Текст книги "Спорим, будешь моей"

Глава 39

Если не любила, тогда что это? Для тебя, что было?

© Артем Чарушин

Я не знал, что такое боль.

Только этой ночью вкушаю полновесно. Боль не физическую. Не какую-то надуманную, фантомную, идейную. Не самому себе внушенную. Не ту терпимую, которую, позиционируя себя сильным, можно продышать и забыть. Не мимолетную, как вспышка… Нет. Этой ночью я познаю настоящие душевные страдания, когда часть этой самой души в адских муках подыхает.

Не сплю. Это является бессмысленной и невыполнимой задачей.

«Меня сегодня засватали! Я дала клятву, что выйду за другого мужчину замуж! Ты знаешь, что это для меня и моей семьи значит?! Отступной нет, Артем! Нет!»

Отвергаю, конечно. Убеждаю себя, что заберу ее раньше, чем эта хрень случится. Но, кроме того, сидит в мозгах неоспоримый факт – Лиза на мой прямой вопрос о любви не ответила. Не сказала, что любит. Она никогда не говорила.

Я, безусловно, готов мир на куски порвать. Но, блядь, личная твердая позиция Богдановой заставляет сомневаться. А нужно ли ей тоже, что и мне? А стоит ли?

Злой бес жрет не только душу, но и мозг. Накапывая кислотой неопровержимое – она согласилась. Приняла решение родителей. Дала клятву выйти замуж. И все это через какую-то пару часов после того, как была со мной.

Может, ничего с ее стороны и нет? Может, я действительно просто тот самый дьявольский змей-искуситель? Может, она откликалась только потому, что давил на инстинкты?

Стоило бы понимать, куда лезу… Не пришлось бы сейчас умирать. От всех тех визуализаций, которые так щедро подкидывает мозг. И все же… Застываю, концентрируюсь, анализирую: «Если бы сейчас вернулся в прошлое, смог бы не преследовать ее?»

Нет.

Не смог бы, конечно.

Да и кто сказал, что это конец? Какая, нахуй, свадьба? Кто, блядь, создает семью в таком возрасте?

Выдыхаю чуть легче. И тут же, вспоминая все припарки Богдановых, захлебываюсь обратно. Понимаю, что все реально. И Соня, и сама Лиза на серьезных щах об этом действии докладывают! Для них это нормально.

Плющит смертельно только от одного допущения, что я больше не смогу к ней прикоснуться. Когда же представляю, что это будет делать кто-то другой – зависаю высоко над землей, не дыша, с одним крылом, которое то самое – из располовиненной пары и отказывается работать… Лечу вниз.

Никогда не думал, что чувство ревности может быть таким одуряющим, болезненным и разрывным. Никогда не думал, что способен его в полной мере испытывать – я же не псих и не зверь. Никогда не думал, что для запуска этой адской махины будет достаточно скупой непроверенной информации и собственного воображения.

Не псих и не зверь? Поржать бы, когда ярость размолачивает внутренности, стоит увидеть Лизу утром. Нет, причиной тому не она сама. А чувак, который полноправно шагает рядом. Меня аж перекашивает. Все приборы глючат. Заливает их немыслимым прибоем крови. Она везде – ядовитая и кипучая. И долбит, долбит – люто. Подкожными фонтанами. Удивительно, что не прорывается наружу.

Мгновение спустя все парализует током. Тогда уже от него ведет и шатает. Пульсация нарастает.

Павел Задорожный собственной, мать его, персоной. Довелось-таки встретиться и оценить лично. Какое все-таки непонятное рыжеволосое чмо. Соррян, блядь, мне сейчас абсолютно плевать на все, чему меня годами учила мама. В парах агрессивной злости подмечаю и странную, чрезвычайно формальную одежду, и возраст не первой свежести, и липкие манеры. Крысак вроде Дикарку и не трогает, но смотрит на нее, словно нездорово помешанный. Долбанутый маньячело.

