Текст книги "Екатерина Арагонская. Истинная королева"

– Это великая честь, – говорили ему послы, явно не способные постичь, как может король быть таким свободным и легким в общении.

Генрих действительно выглядел самым любезным и добродушным государем в мире.

Так же непринужденно общался он со множеством ученых мужей, которых привечал при своем дворе. Многие были родом из Италии. Часто, когда они с Екатериной обедали, доктора, философы и богословы стояли вокруг стола, и разговоры при этом велись самые блестящие.

– Здесь собраны все богатства и культурные сокровища мира, – благоговейно заметил Екатерине один гость из Венеции, рассматривая погруженного в беседу короля.

Его окружали строго одетые господа, и вид их подчеркивал великолепие приемного зала – гобелены, золоченый потолок и резной фриз на стенах с изображением резвящихся херувимов.

– Я хочу окружить себя учеными людьми, – однажды сказал Генрих, когда они вместе сидели после обеда в дворцовой библиотеке. – Я предпочту проводить время с ними, чем с кем-нибудь другим, исключая вас.

«Он и сам мог бы стать ученым», – подумала она. Ее супруг любил вступать в споры и готовился к вечерним битвам умов, читая труды Фомы Аквинского и философа Габриэля Биля. Екатерина должна была проверять логику и ораторское искусство мужа, а партнером для тренировок он был прекрасным. Какие бы аргументы – пусть и достаточно резкие – ни выдвигались в процессе спора, делалось это всегда с замечательной учтивостью, притом Генрих никогда не выходил из себя.

– Биль прав, утверждая, что все церковное правосудие исходит от папы, – заявил король, откладывая в сторону книгу философа.

– Неужели кто-то может думать иначе?

– Некоторые полагают, что власть внутри Церкви должна принадлежать Вселенскому собору. Фрэнсис Брайан сегодня вечером будет отстаивать эту точку зрения, а я намерен оппонировать ему.

– Слишком многие хотят изменений. Они ставят под вопрос то, в чем не должны сомневаться. И жалуются на злоупотребления внутри Церкви.

– О, злоупотребления имеются, Кэтрин, это точно. Но это не вина Церкви. За них в ответе люди, которые их творят, вот с кого нужно спрашивать. Однако это совершенно другая дискуссия!

Страсть Генриха к общению с учеными людьми привлекала внимание многих. Было хорошо известно, что великий гуманист и ученый Эразм Роттердамский называл его универсальным гением. Екатерина верила, что это не просто лесть. Очевидно, что ни один монарх до Генриха не обладал большей эрудицией и рассудительностью. Он имел недюжинные способности и наблюдательность, мог мгновенно разобраться в человеке или ситуации. Екатерина не переставала удивляться широте его кругозора, – казалось, ее супруг знает что-нибудь обо всем. Он бегло изъяснялся на латыни и французском, а сейчас с ее помощью изучал испанский. Много времени на досуге Генрих уделял чтению, это удовольствие Екатерина разделяла с ним. Они часто обменивались книгами, рекомендовали их друг другу и с наслаждением обсуждали прочитанное.

«Кроме того, очевидно, – снисходительно думала Екатерина, – что он высокого мнения о себе, но у него для этого есть веские основания, потому как мало кто может с ним сравниться!» Она знала это, потому что постепенно привыкала к общению с учеными гостями, которых милостиво встречали при дворе, и могла оценить их таланты. Она даже выказывала свои дарования в жарких дискуссиях, которые происходили в ее покоях.

– Это совсем не похоже на двор, – такие слова услышала Екатерина от одного приезжего священника, – это, скорее, храм муз.

– Сколько себя помню, мне всегда нравилось учиться, – сказал ей Генрих однажды вечером, когда она увлеченно включилась в какой-то особенно оживленный спор. – Это все благодаря моим родителям и бабушке. Я никогда не пренебрегал занятиями и не собираюсь делать этого. А теперь у меня жена – чудо образованности. Даже Эразм поет вам хвалу, Кейт! – Так он теперь называл ее наедине.

– Мне повезло иметь просвещенных родителей, которые полагали, что их дочери должны получить образование. Такое благо дается немногим женщинам.

