Текст книги "Екатерина Арагонская. Истинная королева"

– Они позволили мне остаться, мадам, потому как считают, что от меня будет меньше вреда, чем от кого бы то ни было другого, – сказал ей епископ. – А вот ваших английских священников отца Эйбелла и отца Форреста заставили уйти.

Екатерина обняла их всех, от души радуясь, что видит вокруг себя эти дружелюбные лица. А потом она распорядилась приготовить сытный обед – или то, что считалось таковым здесь, за которым собрались все. Даже изумленная прачка и та была усажена за стол.

Глава 32
1534 год

Екатерина опасалась, как бы неповиновение Саффолку не вызвало наложения дальнейших ограничений на ее двор, однако Элиза, как и прежде, могла уходить и возвращаться. Именно так Екатерина узнала от Шапуи, что – наконец-то, наконец-то! – папа Климент созвал суд консистории, который должен объявить решение по делу короля.

– Элиза, нельзя терять времени. Есть ли у нас какой-нибудь способ отправить письмо императору?

– Я постараюсь, мадам.

Позже в тот же день девушка вернулась из гостиницы «Лев» и рассказала, что встретила там одного судоводителя, который приехал домой между плаваниями. Скоро он должен вернуться в Бостон на свой корабль, который будет заходить в Брюгге, где, по его словам, можно найти судно, чтобы с ним передать письмо в Испанию.

– О, это прекрасно! – воскликнула Екатерина. – Благодарю вас, дорогая!

Екатерина попросила дать ей письменные принадлежности и написала своему племяннику. Если кто и мог оказать воздействие на новый папский суд, так это он.

Умоляйте Его Святейшество действовать так, как должно, ради служения Господу и сохранения спокойствия христианского мира. Все прочие соображения, включая жизни меня самой и моей дочери, должны быть отставлены в сторону. Нет нужды описывать Вам наши страдания. Я бы не могла вынести столько, если бы не считала, что страдаю во имя Господа. Пока жива, я не перестану защищать наши права.

Неделя шла за неделей, январь сменился февралем. Екатерина начала поджидать ответа, тут как раз подоспело письмо от Шапуи. Она встревожилась, узнав, что он опять предлагал императору объявить войну Генриху, однако Карл ответил, что хотя он и привязан к своей тетке, но это частное дело и нужно принять в соображение общественные интересы. В будущем Екатерина решила переписываться с ним через Шапуи, а не напрямую, дабы избежать любых обвинений в разжигании войны. Намерение императора было благим, но оно подтверждало подозрения, которые недавно начали появляться у Екатерины: похоже, ее племянник не считал страдания тетки политическим делом. И это открытие было для нее как пощечина.

В феврале, то ли из-за тревоги в связи с ожиданием решения папы, то ли из-за зимнего холода, Екатерина заболела и оказалась прикована к постели. Ее била лихорадочная дрожь и терзал неудержимый кашель. Пока фрейлины пытались охладить ее пылающий лоб влажными полотенцами, доктор де ла Саа сделал анализ мочи и прописал ей пиретрум. Однако стоило ему удалиться, как Марджери Отвелл непреклонно заявила, что лучше поможет припарка на горло из куска хлеба, смоченного в уксусе. А Бланш сообщила, что ее бабушка в Толедо считала прекрасным лекарством пауков, обмазанных сливочным маслом. Екатерина была слишком слаба, чтобы вникать во все это. Ноги у нее отекли, а по утрам и глаза были опухшими. Доктор де ла Саа сказал, что это водянка, и с озабоченным видом покачал головой.

Однако Екатерина постепенно поправлялась. В начале марта ей стало настолько лучше, что она смогла выбраться из постели и сидеть в кресле, но она исхудала еще сильнее, а ее когда-то золотистые волосы совершенно поседели. «Что бы теперь подумал обо мне Генрих? – задавалась вопросом Екатерина. – А Мария?» Вероятно, это даже лучше, что ее дорогое дитя не видит мать такой старухой.

Пришло письмо от Шапуи. Элиза, эта находчивая и энергичная девушка, сообщала послу о ходе болезни своей госпожи, и он был крайне озабочен. «Радостно слышать, что Вашему Высочеству лучше, – писал он. – Я беспокоился, не были ли применены какие-то средства для ускорения Вашей кончины. Не пытались ли у Вас искусственным образом вызвать водянку. Какое облегчение для меня знать, что Вы идете на поправку».

