Текст книги "Екатерина Арагонская. Истинная королева"

Екатерине было приятно узнать об этом, но войны она не хотела. Это было последнее, чего могла пожелать своему супругу верная жена, и она твердо решилась никогда не соглашаться на это. Не станет она призывать несчастья на головы людей, которые так тепло приняли ее и полюбили от всего сердца. К тому же, если у Генриха появится хотя бы слабое подозрение, что она поддерживает намерения императора или хотя бы создает видимость, что одобряет его угрозы, тогда он получит полное право осудить ее за подстрекательство к войне. А это во всех ученых трудах трактовалось как измена, и никто не станет разбираться, чьей подданной она была.

Следующие известия, полученные от Шапуи, были поистине невероятными. Похоже, Анна стала наскучивать Генриху. Он ей изменял. Шапуи не сообщал с кем, зато в больших подробностях описывал, как король, разозлившись на гневные тирады Леди, узнавшей обо всем, велел ей закрыть глаза и молча терпеть, как поступали более достойные персоны. И еще добавил, что ей следует помнить: в его власти мгновенно вернуть ее в прежнее положение, хотя он и вознес ее так высоко. Два или три дня он не разговаривал с Леди, и после этого отношения между ними оставались натянутыми. В душе у Екатерины затеплилась надежда: а вдруг это начало конца? Но потом она прочла, что Шапуи считает эту размолвку просто ссорой влюбленных и советует не придавать ей особого значения.

Однако Екатерина подумала: здесь кроется нечто большее. Меньше года назад Анна была госпожой, а Генрих – обожающим, безропотным слугой. Возможно, он начал понимать, что Анна не подходит на роль королевы. Соблазнительное в любовнице не всегда подходит жене. Приятно было узнать, что Генрих сравнил леди Анну со своей истинной королевой, и не в пользу первой. Возможно, он проявил интерес к другим женщинам, дабы получить то, чего был лишен во время беременности Анны. Но само то, что он вообще задумался об этом, позволило Екатерине надеяться на охлаждение его чувств к Леди.

Однажды утром в начале сентября громко зазвонили церковные колокола. Екатерина оторвалась от своего занятия и задержала дыхание: возможно, этот радостный трезвон оповещает о рождении у Генриха и Анны сына. Если так, ей этого не пережить. Когда явился лорд Маунтжой и в высоких выражениях объявил Екатерине о рождении принцессы, она не знала, плакать ей или торжествовать.

Шапуи сообщал, что Генрих и Анна не скрывали разочарования полом ребенка. «Они горько упрекали всех докторов и астрологов, предвещавших рождение мальчика. Я могу заключить только одно: Господь окончательно отвернулся от этого короля».

Екатерина ужаснулась, узнав, что одной из восприемниц назначена Гертруда Блаунт. Она подозревала, что ее отцу, лорду Маунтжою, уготована та же роль, хотя он не подавал виду. «Леди Эксетер не хотела иметь к этому никакого отношения, – рассказывал Шапуи. – Она отказалась присутствовать на коронации Леди, но теперь получила строгий приказ: король предупредил обоих супругов, что они должны явиться под страхом лишения головы». Генрих загнал Гертруду в угол, ее публичная роль в церемонии крещения заставит людей полагать, будто она отреклась от Екатерины. Но в это сама Екатерина поверить не могла. «Это была бы честь, добытая злодеянием», – подумала она.

«Крестины маленького бастарда прошли в холодной и унылой атмосфере, – продолжал Шапуи. – Не было фейерверков, и никто из жителей Лондона не зажигал иллюминации».

Бастард или нет, но этого ребенка, нареченного Елизаветой в честь матери Генриха, все равно превозносили как законнорожденного наследника короля, тогда как права Марии очевидным образом замалчивались. А она была первой в череде возможных преемников. Екатерина впадала в отчаяние. Что она могла предпринять? Она была беспомощна, замурована в Бакдене. Оставалось лишь цепляться за многократно испытанную на прочность веру в прирожденную порядочность Генриха и его любовь к Марии да молиться о том, чтобы его греховная страсть к Анне прошла.

