Текст книги "Екатерина Арагонская. Истинная королева"

Глава 29
1531–1532 годы

– Как бы там ни было, я остаюсь его женой и буду молиться за него, – сказала она гонцу, пытаясь подавить дрожь в голосе. Мария с изумленным лицом следила за ней. – Передайте королю привет от меня и скажите ему, как я огорчена тем, что он не зашел попрощаться со мной. И пожалуйста, скажите ему, что я справлялась о его здоровье, как положено верной супруге. Для меня будет утешением слышать, что он в добром здравии.

Гонцу было явно не по себе. Генриху наверняка передадут подправленную версию сказанного, поэтому Екатерина повторила свои слова.

Ей хотелось только одного – разрыдаться, броситься на кровать и выплакать все до дна. Но надо было подумать и о Марии – той, что смотрела на нее вопросительно и не вполне понимала, что происходит.

– Мы никуда не едем, – легким голосом и с улыбкой сказала Екатерина. – Король, ваш отец, хочет, чтобы мы пока оставались здесь.

Большего говорить не стоило. Недавно Генрих уезжал отсюда в Хэмптон-Корт, и Мария наверняка поверит, что просто в Вудстоке он уже перестрелял всю дичь. Он снова вернется. Король может передумать в ближайшие дни, и незачем расстраивать Марию, чье здоровье и без того ненадежно. Однако глубоко в душе Екатерина понимала: это окончательный разрыв.

Наверное, ей следует ждать вестей о разводе, который Генрих совершит каким-нибудь беззаконным способом. Что она будет делать тогда? Она одна, отрезана от двора и, что хуже всего, от Шапуи, ее доверенного лица и жизненно важной связи с племянником Карлом, единственным человеком, за исключением нерешительного папы, который мог ей помочь. Осмелится ли она писать ему? Или шпионы Кромвеля перехватят ее послание и предъявят его королю? Нужно найти способ, как доставлять сообщения Шапуи частным образом. Но как?

Екатерина размышляла об этом весь вечер, когда Мария уже легла спать. Подумывала посоветоваться с Марией и Маргарет Поул, как вдруг ей сообщили о прибытии еще одного гонца. Этот человек оказался англичанином и не носил никакой ливреи. Благоразумно ли принимать его? Но отсылать посланца прочь было поздно, он уже стоял перед ней на коленях.

– Ваше высочество, я прибыл от мессира Шапуи. Он решил, что будет лучше, если я не надену его ливреи. Мне приказано передать вам, что он знает о вашем положении и сделает для вас все, что в его силах.

Гонец протянул ей письмо.

Екатерина вскрыла его и прочла. Шапуи писал, что был свидетелем момента, когда королю доставили ее послание.

Его Милость очень рассердился. Он просил меня передать Вам, что ему не нужны Ваши прощальные приветы и у него нет желания давать Вам утешение; и что его не заботит, интересуется Ваша Милость его здоровьем или нет. Он говорит, что Вы доставили ему бесчисленное множество забот и упрямо отказываетесь принять разумные требования его благородного совета. Ему известно, что Ваша Милость рассчитывает на императора, но он утверждает, что Вы скоро обнаружите: всемогущество Божье все еще сильнее императорского. Король приказывает Вам прекратить это все и заняться своими делами, и он не хочет больше получать от Вас никаких посланий.

Екатерина читала эти строки, и сердце ее обливалось кровью от жестоких слов Генриха. Но худшее ждало ее дальше, внизу страницы…

Теперь, когда королева изгнана, писал дальше Шапуи, Леди трубит повсюду о том, что до ее свадьбы осталось не больше трех или четырех месяцев. «Она постепенно готовится принять корону и только что взяла на службу новых людей. Иностранных послов предупредили, что они должны умилостивить ее подарками. Вы можете быть уверены, что от вашего преданного слуги она ничего не получит».