Хоть я не исключаю предвзятости, сам наверняка не лучше рядом с ней выгляжу. Но, блядь… Она ведь моя. Моя! Естественно, что я сию секунду готов на этого Задорожного наброситься. Разорвать. На куски разбросать. Похуй на последствия, когда думаю, что он к ней прикоснется.

К счастью или к сожалению, рядом оказывается Тоха. Не успел зайти в корпус за остальными. Копался в своей тачке, пока я целенаправленно ждал Богданову.

– Ты чего, бля? – перекрывает путь, когда с очевидным намерением спрыгиваю с капота и рвусь в сторону троицы. Мельком замечаю, как Соня маячит «ручным крестом», мол, не подходи. – Куда с такой рожей? Только не махач. Только не здесь. Помнишь же, скоро турнир по киберу[5]5
  Здесь: киберспорт.


[Закрыть]? Хватит того, что в прошлом году из-за Любомировой просрали.

Фамилия Вари срабатывает, как предохранитель. Я вдруг вижу себя со стороны. Понимаю, что похлеще Бойки сейчас запрягаю. И готов ведь прямо здесь, без особых на то причин отбить этому чмырю рожу.

– Не из-за Любомировой, – бросаю грубо, как только удается восстановить дыхание. Хотя оно все еще выше и сиплее, чем положено. – А из-за собственной тупости.

– Пусть так, – фыркает Тоха. – У Бойки сперма кипела, мы по-братски поддерживали. А ты сейчас чего? – только после этого ведет взглядом за проходящей мимо нас троицей. Лиза голову не поднимает. Тротуар исследует. И вроде в своем обычном балахоне, но Тоха, этот блядский баран, вдруг выдает: – Это она! Сука, как я сразу не понял… Нихуя се!

Смотрит на меня, как на безумца. Да я, походу, так и выгляжу. Жаль, что похрен.

– Отвали, – все, что удается произвести.

– Блядь… Как тебя угораздило? – тянет Шатохин почти огорчено. В своей придурковатой манере, конечно. Потом что-то читает в моем лице и толкает почти на измене: – Твою мать… Нет, нет, нет… Не влюбляйся, дурак!

– Пошел ты, – шиплю, грубо пихая в сторону.

Решительно шагаю к центральному входу.

– Да не будь же ты идиотом! Бойку видел? Нахуя тебе такое счастье?! – орет Тоха мне в спину. Ответа, конечно же, не получает. Поэтому стонет весьма расстроено: – Сук-а-а…

Думал, дождаться второй пары, как договаривались. Но сейчас понимаю, что не вывезу и пяти минут. Отправляюсь на поиски Дикарки без подготовки и необходимой информационной подковки. Что собираюсь делать? Снова на эмоциях действовать? Блядь, это ведь не дело! Осознаю. И все же… Терпение урывается. Я забываю о том, что должен соблюдать осторожность. Не до этого. Нахожу аудиторию, в которой, согласно расписанию, находится их группа. Коротко стучу и, не дожидаясь ответа, вхожу.

– Добрый день! Прошу прощения, что прерываю, – распинаюсь по привычке. Воспитание срабатывает. – Но у меня поручение от декана Ольшанской. Она вызывает к себе Елизавету Богданову.

– Чарушин, – вздыхает профессор Курочкин и снисходительно качает головой.

Надо ж было именно на своего душного куратора нарваться. Вижу по лицу и в интонациях улавливаю, что ни одному слову не верит. Слишком хорошо меня знает.

Что ж… Должен понимать и то, что я не скотина.

– Срочно, – добавляю, усиливая уже, как личную просьбу.

Еще один раздражающе медленный вздох, предупреждающий взгляд и не менее шумное стариковское:

– Ну, раз срочно… Богданова, на выход.

Только после этого сглатываю и нахожу ее в толпе второкурсников. В тот миг как встречаемся взглядами, в мою грудь влетает комета. Разрывает, конечно. Мать вашу, чертовы зеленые звезды… Оставляет смертельную воронку.

