Текст книги "Екатерина Арагонская. Истинная королева"

Екатерина печально размышляла об этом, когда у нее попросил аудиенции Шапуи.

– Нет ли известий из Рима? – спросила она, но по выражению лица собеседника поняла, что нет.

– Король сделал отца Леди герцогом Уилтширским, и теперь все должны величать ее леди Анной Болейн. Ее брат тем временем становится лордом Рочфордом.

«Генрих готовит ее к тому, чтобы сделать королевой, – подумала Екатерина. – Жениться на дочери герцога не так унизительно, как взять в жены дочь рыцаря. Да поможет нам Бог!»

Она предложила Шапуи сесть.

– Король устроил в Уайтхолле банкет, чтобы отпраздновать это событие, и Леди сидела рядом с ним на троне королевы, – рассказывал посол. – Сожалею, что эти новости приходится сообщать вам именно мне, но, мадам, это очень напоминало свадебный банкет. Были и танцы, и возлияния, казалось, не хватало только священника, чтобы раздать обручальные кольца и произнести благословение.

Екатерину замутило.

– Я не хочу этого слышать.

– На это нельзя закрыть глаза, мадам, – беспомощно развел руками Шапуи. – Король настолько ослеплен страстью, что я боюсь, как бы в один прекрасный день не произошло какого-нибудь безобразия.

– Я тоже этого боюсь, – призналась Екатерина. – Думаю, дело теперь не в том, что способен совершить король, но в том, что он совершит.

Был канун Рождества. Екатерина с Марией и Генрихом наблюдала за тем, как в главный зал с веселыми шутками вносят святочное бревно и кладут в очаг, где оно будет гореть все праздники. Правда, Генриху, похоже, это не доставляло никакого удовольствия. Весь вечер он ершился, без сомнения, потому, что его зазноба уехала в Хивер, а из Рима до сих пор не поступало новостей. Екатерина заметила, что Мария наблюдает за отцом с выражением недоумения на задумчивом маленьком личике. Королева неустанно молилась о том, чтобы Климент как можно скорее сказал свое слово: только это могло удержать Генриха от опрометчивых поступков.

К концу вечера, когда Мария отправилась в постель, королю и королеве подали гиппокрас и марципановые конфеты. Екатерина приняла их с улыбкой.

– Не знаю, отчего у вас такой счастливый вид, – пробормотал Генрих. – Вам стоило бы задуматься о своем будущем.

Голос его звучал невнятно: Генрих был немного пьян.

– Я постоянно думаю о нем.

– Тогда поразмыслите вот о чем: если папа вынесет решение против меня, я к нему не прислушаюсь.

– Сир! – прошипела Екатерина. – Не могу поверить, что слышу такое. Молю вас, подумайте о своих словах и не забывайте о спасении вашей души.

– О, я знаю, о чем говорю, мадам, – угрожающим тоном ответил Генрих. – Мне бы хотелось, чтобы вы поняли: я высоко ценю и уважаю Церковь Англии, так же как люди по ту сторону пролива ценят Святой престол. И если меня вынудят к этому, то я оторву ее от Рима.

Екатерина собралась с духом:

– Сир, это было бы противно всем истинно верующим, и я не могу поверить в искренность ваших намерений.

Это пьяная болтовня, не более!

– А вы не считаете, что столь долгое молчание папы – доказательство, что мое дело намеренно положили под сукно? А раз так, почему бы мне не взять инициативу в свои руки?

– Я умоляю вас подождать! – не отступалась Екатерина, стараясь не повышать голоса, потому что люди вокруг с любопытством присматривались к ним.

– Я не могу и не буду ждать ни дня больше! – артачился Генрих.

– Означает ли это, что вы окончательно оформили свои отношения с леди Анной? – Екатерина удивилась собственной дерзости, но этот вопрос должен был быть задан.

– Нет! – накинулся на нее Генрих. – А очень хотелось бы!

– Король утверждает, что она не его любовница, – сказала Екатерина Шапуи два дня спустя, когда тот попросил о срочной аудиенции. – Не знаю, верить ли этому.