Похоже, Генрих решил взять дело в свои руки. Тем не менее, несмотря на оптимизм Анны, Генрих, казалось, был не склонен спешить. Заявления университетов он получил еще в марте, то есть четыре месяца назад, но до сих пор ничего в связи с этим не предпринял. Если бы он намеревался протолкнуть нужное ему решение через парламент, то мог бы уже сделать это. Екатерина подозревала – и горячо надеялась, – что Генрих рассчитывал получить нужный ему ответ от папы, что избавило бы его от необходимости вносить раскол в христианский мир. Тогда его снова могли бы принять в число паствы, как заблудшую овцу, и он стал бы добрым сыном Церкви.

Непрочное здание ее надежд рухнуло с прибытием письма от Генриха: он рекомендовал ей лучше заняться поисками доказательств ее предполагаемой девственности в момент брака, вместо того чтобы разглагольствовать о ней перед всяким, кто станет это слушать.

«Вам следует прекратить жаловаться всему миру на воображаемое несправедливое к вам отношение!» – завершал он.

Она была потрясена злобностью его нападок. Большинство окружавших ее людей стояли за короля, у нее в Англии было совсем немного друзей. Вероятно, под «всем миром» Генрих подразумевал императора, папу и Шапуи? Но чего он от нее ждал? Что она позволит ему без всяких сожалений растоптать ее принципы, проскакать по ним на лошади в подковах с шипами? Что она бросит борьбу за права дочери? Позволит сделать посмешищем Святой престол? А что касается ее «предполагаемой» девственности, он, как никто другой, знал, что это напраслина.

Она не ответила. Какой смысл и дальше разжигать гнев Генриха? Рано или поздно он перегорит, как бывало всегда, и в один прекрасный день король, безусловно, прозреет и вернется к ней таким же любящим, как был.

В августе Екатерина прибыла в Истхэмпстед-Парк. Это было просторное королевское охотничье поместье посреди принадлежавших королю Виндзорских лесов. Хотя основано оно было две сотни лет назад, его история простиралась в прошлое до саксонских времен, и тем не менее это была удобная и хорошо оборудованная резиденция; любая королева могла бы мечтать о таком доме. Три крыла окружали обширный двор, поместье защищал ров с двумя подъемными мостами, которые вели к одинаковым домам со встроенными в них воротами.

Екатерина опасалась, что Генрих, дабы сломить сопротивление, отправит ее в какое-нибудь захолустье. Однако в Истхэмпстеде хватало места для всего двора, включая двести пятьдесят фрейлин, созданы все условия для жизни в удобстве и почете. И тем не менее, несмотря на присутствие множества людей, Екатерина ощущала себя одинокой и глубоко переживала разлуку с Генрихом и Марией, которую он отправил в Ричмонд. Екатерина написала ему, прося дозволения, чтобы Мария осталась с ней, но Генрих отказал. Она подозревала, что это еще один способ наказать ее за непокорность. Но разве справедливо вымещать злобу заодно и на Марии? Недоброжелательство Генриха мучило Екатерину.

Она скучала без искрометного общества Элизабет Стаффорд, преданности и гордого испанского духа Гертруды Блаунт. Обеим было запрещено навещать ее, хотя Элизабет дважды присылала Екатерине апельсины, среди которых прятала записки. В них подруга рассказывала, что получает большое удовольствие, оспаривая родословную госпожи Анны и предостерегая ее от попыток вмешательства в брачные планы детей самой Элизабет. «Она хочет переженить их со своими сторонниками, но я заявила ей, что не соглашусь на это!» Екатерина улыбнулась при мысли о том, как напористая Элизабет Стаффорд делает внушения своей ненавистной племяннице.