Мог ли кто-то покушаться на ее жизнь? Сильно обеспокоенная, Екатерина посоветовалась с доктором де ла Саа и доктором Гуэрси, но ни тот ни другой не отнеслись к такому предположению серьезно.

– Я много раз наблюдал такие мрачные настроения духа, связанные с болезнью, – заметил доктор Гуэрси. – Если бы ваша милость жили в каком-нибудь более приятном месте, то поправились бы скорее.

Выздоровление Екатерины замедлилось, когда пришла новость о том, что Леди ждет второго ребенка. «Она старается переманить принцессу Марию на свою сторону», – писал Шапуи.

Когда Леди навещала маленького бастарда, она побуждала принцессу прийти к ней и почтить ее как королеву, говоря, что это поспособствует примирению с королем и что она сама замолвит за нее словечко перед отцом. Принцесса ответила, что она не знает в Англии другой королевы, кроме своей матери, но, если мадам Болейн окажет ей услугу и поговорит с ее отцом, она будет премного обязана. Леди повторила свое предложение, но это не принесло результата, кончилось тем, что она осыпала Марию всевозможными угрозами, но не смогла добиться своего и была крайне возмущена.

Екатерина радовалась, что Мария твердо стоит за правое дело, но боялась возможных последствий. Беспокойство за дочь не давало ей уснуть всю ночь и мешало выздоровлению. Потом Екатерину привело в смятение известие о том, что Мария отказалась ехать вместе с двором Елизаветы в Мор и ее силой отвезли туда в носилках. «Это моя ошибка», – признался посол.

Для того чтобы отец и его Леди не думали, будто принцесса измождена и сломлена плохим обращением, я посоветовал ей смело высказывать свое мнение, но не впадать в крайности, которые привели бы к применению силы, из опасения вызвать раздражение отца. Теперь король очень зол на нее, и принцесса находится в трудном положении. Она писала мне из Мора трижды, просила совета. Я предостерег ее от опрометчивых поступков и предписал слушаться отца во всем, за исключением тех вопросов, которые задевают ее совесть.

Это был мудрый совет. И все же, несмотря на страх за дочь, что-то у Екатерины внутри трепетало от восторга при мысли о ее непокорности.

Вскоре после этого к Екатерине пришел лорд Маунтжой:

– Я принес важные новости, которые окажут влияние на ваше положение, мадам. Парламент лишил вас земель, назначенных вам как королеве, и вернул вам те, которыми вы владели в качестве вдовы принца Артура. Земли королевы отписаны королеве Анне.

– Все владения в этом королевстве не сделают ее истинной королевой.

– Ваша милость не должны говорить так, – с укоризной произнес Маунтжой, правда при этом он улыбался, что противоречило тону высказывания. – Кроме того, мне приказано передать вам, что парламент издал Акт, подтверждающий вердикт его милости Кентерберийского, который устанавливает незаконность вашего брака, а союз короля с королевой Анной признает правомочным. – Лорд сглотнул. – И что ваша дочь, леди Мария, объявлена незаконнорожденной. Мадам, прошу, позвольте мне закончить! Этот Акт также определяет наследниками потомков короля и королевы Анны и требует от всех подданных короля, если поступит такое распоряжение, принести клятву верности королеве Анне как его законной супруге и принцессе Елизавете как законной наследнице, а также признать его милость высшим главой Христовой церкви Англии.

– Я никогда не признаю ничего из этого! – поклялась Екатерина.

– Каждый, кто откажется принести клятву, будет объявлен виновным в покушении на измену и отправлен в тюрьму, – предупредил ее лорд Маунтжой.

– Смею напомнить вам, милорд, что я уже пленница, но если королю угодно заточить меня в Тауэр, я готова отправиться туда! – возразила Екатерина. – Я никогда не признаю, что мой брак незаконен, а моя дочь – бастард. И она принцесса Мария, а не леди Мария!

Папа наконец сказал свое слово: брак Екатерины законен и действителен.

Читая письмо Шапуи, она почувствовала, что у нее подкашиваются ноги, и опустилась на стул. Очевидно, эта новость распространялась и другими средствами, потому что в Бакдене зазвонили во все колокола.

Не в силах поверить своему счастью, Екатерина собрала придворных и сообщила всем добрые вести, после чего оставила их в радостном оживлении обнимать друг друга, а сама отправилась в церковь, чтобы от всей души возблагодарить Господа, который наконец снизошел к ее мольбам. Семь долгих лет она ждала этого момента и едва могла поверить, что он настал. Она истинная супруга короля. Теперь никто не мог отрицать этого. Никто не мог утверждать, будто Мария – его побочная дочь, а не законная наследница. Теперь тревоги и беспокойства ее дочери останутся в прошлом. Больше не будет споров и пререканий, тяжелого ожидания, несправедливостей и гонений.

