когда остаемся снова одни.

Он кивает и, как всегда, незамедлительно выполняет мою просьбу.

– Это подойдет? – протягивает футболку.

– Да… Отвернись…

И тут повинуется. Совершив разворот, склоняет голову вниз и неподвижно замирает.

Верю, что он не станет подглядывать. Но как-то вот так… Просто раздеться, когда он находится в этом же помещении, не могу. Поэтому сначала продеваю футболку через голову, прячу грудь и только после этого стягиваю мокрую майку.

– Все, – оповещаю громко.

Артем неспешно оборачивается. Напряженно оглядывает меня и приглушенно говорит:

– Мне пора уходить.

Я киваю, изо всех сил скрывая разливающееся в душе огорчение.

– Конечно. Я понимаю.

– Вечером приду, – обещает, задерживая на мне какой-то странный, словно голодный взгляд.

Со счастливой улыбкой я справиться не могу. Выдаю на полную.

– Я буду ждать, – шепчу, скрадывая звуки, но не эмоции.

Чарушин шумно вздыхает. Замечаю, как высоко вздымаются его плечи, и раздувается грудь. В мерцающей темноте глаз мелькает что-то новое и захватывающее.

– Что тебе принести?

– Ничего.

Мой ответ почему-то вгоняет его в ступор. Я что-то делаю не так?

– У меня все есть, – рвусь смягчить.

Отчего-то очень боюсь, что обидится. Едва допускаю эту мысль, и сердце болит.

– Ладно. Но я все равно что-нибудь куплю, – выказывает упрямство, о котором я успела забыть.

Молчу. Только смотрю на него во все глаза. И он не сводит с меня взгляда и не шевелится. Пока не начинает звонить телефон. Мой. То есть, мамин. Бросаю взгляд на экран, и магия слетает. Затягивает беспокойство, словно темные тучи перед грозой.

– Хм… Э-э-э… Ну, иди уже, Чарушин, – прошу взволнованно. – Пока.

– До вечера, – бросает он и быстро покидает палату.

Глава 21

Ты считаешь подобное грехом?

© Артем Чарушин

– Ты с ума сошел… – отрывисто выдыхает Лиза после затяжной паузы. – Я не могу принять… Извини.

Стоим в ее палате у окна, так она в него и утыкается. А у меня складывается ощущение, что просто не может смотреть ни на меня, ни на мой подарок.

– Цветы ты раздаешь медперсоналу. Фрукты и сладкое тебе нельзя, – перечисляю, как аргументы. – Эта побрякушка – единственный вариант.

Дернувшись, Лиза снова ко мне поворачивается.

– Это очень дорого, – высекает достаточно громко. Никак не пойму, оскорблена или просто возмущена моим подкатом. – Не надо так делать, пожалуйста. Ничего не приноси, иначе… Мы не сможем дружить и общаться.

– Почему? – из меня тоже какая-то обида и упрямство прут. Задевает моментами капитально то, что Богданова постоянно отталкивает. Любой жест с моей стороны с настороженностью, а то и в штыки принимает. – Что плохого? Я не понимаю.

– Не понимаешь? – вот теперь она точно оскорбляется, бля. Приехали. – Наверное, потому что ты привык к определенным отношениям.

– Каким? – выпаливаю незамедлительно. – Что за намеки? Говори прямо.

Она краснеет, и я, конечно же, догадываюсь, почему. Но тянуть на себя и облегчать ей путь сейчас не хочу. Вперившись взглядом, жду.

– Когда девушки делают все, что ты захочешь, а ты их за это благодаришь, – выговаривает Дикарка задушенным шепотом великую и ужасную тайну.

С головы до ног красная. Вот-вот свалится без чувств.

Стискивая челюсти, закатываю глаза. На какое-то время замираю, чтобы тормознуть ускорившееся сердцебиение и придумать ответ, который будет более-менее правдивым и при этом не шокирует Богданову.