– Многие говорят, что любовница, хотя это ничего не меняет, лишь подтверждает всеобщее невысокое мнение о ней. Но я пришел сообщить вашей милости нечто такое, что может вам помочь. Соглядатаи донесли мне, что король некогда домогался ее сестры.

– Марии Кэри? – Екатерина не могла в это поверить. – Никогда!

– Очевидно, что это правда. По слухам, один из ее детей – от короля.

– Мой добрый друг, я не стану полагаться на слухи. Люди наболтают вам чего угодно, они обожают устраивать переполох.

– Я получил эти сведения по крайней мере из двух надежных источников, мадам. Люди, имеющие касательство к этому делу, говорили о нем довольно откровенно. Подумайте о его значении: если король прислушивается к голосу совести, как он утверждает, то его новый брак гораздо ближе к кровосмесительству, чем ваш с ним. Ваша милость можете выставить его лицемером.

Екатерина вздохнула:

– Я наверняка знала бы об этом. У Марии Кэри сложилась особая репутация, это известно, но я не могу поверить, что между ней и королем существовала связь. А если ваши доносители ошибаются, ссылкой на это мнимое препятствие к браку я выставлю себя на посмешище в Риме.

– Позвольте мне найти для вас доказательства, ваше высочество.

Екатерина грустно улыбнулась:

– Тот факт, что вы предлагаете сделать это, подтверждает мои подозрения. Ваши сведения ненадежны. Нет, мессир Шапуи, не нужно углубляться в эту историю. Я приказываю. Я все еще живу надеждой на то, что мой супруг в конце концов опомнится.

В глазах Шапуи промелькнуло выражение сочувствия. Она понимала: он в это не верит. Но ведь он не знал Генриха так, как она. Стоит устранить влияние Анны Болейн – и король станет другим человеком.

Снова пришла весна. Екатерина ехала с Генрихом в Виндзор, деревья были в цвету, на лугах резвились ягнята, но на сердце у нее было тяжело. Король приказал Марии остаться в Бьюли, а от папы до сих пор не приходило ни слова. Думая, что сойдет с ума от досады и огорчения, Екатерина молила папу Климента скорее вынести решение, но ответа не было. Тем не менее ее порадовала любовь, которую тут и там изъявляли простые люди, когда она проезжала мимо. Генрих злился, слыша, как ей выкрикивают слова поддержки. Даже остановил своего коня рядом с ее носилками и резко приказал ей перестать кивать и махать рукой зевакам.

И вот опять он явился в ее покои, нарушая царящий здесь мир и отрывая ее от составления нового послания к доктору Ортису, которого император недавно назначил представлять ее интересы в Риме.

– Вы знаете, о чем говорят простые люди? Они распространяют слухи, что я со злости разлучил вас с Марией. Это ваша вина, мадам, вы уже давно поощряете их плохо отзываться обо мне. Что ж, я покончу с этой чепухой. Марию привезут сюда, и все эти слухи окажутся ложью.

По крайней мере, это была хорошая новость, однако Екатерина понимала: Генрих вызывает Марию из Бьюли, где та жила с Рождества, только потому, что озабочен поддержанием своей популярности в народе. И все же, увидев дочь, Екатерина пришла в неописуемую радость. Они так давно не были вместе!

– Мое дорогое дитя! – воскликнула Екатерина, встречая спешно прибывшую на следующий день в сопровождении фрейлин и слуг Марию. – Дайте мне посмотреть на вас!

Мария быстро росла. Каждый раз при встрече с ней Екатерина замечала изменения. Принцессе было четырнадцать, она оставалась маленькой и худенькой, но появились и первые женственные изгибы фигуры. Мария сохранила детскую миловидность, и ее манеры были столь же приятными и очаровательными, как прежде. Тем не менее в ней все заметнее становилась постоянная настороженность, некая нервозная скованность, что беспокоило Екатерину.

За спиной Марии стояла Маргарет Поул. Екатерина подняла ее из реверанса и тепло поцеловала, довольная воссоединением со старой подругой.

– Мы поговорим с вами позже. Буду с нетерпением ждать этого.