А королю, как писал Шапуи, папа приказал немедленно вернуться к своей законной супруге и королеве. Ему велено относиться к Вашей Милости с любовью и почтением, как любящему супругу и как того требует от него королевское достоинство, а если он откажется, то будет отлучен от Церкви. Он также должен оплатить судебные издержки. Люди уже празднуют на улицах…

Они и правда торжествовали! Выглянув из башни, Екатерина увидела собравшуюся у ворот толпу. Люди кричали и вызывали ее. Она махала рукой, улыбалась, кивала в знак благодарности. Разумеется, очень скоро она отправится по Большому северному тракту в Лондон ко двору, и еще больше людей будут сбегаться со всех сторон, чтобы поглядеть на нее, а она будет выражать им глубочайшую признательность за их непреклонную верность.

Больше не будет горьких упреков, она вернется к Генриху, преисполненная любви, простив его от всего сердца, счастливая тем, что снова занимает положенное ей по праву место. Мстить Анне она не станет, но проявит великодушие. Разумеется, Анне придется покинуть двор, взяв с собой своего ребенка, и Мария будет восстановлена в правах законной наследницы Генриха. Несомненно, в свое время Генрих подыщет Елизавете мужа. Он ведь уже прекрасно позаботился о другом своем бастарде.

Екатерина послала за лордом Маунтжоем и по его сияющему лицу поняла, что тот уже слышал новость.

– Вы уже знаете, что решил папа, милорд?

– Да, ваша милость, знаю. Позвольте мне первым поздравить вас.

Камергер лучился от радости. Он тоже был доволен, что весь этот ужас наконец прекратится.

– Вы получили какие-нибудь сообщения от короля?

– Пока ничего не слышно, мадам.

– Я уверена, скоро мы что-нибудь услышим. Мне, наверное, следует готовиться возвращаться ко двору.

Лорд Маунтжой нахмурился:

– Сожалею, что не могу позволить вашей милости уехать без распоряжения короля.

– Разумеется. – Екатерина улыбнулась ему. – Ждать осталось недолго!

Когда лорд Маунтжой покинул ее покои, Екатерина задумалась: как чувствует себя Генрих? Она вспомнила его страстные заявления о том, что он не послушается папу, какое бы решение тот ни вынес, но знала: за гневливостью и бравадой скрывался истинный сын Церкви, который просто сбился с пути. Екатерина не могла поверить, что Генрих проигнорирует предписания папы. Нет. Они приведут его в чувство, он по-иному взглянет на свои поступки, поймет, какой опасности подверг свою бессмертную душу. Ни одному человеку не по нраву, когда ему указывают на его неправоту, особенно королю, а Генрих совсем потерял голову из-за Анны. Может быть, знаки все-таки были верные и она ему уже стала надоедать. Ее новая беременность, конечно, усложняла дело, но кто возьмется оспаривать решение папы? Екатерина будет с Генрихом мягкой и покладистой. Она даст ему время и добротой вернет себе его любовь.

Горничные получили приказание вытащить из сундука платья. Все оказались изрядно поношенными.

– Думаю, алый бархат подойдет, – сказала Екатерина. – Вычистите это платье и повесьте проветриваться. И еще у моего золотого чепца оторвался кант, надо пришить его обратно. Я хочу выглядеть как можно лучше для его милости.

Горничные вымыли ей волосы в воде с древесной золой, перестирали лучшее белье из того, что у нее осталось. Вызов скоро доставят, Екатерина была уверена в этом и хотела быть готовой к немедленному отъезду. Счастливая, она погрузилась в мечтания о том, как вернет уволенных слуг, пригласит Марию ко двору и снова сделает Маргарет Поул ее воспитательницей. Может быть, Генрих благосклонно отнесется и к восстановлению Томаса Мора в должности канцлера. Теперь, когда Великое дело, заставлявшее людей принимать ту или иную сторону и вызывавшее склоки, разрешилось, в мире может снова установиться порядок.

