Текст книги "Екатерина Арагонская. Истинная королева"

«Королева Франции» глядела на все это в изумлении.

– Превосходно! – оценила убранство покоев она. – Грустно думать, что все это разберут, когда торжества закончатся.

– С содроганием думаю, сколько денег на все это потрачено!

Теперь, когда у Екатерины появилось время осмотреться в обстановке этой слепящей глаза роскоши, она начала находить убранство несколько безвкусным. Чего еще ожидать от сына мясника!

– Вы знаете моего брата! – со смехом отозвалась «королева Франции». – Он ничего не делает наполовину.

– Я скорее склонна полагать, что это работа Уолси. – Екатерина не могла скрыть отвращение.

«Королева Франции» взяла ее за руку:

– Мне понятны ваши чувства, Кейт, но я многим обязана Уолси. Если бы не его вмешательство, не сносить бы моему мужу головы. А потому я испытываю симпатию к этому человеку: у него есть сердце. Он помогал нам, хотя ему самому от этого не было никакой выгоды.

Екатерина сдержалась и не сказала, что Уолси, конечно, торговался со своим господином по поводу наложенного им непомерного штрафа, но при этом изрядно обогатил Генриха и обеспечил себе его преувеличенную благодарность, а кроме того, упрочил уважение короля к собственной персоне.

– Да, но он слишком сильно любит французов!

– Кейт, вам следует научиться скрывать свое нерасположение к Уолси. И так слишком ясно, что этот визит вам не по душе. Просто улыбайтесь и терпите. Каких-то две недели, и маскарад закончится.

– Жду не дождусь этого дня! – вздохнула Екатерина.

Принесли багаж. Две новые и очень услужливые горничные – сестры Марджери и Элизабет Отвелл, обеим чуть за двадцать, – начали распаковывать сундуки. Марджери вынимала и развешивала платья королевы с таким благоговением, будто это были алтарные завесы. Она поступила к Екатерине по рекомендации сэра Джона Пекча, у жены которого служила, и королева была девушкой довольна. Темно-рыжая Марджери, с открытым лицом, очерченным в форме сердца, была честна и усердна. Элизабет, блеклое подобие сестры, свои обязанности выполняла не хуже.

Екатерина улыбнулась, глядя на них обеих, а потом знаком подозвала к себе госпожу Кэри. Она была замужем за дворянином из ближнего круга короля, а потому ей выпала честь сопровождать королеву в качестве фрейлины.

– Будьте добры, принесите нам вина. День такой жаркий.

Госпожа Кэри улыбнулась и торопливо вышла. Улыбка осветила ее бесстрастное лицо, и Екатерина вдруг вспомнила: да ведь это та самая девочка, которая когда-то плакала и боялась подниматься на борт корабля.

– Я вижу, у вас при дворе Мария Болейн, – сказала «королева Франции» с едкой ноткой в голосе.

– Она ведь служила вам во Франции, – припомнила Екатерина.

– Да, и едва не заработала себе дурную репутацию. Ходили слухи, что с ней делил ложе сам король Франциск. Отец увез ее в деревню, пока доброе имя дочери не было окончательно загублено.

– Я понимаю, что привлекло Франциска. Она очень мила.

– Мила, и я полагаю – если быть честной, – что у нее не было выбора. Мне ли не знать – Франциск, этот дьявол, взял в осаду и мою добродетель! Он может быть весьма настойчивым и убедительным, к тому же он король. У маленькой мышки Болейн не было никаких шансов устоять против него.

– Что ж, теперь она благополучно вышла замуж.

Слава Богу, госпожа Кэри не входит в число ее постоянных фрейлин! Королеве не подобало иметь в окружении особ сомнительной добродетели.

– Это ничего не доказывает! – снова засмеялась «королева Франции».

