Текст книги "Екатерина Арагонская. Истинная королева"

– Люди одобрят этот союз, – сказала Екатерина. – Благодарю Бога, что все складывается для нас хорошо после стольких недель тревог и беспокойства.

– Все это было тяжелым испытанием для вашей милости, – поддержал беседу Уорхэм. – Вы ждете ребенка, и за это мы особенно должны благодарить Бога.

– Вы забыли, архиепископ, кто была моя мать! – Екатерина засмеялась. – Я чувствовала себя очень хорошо и вполне справлялась с делами, которые мне выпали.

– Король здесь! – крикнула Мария, едва переводя дух. – Я только что видела его с галереи, он въезжал через арку дома при воротах с небольшой свитой.

Екатерина встала, расправила складки юбки и поправила чепец. Времени переодеваться не было. Она взяла зеркало и пощипала свои бледные щеки. Как ждала она этого часа – целых четыре месяца! И как в конце концов стала бояться его.

Теперь она жалела, что не написала ему, но не было никаких гарантий, что он получит письмо на пути к дому. Да и желания писать у нее не было. А теперь слишком поздно, и он сразу все узнает…

– Кейт! Кейт!

Она слышала, как Генрих выкрикивает ее имя, слышала приближающиеся нетерпеливые шаги. Судя по звукам, он был не один. Но вот и он, с головы до ног – вернувшийся герой, выглядит таким возмужалым и прекрасным в костюме для верховой езды и как будто стал выше ростом. К тому же теперь его окружала незнакомая и манящая уверенность в себе.

– Я примчался во весь опор! – Генрих прижал Екатерину к себе, накрыл ее губы своими, не обращая внимания ни на помощников, жадно взиравших на них, ни на усмешки Брэндона, Комптона и Болейна.

– Мой господин, я так горжусь вами! – сказала она ему, когда смогла заговорить. – Глаза мои жаждали видеть вас. Прошло столько времени. Я едва могу поверить в то, что вы наконец-то здесь.

– Я скучал по вас, моя дорогая. – Генрих снова поцеловал ее, а потом промурлыкал на ухо: – Не отделаться ли нам от всех этих людей, чтобы побыть наедине?

– Мне бы хотелось этого больше всего на свете, – прошептала она.

Пока ничто в его поведении не указывало на понимание: он нашел ее не такой, как ожидал. Однако Генрих был хорошим притворщиком. Екатерина взмолилась о том, чтобы он не стал укорять ее, когда они останутся вдвоем.

Он не укорял. Вместо этого занял стул у камина и посадил ее к себе на колени, заключил в объятия и целовал, на этот раз долго и страстно.

– Боюсь, я взвалил на вас слишком много, – мягко сказал он. – Мне рассказали, что случилось. Мне очень, очень жаль. – Он обнял ее крепче.

Екатерина крепилась, чтобы не заплакать. Ничто не должно было омрачить их воссоединение.

– Мне тоже очень жаль, Генрих. Я сожалею, что не оправдала ваших надежд. Нужно было лучше заботиться о себе, но столько всего приходилось делать, и я была счастлива заниматься этим.

Нельзя допустить, чтобы муж подумал, будто она сердится на него за то, что он возложил на нее столько обязанностей.

– Это воля Божья, – сказал Генрих, и лицо его напряглось, – мы не должны роптать. Он благословил нас многим другим. Больше всего меня заботит ваше здоровье.

Екатерина вспомнила о долгих часах родовых мук, о боли, крови, маленьком хрупком тельце, которое отчаявшаяся повитуха встряхивала, пытаясь вызвать дыхание. Но младенец лишь тихо захныкал, а потом обмяк, восковой и безжизненный в руках бабки, когда сама родильница раскрыла рот в беззвучном крике…

– Я почти пришла в себя, – солгала Екатерина. – Видеть вас, мой Генрих, – это все, что мне нужно для восстановления сил.

– Благодарение Господу! Кейт, мы не должны скорбеть, потому что пришло время радости. Пойдемте, я поприветствую дам!

В эту ночь он возлежал с ней, несмотря на то что кровотечение еще не совсем прекратилось. Екатерина знала: ей надо худеть и ее груди потеряли упругость, после того как молоко пропало. Беременности сказались на ее теле. И чего ради все это?

Но Генрих получал свое удовольствие с той же страстью, что и прежде, хотя и старался быть нежным, заботясь о ее чувствах. После этого он поцеловал Екатерину и затих, обнимая ее.