Конец дня Екатерина провела с Марией, расспрашивала об учебе, повседневной жизни, увлечениях. Ответы дочери ее безмерно радовали, но потом Мария сказала:

– Дорогая матушка, я беспокоилась о вас.

Екатерина оторопела:

– Незачем беспокоиться обо мне. Со мной все в порядке.

– Но его милость мой отец все еще пытается избавиться от вас.

На лице девочки изобразилось такое страдание, что сердце Екатерины сжалось.

– Мы оба ждем, когда папа провозгласит свое решение по поводу нашего брака, – произнесла она осторожно. – Я уверена, он скоро сделает это. Тут не о чем беспокоиться. Мы с вашим отцом так же дружны, как прежде.

Если бы только это было правдой!

– Но он все время с леди Анной.

Мария, казалось, вот-вот расплачется.

Екатерина сделала над собой невероятное усилие:

– Он женится на ней лишь в том случае, если ему не позволят вернуться ко мне, чего, разумеется, он желает. Однако это маловероятно, так что, пожалуйста, не переживайте из-за этого. А теперь дайте мне послушать, как вы играете на вёрджинеле!

Мария смотрела на мать постаревшими прежде времени глазами, и в них светилось убеждение: мать глупа, если верит в только что произнесенную чушь. Но девочка знала, как ей подобает вести себя, и вслух ничего не сказала.

Пока Мария играла – и играла превосходно, – вошел Генрих. Принцесса немедленно сделала грациозный реверанс, потом встала на колени, чтобы получить его благословение. Он заключил ее в объятия.

– Как дела у моей дорогой девочки? – спросил король, смущенно отводя глаза.

– У меня все хорошо, сир. Надеюсь, у вашей милости тоже.

– Это было прекрасное исполнение, – похвалил Генрих. – Я слышал, когда подходил к дверям.

Он сел рядом с Екатериной. Мария испытующе смотрела на них обоих.

– А как у вас продвигается учеба? – спросил король.

Какое приятное начало, почти как в старые времена. Генрих пробыл с ними два часа и даже развеселился. Любовь к Марии была в его жизни чистым родником – в этом чувстве не было ничего притворного, и оно объединяло его с нелюбимой супругой. Когда Генрих ушел, Екатерина почти не сомневалась, что страхи Марии утихли.

– Принцесса, конечно, переживает, – признала позже Маргарет Поул. Мария уже ушла спать, а они с Екатериной засиделись за поссетом[18]18
  Поссет – горячий напиток из молока, смешанного с элем или вином и приправленного сахаром и пряностями.


[Закрыть], который принесла из сервировального зала главной кухни Бланш де Варгас. – Она ничего не говорит, но явно знает больше, чем показывает.

– Это неудивительно, если учесть, насколько известным стало это дело. К счастью, его милость провел с нами некоторое время сегодня после обеда, и я полагаю, Мария немного успокоилась. Но, Маргарет, меня тревожит, как это может сказаться на ней. Проволочка с вынесением решения не идет на пользу. Принцесса становится старше и умнее, и мы не можем вечно ограждать ее от жизни.

– Успокойтесь, дорогая мадам, я буду и дальше делать все, что смогу, дабы защитить ее, – пообещала Маргарет.

– Не могу выразить, как я вам благодарна. Вы мой верный друг. И совершенно очевидно, что Мария расцвела под вашей опекой.

Екатерина улеглась спать с чувством некоторого облегчения. Мария была с ней, и это прекрасно. К тому же ее утешала мысль, что дочь в хороших руках и так будет даже тогда, когда сама она не сможет быть рядом.

Однако на следующее утро, когда она занималась с Марией переводом с французского, явился посланец с известием: король покидает Виндзор и уезжает в Уайтхолл, а они с принцессой должны оставаться здесь, пока Марии не придет время возвращаться к своему двору в Хансдон.

Он покидал их, даже не попрощавшись, и уезжал к своей любовнице. Екатерина силилась скрыть свое уныние от Марии, но вновь заметила в глазах дочери тревогу. В сердце королевы разгорелась ярость против Генриха, который поступал так с их драгоценным единственным ребенком.