Даже землю выровняли, чтобы ни один из королей не возвышался над другим. Генрих и Франциск мирно сошлись на поле между Гином и Ардром, они клялись друг другу в вечной любви, а между тем у каждого за спиной стояла армия. Короли встретились на фоне цветных, переливающихся на солнце, как драгоценные камни, шелковых павильонов, и трудно было сказать, что великолепнее – разодетые в пух и прах монархи, их блистательные придворные или фантастический пейзаж, составленный из ярких шатров. Столько павлиньих нарядов было выставлено напоказ – роскошных платьев и удивительных украшений; костюмы придворных сверкали и переливались на солнце золотой парчой, бессчетными цепями и ожерельями, цену которых невозможно было даже предположить.

Екатерина следила за тем, как Генрих с Франциском поприветствовали друг друга и обнялись. При обмене подарками она выдавила из себя улыбку и силилась не выказать отвращения, когда короли ставили подписи под новым договором о дружбе. Она молилась, чтобы Карл, когда узнает об этом, не посчитал себя задетым. Ей приятно было услышать, как Генрих говорит Франциску о своих надеждах на примирение Франции с Империей.

С виду Генрих и Франциск как будто были исполнены доброжелательства. Они вели себя как братья и лучшие друзья. Однако Екатерина знала Генриха, и интуиция подсказывала ей, что Франциск тоже разыгрывает роль. Эти двое соперничали не только как короли, но как мужчины, и настоящее согласие между ними было невозможно. Екатерина знала, и Генрих сам ей об этом говорил прямо и открыто: они с Франциском от души ненавидели один другого. Как ни крути, а этот весьма дорогостоящий спектакль лишь скрепил печатью непримиримое соперничество между королями. Было очевидно, что ревность Генриха к Франциску толкала его прямиком в руки императора.

Несмотря ни на что, оба короля мужественно изображали дружелюбие, наслаждались бесконечным круговоротом торжеств, турниров и пиров, устроенных, дабы отпраздновать их встречу. Дни шли за днями, развлечения, одно причудливее другого, сменяли друг друга, к вящему удовольствию обоих дворов. Все видели, как Генрих и Франциск щеголяют во все более роскошных новых нарядах, снедаемые плохо скрываемой завистью друг к другу.

Вопреки ожиданиям Екатерине понравилась супруга Франциска – благочестивая, полная, нескладная, косоглазая королева Клод. Екатерине стало жаль бедняжку – она сильно хромала и вообще выглядела неважно. Рядом с сестрой Франциска, королевой Наварры, прекрасно образованной женщиной с фиалково-синими глазами, Клод выглядела жалко и вызывала сочувствие. А Франциск еще называл ее, Екатерину, старой и уродливой! Она, по крайней мере, стояла прямо и была здорова, хотя ей уже тридцать четыре и она не страдает худобой. Но в одном жизненно важном отношении Клод вызывала восхищение Екатерины и даже зависть – она рожала сыновей.

– Супруга короля постоянно беременна все время замужества, – тихо проговорила «королева Франции», – и вынуждена мириться с его изменами. Неудивительно, что она так строга со своими фрейлинами!

Сердце Екатерины сжалось от боли за Клод. Они быстро привязались друг к другу.

Впервые вместе посетив мессу, королевы долго спорили, кому первой поцеловать Библию: каждая хотела уступить право первенства своей спутнице. В конце концов вместо святой книги они облобызали друг друга, и между ними зародилась дружба.

Потом настал день, когда Генрих вызвал Франциска помериться силами в борьбе, и у Екатерины упало сердце. Ее супруг, любивший поесть, начал полнеть. Она даже слышала, как один француз назвал его толстым, что было несправедливо, но Франциск был очевидно стройнее и моложе. Во время схватки наступил пугающий момент, когда он опрокинул Генриха на пол, отчего обе королевы и все зрители в ужасе затаили дыхание. Побагровев от ярости, Генрих поднялся на ноги и набросился бы на Франциска, если бы к ним не подскочили Екатерина и Клод. Женщины вклинились между монархами и шутками разрядили обстановку.

К счастью, Генрих лучше проявил себя во время турниров, и честь его была восстановлена. Екатерина с огромным удовольствием сидела на королевском балконе в испанском головном уборе. Пусть эти французы помнят, кто она такая!