– Это изменится, – заявил Генрих. – Мы будем обучать наших дочерей так же, как сыновей.

Екатерина взглянула на мужа – его глаза горели верой в блестящее будущее. Пришло время раскрыть ему секрет, который она лелеяла в глубине души.

Генрих издал ликующий возглас и заключил ее в объятия.

– Подумай об этом, Кейт, – с восторгом сказал он, – сын, он увенчает наше счастье и продолжит мою династию! Теперь нам не будет грозить гражданская война и я смогу участвовать в турнирах!

Через несколько дней Генрих влетел в ее покои с выражением нетерпения на лице и сделал фрейлинам знак удалиться.

– Кейт, сегодня утром ко мне подошел доктор де ла Саа. Он слышал, что я посещал вас в постели, и убеждал меня не делать этого, пока вы носите ребенка. Он сказал, что так поступать не подобает и что это может быть опасно.

По первому порыву Екатерина хотела выбранить врача за вмешательство. Что знает этот давший обет безбрачия доктор о любви? Как смеет он встревать между нею и Генрихом?

Но потом она увидела смятение в глазах мужа.

– Кейт, мне грустно говорить это, но сейчас мы не можем рисковать, – обнимая супругу, сказал он. – Признаться честно, я не представляю, как смогу спать в одиночестве, но, зная, как сильно желаю вас, боюсь утратить власть над собой и навредить нашему сыну.

Екатерина прижалась к нему. Это было ужасно. Генрих стал необходим ей в постели по ночам, так же как нужны ей были свет, вода и пища. Она ценила не только любовные утехи, но и уединение, возможность быть вместе без свидетелей, такая редкая в их жизни, до крайности публичной. Екатерина не знала, как сможет обойтись без всего этого.

Но она уступила, как обычно. Генрих всматривался в ее лицо, моля взглядом о понимании.

– Конечно, – сказала она, выжимая из себя улыбку. – Мы должны прежде всего думать о ребенке.

Как она скучала по нему, как ей не хватало его крепкого тела рядом в постели, его рук, обнимающих ее в темноте, его нежного бормотания на ухо, всей полноты их физической близости. Каким бы внимательным и любящим он ни был в течение дня – а он таким был, отдадим ему должное, – это не одно и то же. Однако замужние дамы из свиты уверяли Екатерину, что в браке так и должно быть: мужья не посещают жен в постели во время беременности. Некоторые женщины даже приветствовали это… Так что Екатерину уговорили смотреть на это как на доказательство заботы Генриха о ней и об их ребенке.

По велению Генриха Екатерина неохотно согласилась в последний раз принять Фуэнсалиду. Тот принес ей тысячу глубоких извинений за то, что подвел ее, и получил формальное разрешение на отъезд в Испанию. С ним пришел и доктор де Пуэбла, старый и дряхлый, с печатью смерти на челе. Спустя несколько месяцев Екатерина узнала, что Пуэбла умер, и почувствовала необъяснимую печаль. Вероятно, все это время она неверно судила о нем, полагая, что старый дипломат предает ее. Донья Эльвира подбрасывала дров в очаг недоверия и враждебности, и смотрите, какой лживой оказалась она сама! Генрих настаивал, что доктор всегда старался ради нее. Так говорил его отец, и, вероятно, был прав. Жаль, что она не знала об этом раньше. Но отчаяние, в то время отравлявшее ей жизнь, теперь казалось давним ночным кошмаром. Люди, перенесшие вместе с ней все это, получили достойную награду, а те немногие, что покинули ее, были почти забыты. Екатерина слышала, что Франсиска де Касерес горько сожалела о том, что упустила возможность получить все выгоды от положения фрейлины при дворе королевы, но теперь ей было просто жаль бедную девушку.

Генрих одобрил пребывание брата Диего на службе у Екатерины.

– Надеюсь, что буду держать его при себе, сколько смогу, – сказала она супругу. – Его советы в духовных вопросах очень важны для меня.

Екатерина передавала монаху содержание своих частых бесед с Каросом, очень мало о чем умалчивая, однако брат Диего казался напряженным и немного возмущенным, когда слышал об их все крепнущей дружбе. Наконец Екатерина спросила монаха, что его так тревожит.