Гертруда Блаунт отважно написала Екатерине несколько раз и прислала вместо себя свою горничную Элизабет Даррелл: служить королеве и быть связующим звеном между ними. Много лет назад отец Элизабет служил вице-камергером двора Екатерины, поэтому она была рада принять к себе эту девушку. Элизабет Даррелл, которую вскоре все стали звать просто Элизой, еще не исполнилось двадцати лет, это была зеленоглазая красавица с золотистыми волосами. Очень скоро она искренне привязалась к своей новой госпоже. А Екатерина полюбила Элизу больше всех своих фрейлин, хотя она также благоволила к тихой мышке Джейн Сеймур и к Бланш де Варгас. Исабель де Варгас была преданной, но ленивой; когда бы Екатерине ни понадобилась какая-нибудь услуга, ту нигде было не найти, но, как только нужда в ней пропадала, она тут же являлась. Поэтому из двух сестер-двойняшек Екатерина отдавала предпочтение Бланш.

Что касается старших дам двора, с Екатериной оставались только Мария и Мод, а Маргарет, благодарение Господу, заботилась о принцессе. Остальные – или их мужья – посчитали за лучшее принести извинения и оставить службу у Екатерины. Это было обидно, но, по крайней мере, с ней остались те, кто был близок ей по духу, кому она могла доверять.

Очень порадовал Екатерину прием, оказанный ей людьми, когда она переезжала из Виндзора в Истхэмпстед. Жители бежали через поля и выстраивались вдоль залитых солнцем улиц, чтобы увидеть ее, прокричать слова поддержки и выразить свой гнев против Анны Болейн и Генриха.

– Эти островитяне вас действительно любят, – заметила Мария. – Королю следовало бы прислушаться к своим подданным!

Екатерина знала, что дает Марии слишком большую свободу осуждать короля, но леди Уиллоуби обычно оказывалась права. Временами она бывала грубовата, но оставалась верным другом, поэтому ей многое прощалось. Часто Мария произносила вслух то, что сама Екатерина сказать не решалась. Екатерина не осмеливалась признавать, что ужасно скучает по Генриху и жаждет быть рядом с ним. Находясь при дворе, она знала, что он где-то рядом и может навестить ее или они могут встретиться случайно. Здесь она была отрезана от него и обречена на пытку одиночеством и ожиданием. А к тому же ей приходилось помалкивать об этом: она ведь точно знала, что ответит ей Мария.

Екатерина провела в Истхэмпстеде два месяца, уже начали опадать с деревьев порыжевшие октябрьские листья, когда явилась новая депутация лордов – членов совета. Она приняла их в присутствии Марии и Джейн Сеймур.

Говорил снова архиепископ Ли.

– Мы прибыли, дабы рекомендовать вашей милости подчиниться воле Бога и известить вас, что все университеты четко определили: папа ни в коем случае не мог давать разрешение на ваш брак с королем, поэтому документ, на который вы полагаетесь, явно недействителен и не имеет силы.

Екатерина заставила себя сохранять спокойствие. Она должна была показать им, что ее не собьешь с толку ложью. Со спокойным достоинством она опустилась на колени перед этими суровыми, неприступными мужами и воздела руки, как в мольбе.

– Я истинная жена короля! – провозгласила Екатерина. – Он поддался страсти, и я не смею помыслить о том, чтобы суд в Риме и вся Церковь Англии согласились с тем, что противно закону и мерзко. Но я продолжаю утверждать, что я его жена, и буду возносить свои мольбы за него.

Лорды строго смотрели на нее.

– Наша обязанность предупредить вашу милость о том, что может сделать с вами король, если вы будете упорствовать в неповиновении, – сказал ей архиепископ.

– Я пойду даже на костер, если король прикажет! – заявила Екатерина с полной серьезностью, но внутри сжалась от страха.

– Может дойти и до этого, – без всякой жалости уведомил ее кто-то из пришедших.

Когда лорды откланялись и ушли, кураж Екатерины сменился горем и страхом. Ее трясло, и она буквально приросла к месту. Мария и Мод поспешили к ней и помогли подняться на ноги.

– Он не причинит вам вреда! – воскликнула Мария. – Вы не совершили никакого преступления.

– Складывается впечатление, что в Англии перечить королю – это преступление, – с трудом выговорила Екатерина, стуча зубами от страха. – Не могу поверить, что его милость намерен поступить со мной так жестоко.