Вечером Екатерина проводила Генриха в Ардр, в гости к королеве Клод, сама же должна была занимать Франциска на пышном банкете в Гине. Они обменялись любезностями, насколько позволял Екатерине ее небогатый французский, пока угощались изысканно украшенными тортами, марципановыми конфетами в золотых листочках и засахаренными фруктами. По ходу беседы Екатерина оценила остроумие и обаяние Франциска, и ей стало ясно, почему женщины покорялись ему. Но это был не тот тип мужчины, который нравился ей самой. С виду король казался слишком угрюмым, имел длинный нос, как у всех Валуа, и злобно-насмешливые глаза – настоящий французский дьявол. Франциск был человеком утонченным и воспитанным, но тем не менее, казалось, считал приемлемым и допустимым разговаривать с коронованной хозяйкой торжества и в то же время кокетничать с ее фрейлинами. Позже, когда фрейлины Екатерины танцевали для него, он даже не попросил Екатерину оказать ему честь потанцевать с ним, а вместо этого пожирал плотоядным взглядом госпожу Кэри: та залилась краской и не знала, куда деть глаза.

К возвращению Генриха Екатерина кипела от злости.

– У меня нет слов! – фыркнула она. – Это такой турок, какого свет еще не видывал. Женщине опасно находиться рядом с ним.

Генрих нахмурился:

– Надеюсь, Кейт, он не вел себя непочтительно с вами?

– Только до того, как перенес свое внимание с меня на ту, что больше ему приглянулась. Не сводил глаз с бедной госпожи Кэри и совсем ее сконфузил.

– Уиллу Кэри это не понравится. Франциск – развратник, и ему дела нет до мнения посторонних. Говорят, в Париже его главная любовница мадам де Шатобриан верховодит всем двором и никто не считает это возмутительным.

Екатерину передернуло. Бедная Клод! Слава Богу, Генрих никогда не подвергал ее саму такому публичному унижению. Он был неверен ей, но таил свои измены от света.

Все последующие дни до окончания торжеств Екатерина с трудом принуждала себя соблюдать приличия и быть вежливой с Франциском. Ей надоело долгими часами сидеть у площадки, где проводились бесконечные турниры, до которых Генрих был большим охотником; до отказа набивать утробу сытной пищей во время идущих чередой пиров; давать указания фрейлинам, переодевавшим ее в новый наряд для каждого события. Сильно скучая по дочери, она предпочла бы провести это время дома, в Англии, с Марией. Думать о том, сколько все это стоит, она даже не решалась. И Уолси был тут как тут, пресмыкался перед французами, не пропускал ни одного развлечения и наслаждался падавшими и на него отблесками славы Генриха, хотя вся она должна была принадлежать одному королю.

Наконец грандиозное представление завершилось – Екатерина уже не чаяла дождаться этого. Уолси отслужил мессу для обоих дворов. По завершении прощального пира все вышли на воздух, в бархатную июньскую ночь, посмотреть фейерверк. Огненная саламандра – эмблема короля Франциска – взвилась в небо, с шипением зависла над головами зрителей и рассыпалась на мириады искр: раздались восторженные восклицания.

Толпа начала рассеиваться, и тут Екатерина увидела госпожу Кэри рядом с темноволосой девушкой во французском чепце в форме венца, какие сейчас были очень модными в Париже. Екатерина новых веяний не одобряла. Она находила такой головной убор слишком дерзким для замужней женщины, потому что он не закрывал волос полностью, а они не должны быть видны. Однако золовка Екатерины, «королева Франции», носила такой чепец и выглядела в нем очень привлекательной.

Темноволосая девушка смеялась излишне громко, что не вязалось с элегантностью и грацией всего ее облика. Две молодые женщины обнялись, потом темноволосая отвернулась, взмахнув шлейфом, и Мария Кэри поспешила присоединиться к своей госпоже.