– Посол хочет избавиться от меня, – ответил он. – Вы не должны слушаться его во всем. Он уже дал вам плохой совет. Пусть вас лучше наставляет король Фердинанд.

– Зачем ему избавляться от вас?

– Он знает, что я говорю вам правду! А он хочет склонить вас к своей воле, а не к воле вашего отца.

Екатерина вздохнула:

– Брат Диего, как я могу жить благополучно, если два человека, призванные давать мне советы, враждуют между собой?

Брат Диего нахмурился:

– Вы должны решить, кому доверяете.

– Но я не верю, что дон Луис хочет избавиться от вас. Он хороший, совестливый человек. Прошу вас, проявляйте по отношению к нему всевозможную учтивость, если вы меня любите.

– Очень хорошо, ваше высочество. Я счастлив, что ошибался. Но я буду настороже.

Когда духовник ушел, Екатерина вошла в свой маленький кабинет и встала на колени у аналоя. Но в голове было слишком много всего, о чем она могла бы помолиться. Брат Диего вновь оказался объектом нападок. Почему люди так его не любят? Может, завидуют его влиянию на нее? Екатерина тщательно обдумала все его действия и поведение с тех пор, как она стала королевой, но не отыскала ничего, что не шло бы ей на пользу. Так какие же причины у Луиса Кароса отвергать ее исповедника?

Нет, сейчас она должна положиться на собственную рассудительность. Екатерина встала и расправила юбки. Генрих относился к монаху хорошо. Если Генриху не в чем упрекнуть брата Диего, то ее тоже все устраивает.

Глава 11
1510–1511 годы

Довольная Екатерина лежала в своих покоях в Гринвиче, накрыв одной рукой возвышавшийся холмом живот, и наблюдала, как ее фрейлины перебирают ткани, ленты и украшения для костюмов, которые наденут на праздник Двенадцатой ночи[10]10
  5 января – Двенадцатая ночь – канун Крещения, двенадцатая и заключительная ночь Рождественских праздников; двенадцатый день – само Крещение.


[Закрыть].

Генрих едва не лопался от радости и немедля сообщил ее отцу в письме прекрасные новости. С октября живот ее значительно вырос. Послушать мужа, так можно было подумать, что это будет первый ребенок в мире; во всяком случае, первый совершенно особенный.

Рядом с Екатериной на столе лежал прекрасно иллюстрированный молитвенник – преподнесенный утром новогодний подарок Генриха. Екатерина взяла его, перелистнула страницы, нежно проводя пальцем по тонко прорисованным миниатюрам и цветочным бордюрам. Она наслаждалась мирной передышкой от всех празднеств, пользуясь возможностью набраться сил перед вечерним пиршеством.

Вдруг раздались звуки музыки и смех, дверь распахнулась – и десяток мужчин в масках, скача и грохоча, ворвались в комнату. Екатерина привстала в испуганном изумлении, ребенок, потревоженный участившимся биением ее сердца, завозился внутри, а фрейлины, разинув рты, побросали свои безделки. Но потом Екатерина заметила, что буйные визитеры были одеты в одинаковые зеленые бархатные костюмы и шапочки с перьями, в руках же держали луки со стрелами.

– Если угодно вашей милости, Робин Гуд и его веселые приятели готовы услужить вам! – провозгласил их предводитель, и по голосу Екатерина узнала супруга. – Мы, разбойники, страстно желаем получить удовольствие от танцев с дамами!

Как по команде ввалившиеся в комнату следом за масками музыканты завели мелодию. Фрейлины, немедленно развеселившись, составили пары с разбойниками и пустились в пляс.

Потом Робин Гуд низко склонился перед королевой:

– Один почетный круг, мадам! Я не посмею утруждать вас в вашем положении.

Под гудение гобоев и переливы труб он повел ее в медленной паване, подстраиваясь под ритмичный бой барабанов. Танец следовал за танцем, пока наконец Робин Гуд не поднял руку.

– Хозяева зеленого леса, вы сегодня проявили себя храбрецами, но пришло время снимать маски, – провозгласил он и поклонился Екатерине. – Мадам, вы окажете мне эту честь?