Екатерина молилась о том, чтобы ее сказанные в порыве отчаяния слова не укоренились в уме короля. Она не должна накликать на себя смерть, пока у нее есть Мария, о которой нужно заботиться!

Через несколько дней Екатерина получила приказ от короля покинуть Истхэмпстед и отправиться в Мор, старый дом Уолси. Когда маленькая кавалькада двинулась в путь, толпы собрались поглазеть на нее.

– Мы всегда будем считать вас своей королевой! – кричали ей люди.

В Море Екатерина устроилась неплохо. Это был роскошный дом из красного кирпича, в окружении превосходного парка, где можно было охотиться. Прекрасные гобелены с гербом Уолси и еще кое-какие мелочи напоминали о кардинале. На стене висел его портрет, а в церкви стояло его кресло. «В какой же роскоши он жил когда-то, – размышляла Екатерина, – и чего это ему стоило? В конце концов все обратилось в прах, и его опустили ниже, чем он заслуживал. Еще одна жертва злой воли госпожи Анны». При мысли о могуществе ночной кукушки она поежилась.

К удивлению Екатерины, ей нанесли визиты некоторые местные джентльмены. Приехал и венецианский посол со свитой из тридцати нарядных итальянцев. Ей нравилось играть роль хозяйки и производить на гостей впечатление великолепием своего поместья. За обедом в присутствии гостей вокруг нее стояли тридцать фрейлин, а еще пятьдесят прислуживали за столом. Пусть никто не сомневается в том, что она истинная королева Англии! Тем не менее Екатерина не переставала задаваться вопросом: почему венецианцы сочли уместным посетить ее? Знали ли они нечто такое, что не было известно ей? Или у них сложилось впечатление, что ее могут вернуть ко двору? Но гости не упомянули ни о чем подобном, и она заключила, что посланники, вероятно, плохо разбираются в сложившейся ситуации и хотели всего лишь по обычаю выразить уважение. А вот придворные Генриха предпочитали не показываться.

Вскоре после этого было доставлено письмо от Шапуи: он упорно поддерживал связь с Екатериной с тех пор, как она покинула двор. Фишер сообщил Шапуи тревожную новость: Леди прислала ему записку с предупреждением, чтобы епископ не показывался на следующей сессии парламента во избежание повторения болезни, которая сразила его в феврале.

«Как можно после этого не прийти к выводу, что за попыткой отравить епископа Фишера стояла именно она?» – задавался вопросом Шапуи. Доказательства наличествовали непреложные, но хуже всего было то, что Анна явно считала себя выше закона. Угроза – а как еще это расценивать? – была сделана в наихудшем вкусе. В любом случае Екатерина почувствовала себя особенно уязвимой и еще больше стала опасаться за Марию.

Но вдруг пришел вызов от короля: Генрих приказывал ей явиться на ежегодный пир, устраиваемый для вновь назначенных барристеров лондонского Сити в Или-Плейс в Холборне. Екатерина воспрянула духом и почувствовала прилив почти забытой надежды. В прошлом они с Генрихом несколько раз посещали этот праздник, и это приглашение можно было истолковать только как оливковую ветвь. Генрих будет там; она снова с ним встретится, увидит это любимое лицо, услышит голос. За месяцы разлуки Екатерина обнаружила, что можно забыть нанесенные ей обиды, ведь все они, разумеется, были следствием пагубного влияния и чар Анны Болейн, и с возросшим чувством вспоминала любимого мужа, каким он был раньше.

– Ваша милость, вы, конечно, не поедете? – спросила Мод, когда Екатерина приказала ей почистить и проветрить ее алое бархатное платье.

– Не поеду? – Она воззрилась на Мод. – Король призывает меня. Я должна повиноваться.

Мария подняла голову от шитья:

– Мод, вероятно, права, мадам. Его милость, похоже, настроен следовать взятому курсу. Иначе вас наверняка призвали бы обратно ко двору.