– Прошу прощения, ваша милость, но я должна была попрощаться с сестрой. Мы не виделись пять лет. Она была при французском дворе, служила королеве Клод, а сейчас состоит при сестре короля Франциска.

– Она преуспела, – заметила Екатерина, следя за удаляющейся фигурой, которая мелькала среди гостей.

Сестра Марии, как она отметила, не красавица, но не лишена определенной грации.

– Отец надеялся, что она найдет себе мужа при французском дворе, но у Анны свое на уме. Она согласится только на самое лучшее!

– Тогда я надеюсь, она удовлетворит желания своего сердца и одновременно порадует отца. Ну, нам пора спать. Завтра я даю прощальный обед в честь Франциска, поэтому хочу встать пораньше. Ведь мы уезжаем на следующий день, и надо многое сделать.

Екатерина шла по аляповатому временному дворцу, едва не подпрыгивая от радости. Всего тридцать шесть часов – и они отправятся в обратный путь, на встречу с императором!

Опять завертелась череда пиров, почти таких же обильных, как те, что недавно отшумели. Однако на этот раз Екатерина с жаром окунулась во все торжества: Генрих и Карл являли необычайное дружелюбие, не было и намека на какое-либо соперничество между ними.

Королевская чета встретила императора в Гравлине, после чего Карла проводили в принадлежавший Генриху город Кале, где разместили в Казначейском дворце. Теперь Екатерина с удовольствием играла роль хозяйки за ужинами, во время представлений с участием масок и банкетов, ведь их устраивали в честь Карла. Хотя он и был по натуре скрытным, но представлял Испанию, то есть все, что было дорого королеве.

– Говорят, Франциск брызжет ядом, узнав о нашей дружбе! – ликовал Генрих.

Он так и не простил Франциску, что тот сбил его с ног, и был рад уязвить соперника. Король охотно подписал с Карлом новый договор о дружбе, оба согласились в ближайшие два года не заключать союзов с Францией.

Екатерине было очень грустно расставаться с Карлом. На прощание она желала ему здоровья и счастья, а сама утешалась сознанием того, что Англия и Испания наконец-то снова стали союзниками.

Настала пора взойти на флагманский корабль и отправиться домой – в Англию!

Глава 19
1522–1523 годы

Это был один из самых знаменательных дней в жизни Екатерины: Генрих сообщил ей, что Карл просит руки Марии. Она посмотрела на свою пятилетнюю дочурку, которая хмуро, но довольно складно играла на вёрджинеле, и сердце ее переполнилось почти невыносимой гордостью. Эта крошка станет не только королевой Испании, но и хозяйкой половины Европы! От такой перспективы захватывало дух. И к тому же Мария прекрасно подходила на эту роль, была просто предназначена для нее самой судьбой. Принцесса уже весьма успешно участвовала в живых картинах, которые устраивали при дворе. В четыре года она сама принимала иностранных послов и играла для них, любила танцевать и могла кружиться так же красиво, как любая фрейлина. Принцессой Марией можно было гордиться во всех отношениях, и лучшей супруги для Карла Екатерина не могла и вообразить. И для Марии это была гораздо более выгодная партия, чем брачный союз с Реджинальдом Поулом.

Конечно, разница в возрасте составляла целых шестнадцать лет. Нелегко просить молодого мужчину в расцвете сил ждать по крайней мере лет семь, пока Мария не достигнет брачного возраста. А Екатерина надеялась, ведь мысль о расставании с дочерью была для нее невыносимой, что срок ожидания можно и увеличить, так как Мария росла медленно.

– Не могу выразить, как я взволнована, – сказала она Генриху.

– На иное я и не рассчитывал, – ответил он, обнимая супругу.

– Я всегда надеялась для Марии на брак с испанцем. Когда ее обручили с дофином, это меня не обрадовало, но кто я, чтобы осуждать ваши мудрые решения.

– Уолси обо всем позаботился. Помолвка расторгнута.

– Какое облегчение! – Екатерина наклонилась и погладила дочь по шелковистым рыжим волосам.