Уолси отослали на север, в Йорк, где он должен был выполнять обязанности архиепископа.

– Леди предпочла бы видеть его арестованным за измену, но король отказался преследовать кардинала, – говорил Шапуи, пока они стояли в саду Бьюли и наблюдали за тем, как придворные на солнцепеке играют в шары. Посол понизил голос. – Леди – опасный противник. Она неустанно строит козни против кардинала.

– Благодарю Господа, что король пока еще противится ее требованиям, – вполголоса ответила Екатерина. – Уолси мне никогда особенно не нравился, и другом моим он не был, но мне больно видеть, что к нему проявляют такую неблагодарность. По крайней мере, за ним остался пост архиепископа Йоркского.

– Все говорят, он исполняет свои обязанности усердно и с достоинством, – сообщил Шапуи, а потом громко крикнул: – Браво!

И все зааплодировали.

– Раньше я порицала его приверженность к мирским благам, – сказала Екатерина, когда внимание зрителей вернулось к игре. – Все эти привилегии, высокие чины, и ни намека на благочестие. Теперь, попав в опалу, он обрел свое истинное призвание.

– Я должен сообщить вам кое-что интересное, ваше высочество. – Шапуи склонился к ее уху. – Похоже, кардинал не совсем устранился с политической сцены. Я получил от него письмо с вопросом, как продвигается ваше дело, и требованием немедленных и решительных действий. Он, очевидно, считает, что, как только это дело устроится, у него появится хороший шанс снова вернуться к власти.

– Кардинал действует в моих интересах? – ошарашенно спросила Екатерина.

– Думаю, он все время был на вашей стороне, мадам. Мне сообщили из Мадрида, что он поддерживает императора в его просьбе к папе приказать королю расстаться с Леди, пока не вынесено окончательное решение.

– Ну что ж, я удивлена, если не сказать больше. И благодарна императору за его старания помочь мне.

– Мой господин не перестает давить на его святейшество, чтобы тот вынес вердикт в вашу пользу. Тем не менее он опасается, что король женится на Леди независимо от того, даст на это согласие папа или нет, и в связи с этим дал мне особые полномочия действовать в ваших интересах.

– Мой дорогой друг! – Екатерина была тронута до глубины души, Шапуи с каждой встречей нравился ей все больше. – Если бы вы знали, как важна для меня поддержка ваша и вашего господина!

Шапуи зарделся от удовольствия. Он склонился над рукой Екатерины и поцеловал ее:

– Я горд, что служу такой добродетельной и сильной духом даме.

Лето постепенно меркло и превращалось в холодную, хлещущую ветрами осень. Екатерина обняла свою любимую дочь, помогла ей забраться в носилки и провожала их взглядом, пока они не скрылись из виду. Потом вместе с двором вернулась в Ричмонд, испытывая сильное беспокойство по поводу своего будущего.

– Думаю, папа отвернулся от меня, – поделилась она сомнениями с Шапуи. Они прогуливались по крытой галерее, окружавшей сад. Фрейлины держались позади на приличном расстоянии. – Уже год мы ожидаем решения, а все это ужасное дело тянется уже больше трех лет.

– Вашему высочеству простительны такие мысли. Это не из-за недостатка давления. Император, доктор Ортис и я сам – все мы побуждали его святейшество прийти к какому-нибудь заключению. И король тоже делал это много раз, я в этом не сомневаюсь.

Екатерина тоже не сомневалась. Там, где другие просили, Генрих угрожал и запугивал. Он сейчас был как затравленный медведь. Злоба на бесконечные отсрочки и недовольство тем, что все идет не так, как хотелось бы, изменили его. Он был не так добр, не так деликатен, более остер на язык, более подозрителен и склонен к вспышкам устрашающего гнева.

Королева с беспокойством взглянула на Шапуи:

– Теперь решение еще более необходимо, чем прежде. Принцесса повзрослела и слишком хорошо понимает, что происходит. Я не хочу держать ее в этом состоянии беспокойства и довести дело до того, что ее вера в Святой престол поколеблется.