Екатерина нахмурилась. Она знала Генриха, знала, как работает его мысль. Он ненавидел признавать свою неправоту. И первый шаг к примирению он не сделал бы открыто, а предпочел бы прощупать почву в какой-нибудь нейтральной обстановке. Екатерина была в этом уверена.

– Я ценю вашу заботу, но уверяю вас обеих, что, вполне вероятно, вы беспокоитесь напрасно.

Екатерина покинула Мор, полная надежд и радостных предчувствий. Даже рисовала себе в воображении картины публичного примирения. А может быть – Екатерина старалась все-таки не слишком обольщаться, – Генрих уже отослал от себя Анну Болейн, готовясь к тому, чтобы она, Екатерина, заняла принадлежащее ей по праву место при дворе.

Прибыв в Или-Плейс и увидев освещенную огнями к ее приезду аллею, Екатерина обрадовалась. Этот огромный дворец – лондонский дом епископа Или – столетиями служил жилищем многочисленным особам королевского рода. Тут имелась красивая церковь, посвященная святой Этельдреде; она грациозно возвышалась над другими зданиями разбросанного на довольно большом пространстве дворцового комплекса. У входа в главные апартаменты Екатерину встретили фанфарами, церемонно приветствовали и проводили в сопровождении барристеров в прекрасный зал, где были накрыты столы, а по центру стола установлен трон – одно кресло, к которому ее и проводили. Но где же сядет Генрих? Неужели его здесь нет?

Настроение Екатерины стремительно ухудшалось, она спросила, где король.

– Его милость будет обедать в главном зале, – ответили ей, – а послы – в малом.

В этот момент снова послышались звуки фанфар и приветственные возгласы, что могло свидетельствовать только о появлении Генриха. Екатерина шла мимо ряда кланяющихся гостей и больше не видела главного входа. Генрих был там, так близко, и все же она его не видела. Ее намеренно держали в отдалении от короля, а ведь раньше они с Генрихом вместе обедали в главном зале. Это было жестоко, очень жестоко! И хотя Екатерине следовало бы радоваться тому, что она вновь удостоилась чести участвовать в событии государственной важности, ей стало так тошно, что она едва была способна проглотить за обедом хоть кусочек.

Как ей удавалось поддерживать беседу, она и сама не знала, а думать могла только об одном: Генрих рядом, но даже не пытается ее увидеть. Она присутствовала здесь, без сомнения, лишь потому, что ее, согласно обычаю, пригласили барристеры и было бы странно, если бы она осталась в стороне. Екатерина больше не могла обманывать себя: наверняка сам король распорядился об устройстве раздельных пиров.

Надеялась Екатерина лишь на возможность увидеться с Генрихом при прощании, но сама не знала, что она могла бы сказать ему на виду у такого количества людей. Посмеет ли она броситься на колени и униженно воззвать к нему? Если бы имелась хоть малейшая вероятность, что это его тронет, она была готова вынести унижение. Но для возвращения в Хартфордшир приходилось выезжать рано, и даже в возможности увидеть короля при расставании ей было отказано. Прощаясь у входных дверей с хозяевами торжества и выражая им благодарность за прием, Екатерина слышала музыку и громкий гул голосов из главного зала. Ей стоило большого труда уйти и забраться в носилки, так и не повидавшись с Генрихом.

На следующий день она написала императору.

Моих страданий достаточно для того, чтобы убить десятерых мужчин, а не одну слабую женщину, которая не сделала ничего дурного. Мне не осталось ничего иного, кроме как уповать на Бога и Ваше Величество. Ради любви Господа, сделайте так, чтобы Его Святейшество вынес окончательное решение как можно скорее. Я законная жена короля и, пока жива, не отрекусь от этого.

Екатерина перечитала написанное и подписалась:

Из Мора, разлученная со своим супругом, ничем его не обидевшая Екатерина, несчастная королева.

Она отдала письмо Марии, чтобы та передала его посланцу Шапуи при следующей оказии.

– Это очередное обращение к его императорскому величеству, – сказала Екатерина, качая головой, потому что многолетние усилия Карла надавить на папу Климента до сих пор оказывались бесплодными.