– Император – самая завидная партия во всем христианском мире, – гордо заявил Генрих, подхватил радостную Марию на руки и поцеловал ее. – Кто у нас будет императрицей? – посмеиваясь, спросил он.

– Я! – крикнула в ответ девочка.

Итак, брачный договор был подписан, посол императора прибыл в Гринвич улаживать формальности, чтобы весной Карл мог приехать в Англию заключить помолвку. Улыбка сияла на лице Екатерины, на ходу королева едва не подпрыгивала от радости, чувствуя любовь ко всему миру. Даже к Уолси, который вел переговоры о новом союзе.

Она знала, что Уолси имеет в этом деле свой тайный интерес. Он не скрывал, что хотел бы в один прекрасный день стать папой, а император, конечно, обладает большим влиянием в Ватикане. Надежды кардинала вспыхнули, когда в декабре умер папа Лев.

Однако император не удостоил Уолси вниманием и решил поддержать другого кандидата – своего бывшего наставника и регента в Испании. Мало для кого стало сюрпризом то, что одобренный императором претендент и был должным образом избран. На лице Уолси застыла каменная улыбка.

– Я так надеялся, что его императорское величество будет милостив ко мне, – говорил он Генриху за ужином в тот день, когда новость об избрании папы с невероятной скоростью достигла Лондона. – Став папой, я бы мог изрядно порадеть для блага вашего величества.

Генрих крутил в руке кубок с вином и хмурился:

– Причина не в недостатке давления. Я отправил сто тысяч дукатов, чтобы скупить голоса. Просил императора поддержать вас и послать в Рим армию, чтобы показать, насколько серьезны наши намерения. Томас, мне очень жаль, что все это оказалось напрасным. Тем не менее король Франции подскакивает от ярости, потому что папой был избран подданный императора. – Генрих злобно усмехнулся. – Может статься, это были и не напрасные усилия!

Екатерина ничего не сказала, но встревожилась. Если Уолси начнет действовать против императора, то может расстроить новый союз. Кардинал был всемогущ. Вспомнить хотя бы, что произошло в прошлом году с Бекингемом.

Герцога обвинили в предательстве, и не потому, считала Екатерина, что тот заявлял притязания на трон и втайне готовил заговор, но из-за его ненависти к Уолси. До ушей короля весьма кстати донеслись слухи, будто герцог имеет виды на его корону. Бекингем проявил неосмотрительность: не догадываясь о наличии среди слушателей доносчиков, он высказался в том смысле, что, мол, Господь покарал Генриха за смерть графа Уорика и забрал всех его сыновей, а потом намекнул, что сам он гораздо больше подходит на место правителя.

Не было секретом, что Бекингем, потомок длинной череды предков-королей, презирал Уолси. Екатерина сама стала свидетельницей того, как однажды, когда кардинал собрался омыть руки в той же чаше, что и герцог, Бекингем намеренно опрокинул ее и вода вылилась на башмаки Уолси. Кардинал с лихвой отплатил недругу за эту и прочие обиды. Бекингем сложил голову на плахе, и после этой кровавой расправы обширные земли герцога отошли королю. К тому же Генрих избавился от соперника, притязавшего на трон. Все это дало монарху еще более веские основания для благодарности и привязанности к Уолси.

Екатерина недолюбливала Бекингема, но не верила, что он виновен в измене королю. Если краски сгустили и представили дело Генриху в самом мрачном виде, это было делом рук Уолси. В будущем Екатерина собиралась проявлять бóльшую осторожность и не становиться на пути у всесильного кардинала. Она и без того опасалась, что Уолси уже наточил зуб против Испании.

В те дни, обедая в узком кругу с Екатериной, Генрих обязательно посылал за Томасом Мором, чтобы повеселился с ними – так называл это сам король. Нередко призывал он Мора и в свой кабинет, откуда не выпускал часами, обсуждая вопросы астрономии, теологии и геометрии. Последний предмет особенно увлекал Генриха, а на Екатерину навевал невыносимую скуку.