Шапуи упомянул, почти мельком, о повторной женитьбе герцога Саффолка. Екатерина была потрясена, особенно притом что бедная «королева Франции» сошла в могилу менее трех месяцев назад. По мере чтения глаза Екатерины расширялись и расширялись. Новой женой герцога стала дочь Марии, ее собственная крестница Кэтрин Уиллоуби. Екатерина произвела быстрый подсчет: девочке было всего четырнадцать, а герцогу, должно быть, уже стукнуло пятьдесят! Он даже не стал утруждать себя соблюдением приличного срока траура. Конечно, он вожделел заполучить имения Кэтрин Уиллоуби, а та была богатой наследницей. Но погодите-ка: разве девушка несколько лет назад не была обручена с его сыном? Екатерина уверенно вспомнила, что Мария сообщала ей об этом. В таком случае герцог оскорбил не только память своей почившей супруги, но и собственного отпрыска – свою плоть и кровь. И – Екатерина почти улыбнулась сама себе – вместе с украденной невестой он получил тещу, которая его от души ненавидит! Она хорошо представляла, как складываются отношения между этими двумя: Мария – лучшая подруга королевы и герцог – послушный инструмент в руках короля. Кажется, в этом мире все-таки существует некая естественная справедливость.

Элиза говорила Екатерине, что стражники теперь не склонны делиться с ней сплетнями, но однажды она вернулась со своего задания, плача навзрыд. Екатерине пришлось успокаивать ее, прежде чем удалось добиться от девушки рассказа, что же такое ей сообщили.

– Они сказали, что на следующей сессии парламент будет решать, должны ли ваша милость и принцесса быть подвергнуты пыткам, – сквозь всхлипы выдавила из себя Элиза.

Екатерину пробила неудержимая дрожь, она послала за лордом Маунтжоем и спросила его, правда ли это.

Внимательные глаза камергера, полуприкрытые тяжелыми веками, были наполнены состраданием, которое лорду приходилось сдерживать.

– Солдаты опередили меня, мадам. Я собирался сообщить вам, что получил инструкции от совета предупредить вас об угрозе.

Услышав это, Екатерина ощутила тошноту, но, кроме того, разъярилась.

– Это не что иное, как коварный заговор с целью запугать меня и принудить к покорности! – храбро заявила она, хотя куража ощущала меньше, чем выражала на словах.

Лорд Маунтжой ничего не ответил, но во взгляде его читались невысказанные мысли. Екатерина подумала, что он хочет согласиться с ее мнением: мол, да, так и есть.

Но что, если это правда?

«Я готова претерпеть муки, – сообщила она Шапуи, – и знаю, что принцесса так же тверда в своих убеждениях».

Тем не менее мысль о том, что Марию, невинную, чистосердечную девушку, подвергнут пыткам, была невыносима, однако Екатерина не отступилась.

«Надеюсь, Господь примет это как мученичество за веру, ведь мы должны страдать за правду, – писала она. – Не беспокойтесь, я не боюсь».

Несмотря на свои смелые речи, Екатерина ужасно испугалась, когда Шапуи написал ей, что, по его мнению, стражникам приказали распространять зловещие слухи, дабы сломить сопротивление Екатерины, и это дурное предзнаменование. «У короля нет законных оснований преследовать вас по суду, но принцесса, без сомнения, его подданная, вот почему я опасаюсь за нее».

У Екатерины закружилась голова, она могла только согласиться с Шапуи и вместе с ним прийти к заключению, что члены английского правительства повредились рассудком. С облегчением прочла она о том, что Шапуи еще раз написал императору, умоляя его снова оказать давление на папу, дабы тот больше не откладывал вынесение вердикта. Дело стало совсем уж срочным, подчеркивал он, потому как недавний арест по обвинению в измене монахини из Кента показал, что Генрих решил жестоко расправиться с теми, кто выступает против него. Екатерина взмолилась, чтобы, когда дело дойдет до нее и Марии, боязнь ответных мер со стороны Карла остановила Генриха.