Екатерина встала и сняла личину, обнаружив за ней прекрасное, восторженное лицо Генриха в венце из спутанных волос. Она притворилась приятно удивленной и поцеловала его, вокруг раздавались визг и хохот – это дамы опознавали тех, кто скрывался под масками их партнеров. Затем подали вино, леди и джентльмены много смеялись и флиртовали. Для Екатерины вечер закончился в объятиях Генриха, она горячо благодарила его за развлечение.

Как прекрасна была жизнь! И скоро они переедут в Вестминстер, где родится их сын. Ее время приближалось.

Никогда Екатерина не испытывала такой боли. Но становилось еще хуже, когда схватки прекращались и давали ей отдых от мучений. Тогда подступало осознание того, что все это напрасно. Рано, слишком рано!

Генрих ни мгновения не сомневался, что родится мальчик. Он месяцами планировал, как будет устроен двор принца, как пройдет крещение, какие последуют турниры, что мальчик будет носить…

Но сегодня, в последний день января – о, какая жалость! – все эти планы обратились в ничто. Екатерина проснулась от тупой, тянущей боли внизу живота, которая отдавала в спину. Когда она встала, то увидела, к своему ужасу, свежую алую кровь на простыне. Тут она вскрикнула и позвала на помощь.

Прибежали служанки, послали за повитухой. Когда та явилась, Екатерину уже скрутила сильная боль. Королеву уложили на соломенный тюфяк. Мучения продолжались несколько часов, пока она не почувствовала непреодолимого желания тужиться. Потом все закончилось. Екатерина в изнеможении отвела взгляд, пока повитуха возилась с чем-то у края кровати. Затем старуха передала крошечный, завернутый в ткань сверток горничной, и та быстро вышла с ним за дверь. По щекам королевы тихо потекли слезы.

Екатерина была слишком утомлена, чтобы плакать. Она должна вынести испытание, которое послал ей Бог, с храбростью и терпением.

– Что это было? – слабо спросила она.

– Девочка, ваша милость, – ответила повитуха. – Не берите в голову. У кого в первый раз родится мертвый ребенок, часто рожают второго здоровенького.

И опять все сначала!

К ней пришел Генрих, любящий и жаждущий утешить, но она точно могла сказать, что перед этим он плакал. Это противоестественно. Такому молодому сильному мужчине, как Генрих, не пристало плакать.

– О, какое несчастье! – сказала она сквозь слезы. – Мне так жаль!

– Кейт, вам не стоит беспокоиться, – успокаивал ее супруг, гладя по влажным волосам и отводя их со лба.

– Я обманула ваши надежды! – рыдала она. – Я так хотела порадовать вас и всех подданных принцем!

Екатерина содрогалась при мысли о том, какую ужасную потерю понесли она сама, Генрих, Англия.

– И вы порадуете, любовь моя. – Он взял руку Екатерины и сжал ее. – У нас будут и другие дети, вот увидите. Как только вы оправитесь, мы сделаем еще одного.

Екатерина отвернулась. Сердце ее переполняла печаль из-за потерянного ребенка и пошатнувшихся надежд.

Она восстановилась быстро, уже через неделю после родов ей позволили сидеть. Ребеночек был крошечный, так что она не пострадала от разрывов, сказала повитуха. В следующий раз все будет хорошо. Вскоре ей разрешили вставать и отдыхать на стуле, а потом пришло время идти в церковь. Церемония прошла тихо, потому что не было ребенка, за которого следовало бы благодарить Бога. Екатерина могла возносить молитвы лишь за свое счастливое избавление от родовых мук и опасностей, связанных с деторождением.

Получив благословение и очистившись, королева вернулась к повседневной жизни. Она поеживалась от сочувственных, встревоженных взглядов, которыми одаривали ее окружающие. И неудивительно: она поняла причину, стоило ей взглянуть на себя в зеркало. Лицо у нее было бледное и печальное, общий вид нездоровый.

Приближенные всячески старались ее утешить. Будут еще дети, говорили они. Потерять первого – это обычное дело.

– Я лишилась сына, когда ему было два месяца, – сказала Мод Парр, и ее глаза затуманились слезами. – Я знаю, как это тяжело, но ты учишься жить заново.