– Мадам, король идет, – внезапно произнес Шапуи. – Будет лучше, если я удалюсь.

Он поклонился и скрылся в дверном проеме, как раз когда впереди воздвиглась фигура Генриха. Целенаправленно, большими шагами тот двигался прямиком к Екатерине. Ей сразу стало ясно, что супруг в плохом настроении.

– Ну, Кейт, что вы думаете об этом последнем предложении Рима? Тем самым его святейшество утрачивает всякое доверие и оказывает самому себе дурную услугу.

– Почему, сир? Объясните мне, что он говорит?

– Его святейшество высказался в том духе, что мне может быть позволено иметь двух жен, и если он разрешит это, то будет меньше скандала, чем в случае аннулирования брака. – Генрих фыркнул, выражая отвращение.

Екатерина пришла в ярость:

– Но это противоречит всем установлениям Писания! – Она была потрясена не только самой идеей, но и тем фактом, что папа – наместник Христа! – предлагает такое. – Я не могу понять, что может быть скандального в признании нашего брака законным.

– А я могу! – ответил Генрих, гневно взирая на нее. – Скандал в том, что мы прожили в грехе все эти годы.

– Я нахожу более скандальным то, что вы придумали такое! – парировала уязвленная Екатерина.

Она не могла вынести, чтобы кто-нибудь считал ее женщиной, способной жить с мужчиной в грехе.

– Совесть подсказывает мне, что я прав, – возразил Генрих, – а я почитаю свою совесть наивысшим и справедливейшим судьей. Я знаю, что моими поступками руководит Бог.

– Откуда вы знаете? Должна сказать, это довольно самонадеянно, и к тому же вы не принимаете во внимание то, что моя совесть говорит мне обратное.

– Вы, Кейт, всегда придерживались субъективных взглядов, основанных на недостоверных фактах. – Голубые глаза Генриха сузились. – Но я предупреждаю вас: мое терпение на исходе. Больше я не потерплю никакого неповиновения. Что там затеял ваш духовник отец Эйбелл?

Екатерина почувствовала, как волоски у нее на шее встали дыбом от страха. Этот добрый, смелый человек был не просто преданным другом – он писал трактат в ее защиту…

– Я слышал, он намеревается опубликовать книгу, в которой отстаивает мнение, что никакие законы не дают мне оснований для развода, – сказал Генрих. – Что ж, этого не будет. Если он посмеет выпустить книгу, я запрещу ее и уничтожу все экземпляры. Это послужит ему уроком: бросая мне вызов, он сильно рискует.

– Вы не причините ему вреда? – спросила Екатерина, исполненная страха за своего верного капеллана.

– Нет, если он оставит свою мерзкую затею. Но коль скоро он станет упорствовать в своем вредительстве, это будет совсем другое дело.

– Значит ли это, что вы запрещаете людям высказываться в мою защиту? И будете наказывать их, если они на это осмелятся?

– Я буду наказывать тех, кто защищает то, что не нужно защищать! – рявкнул Генрих. – Берегитесь, Кейт, и не вздумайте подстрекать своих друзей к неповиновению!

Екатерина так испугалась, что не могла спорить. Как далеко готов зайти Генрих? Были ли эти последние угрозы высказаны в запальчивости, или он действительно вознамерился подчинить своей воле всех противников?

Глава 27
1530–1531 годы

Уолси умер.

Элизабет Стаффорд сообщила Екатерине подробности о кончине кардинала. Несмотря на печальные обстоятельства, Екатерина была рада видеть герцогиню, потому что та теперь редко появлялась в ее свите. Герцог, муж Элизабет, с которым они больше не были близки, состоял в партии Анны Болейн и не одобрял дружбу супруги с королевой. Но герцогиня презирала своего мужа за преданность не той стороне и постоянные измены; она хваталась за любую возможность поддержать Екатерину.

