Текст книги "Екатерина Арагонская. Истинная королева"

Глава 33
1534–1535 годы

Наверное, ее опять наказывают за непреклонность. В конце апреля пришло распоряжение от короля, предписывающее ей переезд в замок Кимболтон в графстве Хантингдон, дальше от Лондона, чем все прочие дома, где она жила в заточении после удаления от двора. Место это было ей незнакомо, но ничего плохого о нем она не слышала. Лорд Маунтжой сказал, что климат там гораздо лучше, так как замок расположен вдали от болот. И что он очень рад этой перемене, ведь его здоровье, и без того неважное, здесь, в Бакдене, пошатнулось так же, как и здоровье его госпожи. Бедняга, он мучился от ревматизма. Поэтому Екатерина испытала главным образом облегчение.

– Наконец-то мы будем спать в сухих постелях! Честно говоря, не могу дождаться, когда мы уедем отсюда.

Лорд Маунтжой, который в последнее время растолстел и страдал одышкой, сообщил Екатерине, что ее опекунами в Кимболтоне назначены два служителя короны: сэр Эдмунд Бедингфилд и сэр Эдвард Чемберлейн. Очевидно, его это беспокоило: возрастающая телесная немощь не позволяла лорду Маунтжою служить ей и защищать ее так, как он того хотел, тем не менее престарелый лорд не мог допустить дурного обращения с ней, так как твердо обещал оставаться камергером ее двора и заботиться о ней.

Екатерина была наслышана о храбрости сэра Эдмунда Бедингфилда, проявленной во время французских кампаний Генриха, но не помнила, чтобы они когда-нибудь встречались. Сэра Эдварда Чемберлейна она немного знала: он был при дворе в ранние годы правления Генриха, до того как стал членом парламента.

– Надеюсь, моим придворным будет позволено сопровождать меня, – сказала она. – Их совсем немного, всего двенадцать человек.

– Они могут отправиться с вами в Кимболтон, но им будет позволено остаться, только если это одобрит сэр Эдмунд Бедингфилд. Насколько мне известно, он честный человек.

Бедингфилд ответил на просьбу Екатерины без промедления. Вдовствующая принцесса может привезти с собой своих слуг, однако он не возьмет на себя смелость освободить их всех от клятвы, требуемой в соответствии с новым Актом.

Майским утром сэр Бедингфилд явился сам с отрядом солдат, дабы препроводить Екатерину и ее двор в Кимболтон. Седобородый, чернобровый, он был официально-любезен: поклонился, сняв шляпу, но выглядел мрачно. Однако он не стал называть ее королевой, а потому она не готова была вступать с ним в беседу. Молча они прошли к ожидавшим Екатерину носилкам.

Екатерина с ее эскортом отправилась на запад, в Хантингдоншир. Проехав около двадцати миль, к вечеру, усталые и проголодавшиеся, путники добрались до замка. Тот напоминал большую усадьбу местного феодала, но был хорошо укреплен и окружен двойным рвом. Носилки Екатерины мелко затрясло, когда лошади зацокали копытами по булыжной мостовой под аркой ворот: это был единственный вход. Итак, она сменила одну тюрьму на другую. Когда створки ворот с металлическим грохотом затворились, у нее возникло ощущение, будто ее проглотили. Сердце вновь дико забилось.

Конюхи принесли факелы, чтобы осветить внутренний двор. Сэр Эдмунд слез с коня и подошел к Екатерине, чтобы помочь ей выйти из носилок. Она оперлась на его руку и замерла, слегка пошатываясь: у нее перехватило дыхание. Вперед вышел другой человек и поклонился:

– Добро пожаловать в Кимболтон, мадам.

Наверное, это был сэр Эдвард Чемберлейн – человек с совиным лицом, крючковатым носом и добрыми глазами.

– Надеюсь, вы не слишком утомлены поездкой. Идемте, мы проводим вас в ваши покои.

Высоко держа фонарь, он вместе с сэром Эдмундом сопроводил ее через двор в замок. Тяжело ступая, за ними следовал лорд Маунтжой, а за ним – остальные придворные и слуги.