Генрих делал все возможное, чтобы взбодрить супругу: приносил ей книги, которые, как он думал, ей понравятся, выписывал из Испании апельсины и зелень. Часами сидел с ней, забывая о государственных делах, и утешал, как только мог. Велел доставить свой переносной орган и исполнил для нее прекрасный гимн, недавно им сочиненный, «О Бог, создатель всех вещей». Теперь это произведение регулярно исполняли в королевских церквях. Он говорил, что работает над двумя мессами, в пяти частях каждая. Екатерина изо всех сил старалась не остаться глухой к этим усилиям, улыбаться, стать прежней. Но знала, что получается у нее неубедительно.

Королеву переполняло чувство вины. Наверняка это из-за нее был потерян ребенок. Она без конца размышляла о том, что сделала или чего не сделала в предшествовавшие родам дни. Ответов не было. Может быть, она чем-то прогневила Господа. Стоя на коленях, Екатерина искала Его прощения и постилась, чтобы искупить вину.

– Вы написали отцу? – спросил Генрих с озабоченно-мрачным лицом.

– Зачем? Чтобы сообщить ему, как я подвела вас? У меня не хватает духу.

– Вы не подвели меня, дорогая, – в сотый раз заверил ее Генрих. – Позвольте мне написать королю Фердинанду.

– Нет! – воскликнула Екатерина.

– Хорошо. Но, Кейт, он обрадуется вашему письму, я уверен.

Несколько дней она размышляла об этом, потом заставила себя взять перо. Екатерина молила отца: «Прошу Вас, Ваше Величество, не гневайтесь на меня. Это не моя вина, но воля Божья. Король, супруг мой, воспринял это без особой печали, и я благодарю Господа за то, что Вы избрали для меня такого мужа». И она повторила, чтобы подчеркнуть особо: «Это воля Божья».

Настал май, и она снова понесла.

– Это самая желанная для меня новость! – воскликнул Генрих и обнял ее. – Я не ожидал, что это случится так скоро.

– Вы не теряли времени, – улыбнулась она, вспоминая его неистовый пыл после воссоединения супругов.

– Вы нуждались в утешении, а Англии необходим наследник. На этот раз, да будет на то воля Господня, мы получим сына!

– После всего случившегося я думала, что чем-то прогневила Бога и Он не соизволит даровать мне еще одного ребенка, – призналась Екатерина, – но теперь Ему угодно было стать моим целителем. Мы должны поблагодарить Его за бесконечную милость.

– Я принесу ему тысячу благодарностей! – истово поклялся Генрих. – Смотрите, уже сейчас у вас выпуклый живот.

Он погладил ее ниже пояса. И правда: прошло всего два месяца, а она уже ослабляла шнуровку на платье.

– Надеюсь, это первый из сотни внуков моего отца! – сияя взглядом, сказала Екатерина.

– Ваша милость, могу я поговорить с вами наедине?

Екатерина оторвала взгляд от пяльцев, на которых постепенно появлялся сложный черно-белый орнамент из цветов и фруктов. К ней обращалась ее фрейлина Элизабет Фицуолтер. Из двух сестер Бекингем леди Фицуолтер – полная, рассудительная и по-матерински заботливая – была любимицей Екатерины. Окинув взглядом комнату и склоненные головы занятых шитьем дам, Элизабет заметила, что ее сестры, Анны Гастингс, среди них нет.

– Конечно! – Екатерина встала. – Пройдемте в мой кабинет.

Она проследовала в служившую ей молельней в Гринвиче комнату, отделанную деревянными резными панелями с узором в виде складчатой материи.

– Так чем я могу быть вам полезной?

Элизабет Фицуолтер не находила себе места.

– Мадам, я бы никогда не сказала вам то, что должна сообщить, но вы все равно узнаете, и лучше от меня, чем от кого-то другого.

– Что же это? – встревожившись, спросила Екатерина.

– Я беспокоюсь о репутации моей сестры и хочу спасти свою семью от скандала, поэтому доверилась ее мужу и моему брату-герцогу.