Оставался нерешенным вопрос наследования, но Мария уже находилась в брачном возрасте. Ее можно обручить с Реджинальдом Поулом, чего давно желала Екатерина; этот союз, несомненно, будет одобрен людьми, и королевские дома Йорков и Тюдоров снова объединятся. Этот брак устранит призрак гражданской войны, который так долго не давал покоя Генриху, насколько могла припомнить Екатерина: если Мария родит сына, это решит все проблемы с престолонаследием. Екатерина уже видела протянувшиеся вперед годы, себя и Генриха, с возрастом все мягче относящихся друг к другу, живущих в окружении внуков и в добрых отношениях со всем христианским миром.

Однако прошло две недели, а никакого вызова не поступило. Постепенно ей открылась горькая правда: Генрих стоит на своем. Он попал в полную зависимость от Анны и Кромвеля и решительно вознамерился бросить вызов Святому престолу.

Это было самое сокрушительное разочарование из всех, какие довелось пережить Екатерине. Какое жестокое поражение – выиграть дело в суде и обнаружить, что от этого ничего не изменилось. До сих пор она не сомневалась, что Генрих исполнит решение папы, но теперь увидела, как далеко зашел ее супруг в деле разрыва с Римом.

Она плакала – как она плакала! Отставив в сторону привычку соблюдать королевское достоинство, Екатерина рыдала в объятиях Элизы, жалуясь на несправедливость судьбы. А при мысли о Марии, о том, как все это подействует на нее, несчастная мать заливалась слезами и негодовала пуще прежнего.

Екатерина вытянула себя из пучины отчаяния и написала Шапуи.

Я воображала, что, когда папа вынесет решение, король вернется на путь истинный. Но теперь поняла, что для исцеления этого зла необходимы более сильные средства. Какими они должны быть, я сказать не могу, но нужно найти способ привести короля в чувство.

После отправки письма Екатерина поняла: любому, кто его прочтет, будет простительна мысль о ее согласии на войну, но в действительности она надеялась, что император и папа удовлетворятся угрозами, которые Генрих не сможет оставить без внимания. А вот о чем этот читатель не догадался бы, так это об отсутствии у Екатерины иллюзий: она больше не ждала от Карла никаких действий себе во благо.

Однако Шапуи ответил, что император не замедлит предпринять шаги для исполнения решения папы. Это согрело Екатерине душу, пока она не прочла следующие строки: «Что здесь необходимо, Ваше Высочество, так это военная сила, но его императорское величество не встанет на эту стезю, если Вы сами не попросите об этом. Он намерен заставить папу отлучить короля от Церкви в надежде, что это вернет английскому монарху рассудок». Такой подход к делу представлялся разумным, хотя и радикальным. Екатерина надеялась, что Генрих прислушается к папе и вскоре снова вернется в число его паствы.

Питала она надежду и на то, что Карл в ближайшее время начнет действовать. Складывалось впечатление, будто Генрих намерен карать всякого, кто станет противиться его воле.

«Никто не осмеливается перечить ему, – сообщал Екатерине Шапуи. – Кромвель настойчиво принуждает всех клясться, и многие делают это без зазрения совести». Однако епископ Фишер отказался. «Я слышал, он получил ужасные письма от короля по поводу этого. Теперь его отстранили от дел, обвинили в измене и заточили в Тауэр, чем подвергают его жизнь опасности, хотя тот написал его величеству и выразил свою преданность».

При чтении этих строк у Екатерины судорожно сжималось и трепетало сердце. Ей даже пришлось сесть. Епископ Фишер, этот добрый прямодушный человек, всегда был другом Екатерины, и все его уважали. Как мог Генрих так жестоко обходиться с ним? И как епископ, а он уже в преклонных летах, выживет в Тауэре? Кто посмеет прислать ему пищу и теплую одежду?

Но впереди Екатерину ждали еще более ужасные известия. Она не могла поверить, что Генрих отправил в Тауэр и своего старого друга сэра Томаса Мора. Он любил Мора! Всегда восхищался им и почитал его, прислушивался к каждому слову этого ученого мужа. Но Мор отказался присягать. Не имело значения то, что он объявил себя верным подданным короля и отрицал, что когда-либо противился браку Генриха с Анной Болейн. Даже приближенные короля хотели восстановить его в правах, сообщал Шапуи. «Однако Леди своим непрестанным роптанием разжигает недовольство короля. Многие потрясены этим арестом. Я убежден, преследования, которым подверглись он и епископ Фишер, целиком и полностью вызваны тем, что они поддерживали Ваше Высочество».