Она молилась и о кентской монахине, этом несчастном, заблудшем создании. Екатерина благодарила Господа, что твердо отказала этой женщине в аудиенции: если бы она с ней повстречалась, ее легко было бы приплести к делу об измене. Кромвель наверняка из кожи вон лез, лишь бы найти свидетельства того, что Екатерина когда-нибудь писала монахине или посылала ей устные сообщения. Но на этот счет Екатерина могла быть совершенно спокойна.

Перед Екатериной стоял лорд Маунтжой. За эти последние трудные годы на службе у королевы он сильно постарел и превратился в бледную тень того красивого, уверенного в себе молодого ученого, каким был когда-то.

Она понимала, что последние угрозы ей и Марии стали слишком сильным испытанием для этого добропорядочного человека.

– Ваша милость, – произнес Маунтжой срывающимся голосом, – я пришел сказать вам, что просил освободить меня от обязанностей вашего камергера. – Он замялся, видя, что глаза Екатерины наполнились слезами. – Я больше не могу быть участником травли, которой вы подвергаетесь. И не считаю частью своих обязанностей досаждать вам и тревожить вас, тем более что король брал с меня клятву служить вам как можно исправнее. Я бы предпочел содействовать ему в каких угодно делах, даже в опасных, чем и дальше быть замешанным в это.

– О, это очень печальный день, милорд, – сказала Екатерина, до глубины души тронутая столь откровенным выражением верности и поддержки.

Она уже давно подозревала, что лорд Маунтжой глубоко несчастен, ему не по нраву выполнять распоряжения, которые приходили из совета, но услышать от него открытое осуждение королю не ожидала.

– Вы столько лет служили мне верой и правдой, – сказала Екатерина, едва сохраняя спокойствие. – Я буду сильно опечалена, если вы покинете меня.

Она уже готовилась потерять еще одного верного друга, но тут пришел ответ от короля. Генрих не давал лорду Маунтжою уйти в отставку.

– Я так рада! – сказала камергеру Екатерина.

Ее переполняло чувство облегчения и благодарности, что Генрих невольно оставил при ней союзника.

Лорд Маунтжой взглянул на Екатерину с легким смущением.

– Отныне и впредь я буду делать все, что в моих силах, дабы облегчить вашу жизнь, – заверил ее старый слуга.

– Это будет для меня большим утешением, милорд. И если вам придется обходиться со мной сурово при посторонних, я пойму.

Вести от Шапуи теперь приходили довольно регулярно. Кажется, никто не догадывался, что набеги Элизы в Бакден имели какую-либо иную цель, кроме покупки провизии. Екатерина узнала, что монахиню из Кента заставили публично покаяться, ее провели по улицам Лондона до креста Павла, где была прочтена проповедь с порицанием в ее адрес. «Король хочет, чтобы парламент принял акт, осуждающий ее как виновную в государственной измене, – сообщал Шапуи. – Он не желает подвергать эту женщину открытому судебному разбирательству из страха, что это спровоцирует выступления против него. Даже король Ричард Третий не был настолько ненавистен народу, как этот король, и Леди тоже не пользуется особой любовью».

В декабре Екатерина узнала, что для дочери Анны образован двор в Хатфилде. Мария отказалась признать Елизавету наследницей отца и храбро отстаивала свое мнение: она, и только она является истинной дочерью короля, рожденной в законном брачном союзе. Мария открыто заявила, что не станет бесчестить свою мать, своего отца, Святую церковь и папу, признавая себя незаконнорожденной.

Никто не может сделать ее бастардом – в этом Екатерина была уверена. Ее родители заключили брак по всем правилам. Однако, очевидно, именно лишить Марию законных прав и хотели ее недоброжелатели. И если Мария продолжит противиться королю, ее недруги наверняка удвоят усилия. Екатерина аплодировала стойкости и отваге своей дочери, но в то же время боялась, как бы это не вышло ей боком.

«Король сам по натуре не злонравен, – отмечал Шапуи. – Это Анна сделала его таким и отчуждает от гуманности, свойственной ему ранее».