«Но какое отношение все это имеет ко мне?» – задумалась озадаченная Екатерина. Неужели леди Фицуолтер беспокоится, не повредит ли дурная репутация ее сестры королеве? Что ж, она с ней поговорит.

– В чем дело?

– Ваша милость, простите меня, в последнее время при дворе много говорят о том, что она слишком сблизилась с сэром Уильямом Комптоном.

Ах вот оно что! Беспутный, но премилый Комптон, давний друг короля. Конечно, леди Фицуолтер хочет, чтобы она поговорила с Генрихом.

Но леди еще не закончила:

– Говорят, эти любовные интриги затрагивают короля и сэр Уильям отвлекает на себя внимание, чтобы злые языки перестали болтать.

Екатерина пришла в ярость:

– Кто говорит такое?

– Испанский посол, мадам. До него дошли слухи, и он беспокоится, что вы тоже можете их услышать.

– Я поговорю с королем! – Екатерина была не в силах поверить услышанному.

Не укладывалось в голове, что Генрих мог хотя бы посмотреть на другую женщину. В последнее время он относился к ней с такой любовью, с таким вниманием, хотя, стоило ей сообщить ему о своем состоянии, он, конечно же, стал воздерживаться от посещения ее постели.

– Он уже знает, что все открылось, мадам! – со страдальческим лицом воскликнула леди Фицуолтер. – Мой брат-герцог явился в комнату Анны и потребовал объяснений, но, пока он был там, явился сэр Уильям Комптон, и произошла ужасная ссора, герцог жестоко корил его и употребил много резких слов. Сэр Уильям пожаловался королю, который был так оскорблен, что лично наказал герцога, после чего мой брат покинул двор.

– Но это не доказывает, что король вовлечен в интригу, – возразила Екатерина.

– Увы, мадам, когда муж прямо спросил Анну, она во всем призналась.

Екатерина будто окаменела. Этого не может быть. Не с Генрихом – не с ее любимым Генрихом.

– Пришлите ко мне вашу сестру, – распорядилась она.

– Мадам, она уехала. Лорд Гастингс отвез ее в монастырь в шестидесяти милях отсюда. И теперь я боюсь, король начнет обвинять меня.

– Дайте мне все обдумать. Идите.

Оставшись одна, королева опустилась на колени у аналоя. Ее не держали ноги. Чему верить? Что предпринять?

Пролежав много часов без сна, плача в подушку, она заставила себя встать с кровати и попыталась привести лицо в порядок. Явились фрейлины, чтобы подготовить королеву к выходу. Ожидался прием миланских посланников.

Леди Фицуолтер среди дам не было.

– Где она? – спросила Екатерина.

– Ваша милость, она сейчас придет, – ответила Джейн Попинкур.

Как и остальные, она выглядела необычно подавленной. Екатерина чувствовала, что все они украдкой поглядывают на нее.

Ее одели, и она впервые почувствовала тошноту, свойственную ранним срокам беременности. Тут появилась Элизабет Фицуолтер, в дорожном платье и, подобно Екатерине, со следами слез на лице.

– Ваша милость, я пришла попрощаться с вами, – сказала она. – Король отсылает меня и лорда Фицуолтера от двора.

– Но почему? – ужаснулась Екатерина.

– Его милость очень недоволен. Он призвал меня к себе сегодня утром и сказал: ему известно, что я рассказываю сказки вашей милости. Он обвинил меня в том, что я использую женщин, чтобы следить за каждым его шагом и доносить вам о его поступках. И еще добавил, что хотел бы всех их удалить от двора, но опасается, не произойдет ли от этого слишком большой скандал.

– Но это неправда…

– Да, мадам, это неправда. Я не использую шпионок, как думает король, я только пыталась угодить вам, рассказав то, что узнала. Теперь я должна уйти, опасаясь еще сильнее разгневать его милость промедлением.

– Предоставьте это мне, – сказала Екатерина.

Никогда она не осуждала Генриха и не противоречила ему. Ее воспитали в убеждении, что ее обязанность – хранить любовь и гармонию в отношениях с супругом, и до сих пор ей не на что было пожаловаться. Но взамен она ожидала верности. Подозрение об измене Генриха глубоко ранило Екатерину, и ей нужно было узнать правду. Она должна помнить, что не сделала ничего дурного.