Сосредотачивая на ней взгляд, еще пару секунд молчу. А потом по привычке развожу руками и выдаю:

– Мне не нужно никого благодарить. И с тобой, – делая паузу, невольно зрительно выкатываю больше, чем следует. Лиза, конечно, не большой эксперт, но похоть всегда улавливает. Она ее смущает, даже если посыл не до конца понимает. – С тобой – это не подкуп. Я хочу… – приличные слова ускользают. И какое-то мгновение я просто взглядом давлю. – Ты мне нравишься, разве еще непонятно? – получается грубее, чем я хотел бы. Не из робких, но с Дикаркой, когда она включает полное неприятие ситуации, чувствую себя каким-то бараном. И от этого вроде как смущаюсь. Скулы жжет. На хрен. – Я хочу за тобой ухаживать. Хочу, чтобы ты улыбалась. Хочу, чтобы у тебя было что-то… – дыхание срывается. Упирая руки в бедра, переминаюсь, глядя на Дикарку из-подо лба и закусывая губы изнутри. Она и вовсе не дышит. Понимаю, что нужно кончать, иначе точно откинется. – Хочу, чтобы что-то мое оставалось у тебя всегда, – выдавливаю со второй попытки.

И вновь застываю. Жду ответ.

– Одну розу я засушила. Заберу домой, – признается Лиза, как в чем-то чрезвычайно постыдном. Что бы она не вкладывала, эта информация откликается в моей груди жаркой дрожью. – Но этот кулон очень дорогой. Извини.

– Нет. Это не драгметалл. Так… Дешевая побрякушка. Мне она просто показалась красивой, я подумал о тебе и захотел купить.

Да, блядь, снова вру. Когда-нибудь покаюсь. Но не раньше, чем она станет моей.

– Честно?

– Честно. Не видишь разве, что никаких пломб и этикеток нет?

Озаботился все снять. Не дурак ведь.

– Ладно… – тихо шелестит Лиза. Берет с подоконника коробку, вынимает кулон вместе с цепочкой, некоторое время рассматривает два увесистых серебряных крыла, а потом снимает с ушка одно и протягивает его мне. – Пусть одно крыло будет у тебя.

Идя на уступки, принимаю. Сразу же вешаю его на свою цепочку, хотя до этого никогда никаких крестов и прочих подвесок не носил.

Лиза, оглядывая меня, наконец, улыбается.

Свою половину не надевает. Возвращая коробку, просто сжимает в руке.

– У тебя будут проблемы, если «твои» увидят? – догадываюсь я.

Она смущается, и все же не отрицает.

– Носить не смогу, Артем, – честно говорит. – Но буду беречь, как… – не договаривает, и мы вместе замираем.

Даже дышать перестает.

– Как? – повторяю с вопросительными интонациями.

Хочу, чтобы она продолжила.

– Как самое дорогое, что у меня есть.

После этого окончательно теряюсь. Не знаю, какую реакцию выказать, если прикасаться мне к ней просто так до сих пор нельзя. Во сне или невзначай прокатывает. А вот так вот нагло, когда вздумается – нет.

– Так, когда тебя выписывают? – хрипло тяну, закладывая ладони в карманы штанов. – Я имею в виду, во сколько? Помню, что завтра.

Все десять дней, что Лиза находилась в больнице, приходил каждый день. Спать с ней привык. Точнее, контролировать свой стояк и прочее. Обнимать типа без претензий на секс.

Ладно, хрен с ним, с сексом. Я теперь не понимаю, что делать следующей ночью, когда Богданова будет дома.

– Сказали, примерно после трех. Но родные, наверное, раньше приедут. Ты не приходи больше.

Говорит Лиза спокойно, без какого-либо намерения оттолкнуть, поэтому я подавляю все свои реакции. Иду за ней к кровати. Она, подбивая подушку, садится в свой угол, я – в противоположный. Все последние вечера так провели.

– Почему ты молчишь? – спрашивает Дикарка пару минут спустя, и я понимаю, что тупо завис, разглядывая ее. – Расскажи что-нибудь… – просит и отводит взгляд.

Ненадолго. Почти сразу же возвращает. И снова отводит… Возвращает… Отводит… Никак не свыкнусь с этой ее манерой. Отчего-то взрывает она меня капитально. На ровном месте возбуждаюсь. А ведь сегодня даже одежда на Дикарке та самая затрапезная – широкие штаны и длиннющий свитер. Комплект с претензией на пижаму, но, честно, не уверен, что такое в принципе где-то продают. Словно кто-то специально на дому сшил это уродство. Возможно, мать Дикарки. Видел ее мельком – впечатления не самые радужные.