Вскоре стало ясно, что это не еще один Бакден и что на этот раз Генрих проявил заботу и хорошо устроил Екатерину, в чем она усмотрела новое подтверждение его готовности выйти из-под власти Анны. Постепенно сердцебиение Екатерины успокоилось.

– Замком владеет сэр Чарльз Уингфилд, который предоставил его в распоряжение короля, – сказал сэр Эдвард, когда они вошли в главный зал с высокой деревянной кровлей. – Его отец был богатым человеком и пользовался расположением короля, который подарил ему замок несколько десятилетий назад. Как видите, денег на дом не пожалели, к нему были пристроены новые жилые помещения и галерея.

Екатерина огляделась. В зале висели дорогие гобелены, пол был выложен плиткой, дубовые столы на козлах выглядели образцами столярного искусства.

Сэр Эдвард приподнял один из гобеленов и провел Екатерину через арочный проход в центре стены, за помостом.

– Это южное крыло.

Они прошли в зал для приемов, также украшенный красивыми гобеленами, а потом на галерею, о которой упоминал сэр Эдвард. Зал был отсюда хорошо виден и производил сильное впечатление: три больших окна, деревянный расписной потолок, пол застлан тростником, на стенах – портреты. Среди них – изображение Генриха в образе юного короля. При виде этой картины у Екатерины сжалось сердце. Таким она помнила Генриха до того, как в него запустила когти Анна Болейн, – красивым, энергичным, страстным и полным надежд на будущее. Екатерина едва не заплакала, остро ощутив боль утраты. Нет уже того юного красавца! Но радовало, что она будет видеть любимый образ всякий раз, когда пройдет этим путем.

В конце галереи обнаружилась дверь, сэр Эдвард открыл ее:

– Здесь будет ваша спальня, мадам. За ней находится уборная, и дверь ведет отсюда на галерею часовни. Сэр Эдмунд и я надеемся, что вы, лорд Маунтжой и ваши дамы присоединитесь к нашим трапезам в столовой, которая расположена за главным залом.

Екатерина вошла. Комната была невелика, но какое это имело значение, ведь здесь было тепло и сухо, в очаге весело горел огонь. Дубовые панели с резным узором в виде уложенной складками ткани покрывали стены, окна украшали мелкие ромбовидные стекла с зеленоватыми вставками и яркие, подвешенные на кольцах шторы. Огромная кровать под балдахином с зелеными занавесями занимала бóльшую часть комнаты, она была застелена чистыми отбеленными простынями и накрыта меховым покрывалом. В изножье кровати стоял резной сундук, на стенах имелись крючки для одежды, а по бокам от камина находились два стула с высокими спинками. Еще в комнате были аналой, круглый табурет и маленький столик. Пол был засыпан свежим тростником, а у кровати лежал небольшой турецкий ковер. Через открытую дверь в уборную Екатерина видела туалетный ящик и еще один сундук, на котором стояли медный таз и кувшин.

Это было больше, чем она ожидала. Екатерина испытала такое облегчение, что едва не прослезилась.

– Это очаровательно, – сказала она. – Я благодарю вас обоих, сэр Эдвард и сэр Эдмунд, что вы так постарались для меня. Скажите, где будут спать мои слуги?

– Комнаты для них приготовлены на северной стороне замкового двора, где живем и мы с сэром Эдмундом, мадам. Я пришлю для вас легкий ужин, а ваших слуг покормят на кухне. – Сэр Эдвард повернулся к сэру Эдмунду. – Нужно позвать конюших, чтобы они принесли сюда вещи вдовствующей принцессы.

Екатерина вспыхнула:

– Сэр Эдвард, я благодарна вам за вашу доброту, но есть одна вещь, которую вы и сэр Эдмунд должны понять: ко мне можно обращаться, используя только королевский титул.

Двое мужчин удивленно смотрели на нее.

– Нам запрещено использовать этот титул, мадам, – сказал сэр Эдмунд. – Если мы будем называть вас так, то вызовем гнев короля.

– Парламент лишил вашу милость этого титула, – добавил сэр Эдвард. – Использовать его незаконно.