Но Екатерина еще долго бодрствовала рядом со спящим Генрихом. Бог пожелал забрать всех троих ее детей! Эта мысль безмерно ее тревожила. Какой прекрасной была бы жизнь, если бы Он позволил ей сохранить их. Маленькому Генриху было бы сейчас три года, его сестре – на год больше, а последний младенец сейчас лежал бы в колыбели. У Англии было бы два наследника, а она была бы счастливой матерью и не страдала бы от боли утрат и страха за будущее.

Она завидовала Мод Парр, у которой был здоровый сын Уильям и дочь, милая рыжеволосая крошка Кейт, крестница королевы. Благословение Божье смягчило горе Мод от потери сына. Екатерине же оставалось только оплакивать потерянных детей.

Она знала, что Генрих наверняка испытывал те же чувства. Больше всего Екатерина хотела подарить ему то, в чем он так нуждался, – сына, который будет жить. Бог свидетель, она старалась как могла. Три беременности за четыре года в браке – и все же она оставалась бездетной.

«Чем я прогневала Тебя?» – продолжала она вопрошать Господа.

Разумеется, грех, повлекший за собой такое наказание, не мог не быть очевидным ей. Она снова и снова перекапывала глубины своей совести, но все в них было спокойно, а вот разум ее покоя обрести не мог.

Екатерина положила руки на мягкую округлость недавно носившего ребенка живота и заплакала обо всех рухнувших надеждах. Она не переставая думала о том маленьком мертвом тельце, которое даже не подержала на руках, и из ее груди вырвались рыдания.

Это разбудило Генриха.

– Дорогая, – сказал он, мигом насторожившись. – О дорогая… – Он повернулся и обнял ее, крепко прижав к себе. – Оставьте это в прошлом, Кейт. Такие вещи случаются. Моя мать потеряла трех малолетних детей, и все равно у нее были я и Артур, и Маргарет, и Мария.

– Что я сделала? – сквозь слезы вопрошала Екатерина. – Почему Бог забирает моих детей?

– Вы ничего не сделали. – Генрих в утешение гладил ее по волосам. – Мы ни в чем не виноваты.

– Это Божья кара!

– За что? – спросил он, отстраняясь и глядя прямо на нее.

– Я не знаю! Хотелось бы мне это понять.

Генрих закрыл глаза. Казалось, ему было больно.

И тут Екатерине пришла в голову ужасная мысль.

– А что, если наш брак может быть незаконным? – произнесла она с дрожью в голосе. – Некоторые – Уорхэм, например, – считают, что он противоречит Писанию. Но папа одобрил его. У нас есть разрешение.

– Это здесь ни при чем, – твердо сказал Генрих. – Не хотите ли вы представлять на суд Церкви всякую пару, потерявшую троих детей? Очередь была бы бесконечной. А что насчет моей сестры Маргариты? Господу угодно было забрать у нее пятерых детей. Дорогая, вы не должны относиться к этому так серьезно. Нет причин для беспокойства. Мы молоды, вам еще не исполнилось двадцать девять. У нас будут другие дети, я вам обещаю. А теперь постарайтесь заснуть и забудьте о своих страхах.

Они поцеловали друг друга на ночь, и Екатерина стала искать забвения, впрочем напрасно. Забрезжил рассвет, но она так и не сомкнула глаз. Генрих лежал к ней спиной, и в тусклом свете, лившемся сквозь окно со средником, Екатерина заметила, что его плечи тихо подрагивают.

Глава 14
1514 год

Новые лошади были великолепны. Генрих и Екатерина восхищенно следили, как грум на конюшенном дворе в Гринвиче показывал возможности двух кобыл, подаренных маркизом Мантуи.

– Браво! – крикнул Генрих, прикрывая рукой глаза от резкого июньского солнца.

– А теперь, ваши милости, они покажут искусство верховой езды в испанском стиле, в качестве приветствия для ее высочества, – объявил итальянский посланник.

Екатерина смотрела как завороженная. На нее нахлынули воспоминания об отце и брате – те были прекрасными наездниками.

В конце показа лошади отвесили поклоны ей и Генриху.

– Я послал тысячу благодарностей его милости маркизу Мантуи за этот подарок, – сказал Генрих и вместе с сестрой Марией подошел к кобылам – погладить их и дать им лакомство.

– Что вы думаете, мой дорогой герцог? – спросил Генрих, оборачиваясь к одному из своих лордов-помощников.

Это был француз герцог де Лонгвиль, захваченный в плен во время Битвы шпор и с тех пор состоявший при короле в качестве заложника, – красивый мужчина лет тридцати пяти, с темной лопатообразной бородой и высокими скулами, одетый в короткое платье пепельного цвета с пышными рукавами. Первые месяцы заключения герцог, по распоряжению Екатерины, провел в лондонском Тауэре, но Генрих, вернувшись осенью, вызвал де Лонгвиля ко двору, одарил благосклонностью и оставил при себе. Герцог пользовался большим уважением и наслаждался всеми преимуществами придворной жизни. Тем не менее это была для него золотая клетка, и ему приходилось оставаться в ней в ожидании огромного выкупа, назначенного Генрихом.