Лиза поднимается и идет ко мне только потому, что не решается спорить с преподавателем. Я это понимаю, и сходу становится тяжелее дышать. Слизистую обжигает огнем. А в горлянке стынет что-то странное – горячее, удушающее и непроходимое.

Пропускаю ее первой. Крадется мимо, не дыша. Дергается, когда я слишком резко дверь закрываю. Ничего не говорит. Я тоже в ту секунду не способен. И не смотрю толком, когда беру за локоть и тащу в сторону лестницы, чтобы спуститься на цокольный этаж. Там по утрам пусто. Все аудитории – это небольшие практические классы. А семинарские у нас раньше третьей пары не ставят.

Лиза упорно молчит. На ступеньках спотыкается. Подхватываю машинально. Без слов поднимаю, чтобы снести вниз на руках. Тут-то она и отмирает. Начинает пихаться и возмущаться, совсем как в самом начале.

– Отпусти… Пусти… Поставь…

Ножом режет этот блядский откат.

Сбрасываю Дикарку, не дойдя до точки назначения, прямо на лестничной площадке. Убеждаюсь, конечно, чтобы встала твердо на ноги. Только тогда заталкиваю в угол. Датчики движения из коридора нас не улавливают, а те, что горели на лестнице, гаснут, едва мы оказываемся за дверью.

И хотел бы дольше пытать Богданову взглядом, да не получается. А потом, когда обрушивается темнота, понимаю, что самому так легче.

– Что тебе не так? – хриплю, конкретно выдавая ломающие тело и душу эмоции. – Объясни, я исправлю.

– Зачем ты… Зачем ты ведешь себя так?

– Как?

– Как беспредельщик!

Я бы мог это отразить. Легко. Матом.

Но, как бы, нельзя… Прикусываю кончик языка, чтобы не выдать все, что рвется. Молчу нехарактерно, пока Дикарка заряжает.

– Артем… Мне и так тяжело… Очень тяжело! Не надо усложнять, пожалуйста…

– Пожалуйста? – голос будто не мой. Виляет и оглушает он. Нас обоих. Прижимаюсь лицом к Лизиному лицу – чувствую, как ее трясет. – Что, пожалуйста? Какое, пожалуйста, Дикарка? Какое, блядь?! Я должен отойти в сторону и ждать, пока ты наденешь белое платье, возьмешь фамилию этого рыжего чмыря, переедешь к нему в дом… – срываюсь на неразборчивый и отрывистый хрип. Пауза получается неумышленной, когда прочищаю горло и набираю в легкие кислород. Потом неоправданно резко рявкаю: – Трахаться с ним будешь?! Родишь ему детей?! А?! Я, блядь, правильно этот процесс понимаю?! Что ты молчишь? – сжимая хрупкие плечи, слегка дергаю на себя.

– Ты пугаешь меня… – вот, что Богданова выдает в ответ.

– Чем?

– Своей агрессией!

Она тоже кричит. И вовсе не то, что мне бы хотелось услышать. Но я попутно глотаю ее выдохи и с отравляющей душу тоской бешено по этому прусь.

– Агрессией? Какой, мать твою, агрессией? Я тебя когда-нибудь обижал? Или сейчас… Обижаю? Обижаю, блядь?! – да, выливаю все, что есть. Сдержаться не могу. – Ты словно не понимаешь, что происходит! Говоришь, чтобы я отстал, что идешь за какого-то хрена замуж… Все в порядке, по-твоему?! Лиза! Мы, блядь, падаем! Падаем! Мы! Оба! – выплевываю душу такой волной эмоций, что из глаза даже какая-то жгучая влага выскальзывает.

Откидываю голову, пытаюсь отдышаться. Гремлю в темноте. Но, блядь, я не фраер. Не скрываю, что порвало на куски.

– Я не говорю, что у меня все в порядке… – тихо голосит в ответ моя, мать ее, Дикарка. – Наоборот… А ты… Ты делаешь больнее!