Анна явно была ревнива. И она понимала, что Мария любима народом, а ее собственного ребенка многие считают бастардом. Без сомнения, она боялась – и справедливо, – что вокруг Марии соберутся противники ее брака с королем. Поэтому она мстила. Екатерина пришла в ужас, получив известие о лишении Марии титула принцессы; ее дворец в Бьюли отдали Джорджу Болейну; ее драгоценности были отняты и перешли к самой Анне, которая заявила, что побочной дочери короля непозволительно носить то, что предназначено для его законной наследницы. Потом пришла жуткая новость: двор Марии распущен, а сама она отправлена в Хатфилд служить в качестве фрейлины Елизавете. Мало того, ее любимая леди Солсбери получила отставку, так как отказалась передать драгоценности Марии Анне Болейн, и ее место заняла леди Шелтон, тетка Анны, которая, по общим отзывам, очень плохо обращалась с Марией. Екатерина знала, что Мария боялась попасть в ситуацию, которая заденет ее честь, и постоянно держалась настороже.

Екатерина страдала при мысли о переносимых дочерью испытаниях. Со страхом внимала она известиям об ухудшении ее здоровья. Шапуи писал, что Мария живет в страхе быть отравленной, и это подстегивало лихорадочное воображение Екатерины, ведь Марию окружали враждебные ей родственники и прочие приверженцы Анны Болейн, которые часто проявляли оскорбительную дерзость и не постеснялись бы прибегнуть к греховным средствам.

Зима была холодная. Фенские болота замерзли, местные жители стали пересекать ледяные просторы на коньках из костей животных. Ветры, дувшие беспрерывно вдоль и поперек этой обширной равнины, завывали и ревели в трубах, врывались в дом сквозь каждую щелочку в дверях и окнах; в старой башне было сыро и холодно, как никогда.

Екатерина знала: жизнь в таких суровых условиях не идет на пользу ее здоровью. У нее появилось смутное ощущение, что в нее пробираются болезни, она не могла дать этому точного описания, просто постепенно слабела. Доктор де ла Саа и доктор Гуэрси прописывали ей бесконечные настойки и травяные отвары, однако ничто не помогало. Даже молоденькие горничные жаловались на простуды и постоянный насморк.

Так больше продолжаться не могло. Это место постепенно убивало их.

Екатерина отправила послание совету с просьбой, обращенной к королю, позволить ей перебраться в более безопасное для здоровья место. Но не успели они дождаться ответа, как пришло спешное письмо от Шапуи.

Леди настояла, чтобы Вашу Милость перевели в замок Сомерсхэм – другую резиденцию, со всех сторон окруженную водой и болотами. Король, который не смеет ей перечить, согласился заточить Вашу Милость в этом удаленном месте и обвинить в том, что Вы безумны, как королева Хуана, о которой всем известно. Я в самых твердых выражениях выразил протест, заявив, что Сомерсхэм – это самое нездоровое и тлетворное место во всей Англии, и благодаря моему вмешательству король изменил решение, хотя и был не очень-то доволен моими действиями. Но все же он побаивается императора.

Действительно, вскоре лорд Маунтжой докладывал Екатерине о предложении короля переселить ее в замок Фотерингей, которым она сама владела в те времена, когда никто не посягал на ее статус королевы. Однако Шапуи напрасно торжествовал. В те далекие времена Екатерина не жалела средств на замок, но посещала его недостаточно часто для того, чтобы оценить объем необходимых издержек; деньги все равно тратились, как оказалось, впустую. Подновления не спасли старинную отделку зданий от разрушения. Одному Богу известно, в каком состоянии находился сейчас Фотерингей – возможно, в худшем, чем Сомерсхэм.

Неприятнее всего было то, что Генрих знал это.

Екатерина повернулась к лорду Маунтжою:

– Мне не особенно хочется ехать в Фотерингей, хотя я с удовольствием покину это место.

– Я напишу королю, – ответил камергер.

Екатерина надеялась, что больше не услышит об этом деле. Приближалось Рождество, и, пока Екатерина собиралась с духом, чтобы провести очередной Йоль без Марии, ее бакденский двор изо всех сил старался натянуть на лица бодрые улыбки и сделать скромные приготовления, чтобы хоть немного приподнять настроение к празднику. Хотя, судя по всему, праздничное угощение будет состоять в основном из рыбы.