Однако создавалось впечатление, что герцог вовсе не торопится домой: всем было очевидно, что он нашел утешение в обществе Джейн Попинкур. Екатерина нахмурилась, увидев Джейн рядом с ним: вообще-то, той полагалось сопровождать свою госпожу. Но женщина эта, по общим отзывам, сама теперь была госпожой – госпожой сердца. Екатерина сделала себе мысленную заметку: надо предупредить Джейн, что ее поведение вызывающе. Уже поползли слухи, и это отразилось на ней – королеве!

– Это лучшие кони, каких я когда-либо видел, ваша милость, – сказал де Лонгвиль на прекрасном английском.

Слава Богу, свободного времени для совершенствования у него было предостаточно. Однако взгляд герцога был прикован скорее к Джейн, чем к лошадям.

– Ваша милость изволили сказать, что я могу обсудить с вами дела Мантуи, – произнес посланник.

– Не сейчас. Поговорим в другое время. Мы уже опоздали к обеду, а потом должны быть танцы.

Итальянец выглядел возмущенным. Екатерина подавила досаду: вот опять Генрих пренебрегает делами государства. И это после того, как посол проделал столь долгий путь, да к тому же с такими прекрасными подарками! Без сомнения, кончится тем, что положенные почести ему, как обычно, окажет Уолси.

Они вместе вернулись во дворец. Екатерина смолчала. В тот момент у нее были другие заботы. Она беспокоилась из-за грядущей стычки с Джейн Попинкур и раздумывала, не пришла ли пора открыть Генриху собственные приятные новости, но решила не делать этого. Брэндон, Комптон и эти повесы Николас Кэри и Фрэнсис Брайан шли у них за спиной. Брэндон, как обычно, увивался за принцессой Марией, ловя каждое ее слово. Это также тяготило Екатерину. Брэндон был уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что к чему, однако он не делал секрета из своих любовных интересов, и Мария поощряла его, несмотря на предполагаемый брак с эрцгерцогом Карлом.

Екатерина хотела дать понять Генриху, как ее беспокоит Мария. Она уже дважды говорила ему о своей тревоге, но он лишь отмахивался:

– Это безобидный флирт. Мария знает свой долг. По общим отзывам, эрцгерцог – серьезный юноша. Пусть она позабавится, пока может.

– Но, Генрих, она любит Брэндона, это ясно как день.

– Она знает, что он ей не пара.

– Пожалуйста, попросите его держаться от нее подальше.

Тогда Генрих терял терпение и начинал сердиться на нее. Казалось, он ни в чем не может отказать Брэндону.

– Они всего лишь шутят друг с другом и смеются. Брэндон ни разу не прикоснулся к ней. Он не посмеет. – В голосе Генриха послышалось раздражение. – Кейт, вы беспокоитесь о пустяках.

После пяти лет супружества Екатерина знала, когда лучше придержать язык. Она смолкла, хотя и продолжала тревожиться за эту своевольную девушку. Но Генрих не прислушается к ее словам. Потом пришла непрошеная мысль: а что, если об этом скажет Уолси?

Усиливавшееся влияние Уолси продолжало беспокоить Екатерину. Он был ей несимпатичен, и она ему не доверяла. Бывший олмонер стал епископом Линкольна, затем архиепископом Йорка. Огромные доходы с епархии позволяли ему содержать роскошный двор, который соперничал по богатству с королевским, к тому же Уолси постоянно что-то строил. Особняк в Йорке – его епископская резиденция – должен был стать вторым по величине зданием в Лондоне после дворца Ламбет; рядом с ним даже королевские резиденции выглядели скромно. А теперь он взялся за возведение собственного дворца – Хэмптон-Корт на Темзе в графстве Суррей.

Не подобало скромному сыну мясника и служителю Бога иметь так много собственности, думала Екатерина. И использовать для обогащения свой высокий ранг в Церкви тоже было неправильно. Он был лицемером, слишком самодовольным, слишком сладкоречивым, и ему явно недоставало смирения, столь необходимого и похвального для князя Церкви. Но хуже всего было то, что Уолси испытывал слишком сильные симпатии к французам. Может быть, лишь с целью противопоставить что-то ее собственному влиянию, хотя, конечно, сам он отрицал это. Екатерина не могла понять, почему Генрих, считая, что имеет права на французский престол, под чужим влиянием вел внешнюю политику, выгодную давнему врагу Англии. Впрочем, Испании тоже. Не стоит забывать об этом.