Мария вспыхнула:

– Мне невыносимо видеть ваше высочество в такой печали! Это очень странно и возмутительно, что вожделение глупого мужчины и глупой женщины приводят к судебному разбирательству и ложатся невыносимой ношей на такую добрую и беспорочную королеву!

– Довольно, Мария! Вы не должны так отзываться о короле. Какие бы ошибки ни вменялись ему в вину, он остается моим мужем и владыкой этого королевства.

Мария упала на колени:

– Простите меня, ваше высочество! Мне просто нестерпимо видеть ваши страдания!

Екатерина грустно улыбнулась ей:

– Я понимаю это. Встаньте, друг мой! Никогда не вставайте передо мной на колени, этого не нужно. Я знаю, Бог посылает мне эти тяготы, чтобы испытать меня. Иногда я думаю: должно быть, дарование мне стольких горестей – это выражение Его Божественной любви!

– Дорогая мадам, давайте помолимся, чтобы папа скорее положил конец вашим мукам.

В конце ноября Мод Парр простудилась, и болезнь быстро распространилась на ее легкие. Сильно тревожась за свою подругу, Екатерина вызвала доктора де ла Саа, который прописал поссет с добавлением ромашки и макового молочка, но это не дало результата. Мод лежала в постели бледная и слабая, кожа ее была липкой от пота, курчавые волосы влажными. Опасаясь за нее, Екатерина позвала доктора Гуэрси, но тот придерживался мнения, что назначенное доктором де ла Саа лечение наилучшее и они должны попробовать применить это средство еще раз. И вновь Екатерина с грустью убедилась в его бесполезности.

Она сидела рядом с Мод, растирала ей руки и хотела только одного: чтобы ее подруга поправилась. Мод еще не исполнилось сорока – слишком рано умирать, дети еще нуждались в ней. Самой Екатерине она была необходима! Мод очень беспокоилась о своей даровитой дочери Кейт: ей было девятнадцать и муж ее тяжело болел. Младшая дочь Анна сидела по другую сторону кровати и плакала от страха, что мать может умереть. Анна часто намекала, что скучает по двору и придворным развлечениям и хотела бы вернуться туда, но сейчас у нее не было других желаний, кроме как быть со своей матерью.

В первый день декабря Екатерина вошла в комнату Мод справиться о ее самочувствии и нашла Анну Парр рыдающей над телом.

– О мадам, она умерла! – Анна положила голову на грудь покойницы и горько заплакала. – О мама, мама!

Екатерина перекрестилась:

– Мое дорогое дитя… – Она подняла Анну и заключила ее в объятия.

Какая трагедия для бедной девочки – потерять мать в таком нежном возрасте. Анна была не намного старше Марии.

– Она не узнавала меня, – плакала Анна. – Я пыталась разбудить ее и поговорить с ней, но потом заметила, что у нее глаза открыты и она не дышит.

Девочка разрыдалась еще сильнее.

Екатерина погладила ее по волосам и заставила встать рядом с собой на колени у постели. Взяла безжизненную руку Мод:

– Благословенная Матерь Божья, помолись за нее. Святая Мария, Матерь Божья, помолись за нас, грешных, сейчас и в час нашей смерти…

Анна присоединилась к молитве, тем временем другие фрейлины заполнили комнату. Каждая молча становилась на колени и начинала молиться.

Когда Екатерина наконец поднялась и сложила руки крестом на груди Мод, Анна запричитала:

– О матушка, моя матушка! Что мне теперь делать?

– Ты пойдешь со мной и выпьешь вина, чтобы успокоиться. – Екатерина почувствовала, что у нее самой дрожит голос.

Мод была ее давней подругой, и она не могла представить себе мир без нее. Выводя плачущую Анну из комнаты, Екатерина обернулась и взглянула на неподвижную фигуру на постели. «Нам всем будет ее очень не хватать», – подумала она.