– Мне нет дела до решений парламента. Папа признал мой брак законным, и я истинная королева. Я не буду разговаривать с теми, кто называет меня вдовствующей принцессой. И если вы станете настаивать, я затворюсь в своих покоях.

Рыцари переглянулись.

– Так тому и быть, – сказал сэр Эдвард. – Мы будем очень сожалеть о том, что лишены вашего общества и бесед с вами, но вы должны понять: мы выполняем приказ.

Сперва Екатерина была довольна уже тем, что наслаждается теплом, сухой постелью и воздухом без запаха плесени. В своих покоях она блаженствовала, как на небесах, а через открытое окно могла наблюдать за цветением весны и вдыхать ароматы. Пища, которую доставляли к ее дверям, была вкусна, разнообразна и свежа. Екатерина не страдала от недостатка общения, потому что проводила дни со своими дамами за шитьем, чтением и игрой на лютне попеременно с Элизой. Для духовного утешения к ней регулярно приходил исповедник. Доктора с удовольствием отмечали улучшения в состоянии ее здоровья. «Здесь, – думала Екатерина, – я могу поправиться».

Однако прошло какое-то время, и она начала чувствовать себя слишком ограниченной в движении и общении. Захотелось выйти из своих покоев и прогуляться по прекрасному дому и саду. Своих опекунов она почти не видела, слуги говорили ей, что сэр Эдвард и сэр Эдмунд бóльшую часть времени проводят в своих покоях по другую сторону двора, но она не хотела рисковать встретить кого-нибудь из них на галерее, в главном зале или часовне. Чем меньше неприятностей, тем лучше, ведь Екатерина боялась, что ее непредсказуемое сердце может не справиться.

Через три недели пребывания Екатерины в Кимболтоне туда приехал Катберт Танстолл, епископ Даремский, и потребовал свидания с ней, чтобы еще раз попробовать привести ее к присяге.

– Нет, епископ, я не стану клясться, – заявила она. – Я не признаю леди Анну королевой или короля главой Английской церкви. Настоящая королева – я, а папа – истинный наместник Христа!

– Мадам, вы не должны называть себя супругой короля, потому что он женился заново и у него есть законный ребенок, который, по милости Божьей, станет его преемником.

Екатерина была непреклонна.

– Я никогда не откажусь от титула королевы и буду считать его своим по праву до смерти. Я жена короля, а не его подданная, и потому на меня не распространяется действие актов его парламента.

– Вы отправитесь в тюрьму, если продолжите упорствовать, – предупредил ее Танстолл. – Времена настали опасные, некоторым из нас трудно согласиться с этими изменениями. Что касается меня, я не стану оправдывать гражданское неповиновение.

Екатерина разозлилась:

– Помолчите! Это все уловки дьявола! Я королева и королевой умру! По закону король не может взять себе другую жену. Так и передайте.

Танстолл нахмурился:

– Мадам, вас могут отправить на эшафот, если вы не дадите клятву.

– А кто будет палачом? – едко спросила Екатерина. – Если у вас есть разрешение исполнить это наказание, я готова. Прошу только, чтобы мне позволили умереть прилюдно.

– Простите меня, мадам! – взмолился Танстолл, заламывая руки. – Я не собирался стращать вас. Этого мне не велено. Наказанием за отказ от клятвы служит тюремное заключение – не смерть, а вы, можно сказать, уже претерпеваете его. Но я боюсь за вас и потому хотел испугать, чтобы вы уступили для своего же блага. Король зол, а леди Анна ревнива. Кто знает, на что они способны.

– Я страшусь Господа больше, чем их. И не могу поступить против своей совести.

– Мне бы хотелось, чтобы вы относились к этому иначе, мадам. Спросите себя, стоит ли оно того? Если вы дадите клятву, король с готовностью выполнит любые желания вашего сердца. Вы сможете жить во дворцах, наслаждаться обществом дочери и друзей, свободой, наконец, и его милость будет по-братски любить вас.

От его слов стало только хуже. Екатерина почувствовала, как дрогнуло у нее сердце. Изыди, сатана!