– Давай приду к вам домой и поговорю с твоими родителями, – выдаю быстро и решительно, игнорируя очередные обвинения.

Это предложение приводит Богданову в панику.

– Нет!

Дергаясь, почти отталкивает меня. В последний момент ловлю.

– Ты любишь его? – хрен знаешь, зачем спрашиваю. Сам себе удивляюсь. Но мыслей уже столько, что все к чертям перемешивается. – Может, я, блядь, чего-то не понимаю? Ты же ходила со мной, сбегала ночами, пропускала пары, сама целовала… Если не любила, тогда что это? Для тебя, что было?

Лиза не отвечает. Долго слушаю лишь ее срывающееся и невообразимо громкое дыхание.

Лучше бы и не отвечала… Потому что когда она говорит, мое больное нутро скручивает еще яростнее.

– Уже неважно, Артем. Нет смысла обсуждать. Я поклялась и я свою клятву сдержу, как бы тяжело это ни было.

Да твою ж мать…

Стискивая зубы, вытаскиваю ее из угла на коридор. Сначала нас слепит свет. А потом… Поражают, словно тысячи молний, эмоции, которые бушуют в глазах. Знаю, что двусторонне, потому что Лиза сама отражает больше, чем я могу вынести.

Я хочу ее обнять… Я, мать вашу, так сильно этого хочу… Всю ее зацеловать… И чтобы она меня… Чтобы, блядь, выказала хоть какую-то ласку… Если бы это произошло, уверен, что я бы скоропалительно сдох от восторга. И похер, конечно. Моментом живу.

Вот только ничего не случается, и я, издав какой-то раненый стон, выталкиваю совсем не то, что собирался.

– Ты себя слышишь? Когда говоришь про клятвы, звучишь, как фанатичка! – бросаю в пылу эмоций.

– Сам ты… Ты… – срываясь, отталкивает меня. Я отпускаю только потому, что понимаю: теряю контроль. Замираю, позволяя Лизе отдаляться. Она шагает задом наперед, продолжая смотреть на меня и трясти в мою сторону указательным пальцем. – Ты никогда меня не уважал!

Резануло, но я заржал.

– Да что ты? Так повернула?

Чем дальше она отходит, тем сильнее меня рвет. Но я не двигаюсь.

– Именно так, Чарушин! Материшься, отпускаешь грязные шуточки, оскорбляешь мое воспитание и мои принципы, позволяешь себе… Все!

Сглатываю с огромным трудом. Снова все слизистые огнем жжет.

– Ты неправа. И сама это знаешь. Не оскорблял. А если позволил лишнего, извинился не раз, – одним махом свою уверенную речь закончить не получается. Отрывисто тяну воздух, когда в груди как-то чересчур пусто становится. Зря, конечно. Знаю, ведь, что после резких вдохов больнее. Приходится стискивать зубы. Может, поэтому выгляжу злым. Лиза вздрагивает, и меня впервые кошмарит эта ее реакция. – Ладно, иди, – желаю тупо избавиться от нее в эту секунду. – Но, имей в виду, увижу еще раз с этим выблядком, вырву ему глотку.

Безусловно, я понимаю, что перемахнул границы дозволенного. Настолько, что сам от себя в ахуе.

Что уж говорить о Дикарке.

– Ты… Ты… – не справляется с речью.

– Ну? Что?

– Я была права насчет тебя… – обличает, когда из глаз проливаются слезы. – Ты такой же, как и твои друзья! Жаль, что тебе удалось меня обмануть.

Нет, блядь… Нет…

– Остановись, – выдыхаю глухо.

Зато Лиза, на контрасте, повышает децибелы на максимум:

– А ты отстань! Никогда больше не смей ко мне подходить. Имя мое забудь… Меня забудь!

Глава 40

Я тобой живу.

© Артем Чарушин

– Лиза меня не слушала!