– Что рассказать? – хриплю, не отрывая от Лизы взгляда.

– Ты же всегда находишь, что… – бросает неопределенно.

Перебирает пальчиками цепочку с кулоном и, черт возьми, улыбается.

Дух захватывает… Да, блядь, у меня и давление, и температура подскакивают. Если она продолжит – лечить нужно будет меня.

– Кирилл Бойко – твой самый близкий друг? – прилетает от Богдановой до того, как я успеваю собраться с мыслями и выдать хоть что-нибудь.

– Да. Он мне как брат.

– А остальные? Я думала, все, как братья.

– Нет… Конечно, да, – путаюсь не только в словах, но и в эмоциях. – Просто Бойка ближе всех.

– А его сестра? – спрашивает и выразительно краснеет. – Ты с ней много времени проводишь…

Только после этого догоняю, к чему завела этот разговор. В груди резко горячо становится, будто кипятка хлестанули. Неужели ревнует?

Невольно ухмыляюсь. Не могу сдержаться.

– Почему ты смеешься? Почему… – вспыхивает пуще прежнего.

Делает попытку соскочить с кровати, однако я оказываюсь быстрее. Ловлю ее за руку и осторожно заваливаю обратно. Нависаю, сохраняя максимально возможное расстояние. Пугать не хочу, но улыбаться не прекращаю. Меня буквально накрывает какая-то неадекватная степень радости.

Лиза замирает. Дышит взволнованно и неотрывно смотрит мне в глаза.

– Варя такой же друг, как и Бойка. Не больше, – заверяю я с той же ухмылкой. – Более того, они влюблены.

– В кого? – не понимает Лиза.

Мне нравится, что сейчас она, какие бы эмоции ее не одолевали, пересиливает свои страхи и все, что не понимает, спрашивает.

– Друг в друга, – выдыхаю значительно тише. – Но это пока секрет.

– Пока?

– Ну да… Думаю, ненадолго.

– Я понимаю, – шепчет Дикарка. Громко сглатывает и кивает. – Тайна из-за того, что их родители женаты.

– Нет, не поэтому, – отвечаю я. Хмурюсь и, зная все ее загоны, зачем-то уточняю: – Ты считаешь подобное грехом?

– Не знаю…

Видно, что она даже думать об этом боится. Не то что делать какие-то выводы.

– Сводные – не родные по крови. Это не инцест. В их любви нет никакого греха, – объясняю серьезно. Хочу, чтобы услышала меня. – Ровно, как и в любой другой. Например…

– Например?

– Например, – выдыхая, приближаюсь к ее лицу. – В нашей.

Я буквально чувствую, как ее жесткий диск летит. С диким скрежетом, буксует и в конечном итоге перегорает. Как чинить, если меня самого кроет? Гаснет свет, и я даже не соображаю, что сам глаза закрываю. Тычусь в ее губы своими, вместо этого попадаю в шею. Вероятно, Дикарка в последний момент увернулась. Но меня, блядь, и ее шея более чем устраивает. Жадно впиваюсь и влажно захватываю нежную кожу губами.

Лиза так сильно дергается, что меня подбрасывает.

– Не надо… – этот прерывистый шепот прорезает мое сознание, подобно острому, как лезвие, клинку ножа. – Перестань…

Приоткрывая веки, отстраняюсь, чтобы застыть на ней взглядом.

– Ты обещал, что не будешь меня трогать…

Долго молчу. Не способен говорить. Что-то пережимает в груди и встает клином. Сердце, зверски намахивая, раскатывает по телу бешеную гормональную смесь.

– Обещал, – выдыхаю за ней. Для себя. Отталкиваюсь и сажусь. Веду по лицу ладонью. – Извини. Не хотел тебя испугать. Больше не повторится.

Какой раз я лгу? Сколько раз еще солгу?

– Ты просила что-нибудь рассказать… – говорю типа беззаботно. – Так вот, слушай, – улыбаюсь, будто и правда легко переключаюсь. – Когда мне было четырнадцать…