– Конечно, мой супруг не рассказал мне всех подробностей, потому что вообще отказывается разговаривать со мной, – сказала Элизабет, округляя глаза. – Я получила известия от своего сына Суррея. Мой супруг был послан в Лестер, чтобы привезти кардинала в Лондон, где его должны были судить за измену, но Уолси свалился от болезни в Лестере, и монахи положили его в свой лазарет. Вскоре после этого он умер, и его похоронили там же, в аббатстве. Когда он лежал на смертном одре, то сказал: «Если бы я служил Богу так же усердно, как королю, Он не оставил бы меня, когда я дожил до седых волос».

Екатерина перекрестилась.

– Я буду молиться о его душе, – сказала она хриплым голосом.

Это было последствие лихорадки, сопровождавшейся кашлем, которая сотрясала ее последние несколько недель. Екатерина удивилась, как взволновало ее известие о смерти Уолси, но объяснила это тем, что сама только-только пошла на поправку и была еще слаба. Генрих не потрудился навестить ее. Он развлекался в Хэмптон-Корте с Анной Болейн. Лишь прислал супруге записку с извинениями, что не посещает ее лично, оправдываясь дошедшими до него слухами о поразившем Ричмонд поветрии. А потом, невзирая на то что Екатерина была прикована к постели, тряслась и пылала жаром в лихорадке, снова издевательски предложил ей уйти в монастырь.

– У них нет жалости, ни у кого! – прошипела Элизабет. – Моего лорда ни капли не волновали страдания Уолси, так же как и герцога Саффолка. Они даже слова утешения ему не сказали.

Екатерина легко могла себе это представить. Люди короля, оба они не ведали жалости.

– Все это происходит по злому умыслу госпожи Анны, – говорила герцогиня, когда в комнату вошли Мария и Гертруда. – У меня нет сомнений в том, что именно она упросила короля арестовать кардинала.

– Должно быть, это правда, потому что брать кардинала под стражу отправили Генри Перси! – воскликнула Мария. Она поставила на стол рядом с креслом Екатерины горячий поссет и накрыла одеялом ноги своей госпожи; стояли жестокие зимние холода, и королеву нужно было держать в тепле. – Весь двор судачит об этом!

– Это справедливо, что выбор пал на него, – едко заметила Гертруда, наклоняясь, чтобы пошевелить горевшие в очаге поленья.

– Никогда не думала, что скажу такое, но мне жаль Уолси, – призналась Екатерина. – Такая бесславная кончина!

– Лучше уж умереть без славы, чем под топором палача, – заметила Мария. – Кто-то мог бы сказать, что он получил меньше, чем заслуживал.

– Мы должны быть милосердными, моя дорогая, – укорила ее Екатерина и сделала глоток поссета. – Не могу поверить, что его милость дошел бы до того, что казнил кардинала, который исполнял свой священный долг. Как бы это отразилось на его деле в Риме?

Генриха кончина Уолси, похоже, оставила равнодушным.

– Он обманул мои ожидания, но я не желал его смерти, – сказал он, когда наконец пришел навестить Екатерину.

Она приняла эти слова за доказательство: король никогда не решился бы казнить кардинала.

А вот ненависть Анны Болейн к Уолси не утихла и после смерти кардинала. Узнав, что при дворе должно состояться представление масок, Екатерина присоединилась к Генриху на помосте, чтобы поучаствовать в вечернем развлечении, но была неприятно поражена: это оказался жестокий фарс о сошествии Уолси в ад, придуманный Джорджем Болейном. Было похоже, что все находят представление уморительно-смешным: глядя, как демоны тащат в огненную яму королевского шута в красном наряде на толстой подкладке, придающей фигуре тучность, публика хохотала до упаду. А Екатерину мутило при виде каменного лица Генриха и сидевших в отдалении ликовавших триумфаторов – Анну и ее родственников. При первом же удобном случае королева покинула зал.

Шапуи был упорен. Он не переставал давить на императора, чтобы добиться окончательного решения по волновавшему Екатерину делу. Посол понимал, что это необходимо сделать как можно скорее, даже если больше никто, казалось, не придерживался такого мнения.

– Король не остановится ни перед чем, чтобы удовлетворить свою слепую, отвратительную и порочную страсть к Леди! – заявил он однажды, когда они с Екатериной возвращались из церкви после мессы. – Опрос университетов продолжается, и Леди готовится стать королевой.