Соня на эмоциях стучит пальцем по столу. Я невольно на этом грохоте сосредотачиваюсь. Он вдруг кажется оглушающим. Либо же это мои собственные системы усиливают настолько, что отдает пульсирующей болью в виски.

– Я ведь ее предупреждала, что мама с папой видят Задорожного своим зятем! И, конечно же, мужем именно Лизы. Она старшая, – разводит руками, выдавая этот факт, как самый главный аргумент. Мое нутро агрессивно скручивает, но я уже не реагирую на эти спазмы. Сижу неподвижно и не свожу с девчонки взгляда. – Плюс по своей душевной доброте только она с этим псом и общалась. Остальные по возможности избегали.

– Почему это случилось именно сейчас? – сиплю, приглушая надрывные интонации. – Ты писала, что ее поймали, – напоминая, в надежде, что Соня так же, как и я, отбросит эмоции, и поделится сутью. – Когда именно?

– Вот, когда она пришла в платье, которое ты ей купил, – отвечает более-менее спокойно. И тут же с придыханием нагнетает: – Ой, видел бы ты мамино лицо! Это просто неописуемый ужас! Она ушла без слов, потом пришла, отругала, наказала, мы весь день батрачили, она остыла, а после… – тараторит так быстро, что трудно отслеживать логическую цепочку. Пока отпивает черничный морс, постепенно догоняю всю последовательностью событий. – В общем, когда мы уже расслабились, явился этот бык со своим отцом, который вечный друг нашего отца… Ну, там еще какие-то деньги замешаны. Он папе помогал нередко, практически безвозмездно, – чем дальше она тарахтит, тем сильнее меня скручивает. Тошнотворно так выворачивает – в какой-то момент приходится тормознуть дыхалку, чтобы не поперло все наружу. – И вот они пришли… Это сговор… Сразу кольца, подарки – все! Мы обалдели! Думаю, Лиза не откинулась от такого «счастья» сию секунду, только потому что потрясение перекрыло какие-либо эмоции. Ее будто заморозили! А потом… Потом уже рыдала, конечно. В ванной. Ну, я тебе писала… Честно, – на этом слове Сонькин голос дрожать начинает, – я уже не знала, выйдет ли она оттуда… Грешным дело подумалось, что что-то с собой сотворит… Слава Богу, она оказалась сильнее. Но теперь… Не знаю, что делать. Лиза вбила себе в голову, что обязана выполнить волю родителей. Мы по этому поводу знаешь, сколько раз уже ссорились?

На последний вопрос не могу среагировать.

– И когда свадьба? – выдыхаю то, что беспокоит больше всего.

– В феврале.

Вот после этого у меня кровь в жилах стынет. На убийственно-долгое мгновение. Чтобы через какое-то время рвануть шумным потоком, затапливая окаменевшее тело огнем.

Октябрь заканчивается. До февраля три месяца… Всего-навсего три гребаных месяца!

– Ладно. Спасибо, – выдыхаю на автомате. Поднимаюсь. – Напишу тебе позже. Сейчас мне надо подумать.

– Хорошо. Пока.

Киваю, когда горло критически пережимает. И, наконец, ухожу.

Сам не знаю, на кой черт отсиживаю все оставшиеся пары. Все равно ведь ни хрена не усвою. Басистый бубнеж Жоры мимо проходит. Сверхпозитивная рожа Фили бесит. А недовольные взгляды Тохи мотают остатки нервов. Про учебный материал вообще молчу – за сегодня у меня круглый ноль.

Покинув академию, по дороге пишу Бойке.

Артем *Чара* Чарушин: Салам. Чем занимаешься?

Mr. Бойка: Салам, брат. С Варей на хате крашим. А что? Хочешь завалить?

Можно, конечно, завалить. Не выгонит. Но кому, как не мне, блядь, понимать, как долго они к своей чиваве шли?! Усмехаюсь мысли, что Маугли Бойка научился называть свои отношения любовью. Мешать теперь – последнее дело.

Артем *Чара* Чарушин: Заметил, что вас снова нет. Рад, что хорошо все.