Потом вдруг прибыл герцог Саффолк во главе отряда королевских стражников.

Саффолк больше не был красивым и жизнерадостным кавалером, который тайком женился на сестре короля. Перед Екатериной склонился грузный мужчина, в его лопатообразной бороде посверкивала седина. Тем не менее сходство этого человека с Генрихом вновь поразило Екатерину. Не дай Бог, чтобы ее супруг когда-нибудь стал выглядеть таким дряхлым, как герцог! Что должна чувствовать Мария, видя свою дочь связанной с таким жалким представителем мужского пола?

Закутанный в меха Саффолк придвинулся ближе к камину, у которого сидела Екатерина. Она радовалась, что герцог на собственной шкуре чувствует кусачий холод и вдыхает нездоровые миазмы этой местности. Можно надеяться, что он расскажет обо всем, что испытал, своему другу-королю.

Крупный мужчина, Саффолк стоял перед ней со смущенным видом. Зачем вообще он приехал? – дивилась Екатерина?

– Как поживает моя крестница? – спросила она, потому что герцог, похоже, не спешил оповещать ее о цели визита.

Герцог нахмурился.

– Я приехал сюда не для обмена любезностями, мадам, – запальчиво сказал он, – а совсем по другому делу.

Саффолк помолчал, переступил с одной ноги на другую. Екатерина предположила, что ему неприятно поручение, для исполнения которого он прибыл, и он хочет поскорее вернуться домой, к своей молодой супруге, в тепло и великолепие готовящегося к Рождеству двора.

– Мадам, – хрипловатым голосом заговорил он, – по пути сюда я надеялся на какое-нибудь непредвиденное происшествие, которое помешает выполнить возложенное на меня поручение, потому что мне приказано распустить всех ваших слуг, кроме самых необходимых. Те, кто останется, не должны больше называть вас королевой, но только вдовствующей принцессой.

– Вы должны исполнить приказание, но сами знаете, я лично говорила вам, что никогда не признаю этого титула, – строго сказала Екатерина.

– Не пора ли вам осознать, мадам, на что вы толкаете короля. Посмотрите на эти письма…

Саффолк извлек из-под дублета связку бумаг и передал их ей. Это были копии ее писем к папе.

– Осмелюсь ли я напомнить вашей милости, как вы искали средства навлечь неприятности на короля и его страну? Что ж, мое посещение имеет целью сделать так, чтобы вы больше не утруждали себя такими заботами.

Екатерина горячо возразила:

– А я осмелюсь напомнить вам, милорд, что именно моя просьба, обращенная к его святейшеству, помогла королю избежать отлучения от Церкви! Моему супругу известно, что я не желаю ему зла и выказываю покорность во всех вопросах, которые не затрагивают мою совесть. Ему известно также, что в отношении законности нашего брака я скорее позволю разорвать себя на куски, чем откажусь признавать себя его законной женой!

– Я вижу, вы упрямы, как всегда. – Саффолк вздохнул. – А раз так, то мне поручено безотлагательно препроводить вас в Сомерсхэм.

– Нет. Я не поеду. Если бы я сделала это, то подвергла бы опасности себя и своих слуг. Этот дом непригоден для житья, но Сомерсхэм еще хуже. Король знает об этом, а также о моем нежелании переезжать туда.

– Король непреклонен.

– Я вам сказала, это больше не обсуждается. – Екатерина снова почувствовала, как в ней вскипает кровь.

– Мадам, если вы не поедете по доброй воле, мне придется вас заставить. Таковы распоряжения его милости.

– Я сказала «нет»! Вы разве не слышали меня, милорд?

– У меня есть приказ, мадам!

Этого допускать было нельзя! Она не поедет. Она останется здесь, и пусть они попробуют заставить ее силой. Екатерина была в таком бешенстве, что ее трясло. Не говоря больше ни слова, она встала, несколькими быстрыми шагами прошла в свою комнату, захлопнула за собой дверь и задвинула толстый дубовый засов в металлическую скобу.