Королева послала пажа в покои короля, прося аудиенции. Вслед за этим в дверь влетел сам Генрих, махнув фрейлинам, чтобы скрылись с глаз. Выражение его лица было суровым, прекрасное лицо пылало.

– Сир, почему была изгнана леди Фицуолтер? – спросила Екатерина, внутренне сжавшись, но решившись стоять на своем.

– Потому что она лгунья, – сказал Генрих, сердито глядя на супругу.

Екатерина собралась с духом:

– Она сказала мне, что вы и леди Гастингс стали слишком близки, а сэр Уильям Комптон притворялся, что ухаживает за этой дамой, дабы отвлечь подозрения от вас. Она не хотела, чтобы я узнала об этом от кого-нибудь другого. Генрих, я должна знать: это правда?

– Конечно нет! – закричал он. – Не ее дело говорить вам такие вещи. Со стороны Уильяма это был просто флирт.

– Тогда почему леди Гастингс утверждает, что это были вы?

– Потому что она глупая женщина, которой нравится думать, будто я влюблен в нее! Кейт, я не желаю, чтобы вы вот так меня допрашивали.

– Вы мой муж, Генрих, и обязаны хранить верность мне.

– Я верен! Но даже если нет, обязанность жены – не роптать.

– Я не собиралась роптать! – заявила Екатерина. – Вы должны были лучше следить за тем, чтобы не давать повода для сплетен.

Лицо Генриха побагровело.

– Я должен был – я должен… Кто вы такая, чтобы говорить мне, что я должен, а чего не должен делать? Я оказал вам честь, взяв вас в жены, отдав вам свое тело, и ожидаю беспрекословного послушания. Вы не имеете права осуждать меня! Я король, помазанник Божий!

– Именно поэтому вы должны быть вне подозрений! И не кричите – мои дамы услышат вас.

– Пускай! Пускай слышат, как вы забываете о своем долге передо мной!

– Генрих… – Екатерина взяла его за руку, но он оттолкнул ее.

Это было ужасно. Невозможно, чтобы они так рассорились.

– Генрих, пожалуйста… Я должна знать. Было что-нибудь между вами и леди Гастингс?

– Нет! Я уже сказал вам. Вы ставите под сомнение слово монарха?

– Нет.

Гнев ее стихал, оставляя в душе неуверенность. Екатерина готова была разрыдаться.

– Отлично! Тогда я оставлю вас поразмыслить о долге жены перед мужем!

Весь двор знал об их ссоре. Генрих избегал общества Екатерины, а при встречах держался холодно. Екатерина хотела верить в его невиновность, но, сказать по правде, уверения Генриха не убедили ее, и она отвечала ему такой же холодностью. А с сэром Уильямом Комптоном не разговаривала вовсе, но давала ему почувствовать свое неудовольствие.

Повидаться с Екатериной пришел Луис Карос, и следом за ним – брат Диего. Наконец-то эти двое были заодно.

– Ваше высочество, меня беспокоит положение дел, – сказал Карос. – Мне кажется, король старался уберечь вас от публичного унижения, и вы только ухудшаете ситуацию своим нерасположением к его другу. Боюсь, если вы продолжите вести себя так, то подвергнете опасности свое влияние на короля.

– Ставки очень высоки, – вмешался брат Диего. – Мы должны иметь в виду интересы Испании. Король Фердинанд рассчитывает на вашу милость. Пренебрегать долгом по отношению к нему – великий грех.

Но Екатерина чувствовала себя глубоко оскорбленной. Неужели никто не понимает, что это она обижена, а не Генрих? Но она ждала ребенка, испытывала тошноту и слабость, ей все это было не нужно. Екатерина осознала, что перед ней стоит выбор: ввязаться в битву, которую она не в силах выиграть, или с достоинством проглотить горькую пилюлю и восстановить свои позиции.

– Очень хорошо, – сказала она. – Я помирюсь с его милостью.

Екатерина попросила о личной встрече с Генрихом. Он пришел так быстро, что у нее возникло подозрение: вероятно, он сам желал как можно скорее покончить с этой ужасной размолвкой. Она присела в глубоком реверансе и не поднималась.