Mr. Бойка: С переменным… Но не жалуюсь. Если что срочное, приезжай.

Артем *Чара* Чарушин: Нет, не срочное. Привет Варе.

Mr. Бойка: Не передам. Не хочу, чтобы она о тебе думала. Соррян.

Артем *Чара* Чарушин: Осел.

Бойка в ответ выкатывает стикер со средним пальцем. Я только ухмыляюсь.

Mr. Бойка: Спасибо за дачу, кстати.

Артем *Чара* Чарушин: Полетали?)))

Второй «фак» заставляет в голосину заржать. На миг даже вся муть из груди выходит. Мысленно благодарю Бойку за эту передышку.

Mr. Бойка: А если честно, с этой дачей будут связаны мои лучшие воспоминания:))

Мои, блядь, тоже. Надеюсь, не последние. Хочу повышать. До такой степени хочу, что ни хрена больше не надо.

Вся тяжесть, что было рассеялась, мощным махом возвращается и люто трясет мой грудак.

Артем *Чара* Чарушин: Поздравляю. Правда, рад за вас.

Откидываю телефон. И меняю маршрут. Еду на ту самую дачу. Наверное, впервые запираюсь туда в одиночку. Надо подумать, правду Соньке сказал. Мыслей, конечно, триллион. Но упорядочить их не получается. Эмоции никак не удается тормознуть. То и дело разрываются снарядами. В лучшем случае мотают и выжимают внутренности до тошноты.

Да, ощущения убийственные. Едва шагаю в дом, накатывает с такой силой, что дышу с огромным трудом. Странная штука память… Почему-то воскрешает не тысячи дней счастливого детства… Не отца, не мать визуализирует… А все моменты с Лизой поднимает, накладывает слоями, мельтешит – теперь здесь все кричит о ней.

Нет, думать не получается. Иду в гостиную, открываю бар и, откупорив бутылку, заваливаюсь на диван.

«Жаль, что тебе удалось меня обмануть…»

После первой стопки боль углубляется. После второй – выше берет. После третьей резко отпускает. После четвертой так же внезапно хорошо становится. После пятой вдруг удается поверить, что разлюбил. Какая-то злость проявляется. На нее. Сродни ненависти.

Да на хуя мне ее загоны?!

Сдалась!

Замуж? Пусть выходит! Да побыстрее! Чтобы больше не было Лизы Богдановой. Не было Дикарки! Задорожная – совсем другим человеком будет. И отлично! А вообще похрен.

Прикрываю глаза. Вдыхаю. Выдыхаю.

Сжимаю зубы до скрежета, лицевые мышцы дергаются и дрожат – усиленно держу состояние глубокого похуизма.

И… Блядь… Слетает…

Каким, мать вашу, другим человеком, если она – моя Вселенная? Моя!

Спешно тянусь за новой порцией. Но после шестой стопки меня стремительно размазывает.

Что я там пиздел насчет любви? Что все знаю, блядь?! Ни хрена я не знаю! Все, что думал раньше, настолько поверхностно… Несравнимо с тем, что чувствую сейчас.

Артем *Чара* Чарушин: Передай Дикарке!

Строчу Соньке. И записываю первую в жизни пьяную голосовуху.

– «Имя мое забудь? Меня забудь?» – передразниваю в микрофон Лизкин голосок. – Ты дурочка. Ты – дурочка! – выбиваю в сердцах крайне жестко. Чтобы через секунду выдохнуть уже с кардинально другими эмоциями, которые ломают голос и делают его ебуче-ласковым: – Как я, блядь, должен это сделать? Я, на хрен… Я… Я тобой живу.

Седьмая стопка и меня вырубает. Принимаю это сейчас, как освобождение. Мимолетное. Потому что, как только в мое бредовое подсознание прокрадываются сновидения, появляется Дикарка.