Она беспокоилась, что Генрих целиком завладел Мором. Король не переставал подшучивать над его нежеланием жить при дворе. Недавно Мор позволил себе обронить в разговоре, что уже много месяцев не имел возможности съездить домой к жене и детям. Генрих остался глух к намекам. Он любил общество Мора и все время просил у него советов по поводу своего трактата против Лютера, который писал на латыни. Больше года Генрих потратил на этот труд, и Екатерина присутствовала на многих затягивавшихся допоздна дискуссиях между королем и сэром Томасом, который разделял опасения своего господина относительно ереси.

Мор был верным католиком, и это вызывало симпатии Екатерины не меньше, чем его цельная прямодушная натура. Она была рада, что этот человек стойко поддерживал желание короля уничтожить новую ересь в зародыше.

– Не вижу ничего дурного в том, чтобы обсуждать отдельные положения церковной доктрины, – сказал однажды Генрих во время позднего ужина, за которым собрались они втроем. – Но ересь – это совершенно другое дело, и меня ужасает, что учению этого ничтожества может поверить хоть кто-то.

– Я абсолютно согласен с вашим величеством, – заявил Мор. Обычно он был мягок, но сейчас глаза ученого мужа сверкали. – Ересь – это болезнь, разъедающая верхушку Церкви. Ее нужно вырвать с корнем и уничтожить.

– Аминь, – сказала Екатерина. – Я опасаюсь за души тех бедных невежд, которые увлеклись этим опасным учением.

– Я разумный человек, – продолжил Генрих, – и знаю, что в Церкви есть злоупотребления, но я не стану поощрять ересь как средство их исправления. Это подрывает установленные Небом основы порядка в нашем обществе и вызывает у низших классов разочарование в государственных устоях.

– Это ведет к вечному проклятию, – добавил сэр Томас. – Вот почему сожжение еретиков есть акт милосердия: они получают представление об адском пламени и раскаиваются на пороге смерти. А если нет, тогда пусть не надеются на воскрешение из мертвых, а мир очистится от скверны.

Генрих с воодушевлением кивал:

– Я не потерплю ересей в своем королевстве и не допущу, чтобы идеи Лютера набирали силу. Он отрицает даже святость уз брака. Что ж, я намерен защитить это таинство, которое превращает воду желания в изысканное вино. Кого соединил Бог, тех никакой человек разлучить не властен! – Он улыбнулся Екатерине. – Лютер также отрицает авторитет папы, но я написал, что все истинно верующие признают Римскую церковь своей матерью. Честно говоря, я столь многим обязан папскому престолу, что не могу не оказать ему достойных почестей. Я намерен и дальше распространять и поддерживать власть папы на высочайшем уровне.

Екатерина улыбнулась в ответ, с гордостью замечая пылающий в глазах супруга жар. Словно истинный крестоносец, он неудержимо рвался встать на защиту Церкви.

Папа принял трактат Генриха с восторженными похвалами и в благодарность даровал ему титул «Защитник веры». Книга короля была напечатана, одобрена критиками и снискала широкую известность. Генрих купался в волнах низкопоклонства и лести.

Потом пришло послание от самого Мартина Лютера.

– Он смеет говорить, что я распалился, как взъярившаяся шлюха! – ревел Генрих. – Он пишет – прошу прощения, – что затолкает мою наглую ложь мне в горло. Он даже имеет наглость высказывать подозрения, что эту книгу написал вместо меня кто-то другой. Что ж, он будет принужден взять свои слова обратно. Я напишу этому ничтожному, больному, ополоумевшему барану, что всем прекрасно известно: эта книга моя и, клянусь, написал ее я!

Король негодовал и на протяжении всего праздничного застолья, устроенного при дворе, дабы отметить получение им нового титула, метал по сторонам гневные взгляды.

Екатерина пыталась разрядить обстановку.

– Не берите близко к сердцу этого негодного монаха, – утешала она Генриха. – Чего стоит его мнение, когда вас так высоко оценил папа?