«Нет сомнений, Кромвель тут постарался на славу», – подумала Екатерина. Она сильно расстроилась, узнав, что после череды назначений на разные высокие должности он стал главным секретарем короля, а следовательно, будет иметь на своего владыку еще более сильное влияние. А Генрих, Екатерина знала это, отличался внушаемостью. Когда всем заправляет такой человек, неизвестно, что еще случится. Анна и Кромвель делили между собой власть над сердцем и разумом короля. Прикрываясь тем, что исполняют его волю, они использовали Генриха для достижения своих еретических целей. А сам Генрих был слишком одурманен страстью, чтобы заметить это!

В следующем письме Шапуи Екатерина, содрогаясь от ужаса, прочла о казни монахини из Кента и пяти ее сторонников, в том числе двоих священников. Расправа состоялась в Тайберне при большом скоплении народа, жертв привезли на дрогах к виселице, где монахиня была повешена, а затем, уже мертвая, обезглавлена. Мужчины претерпели повешение, волочение и четвертование. Это была первая кровь, пролитая вследствие Великого дела, и Екатерина, подавляя страх, думала, что эти жертвы будут не последними. Генрих так сильно разгневался на папу, что был готов пойти на крайние меры для подавления оппозиции. Но то, что он подверг казни священников, как обычных преступников, было не просто жутко – это было кощунство!

Мир определенно сошел с ума. Екатерина трепетала при мысли о том, зайдет ли Генрих еще дальше и насколько. Не станет ли следующей жертвой она сама?

Мария заболела. Четыре месяца страданий и лишений при дворе Елизаветы пошатнули ее здоровье. Екатерина вслух читала письмо Шапуи Элизе, ей нужно было поделиться с кем-нибудь своей тревогой.

Я умолял совет и мастера Кромвеля позволить принцессе поехать к Вашему Высочеству и обещал сам обеспечить Ваше благоразумие, но король не доверяет мне. Он опасается, что, воссоединившись с дочерью, Вы начнете строить козни против него и призывать на помощь войско императора. Я попытался заручиться поддержкой Кромвеля, но тот только дал слово просить короля отправить к принцессе своего врача, однако не думаю, что он сдержит обещание или что король прислушается к нему. Кромвель не лукавит, но боюсь, на самом деле он желает принцессе смерти. Он сказал мне, что она сама виновата в своих нынешних сложностях и если Господу будет угодно… (Шапуи оставил фразу незавершенной.) Меня это беспокоит, и мне кажется, я должен предостеречь Ваше Высочество об опасности, потому что слышал, как Леди говорила, что не успокоится, пока не изведет Вас и Вашу дочь ядом или еще каким-нибудь образом. Поэтому я умоляю Вас сохранять бдительность и следить за тем, чтобы пищу для Вас готовили только те слуги, которым Вы доверяете.

Это предупреждение вдобавок к вестям об участи Фишера, Мора и кентской монахини вселило в сердце Екатерины ужас, ощущавшийся физически. Элиза встала перед ней на колени, взяла ее руки в свои и попыталась успокоить госпожу. Екатерине пришлось подождать, пока уймется сердцебиение и она снова сможет дышать спокойно. Потом она подвела итог и скрепя сердце посмотрела в лицо правде.

Генрих не постеснялся отправить ее в Бакден, хотя знал, какое это гиблое место. Он пытался заставить ее переехать в Сомерсхэм, а дом там находился в еще более плохом состоянии. Ей можно было простить умозаключение, что он хотел ее смерти, не говоря уже о том, что он находился во власти Анны Болейн, а она, это было очевидно, ни перед чем не остановится, да к тому же положение позволяет ей с легкостью добиваться своего. Ребенок, которого она носила, мог оказаться мальчиком, но, пока она не родила сына, ее положение на троне неустойчиво. Если бы любовь Генриха к ней утихла, он мог бы использовать вердикт папы как повод вернуться к бывшей супруге. Екатерина знала, что все еще любима в народе, а разлад между королем и императором по поводу Великого дела оказал влияние на английскую торговлю с Нидерландами. Неудивительно, что люди хотели ее возвращения! И вполне понятна их ненависть к Анне.

Не приходилось сомневаться, что Анна рассматривала Екатерину и Марию как смертельную угрозу своему положению. «Ни Вы сами, ни принцесса ни на миг не будете в безопасности, пока Леди сохраняет власть и влияние; ей не терпится избавиться от Вас», – предупреждал Шапуи в следующем письме.