– Если хотите увезти меня, вам придется сломать дверь! – в сердцах крикнула она.

Герцог стукнул в дверь:

– Мадам, выходите! Бесполезно противиться приказам короля. Вы только навредите себе.

– Я наврежу себе, если поеду в Сомерсхэм. Это меня убьет!

– Король может расценить ваше непослушание как измену.

– А я могу расценить его приказы как бесчеловечность! Он что же, хочет, чтобы моя смерть лежала на его совести?

Они спорили не меньше десяти минут, наконец герцог умолк. После короткой паузы Екатерина услышала в соседней комнате приглушенные мужские голоса. Она приложила ухо к замочной скважине.

– Я не смею выламывать дверь и брать ее силой, – говорил Саффолк. – Она тетка императора, могут быть последствия. Давайте займемся роспуском слуг. Лорд Маунтжой, созовите их всех сюда, будьте добры.

Екатерина стояла и напряженно вслушивалась в доносившиеся из-за двери голоса. Герцог зачитывал список ее домочадцев, которые должны были уйти. Такие знакомые имена, проверенные люди… И после долгих лет честной службы быть выкинутыми вон, как будто они совершили какой-то проступок. Она слышала всхлипы женщин и сама готова была расплакаться.

– Вам приказано от имени короля отныне называть свою госпожу вдовствующей принцессой, – говорил Саффолк.

– Милорд, выслушайте нас. – Это был голос капеллана отца Эйбелла. – Мы все принесли клятву верности королеве Екатерине и не можем нарушать ее, называя свою госпожу как-либо иначе.

– Мне говорили, что от вас следует ждать беды! – прорычал Саффолк. – Возьмите его и этого, второго священника тоже – да, и всех остальных, кто выкажет неповиновение, – и посадите под замок в домике привратника.

Послышалось шарканье ног, с грохотом захлопнулась наружная дверь.

– Я сегодня напишу королю и спрошу, что с ними делать, – донесся до Екатерины голос Саффолка. Потом, несколько громче, он продолжил: – Теперь те из вас, кто остаются, должны принести новую клятву верности вдовствующей принцессе.

Раздался хор протестующих голосов. Герцог корил и угрожал, а под конец прокричал, что сегодня же вечером доложит королю об их неповиновении. После этого некоторые сдались и поклялись. Екатерина с тяжелым сердцем слушала их, хотя была рада, что не лишится всех своих слуг. Они высказали возражения и уступили, принимая в соображение ее интересы.

Но потом зазвучали самые дорогие Екатерине голоса – Элизы и сестер Отвелл, а также других ее служанок-женщин. Нет, они не дадут такой клятвы!

– Тогда вы уволены, – сказал Саффолк.

Екатерина опустилась на пол и прижала ладонь ко рту, дабы заглушить протестующий крик и рыдания.

Послышались приглушенные звуки шагов, затем наступила тишина. Екатерина сидела, прислонившись спиной к двери и понуро опустив плечи. С ней остались только сестры Варгас – испанки, а потому их никто не мог заставить давать клятву. Бланш была довольно исполнительна, но ей уже пятьдесят, и суставы у нее скрипят, а вот Исабель хотя и остроумна в беседе, но ленива и почти бесполезна. Как будет скучать Екатерина по Элизе – Элизе, которая могла поддерживать связь с Шапуи! Но не только из-за этого. Ей будет не хватать веселого нрава этой девушки, ее доброты и силы. А Марджери Отвелл – она так поддерживала Екатерину в последние месяцы. А все остальные ее милые, добрые наперсницы, которых она так нежно любила…

Екатерина услышала за дверью шаги, потом голос Саффолка:

– Мадам, прошу вас, выходите!

Она не ответила. Сидя на полу, она опиралась спиной на тяжелую дубовую дверь и сжимала в руках четки.

– Мадам, вам же будет хуже, если вы продолжите упорствовать в этом безрассудстве! Умоляю вас, прислушайтесь к голосу разума.

– Ваша милость, герцог дело говорит! – Это был лорд Маунтжой.

– Ваше поведение противоречит всем разумным доводам, – снова вмешался Саффолк.