– Я надеялся своими доводами заставить его замолчать!

Королевский шут, видя, что его господин удручен, выскочил вперед, звякнул унизанной колокольчиками палкой и скорчил гримасу.

– Что печалит вас, добрейший Генрих? – крикнул он. – Да бросьте! Давайте будем защищать и утешать друг друга, а вера пусть позаботится о себе сама!

Хотя король и был изрядно не в духе, даже он не мог не засмеяться над этой шуткой.

В мае со всей возможной роскошью был устроен турнир в честь послов Карла. Екатерина заняла свое обычное место на королевском балконе над турнирной площадкой, фрейлины уселись рядом с ней, оживленные предвкушением зрелища, ведь в турнире должен был принять участие сам король.

Вот и он, въезжает на площадку на великолепном, покрытом попоной коне, делает круг, кланяется с седла своей королеве, принимает восторженные аплодисменты ее фрейлин. Потом Генрих подобрал поводья и развернулся, тут Екатерина увидела, что сзади на попоне из серебряной парчи написано: «Она пронзила мне сердце».

На мгновение Екатерина обомлела. Чем она могла его расстроить? В обращении супруга не было и следов обиды.

И тут Екатерину осенило: ведь эти слова предназначены не ей! Голова закружилась. Турнирная площадка, балконы, море лиц – все поплыло перед глазами как в тумане.

Рыцари нередко помещали подобные девизы на попонах своих коней: это входило в правила любовной игры, которую вели при королевских дворах столетиями. Джентльмен – обычно одинокий джентльмен, а таких при дворе было немало – часто без особых надежд на успех посвящал себя леди, которой желал служить, леди с удовольствием становилась его госпожой, даже если была замужем или намного выше его по положению. Поклонник мог годами томиться и жаждать ее любви – как считалось, недосягаемой. Крайне важна была таинственность: никому не следовало знать имя избранницы. Отсюда и девизы, выражавшие душевную муку.

Как принцесса, а потом и королева, Екатерина никогда не играла в эту игру. Екатерина могла зажечь чувства во множестве поклонников, но целомудренное испанское воспитание не позволяло ей делать этого. Тем не менее своих фрейлин она не порицала, если те занимались этим с виду безобидным флиртом, и любила слушать их разговоры.

Но Генрих всегда был сдержан и тактичен. Со времен недолгих ухаживаний за Екатериной он больше не посвящал себя искусству придворного флирта. Она благодарила Господа за то, что муж не держал при дворе и не выставлял напоказ своих любовниц, но совершал свои неблаговидные поступки тайно. И вот теперь он, женатый мужчина, объявлял всему миру о своих страданиях по женщине – а как еще это можно понять? Такое поведение было не в его стиле и совершенно против правил.

Екатерине так не хотелось в это верить. От Бесси Блаунт Генрих давным-давно отделался: эта женщина была выдана замуж и, говорили, родила девочку. В любом случае ко двору она не вернулась, так что это предназначено не Бесси.

Тогда кому же?

Екатерина пыталась сосредоточить внимание на турнирной площадке, но плохо видела от слез. Когда толпа радостно кричала, она подхватывала крик. Когда победители выходили получать свои призы, она грациозно вручала их. Она улыбалась, громко зааплодировала, когда Генрих сбил с седла своего противника. И все это время внутренне умирала. Пыталась уверить себя, что, может быть, это ничего не значит, а игра в придворную любовь – безобидная забава. Конечно, так оно и было, все это лишь игра! Однако Екатерина знала, как и все: такие игры часто служили прикрытием для кое-чего менее рыцарственного. Генрих – король, красивый, атлетичный и могущественный. Она сама знала, насколько он неотразим. Немало женщин готовы без колебаний отдаться ему.