Екатерина не стала осуждать Генриха при своих фрейлинах, но отчаянно нуждалась в том, чтобы снять с себя бремя и высказаться по поводу Анны. Давно миновали те времена, когда Екатерина хранила королевское величие в общении со слугами. Элиза уже слышала кое-что о нависшей над Екатериной угрозе. Элиза, Бланш, Исабель и Марджери были подругами Екатерины; они находились рядом с ней, с готовностью выслушивали ее и помогали, когда могли.

– Леди Анна безжалостно затравила Уолси, – напомнила им Екатерина однажды вечером, сидя у огня; фрейлины устроились на полу рядом с очагом. – Мессир Шапуи считает ее способной применить яд, дабы избавиться от меня и принцессы. Он говорит мне, что она день и ночь злоумышляет против Марии. Король собирается нанести визит во Францию, и Леди открыто заявила, что, пока он будет в отъезде, она избавится от Марии – либо заморит голодом, либо еще как-нибудь. – (Элиза вскинула ладонь ко рту, остальные три ахнули.) – Это правда, – продолжила Екатерина, ощущая трепет в груди, который пугал ее в последнее время. – А когда брат предупредил ее, что это приведет в ярость короля, она ответила, что ей все равно, даже если ее за это сожгут заживо. Вы видите, как она жестока.

Дамы постарались утешить Екатерину и пообещали, что отныне сами будут следить за тем, как готовится для нее пища. Но таких же обещаний относительно того, что ест Мария, они дать не могли, а потому Екатерину продолжали мучить ночные кошмары. Когда Элиза, Бланш и Марджери – Исабель, как обычно, под каким-то предлогом отсутствовала – спустились в кухню и настояли на том, чтобы наблюдать за приготовлением блюд для своей госпожи, повара и их помощники возмутились. В конце концов Элиза заставила управляющего приделать крюк для котелка над очагом в комнате Екатерины и вертел – в камине.

– Отныне мы будем сами готовить для вас пищу, мадам! – объявила она.

Это был благородный жест, однако ни одна из них стряпать не умела, хотя их учили управлять кухней, как подобает настоящим леди. Еда получалась неизменно либо сырой, либо подгоревшей, а кое-что было вообще несъедобно. Кроме того, от постоянной готовки вся спальня пропахла стряпней. Но Екатерина смиренно и с благодарностью сносила все это. Лучше уж было потерпеть неудобства, чем рисковать быть отравленной. Она цеплялась за робкую надежду, что у Марии найдутся такие же верные и бдительные слуги.

Когда в Бакден прибыл архиепископ Йоркский, дабы взять с Екатерины и ее придворных клятву верности, она собралась с духом и решила сохранить твердость. Подвергаясь опасности наряду с дочерью, она не могла подвергнуть риску свою бессмертную душу отречением от своих убеждений.

Екатерина смотрела прямо в лицо архиепископу и держалась как подобает королеве.

– Я отказываюсь давать клятву, – твердым голосом заявила она. – Если я не жена короля, как он утверждает, то не являюсь и его подданной и от меня нельзя требовать клятвы.

Она задержала дыхание, ожидая, что архиепископ прикажет ей отправляться в Тауэр, как случилось с Фишером и Мором. Но ничего такого он не сказал.

– Очень хорошо. Созовите своих слуг! – распорядился священник.

Они пришли, враждебные и мятежные, готовые дать ему отпор.

– Нет! – говорили они один за другим. – Я никогда не дам такую клятву!

Большинство испанцев, которые прожили в Англии более тридцати лет, вдруг перестали понимать английский.

– Я давал клятву верности моей госпоже королеве Екатерине, – смело заявил Франсиско Фелипес. – Она еще жива, и, пока она не умрет, я не признаю другой королевы в этой стране.

– Пусть король вышлет нас, – сказал Бастьен Хенниок, – но не сделает клятвопреступниками.

– Я не могу заставлять иностранцев давать клятву верности, – раздраженно признал архиепископ, – но те из вас, кто является англичанами и не принесет присяги, будут уволены.

Фрейлины и слуги Екатерины переглянулись, потом кивнули и один за другим дали клятву.

– Мы все договорились заранее, что, если нам не оставят выбора, мы сделаем это, – объяснила Элиза. – Клятва, данная по принуждению, вообще не клятва. Кроме того, мадам, мы ведь не могли оставить вас совсем одну. Кто тогда стал бы заботиться о вас?

– Благословляю всех вас, мои верные друзья, – сказала Екатерина.

В душе она возблагодарила Господа за их стойкость.