– Боюсь, я огорчила вас, – тихо произнесла она, – и искренне сожалею об этом. Я не должна причинять боль тому, кого люблю больше всего на свете.

Внезапно ее подняли крепкие руки, потом она взглянула в прекрасное лицо своего мужа, и он улыбнулся ей. На нее как будто сквозь пелену туч упал луч солнца.

– Ничего, моя дорогая. Будем снова друзьями.

Когда он наклонился поцеловать ее, Екатерина почувствовала знакомый аромат душистых трав, среди которых хранилось его белье. Внутри у нее тихонько шевельнулся ребенок – наследник, что обеспечит будущее Англии и запечатлеет любовь к ней Генриха. Только это имело значение. Теперь Екатерина знала точно: у нее хватит сил верить в крепость их брачных уз и не обращать внимания на уколы.

Восьмого октября двор переехал в Ричмонд. Округлившаяся Екатерина сидела, обложенная подушками, в кресле, а Генрих разыгрывал потешные баталии, чтобы ее развлечь. Бóльшую часть государственных дел он теперь предоставлял попечению своего олмонера[11]11
  Олмонер – это, как правило, духовное лицо, ответственное за раздачу милостыни; высокая придворная должность.


[Закрыть] и казначея Томаса Уолси. Король постоянно нахваливал Уолси как способного и преданного слугу, но в грузной фигуре этого человека, в его мясистом лице и елейном голосе было нечто отталкивающее. Он всегда был любезен с королевой и брал на себя, снимая с плеч короля, многие заботы, от которых Генрих сам не прочь был отделаться. Но Екатерина не поддавалась влиянию Уолси и как могла избегала общества этого господина.

– Он сын мясника! – фыркнула Мария с презрением к простолюдинам, которое унаследовала от череды своих высокородных предков. – Не подобает такому человеку давать советы королю.

Екатерина была с этим согласна и не сомневалась, что ее мнение разделяет большинство знатных лордов при дворе. Они ненавидели Уолси за то, что тот был выскочкой незнатного происхождения и узурпировал их освященное вековыми традициями место главного советника короля. Лорды не делали секрета из своего враждебного отношения к казначею, если, конечно, поблизости не было Генриха. Однако Екатерина не хотела быть никоим образом причастной к осуждению короля или его фаворита.

– Уолси учился в Оксфорде, – заметила она Марии. – Он умен, и сомневаться в его способностях и трудолюбии невозможно. Покойный король произвел его в капелланы.

– Для священника он слишком привязан к благам земным! Любит роскошь ради нее самой.

– Король нашел уместным наградить его и продвинуть по службе, он не сделал бы этого без причины, – возразила Екатерина, удивляясь, с чего это она вдруг вступилась за Уолси.

По правде говоря, ее беспокоило, что олмонер втирается в доверие к Генриху и становится для него незаменимым, освобождая короля от множества государственных обязанностей, которые тот сам считал скучными. Она заметила, что в те дни, когда Генрих должен был посещать заседания совета, он часто отправлялся на охоту или на теннисный корт, а в дождливые дни играл в азартные игры или музицировал в своих покоях.

– Мои советники, особенно епископ Фокс, так медленно все делают, – с досадой жаловался он в упомянутый выше день.

– Так скажите им, чего вы хотите, и заставьте выполнить это, – посоветовала Екатерина, устав слышать одно и то же.

– Всегда что-то мешает мне сделать то, что я хочу, – проворчал Генрих.

Екатерина подозревала, что это всего лишь отговорка. Она ведь знала, чего он хочет на самом деле: проводить время за развлечениями в компании молодых щеголей из своей свиты, многие из которых выросли при дворе, бок о бок с принцем.

– Советники ставят меня в положение школяра, – сетовал Генрих, досадливо кривя лицо. – Ноют, что я транжирю отцовские богатства. Называют это мотовством и все время напоминают, что он собирал их долгие годы. Обвиняют меня в пренебрежении делами государства ради «фривольностей», – Генрих очень похоже передразнил интонацию епископа Фокса, – и постоянно жаждут видеть меня на своих бесконечных собраниях, а я этого не выношу.