– Меня беспокоит то, что в наши дни в университетах становится все больше людей, которые придерживаются радикальных и даже еретических взглядов, – сказала Екатерина, проводя посла по секретной лестнице в свои покои. – Ересь Лютера распространяется. Похоже, слово Божье оспаривают все и вся, а уважение к Церкви неуклонно идет на убыль. Если бы его святейшество высказался и разрушил все их доводы!

– Не падайте духом, мадам. На каждого радикального доктора найдется, вероятно, десять человек с устойчивыми взглядами, – успокаивал ее Шапуи.

Они добрались до апартаментов королевы, где по распоряжению Екатерины ее дамы накрыли ужин для двоих.

– Ваша милость, вы очень добры, что пригласили меня! – воскликнул Шапуи.

Они сидели, пока служанки повязывали им салфетки и разливали вино, потом отломили и положили на маленькие тарелки по куску белого хлеба и принялись за сытное жаркое из оленины.

– Это развеселит вашу милость, – завел разговор Шапуи. – Вчера герцогиня Норфолк сказала мне, что Леди поручила Гербовой палате нарисовать родословное древо, которое возводило бы ее род к нормандскому лорду, который обосновался в Англии четыре столетия назад.

– Я думала, ее предки были торговцами, – вставила Екатерина.

– Думаю, так и есть, эта генеалогия явно вымышленная, и король этим очень недоволен. Но еще больше он расстроился, когда узнал, что Леди снабдила своих слуг новыми ливреями, на которых вышит девиз: «Ainsi sera, groigne qui groigne» – «Так будет, сколько ни брюзжите».

Екатерина засмеялась. Они с Шапуи прекрасно знали, что настоящий девиз был такой: «Groigne qui groigne, vive Bourgogne!» – «Сколько ни брюзжите, да здравствует Бургундия!» Это был девиз императора и его предков, герцогов Бургундских.

– Да, мадам, король объяснил ей, чей это девиз, и сказал, что она не должна заставлять своих слуг носить эти ливреи. – Шапуи ликовал. – Она была убита!

– Жаль, что король не приструнил ее другим способом, – сказала Екатерина, макая хлеб в острый соус. – Взять, к примеру, последнее представление масок. Это был скандал. И король позволил ей сделать это.

– Когда-нибудь он устанет от ее выходок, а мы будем молиться об этом.

– Этот день придет не скоро! – с некоторой горячностью проговорила Екатерина.

В Рождество Екатерина вместе с Генрихом участвовала в традиционных торжествах в Гринвиче. Она очень обрадовалась, что Мария тоже была там, хотя ее весьма встревожил затравленный вид дочери и выражение страдания, которое появлялось на ее лице при каждом упоминании Анны Болейн или ее появлении. А та часто давала почувствовать свое присутствие, при этом проявляя мало почтения к королеве и принцессе.

– Терпеть ее не могу! – вырвалось у Марии, когда они остались наедине с матерью. – Она злая женщина. Как может мой отец так поступать с вами, мадам?

– Ш-ш-ш, дитя! Вы не должны так говорить о своем отце и должны быть снисходительны к ней ради него.

– Матушка, вы обладаете терпением святой! – воскликнула Мария. – Я не могу быть такой, как вы, как бы ни старалась.

Екатерина содрогнулась. Неужели это ее кроткая почтительная дочь? Но в глазах Марии стояли слезы. При виде их Екатерину охватила злость. Почему жизнь ее любимой дочери должна быть отравлена? Генриху не следует при ней выставлять напоказ свою любовницу, это недопустимо!

Накануне Рождества король пришел к Екатерине. Она была готова к встрече.

– Вы подаете дурной пример, выставляя напоказ свою связь с леди Анной! Мария очень расстроена тем, что ей приходится быть свидетельницей этого.

– Как я вам уже говорил, мадам, в моих отношениях с леди Анной нет ничего дурного! – резким тоном ответил Генрих, явно рассердившись. – Я намерен жениться на ней и сделаю это, что бы ни сказал папа. Марии лучше привыкнуть к этой мысли.