– А когда я предстану перед судом Господним и меня обвинят в том, что я ставила земные блага превыше здравия духовного и блага Церкви, что я тогда отвечу? Богу известно, милорд, что, если бы для меня был открыт иной путь, я не осталась бы здесь, поскольку моя дочь терпит всевозможные обиды и унижения. Разве вы не понимаете?

Танстолл горестно покачал головой:

– Я понимаю, мадам. В конце концов мы все должны поступать так, как диктует нам совесть, и отвечать за последствия. Для некоторых, боюсь, они будут серьезными.

Екатерина знала, что он подумал о Море, своем товарище, гуманисте, с которым когда-то был очень дружен.

– Сегодня после обеда я приведу к присяге ваших слуг-испанцев, – добавил он.

– Но они не подданные короля, – напомнила епископу Екатерина. – Некоторые даже не вполне понимают английский.

– Тем не менее, если они намерены продолжать служить вам, то должны принести клятву.

Это встревожило Екатерину, и, пока он обедал с ее тюремщиками, она созвала своих испанцев.

– Слушайте внимательно, – сказала Екатерина. – Епископ собирается просить вас дать клятву. Не отказывайтесь. Попросите позволения произнести ее по-испански и скажите: «El Rey se ha hecho cabeza de la Iglesia».

Они заулыбались с пониманием. Епископ Танстолл, ожидая встретить отпор, был приятно удивлен готовностью испанцев к сотрудничеству. Он уехал очень довольный.

Екатерина хохотала в голос, чего с ней не случалось уже долгие годы.

Элиза и другие английские горничные смотрели на нее в изумлении. «Они думают, я помешалась», – решила Екатерина.

– Я должна объяснить вам, – продолжая улыбаться, сказала она, – что вместо признания короля главой Церкви, мои испанцы согласились лишь с тем, что он сделал себя главой Церкви!

После переезда в Кимболтон Екатерина беспокоилась, как будет поддерживать общение с Шапуи, но ее страхи вновь оказались напрасными. В городке каждую неделю устраивали ярмарки, и ни сэр Эдвард, ни сэр Эдмунд не возражали против того, чтобы ее слуги ходили туда за продуктами. Таким образом Шапуи дали знать, что Екатерина может отправлять и получать письма, и вскоре верный ему человек поселился в гостинице «Солнце», а Элиза, как и прежде, служила передаточным звеном. Екатерина подозревала, что между ее фрейлиной и испанцем завязался флирт, потому как девушка всегда с особым удовольствием отправлялась выполнять поручения, к тому же и слышать не хотела о том, чтобы вместо нее этим занялся кто-нибудь другой.

Каким бы утешением для Екатерины ни было восстановление связи с Шапуи, дела шли все так же плохо. Теперь Леди заявляла, что не уймется, пока не избавится от своей соперницы. «Одно старое пророчество утверждает: королева Англии будет сожжена, так вот Леди надеется, что ею станете Вы, Ваше Высочество, а она избегнет этой участи».

Шапуи продолжал склонять Екатерину к тому, чтобы она позволила вторжение войск империи, хотя у императора дел было невпроворот: его границы осаждали турки. Тем не менее посол был убежден, что его господин готов сражаться на два фронта. Однако Екатерина держалась своего решения не давать согласия на войну. «Вы преданы королю поистине героически», – написал ей Шапуи.

«Если я слишком щепетильна, так это потому, что глубоко уважаю своего супруга-короля, – ответила она. – Будь я проклята, если сделаю нечто такое, что поведет к войне».

В следующем письме Шапуи предупредил, что скоро от Марии потребуют принести присягу. Эта новость погрузила Екатерину в пучину мучительной тревоги и беспокойства. Для Марии пришло время проверки на прочность. Император советовал им обеим лучше дать клятву, чем потерять жизнь, и оправдывал их тем, что они сделают это из страха. Однако Екатерина решила не изменять своим принципам и надеялась, что Мария поступит так же. Ее надо было подбодрить и вдохновить, дабы она твердо стояла за то, что считала правильным, и не боялась встретиться лицом к лицу с последствиями.