Император, сообщал Шапуи, пытается заставить папу отлучить Генриха от Церкви, надеясь, что это приведет его в чувство. Екатерина была потрясена до глубины души. На этот раз Карл зашел слишком далеко! Она никогда не рассчитывала на такой поворот событий, какими бы благими намерениями он ни был вызван, и не пожелала бы столь ужасной участи своему супругу. На этот раз она была рада, что Климент не хотел бросать вызов Генриху, и решила воспротивиться его действиям по наущению императора.

«Леди заправляет всем», – писал Шапуи. Он слышал от венецианского посла, что недавно в Лондоне, когда Анна обедала в доме на берегу Темзы, произошел неприятный случай. По городу разлетелись слухи, что она там, мигом собралась толпа из семи или восьми тысяч женщин, а также переодетых женщинами мужчин, и они пытались захватить госпожу Анну. «Если бы она не сбежала на свою барку и не переправилась на другую сторону реки, то могла бы пасть жертвой их гнева».

– Это решило бы множество проблем! – съязвила Мария. – И стало бы счастливым избавлением!

– Я никому бы такого не пожелала, – сказала Екатерина, – но мне бы хотелось, чтобы леди Анна удалилась или чтобы король устал от нее. Если бы он освободился из ловушки, в которую его поймали, то признал бы, что Господь вернул ему здравомыслие. Я знаю, Генрих сделал бы это. Но она и ее друзья подстрекают его, как быка на арене.

Екатерине казалось, что терпение ее закончилось. Иногда она подумывала бросить все и уйти в монастырь. Сказать по правде, она была бы рада сбежать из этого злосчастного мира и обрести покой и безмятежность. Но у нее была Мария, и ей приходилось отстаивать права дочери. А что, если она примет обеты, а потом папа признает ее брак законным? Что бы ни совершил Генрих, ни раскол, причиной которого он стал, ни его слепая страсть к Анне, ни принятые по его настоянию законы, не разрушали убежденность Екатерины, что, несмотря на все свое бахвальство и угрозы, ее супруг в душе остается добрым сыном Церкви и благоприятное решение Рима приведет его в чувство. И она должна быть готова к приходу этого дня.

– Если бы только его святейшество избавил нас от этого мучения! – со вздохом сказала она. – Я не понимаю, в чем сложность, и должна признаться, что он меня удивляет. Как он может допускать, чтобы столь скандальное дело так долго оставалось неразрешенным? Его поведение ранит меня в самое сердце.

Рождество было испорчено, праздновали его торжественно, но без живости и веселья. Шапуи передавал, что в Гринвиче дела обстояли так же. «Все говорят, веселья не получилось, потому что не было ни вашей милости, ни ваших фрейлин».

Екатерина провела праздники в тоске по Генриху, к тому же она очень хотела видеть Марию, но Генрих распорядился, чтобы дочь проводила Рождество в Бьюли, собственной резиденции. Екатерине стало ясно: король намеренно держит ее в разлуке с Марией, не заботясь о чувствах дочери. «Он боится, что я могу настроить ее против него! – думала Екатерина. – Но это неразумно, ведь у Марии есть собственные глаза и уши и она пребывает в том возрасте, когда уже сама может составить мнение, что и делает вполне успешно без помощи матери».

Екатерина всегда готовила Генриху новогодние подарки и решила, что этот год не должен стать исключением. Она нарушила бы свой супружеский долг, если бы не послала мужу что-нибудь. Она заказала золотой кубок и отправила его в Гринвич с кротким любовным посланием, против которого у него не могло возникнуть никаких возражений. Но кубок вернулся обратно с приложением короткой записки.

Приказываю Вам в будущем не присылать мне никаких подарков, потому что я Вам не муж, и Вам следует это усвоить.

Это едва не сломило ее. Но она все равно не смирилась.

В январе, к изумлению и радости Екатерины, Марии разрешили навестить ее в Море. Они не виделись уже полгода, и Екатерина была растрогана, увидев, что ее девочка – той было уже почти шестнадцать – вполне стала женщиной.