Он был непоколебим. Екатерина выбрала неудачный час, потому что за время праздников стало ясно: он очень жалеет самого себя. Даже в Двенадцатую ночь, когда они вместе сидели на тронах, было устроено представление масок, игры и роскошный банкет, Генрих оставался исполненным жалости к себе и беспрестанно брюзжал о нескончаемых отсрочках в Риме и о том, как плохо к нему относится папа. В конце концов Екатерина оставила попытки добиться от супруга проявлений веселости, хотя бы ради Марии. Ей было почти жаль его. Он сам устроил это безумие, и все же она верила, что его сбили с толку. Раньше она считала ответственным за это Уолси, но теперь точно знала, кто виновник. А Генриха настолько поработили чувства, что он ничего не замечал!

Екатерина не сомневалась: несмотря на все угрозы и недоброжелательство, его природные добродетели в конце концов возьмут верх. Если бы только она могла провести с Генрихом достаточное время – всего два или три месяца – так, как было раньше, то заставила бы его забыть о разводе. Но конечно, Анна была умна. Она понимала, что сердце Генриха на самом деле принадлежит жене, поэтому старалась не допускать того, чтобы он оставался один на один с Екатериной. А пока Генрих находился в обществе Анны, он не мог избавиться от ее влияния.

Первый день нового года только занялся, как в покои Екатерины явился встревоженный Шапуи.

– Ваше высочество, хорошо осведомленный джентльмен сообщил мне, что брак короля с Леди будет заключен во время ближайшей сессии парламента.

– Этого мы боялись и в прошлом году, и в позапрошлом, – напомнила ему Екатерина. Голос ее звучал бодро, хотя особой бодрости она не ощущала. – И до сих пор ничего не случилось. Как бы там ни было, а король не может жениться на ней, не получив сперва развода.

– Я слышал, Леди вполне уверена в этом.

Мария, которая присутствовала при разговоре, фыркнула:

– Она храбрее льва! Знаете, что она сказала мне позавчера вечером? Сказала, что желала бы увидеть всех испанцев тонущими в море. Я возразила ей, что такие речи – неуважение к ее госпоже королеве, на это она ответила, что ее не волнует королева и она предпочла бы видеть ее повешенной, чем признавать своей госпожой.

– Вы видите, какие у нее ужасные планы, – вмешался Шапуи, явно разозлившись.

– Меня не волнует, что думает леди Анна, – сказала Екатерина. – Ее враждебность коренится в неуверенности.

– Фу ты! Простите, мадам, но она с каждым днем становится все заносчивее, даже с королем! – не унималась Мария. – Герцогиня Норфолк говорит, он несколько раз жаловался герцогу, что она не такая, как ваша милость, и что вы никогда в жизни не говорили ему бранных слов. И когда король это произнес, в глазах у него стояли слезы.

Екатерина тоже почувствовала, что вот-вот расплачется. Трудно было представить, что Генрих мог в положительном смысле сравнивать ее с Анной, но, вероятно, он наконец начал приходить в себя.

– Скоро он от нее устанет, помяните мое слово, – сказал Шапуи.

– Дай Бог, чтобы это случилось поскорее! – выдохнула Екатерина.

В эти дни Генрих пребывал в еще более гневливом настроении. Папа наконец приказал ему явиться в Рим и выступить в защиту своего дела.

– Мне дела нет до его вызова! – рычал Генрих однажды темным январским вечером, сидя напротив Екатерины за обеденным столом.

Лицо его пылало в неверном свете свечей.

– Но, Генрих, – возразила Екатерина, – это же путь к разрешению нашего дела.

– Вы думаете, я поеду в Рим как истец?! – взревел король. – А что станет с моим королевством? Я буду отсутствовать месяцы, а то и годы, учитывая нерешительность Климента. Нет, Кейт, для меня с папой покончено.

От его слов у нее похолодело сердце. Он уже грозил этим прежде, но почему-то на этот раз его слова прозвучали не пустой угрозой.