Некоторое время Екатерина боролась с собой, но потом приняла решение. Она должна нарушить запрет Генриха на общение с Марией и доверить Шапуи передачу ей письма. Она написала:

Дочь моя,

сегодня до меня дошли известия о том, что пришло время, когда всемогущий Господь начнет Вас испытывать. Будьте уверены, Он не заставит Вас страдать до полного изнеможения, если Вы возьмете на себя труд не грешить против Него. Слушайтесь своего отца-короля во всем, за исключением того, что ставит под угрозу Вашу душу. Я уверена, все закончится хорошо, и даже лучше, чем Вы можете желать. Уповаю на Господа, моя благочестивая дочь, чтобы Вы знали, с каким любящим сердцем пишу я Вам это письмо. Вам придется начать, а я последую Вашему примеру. Эту клятву я ни в грош не ставлю. Когда они сделают все, на что способны, тогда ситуация исправится. Прошу Вас, передайте привет моей доброй леди Солсбери, я прошу ее не падать духом, потому что мы не попадем в Царствие Небесное иным путем, кроме как через страдания. Дочь моя, не трудитесь писать ко мне. Если я смогу, напишу Вам сама.

Ваша любящая мать,

королева Екатерина

Дай Бог, чтобы Мария поняла, сколько чувства вложено в эти слова.

Когда Элиза ушла с письмом, Екатерина опустилась на колени, заткнув рот кулаком. Была ли хоть когда-либо мать поставлена в такие ужасные условия? Ведь она только что посоветовала Марии поступать по чести, в соответствии с велениями совести, и тем толкнула свое дитя на муки.

Мария отказалась давать клятву. Она сказала, что не отречется от титула принцессы. Екатерину мутило от беспокойства при мысли о том, что Генрих – или, скорее, Анна – может сделать с ее дочерью; она занемогла. Страдая от неровного сердцебиения, приступов головокружения и раздражающего кашля, она слегла в постель.

Ее доктора выглядели озабоченными. Совещались они за порогом комнаты, а у постели Екатерины изо всех сил уверяли ее в скором выздоровлении. Самочувствие пациентки не давало поводов надеяться на это. Она была так слаба, так истерзана тревогами.

– Мадам, вы должны успокоиться, – увещевал ее духовник. – Принцесса – в руках Божьих, а вы должны выздоравливать.

Элиза побуждала ее есть, хотя аппетита не было. «Хорошо, что моим людям разрешают ходить на рынок», – рассуждала сама с собой Екатерина: в последнее время качество пищи с кухни заметно ухудшилось. Было это связано с небрежением или с неприязнью, она не могла сказать. Сэр Эдмунд и сэр Эдвард редко заглядывали в ее покои, и то лишь с очередным сообщением. Она, конечно, не отвечала, потому что они не называли ее королевой, но, когда Екатерина лежала больная, сэр Эдвард просунул голову в дверь и пожелал ей здоровья. Даже он, увидев ее, принял озабоченный вид.

Екатерина приказала подать зеркало и пришла в ужас. Она стала призраком прежней себя: бледное лицо, седые волосы, обвисшая кожа на щеках.

– Уберите это, – сказала она.

Екатерина заставляла себя есть, потому что должна была встать на ноги. Она должна жить ради Марии.

Собравшись с силами, она написала Шапуи: «Пожалуйста, приезжайте…»

– Мадам, мадам! Взгляните! – Элиза и Бланш стояли у окна. Элиза едва не прыгала от восторга. – Там, за стеной, мужчины в ливреях испанского посла, они машут нам.

Девушки помахали в ответ.

Екатерина с трудом села в постели. Неужели это он? Неужели это Шапуи?

– Помогите мне встать.

Но когда ее подняли на ноги, она ощутила такую слабость, что пришлось снова лечь. Удобно устроив Екатерину, дамы поспешили вернуться к окну.