– Я не выйду и не поеду в Сомерсхэм, если только вы не свяжете меня веревками и силой не принудите к этому! – после долгой паузы ответила Екатерина. – И я не приму услуг ни одного из тех, кто присягнул мне как вдовствующей принцессе.

– Мадам, необходимые вам слуги будут заменены теми, кто более послушен его милости королю.

– Я не приму никаких других! Не имея достойных слуг, я буду спать в одежде и держать эту дверь запертой!

За дверью снова послышалось шушуканье.

– Из своенравия она может сказаться больной и не встанет с постели, или откажется одеваться, или станет делать еще какие-нибудь глупости, – услышала Екатерина слова Саффолка. – Боже мой, это упрямейшая из женщин!

– Но ей должны прислуживать как положено, – пробормотал Маунтжой.

– Очень хорошо, – провозгласил Саффолк. – Две англичанки могут остаться. Кто?

Екатерина испустила вздох облегчения:

– Благодарю вас, милорд! Я хочу, чтобы со мной были Элизабет Даррелл и Марджери Отвелл.

– Отлично. Но они не будут называть вас королевой. И вы должны выйти.

– Нет.

Послышался вздох Саффолка.

– Неужели нет другого средства доставить ее в Сомерсхэм, как только силой? – спросил Маунтжой. – Должен признаться, я нахожу эту перспективу отвратительной.

– Я тоже. – Саффолк хмыкнул. – Моя теща больше никогда не заговорит со мной, хотя это было бы благом, поверьте мне! Но я не могу просто вынести вашу госпожу из дому. Я должен спросить, какое решение удовлетворит короля в данном случае. Уповаю на Господа, чтобы ответ пришел к двадцать первому, в противном случае времени перевезти ее до Рождества не останется. – Он понизил голос, но Екатерина все равно разобрала слова. – Милорд, – пробормотал Саффолк, – я нахожу, что дела здесь обстоят далеко не так, как думает король.

– Что имеет в виду ваша светлость?

– Его милость считает, что вдовствующая принцесса в добром здравии, настроена по-боевому и готовится к войне с ним. Но я был потрясен тем, как она сдала. Исхудала и выглядит нездоровой. Поверьте мне, я не получаю никакого удовольствия, принуждая больную женщину переезжать в полуразрушенный дом. Я уверен, если бы король был в курсе, то выбрал бы для нее какое-нибудь другое жилище.

«Если бы леди Анна ему это позволила!» – мрачно подумала Екатерина, с трудом поднимаясь на ноги и направляясь в спальню. Она больше не хотела ничего слышать. Ее встревожили слова Саффолка о том, какое впечатление она производит, ведь сама Екатерина не осознавала, что выглядит настолько нездоровой. Она сильно похудела, это правда, но это было следствием продолжительных постов и однообразия в пище. В последнее время ощущение болезни в ней усилилось, но Екатерина относила его на счет воздействия бакденского холода и сырости.

Она посмотрела на себя в зеркало. На нее взирало бледное, изможденное лицо. Бесцветное, осунувшееся… старое. Красота осталась в прошлом, да и чего ожидать в сорок восемь. Она выглядела измученной, а кто бы не стал таким в ее-то обстоятельствах?

Голоса стихли. Екатерина была одна в верхних комнатах башни, никто не мог оказать ей помощь. Она давно не ела, но это не имело значения, потому что голода она не ощущала. Попыталась молиться, но мысли были слишком растревожены, и страшило ожидаемое завтра. Не было камыша, чтобы зажечь свечи, комнаты оставались темными и холодными. Без горничных Екатерина не могла расшнуровать платье и раздеться, чтобы лечь в постель, хотя все равно снимать одежду было слишком холодно. Сняв чепец, туфли и подвеску, которую она носила всегда, – крест с тремя жемчужинами, подаренный ей Генрихом давным-давно, – она забралась в постель и свернулась клубком под покрывалом.

На следующий день ее разбудил стук в дверь. Это был Саффолк. Не обращая внимания, она села перед зеркалом и попыталась привести в порядок волосы, чтобы надеть чепец. Было так холодно, что Екатерина отыскала толстую шаль и завернулась в нее.