Однако взросление наложило на Марию новый тяжелый отпечаток. Для столь юного создания она была слишком серьезна, слишком рассудительна и чересчур озабочена проблемами права и беззакония, а также сущим кошмаром, который творил ее отец. Сердце Екатерины обливалось кровью от боли за дочь. Марию не должны были тяготить такие вещи; в ее возрасте нужно думать об учебе, о красивых нарядах и, возможно, о молодых людях.

Они разговаривали. И как! Даже по ночам Мария появлялась у дверей Екатерины, нуждаясь в утешении и поддержке, и они прижимались друг к другу, лежа на большой кровати. Екатерина знала, что Марии трудно примирить Генриха, каким он был прежде, с Генрихом, каким он стал теперь, и понимала: важно напоминать девочке о том хорошем, что было в отце, и о том, как сильно он ее любил.

Но тут разговор соскальзывал в опасные воды, Мария говорила о своей неистовой ненависти к Анне Болейн, горячо защищала папу и Церковь и бросалась в слезы при мысли о том зле, которое приносят Кромвель, Кранмер и прочие еретики.

– Ш-ш-ш! – унимала ее Екатерина. – Забудьте их. Будем наслаждаться покоем, пока можем быть вместе.

Часами они читали, музицировали, гуляли по зимнему саду и без конца играли в карты у камина.

Екатерина размышляла, что побудило Генриха отправить к ней Марию. Было ли это с его стороны просто неожиданным проявлением доброты, в основном обращенной к Марии? Или его волновало общественное мнение? Наверняка люди тайком корили его за то, что держит в разлуке жену и дочь.

Екатерина знала, что Генриха беспокоит, как бы она не настроила против него дочь, поэтому в беседах с Марией не заикалась о разводе и не высказывала никаких мнений на этот счет, что было совершенно излишним: Мария сделала это за нее, и притом довольно громогласно. Екатерине пришлось предостеречь дочь: пусть следит за тем, что говорит при посторонних. Даже сочувствующим ей друзьям не стоило высказывать критические замечания о короле в столь страстных выражениях.

Очень скоро настал день отъезда Марии. Екатерина крепко обняла ее, расцеловала милое личико дочери и велела запастись терпением и молиться о даровании сил: скоро все будет хорошо. После этого она отпустила Марию и провожала усталым взглядом ее хрупкую фигурку, пока девушка забиралась в носилки. Прощальная улыбка, взмах руки, и Мария уехала.

Екатерина неспешно прогуливалась по своей любимой части сада, надеясь, что теплый майский воздух и запах весенних цветов принесут ей успокоение. В руках она держала последнее письмо Шапуи. Печальная новость: сэр Томас Мор ушел в отставку с поста лорд-канцлера. Под предлогом слабого здоровья он сдал королю главную государственную печать, но Екатерина понимала: его совесть не могла примириться с требованиями Генриха.

Английское духовенство не отличалось такой щепетильностью. Клир отрекся от Рима и по выплате крупного штрафа получил прощение от короля за то, что по сию пору не туда направлял верноподданнические чувства. Отныне священники будут отвечать только перед своим государем.

Для Екатерины, отлученной от двора и получавшей только те сведения, которые удавалось тайком передать Шапуи, это было еще одним признаком того, что мир пошел вразнос. Ее вера и покорность Святому престолу оставались столь же непоколебимыми, как и в тот день, когда она впервые исповедалась, и вот теперь человек, которого она больше всего любила, сделал посмешищем все, что было ей дорого.

Екатерина надеялась, что восхищение и уважение, которые Генрих испытывал к своему старому другу, были достаточно сильны и они пересилят гнев и досаду на Мора за отказ от должности. Ей было известно, что Генрих многое готов был отдать, лишь бы заручиться поддержкой Мора в своем деле. Судя по тому, что сэр Томас хранил молчание, он был против развода. К ее облегчению, пришло известие, что Мору позволили вернуться в свой дом в Челси и наслаждаться покоем с семьей и книгами.