Он едет. Екатерина знала, что он это сделает, презрев запреты короля и черного паука Кромвеля, который засел в центре паутины и завлекает в нее всякого, кто проявит неосторожность. Сегодня Шапуи будет здесь, и она сможет выговориться, снять с себя ношу, рассказать обо всех проблемах и доверить ему то, что не смела изложить на бумаге, и он что-нибудь сделает для безопасности Марии. Тем временем ее дамы продолжали махать и перекрикиваться с мужчинами внизу, а местные жители высыпали на улицу и обнимали приезжих с таким восторгом и радостью, будто сам Мессия спустился на землю.

Однако Шапуи не появился, постепенно толпа рассеялась, и люди посла удалились. В эту ночь Екатерина чувствовала себя так плохо, что боялась умереть.

В своем следующем письме Шапуи объяснил, что пошло не так. Он пытался увидеться с ней. Встревоженный ее срочным посланием и сообщениями о плохом самочувствии, он неоднократно просил разрешения повидаться с ней, но король и Кромвель всякий раз отказывали. «Его величество выразил опасение, что я только укреплю Вас в Вашем упорстве или что мы сплетем интригу и Вы с принцессой решитесь бежать за границу. Но я продолжал настаивать, говоря, что хочу только утешить Вас по мере сил, и наконец его милость разрешил мне ехать при условии, что я не стану обсуждать политику».

Посол немедленно тронулся в путь, но всего в пяти милях от Кимболтона его догнал гонец короля и приказал немедленно вернуться ко двору. «Можете представить, в какое негодование это привело меня, – писал Шапуи. – Я сказал мастеру Кромвелю, что почел бы за более уважительное отношение к себе, если бы король дал мне знать о своих намерениях до того, как я покинул Лондон. А он ответил только, что в будущем мне не будет позволено посещать Ваше Высочество».

Екатерина отложила письмо и постаралась сдержать слезы. Он ехал к ней, этот милый, добрый человек; он был уже почти здесь. Если бы только гонец не нашел его! Какой отрадой для нее стала бы встреча с Шапуи!

В конце июля погода стояла прекрасная, теплая и солнечная. Легкий ветерок мягко шевелил занавески. «В такие дни и на душе хорошо», – думала Екатерина, признавая, что и самочувствие ее немного улучшилось. Вскоре она начала вставать с постели и сидеть на стуле, а через неделю доктора предложили перенести его под какой-нибудь навес в саду под ее окном, чтобы она могла наслаждаться свежим воздухом. Это ускорит выздоровление.

– Я спрошу разрешения, мадам, – сказал доктор де ла Саа.

Он знал: сама Екатерина ни за что не станет делать этого.

Последовал ответ: «нет».

– Они говорят, когда ваша милость будет готова, чтобы к ней обращались с положенным титулом, тогда вы сможете выходить куда захотите.

Вид у доброго доктора был сердитый.

Это было мелко и жестоко. Лорд Маунтжой тоже так считал.

– Я готов был бы в знак протеста вновь подать в отставку, потому что такая служба мне отвратительна, – сказал он, – но ее не примут, и к тому же мне неприятно оставлять вас на милость этих безразличных ко всему тюремщиков. – Он кивком указал в сторону северного крыла. – Я не потерплю дурного обращения с вами.

– Мой дорогой друг, я благодарю вас за верную службу. – Екатерина протянула ему руку – руку королевы.

Маунтжой встал на колени, скрипя суставами и пыхтя от напряжения, и с чувством поцеловал ее.

– Я буду служить вам до конца моих дней, ваша милость, – поклялся он.

«Все это очень странно, – думала Екатерина. – По словам Шапуи, у Леди таки не будет ребенка. Но она ведь была беременна, разве нет? Не так-то просто притворяться столько времени. Когда впервые огласили новость? Весной? И очевидно, ребенок должен был родиться в августе». Леди была в положении, это не вызывало сомнений.

Потом постепенно открылась правда. Ребенок родился мертвым, и эту историю сохранили в тайне.

Легко понять почему. Генриху нужно было доказать всему миру, что Господь улыбается его союзу с Анной. Рождение сына подтвердило бы его правоту. Но Екатерине, да и всем остальным наверняка тоже, было ясно как день, что дочь, а следом мертвый ребенок – вероятно, сын, иначе к чему такая секретность? – означали только одно: Господь недоволен. Вопрос состоял лишь в том, когда Генрих прозреет и придет в чувство?