Теперь у дверей стоял лорд Маунтжой и кричал, что принес ей завтрак. У Екатерины слегка кружилась голова от голода, но она боялась открыть дверь, чтобы ее не схватили и не отправили насильно в Сомерсхэм.

– Унесите все! – крикнула она.

Камергер слезно просил, но она была неумолима.

Дрожа, Екатерина подошла к окну посмотреть на заиндевевший мир и тут заметила странную вещь. Там были люди, судя по одежде из грубой домотканой материи – местные батраки с ферм. Они молча собирались за крепостной стеной и распределялись группами вокруг замка. Руки у всех были в перчатках, а в руках – косы, вилы и прочие хозяйственные инструменты. Люди держали их на изготовку, будто оружие, но ничего не делали, просто стояли, смотрели и ждали.

Екатерина долго следила за ними. Чего они хотели? Зачем пришли? Потом она увидела среди наблюдавших за дворцом одного из своих уволенных слуг, и тут ее осенило. Ее люди, отосланные из замка, должно быть, рассказали местным жителям, что происходит в башне. И они пришли, эти добрые, верные люди, чтобы выразить молчаливый протест и защитить свою любимую королеву. Это зрелище невероятно ободрило Екатерину.

Позже в тот же день она преисполнилась радости, услышав за дверями голос Элизы.

– Мадам, я принесла вам поесть. Со мной плотник. Он выбьет одну из филёнок внизу двери, чтобы я могла передать еду.

– Благодарение Господу! – выдохнула Екатерина.

Она уже едва не падала в обморок от голода.

– Марджери еще здесь?

– Да, мадам, она тоже остается.

– Как я рада! Я просила вас обеих. Герцог позволил мне оставить только вас двоих. Надеюсь, Марджери не слишком расстроена тем, что Элизабет придется уехать.

– Она все понимает, мадам. Не волнуйтесь.

Несколько ударов молотком – и филёнка оказалась на полу. Сквозь этот шум Элиза прокричала:

– Выгляните в окно, ваша милость! Местные простолюдины пришли поддержать вас. Герцог сильно переживает из-за этого. Он больше ничего не станет предпринимать, пока не получит распоряжений от короля.

Екатерина снова подошла к окну. Внизу собралось еще больше людей. Они просто стояли и смотрели, но от них исходило ощущение угрозы. Ничего удивительного, что Саффолк напуган.

Однажды в конце декабря, когда Екатерина просидела взаперти в своей комнате уже около двух недель, лорд Маунтжой пришел сообщить ей, что Саффолк отбыл ко двору: король распорядился, чтобы она пока оставалась в Бакдене. Екатерина вздохнула с облегчением, потом снова выглянула в окно. Работники, которые все это время стояли на страже, сменяя друг друга по часам, разошлись, и она поняла, что теперь может спокойно открыть дверь.

Екатерина вышла в зал для приемов – трона под балдахином в нем теперь не было – и созвала свой двор. Однако перед ней предстало всего несколько человек. Два года назад у Екатерины было двести пятьдесят фрейлин, теперь осталось всего три – Элиза Даррелл, Бланш и Исабель де Варгас, а камеристка всего одна – Марджери Отвелл. Хотя Марджери противилась, говоря, что она уже слишком стара для роли фрейлины – ей было под сорок, Екатерина немедленно решила уравнять ее с тремя остальными помощницами, дабы возместить увольнение сестры. Кроме четырех дам, при дворе Екатерины оставались портной мистер Уилер, его жена Дороти, два врача, фармацевт мастер Хуан, а также конюшие и церемониймейстеры – Филип, Энтони и Бастьен. Кроме того, Екатерину не лишили прачки, повара, младших горничных, которые делали уборку, ювелира, верного Франсиско Фелипеса и ее испанского исповедника епископа Лландаффа. Большинство из них уже были немолоды, а докторам так вообще полагалось бы наслаждаться покоем в отставке. Разве заслужили они такую жизнь? Тем не менее все они предпочли остаться и разделить с Екатериной лишения. Ей стало стыдно.