Семь кругов ада в действии, вашу мать…

* * *

Утром, конечно, легче не становится, кто бы там ни говорил, что оно мудренее ночи. Ко всему еще и башка трещит. Никогда так не нажирался. Хорошо, что втихаря. Стыдно только перед самим собой. По жизни этих охламонов – Бойку, Тоху, Жору, Филю – таскал «мертвыми». Сам всегда меру чувствовал. Не зря все, блядь, считают меня идеалом. Все, кроме Богдановой.

Сонька после моего «слива», присылает грустную рожицу.

Сонечка *Солнышко* Богданова: Она отказалась слушать. Но я врубила. Так тебя жалко. Когда прода?

Сонечка *Солнышко* Богданова: Я за тебя!

Не понял, что за прода только… Продолжение? Чего? Моих унижений?

Я так ничего и не придумал. Чем еще крыть? Я ей все, что мог, сказал. Как еще убеждать? Идей нет. Валить опять силой и наглостью? Не знаю. Я, блядь, потерян. Такого еще никогда не было.

Привожу себя в порядок и еду в академию. По дороге «отбиваюсь» от родственников. Конечно же, я, черт возьми, обязан отчитаться и перед отцом, и перед матерью, и перед каждой из трех, мать их, сестер! Нет, по совести, безусловно, обязан. Они ведь не из праздного любопытства наяривают. Волнуются каждый по-своему, все-таки я не свинья – обычно хоть под утро, но появляюсь дома.

– Все со мной нормально, – чеканю пять раз подряд.

Общими мантрами, и правда, какое-то облегчение чувствую. Возможно, слишком сильно трещит репа. Не хватает ресурсов сосредотачиваться на чем-то, кроме этой тупой боли. Ровно до того момента, как вижу Богданову, конечно. Тогда сердце срывается. Ломит, скрипит и упорото тащит. Болезненный кайф. Отказаться нельзя. Стирает начисто.

Отворачиваясь, пытаюсь игнорировать. Она ведь не смотрит. Но, блядь, проклятая мышца одурело топит какой-то отчаянной радостью – одна идет. Без женишка этого… На хрен, будто это что-то меняет… По сути ведь нет. Как она там сказала? Отступной не существует? Это что за контракт с дьяволом? Кровью? Взорвать бы на хуй весь этот мир!

У меня тоже какая-никакая гордость имеется. В наличии, мать вашу. Весь день успешно держусь подальше. При встрече в коридоре, конечно, пялюсь. От этой смертельной привычки не в силах отказаться… Однако трогать ее – не трогаю. Даже, когда вместе на физре оказываемся. Бомбит адски, но по виду, я уверен, хрен догадаешься.

Салют тем самым Маугли, которых я когда-то троллил, да… Такая жизнь.

– Чара, ты где, блядь? Але! – сипит Тоха, стоит на секунду отъехать и зависнуть на топчущейся за боковой линией Дикарке.

– В пизде, – шиплю тихо, но взбешено.

– Пасуй, давай, Ромео, сука… – подгоняет не менее сердито. – Будешь после игры слюни свои распускать. Заебал.

– Забыл тебя, блядь, спросить, что мне, мать твою, и когда делать, тупой членоноситель!

Что еще за баклан к ней подошел? Какого хрена?

– Сам ты тупой!

Слабо соображаю, что творю, когда дергаю Шатохина за футболку.

– Эй, вы! Тупой и еще тупее, – влетает между нами Филя. – Вообще озверели, дебилы? Еще не хватало между собой махаться! Разошлись, блядь! Я сказал, разошлись!

Агрессивно сплевываю прямо на пол спортзала и, положив на всех, удаляюсь на хрен из зала. На ор Кирилюка не оглядываюсь. Западло как-то реагировать.

– Артем!

Осознаю, что не она окликает… И все равно с какой-то долбанутой надеждой оборачиваюсь на женский голос.

Протасова, мать ее… За границами моих интересов. Впрочем, как и сотня других женских особей.

– Ты куда?

– Сливаюсь, – отбиваю коротко.

– А с тобой можно?