Екатерина никому не пожелала бы рождения мертвого ребенка, даже злейшему врагу. Она слишком хорошо знала, как тяжела эта утрата. Но она не могла не посчитать такой оборот событий благословением, потому что казалось, это отвратило Генриха от Анны. К тому же Шапуи сообщал, что Генрих влюблен в одну прекрасную придворную даму. «Леди хотела удалить ее, но король рассердился и заявил: она должна быть довольна тем, что он для нее сделал, и, если бы ему сейчас пришлось начинать все сначала, он бы и пальцем не пошевелил». Шапуи предупреждал, что лучше не придавать этой ссоре особого значения, учитывая переменчивый нрав Генриха и хитроумие Леди, которая прекрасно знает, как с ним управляться. «Ах, – подумала Екатерина, – но создается впечатление, будто он начинает уставать от того, что им все время управляют».

Ноябрь был омрачен великой скорбью: лорда Маунтжоя хватил удар, он упал и умер. Екатерина подозревала, что он не вынес напряжения, разрываясь между верностью королеве и долгом по отношению к королю. Лорд Маунтжой был для нее истинным другом, всегда старался угодить как мог, и Екатерина глубоко скорбела о нем.

Она задумалась, кого Генрих может назначить на место лорда Маунтжоя, но с другой половины дома прислали записку с сообщением, что замены камергеру вдовствующей принцессы не будет. В ее положении камергер действительно ей был не нужен. Досадно, но верно. Она вполне могла обойтись и без камергера. Две комнаты – это не дворец.

Той же осенью умер папа Климент. Екатерина помолилась за его душу, чтобы она избегла чистилища. Папа стал причиной большинства ее бед, но вспоминать об этом сейчас было немилосердно. Все могло бы сложиться иначе, вынеси он решение в 1527 году! Генрих тогда еще был добрым сыном Церкви, он согласился бы с постановлением Климента, и кошмаров, которые произошли с тех пор, можно было бы избежать.

Новый папа, Павел III, был человеком решительным, сообщал Шапуи, и одержимым идеей Крестовых походов. Он не намеревался поощрять ослушание короля Генриха, и одним из его первых шагов стала угроза привести в действие приговор об отлучении от Церкви, вынесенный Климентом. Генрих не обратил на это внимания, но Екатерина знала, что на самом деле он не мог позволить себе полностью проигнорировать угрозу. Стоило папе Павлу издать буллу об отлучении, и это могло подтолкнуть императора на войну с Генрихом. Кроме того, как отлученный от Церкви правитель, Генрих остался бы один и не мог надеяться на получение помощи от других христианских монархов Европы. Екатерина находилась вдали от этих великих событий, в Кимболтоне, и горячо молилась о том, чтобы они никогда не приняли такого оборота.

В феврале Господь послал ей очередное испытание. Мария лежала больная в Гринвиче, где находился двор Елизаветы. Шапуи не приукрашивал ситуацию: опасались, что принцесса может умереть.

Король встревожен, но отказывается последовать совету врачей, внять моим мольбам и отпустить принцессу к Вашему Высочеству, а она очень по Вас скучает. Он заявил, что желает сделать все возможное для здоровья дочери, но должен заботиться также о своей чести и своих интересах, которые будут поставлены под угрозу, если Марию увезут за границу или если она сбежит, что легко сделать, стоит ей только оказаться вместе с Вашим Высочеством, потому как у него есть подозрения, что император строит планы на этот счет.

«Разве я стала бы рисковать здоровьем собственного ребенка, отправляя его в такое время в поездку по морю!» – досадовала Екатерина, вспоминая, как плохо ей было, когда она плыла в Англию из Испании.

В безумном волнении, пытаясь не обращать внимания на боли в груди и тяжелое сердцебиение, Екатерина в отчаянии написала самому Кромвелю, умоляя его воздействовать на короля, чтобы тот позволил ей лечить Марию в Кимболтоне.