Екатерина обвела взглядом фрейлин, таких милых в замечательных черно-белых платьях. Может, кто-нибудь из них? Не похоже. Поведение фрейлин подозрений у нее не вызвало. В тот вечер за ужином в честь послов Генрих вел себя как обычно: был общителен, много говорил о турнирах и союзе с императором, заключение которого считал своим личным достижением. В его обращении с супругой ничто не указывало на серьезные перемены. Но потом Екатерина напомнила себе, что Генрих – великий притворщик.

В ту ночь он пришел к ней, как приходил нередко, не оставив надежды снова зачать с ней ребенка. После рождения малютки Изабеллы прошло уже три с половиной года, и супруги были близки к отчаянию.

У Екатерины не хватало духу сказать Генриху, что за прошлый год у нее три раза пропадали месячные. Трижды появлялась надежда, но продолжалась не более месяца. Прежде регулярные, как фазы луны, циклы сбились. Зная, что это может предвещать, Екатерина постоянно молилась, чтобы, пока еще есть время, Бог даровал ей возможность зачать. «Сын, – молила она, – наследник, чтобы порадовать Англию и мужа. Господи, даруй мне сына! Прошу Тебя, пожалуйста…» Разве это так много? Повсюду, куда ни глянь, везде она видела женщин со здоровыми сыновьями всех возрастов. Почему ей отказано хотя бы в одном мальчике?

Генрих никогда не упрекал ее. Он понимал, что она так же раздавлена, как и он, своей неспособностью выносить для него наследника. Это не ее вина, всякий раз заверял он Екатерину. Он пытался развеселить ее, говоря, что желание иметь сына – это хороший предлог, чтобы приходить к ней в постель. Однако постоянное давление необходимости забеременеть лишало акт любви былой прелести. Теперь он превратился лишь в средство достижения цели. Генрих продолжал быть любящим супругом, да, но Екатерина раздумывала: а будь дворец полон сыновей, приходил бы муж к ней так же часто?

Сегодняшняя ночь не стала исключением. Как обычно, Генрих встал на колени и произнес молитвы, забрался на постель, поцеловал ее, пробормотал несколько нежных слов, потом энергично утолил свое желание. Их любовные соития никогда не продолжались долго, и не в том дело. Потом они обычно немного лежали вместе и разговаривали, после чего муж оставлял ее и удалялся в свои покои. Во многих резиденциях Генрих построил секретные лестницы, соединявшие его комнаты с опочивальней Екатерины, чтобы они могли наслаждаться уединением. Принятый в Англии обычай гласных супружеских визитов он одобрял не больше, чем она. Но лучшими ночами бывали те, когда Генрих засыпал и оставался со своей королевой до утра, потому что тогда он мог вновь любовно соединиться с ней.

Екатерине не верилось, что мужчина, который приходил к ней почти еженощно, мог преследовать другую женщину. Наконец Генрих тихо засопел, и она задумалась об истинном смысле того девиза. Она пронзила мне сердце! Ну конечно! Дама отказала ему, каким бы невероятным это ни выглядело. Да кто же из женщин осмелился бы на такое? У кого хватило бы дерзости?

Эту загадку Екатерина продолжала разгадывать и два дня спустя, на пиру в честь послов, устроенном Уолси в Йорк-Плейсе – резиденции архиепископов Лондона, которую кардинал превратил в еще один огромный дворец. Екатерина поймала себя на том, что следит за Генрихом: не подаст ли тот знаков особого внимания какой-нибудь леди?

– Le Château Vert[14]14
  Зеленый замок (фр.).


[Закрыть], – провозгласил кардинал, поднимаясь со своего места рядом с королем, чтобы милостиво принять выражаемое гостями восхищение.

На площадке для живых картин было выстроено три башни, с которых свешивались три вымпела: на одном – три разбитых сердца, на другом – женская рука, держащая мужское сердце; на третьем – женская рука, крутящая мужское сердце. Екатерина с болью подумала, не связано ли это каким-нибудь образом с раненным два дня назад сердцем короля. Но потом воспылала надеждой, решив, что все это часть одной затейливой метафоры. От этой мысли Екатерина просияла. Стоило Генриху встать и покинуть зал, как она почти уверилась в правильности своей догадки.