Радость от встречи со мной и немного покоя – уже это вернет ей половину прежнего здоровья. Я стану сама выхаживать ее. Ради любви Господа, пусть это исполнится!

Но Кромвель не соблаговолил ответить.

Екатерина не стала ждать и выяснять, почему вышла задержка с письмом. Она вызвала доктора де ла Саа. Тот явился в ее покои и сразу стал выяснять, что случилось. Екатерина спросила, может ли он поехать в Гринвич лечить Марию. Последовала неловкая пауза, и Екатерине стало ясно: доктор не очень-то хочет этим заниматься.

– Почему нет? – спросила она, видя, что де ла Саа хмурится.

– Мадам, я боюсь того, что могу там обнаружить, может статься, я окажусь бессилен остановить процесс или даже буду обвинен в причастности.

У Екатерины вытянулось лицо. Неужели случилось то, чего так боялся Шапуи? Нет. Пока у нее в голове прокручивалась эта мысль, она уже отвергла такое предположение. Это было невероятно! Генрих любил Марию, он мог злиться на нее и угрожать, но не причинил бы ей вреда, Екатерина могла заложить свою душу. Но была ведь еще и та, другая, которую Уолси однажды назвал черной вороной. С нее станется…

– Тем больше причин у вас ехать! – резко заметила Екатерина.

Доктор де ла Саа поехал неохотно и отсутствовал неделю. Время тянулось бесконечно. Бóльшую его часть Екатерина провела на коленях, моля Господа сохранить жизнь Марии. Наконец приехал доктор с добрыми вестями. Какое это было облегчение!

– Принцесса выздоравливает, но меня беспокоит продолжительность болезни.

Вдруг комнату поглотил мрак. Придя в себя, Екатерина обнаружила, что лежит на полу, а доктора и горничные с тревогой смотрят на нее.

– Вы упали в обморок, мадам, – сказал доктор Гуэрси. – Лежите спокойно, когда вам станет немного лучше, мы перенесем вас на кровать.

– Со мной все хорошо.

С трудом, при помощи слуг, Екатерина села. Вспомнила новость о Марии.

– Я больше беспокоюсь о дочери. Доктор де ла Саа, вы сказали, что вас встревожила продолжительность ее болезни.

– Мадам, успокойтесь!

– Вы должны вернуться к ней! Помочь ей выздороветь!

Доктор де ла Саа замялся:

– Мое место здесь, с вами, мадам, пока вы сами не поправитесь. О принцессе заботятся ее собственные доктора.

– За мной может присмотреть доктор Гуэрси. Я приказываю вам отправиться обратно в Гринвич!

– Мадам, мне там не рады!

Это возбудило в Екатерине новые подозрения.

– Жизнь моей дочери в опасности? – резко спросила она.

Доктор де ла Саа переменился в лице:

– Хотелось бы мне уверить вас в обратном, мадам.

Он и доктор Гуэрси прописали ей покой, но как могла она сохранять спокойствие в сложившихся обстоятельствах? Чтобы доставить удовольствие врачам, она легла в постель, но, как только все ушли, чтобы дать ей поспать, тут же поднялась и, несмотря на головокружение, которое так и не прошло, написала письмо Шапуи.

Молю Вас, поговорите с королем и попросите его от моего лица проявить милосердие и прислать сюда, ко мне, нашу дочь, потому что, если я буду выхаживать ее сама, пользуясь советами своих докторов, но Господу все равно будет угодно забрать ее из этого мира, мое сердце будет спокойно. Скажите Его Величеству, что никто, кроме меня, не может так хорошо позаботиться о ней: я уложу ее в постель у себя в комнате и буду рядом, когда понадобится. Я полагаюсь на Вас, потому что в этом королевстве нет никого другого, кто осмелился бы передать господину моему королю мои слова.

Екатерину не заботило, что Генрих узнает о несоблюдении ею запрета на общение с Шапуи. Единственное, что сейчас имело значение, – это безопасность Марии.

Когда Элиза пришла справиться о самочувствии своей госпожи, послание было подписано и запечатано.