Наверное, лучше было помалкивать, но слишком многое стояло на кону. В ту ночь, после того как Генрих закончил предаваться любви, Екатерина решила, что теперь супруг в подходящем настроении и прислушается к ее словам, как бывало всегда. Она была уверена: стоит ей поделиться с ним своей новостью – и он будет готов согласиться со всем, что она скажет.

– Может быть, мой Генрих, нам не следовало сегодня любить друг друга, – проговорила Екатерина, уткнувшись в шершавую кожу его щеки.

– Ммм? Дорогая, вы плохо себя чувствуете? – спросил он, улыбаясь и целуя ее в висок.

– Самочувствие мое прекрасное, – она подняла на него взгляд, – какое и должно быть у женщины в моем положении!

Голубые глаза Генриха расширились.

– Хвала Господу, Кейт! Вы уверены?

– Уже три месяца. Я не хотела говорить вам раньше. Надо было подождать. Но теперь я знаю точно, и я очень счастлива!

Генрих обнял ее крепче и радостно поцеловал:

– Это самая приятная новость, какую я слышал после Битвы шпор! Дорогая, я так рад! Я говорил вам, что Бог нас не забыл. На этот раз все будет хорошо – я знаю! Когда это случится?

– Думаю, к Рождеству.

Они лежали и разговаривали о принце, который, Генрих не сомневался в этом, находился в ее утробе. О его будущем дворе, о турнирах, которые устроят в честь его рождения.

– Уолси должен стать крестным отцом, – сказал Генрих.

– Я бы предпочла кого-нибудь другого, – осмелилась перечить Екатерина, зная, что сейчас можно.

– Почему же нет?

– Боюсь, Уолси слишком симпатизирует нашим врагам-французам. Думаю, он противится моему влиянию и, мне кажется, постоянно работает против интересов Испании.

Она почувствовала, как Генрих напрягся в ее объятиях.

– Я так не считаю, – помолчав, произнес он. – Он верен мне и очень прагматичен, когда дело касается внешней политики. Я бы доверил ему свою жизнь и свое королевство.

– Именно это ему и нужно! Править здесь, пока вы играете роль короля.

Тут же она пожалела о сказанном.

– Кейт, вы действительно так думаете?

– Генрих, пока вы проводите время за играми и пирами, Уолси приобретает все больше влияния и узурпирует власть, которая по праву принадлежит вам как миропомазанному королю. И так думаю не только я. Уолси вызывает недовольство у многих ваших приближенных.

Генрих откинулся на подушку:

– Они просто завидуют. Ни один из них не достоин носить для него свечу.

– Генрих, вашими советниками должны быть ваши лорды. Они рождены для этого, происходят из древних родов со славной историей службы короне.

– Кейт, с незапамятных времен церковники имели влияние в этом королевстве, так же как в Испании! – с возмущением ответил Генрих. – Разве ваша мать не опиралась на монаха Торквемаду, который заставил ее основать инквизицию? Вы не имеете права судить меня. И прежде чем вы продолжите, запомните: отныне при моем дворе ценятся способности, а не родословная. Дни могущественных вельмож миновали. Я отдаю предпочтение новым людям перед старой знатью – таким как Брэндон, Болейн, Комптон и Уолси. И я готов вознаграждать за хорошую службу, а не за длинную родословную.

– Но Уолси служит вам скверно! Как можно полагаться на человека, который благосклонен к вашим врагам? И какой истинный служитель Церкви накапливает такие богатства?

– Вы повторяете слова Уорхэма, который вечно скулит и ноет что-то о богатствах Уолси. Если бы он служил мне так же хорошо! А что до влияния Уолси на мою внешнюю политику – поверьте, он не симпатизирует французам, и вы должны позволить мне самому судить об этом. Это мужские дела.

Он как будто дал ей пощечину. Никогда еще Генрих не разговаривал с ней так пренебрежительно. До сих пор он внимал ее советам, говорил, что ценит их, а теперь в одно мгновение заставил ее почувствовать, будто ее слова не имеют никакого значения. И во всем виноват Уолси. Этот умный, тонкий, беспринципный человек вытеснял ее из числа советчиков короля – с места, принадлежавшего ей по праву, и Генрих не хотел или не мог заметить этого. Как же она будет защищать интересы Испании, если муж не прислушивается к ее мнению? Что же теперь будет с доверием, которое сложилось между ними?

– Простите, если я обидела вас, мой господин, – сказала она, поворачиваясь спиной к Генриху и накрываясь одеялом.

– Вы прощены, Кейт, – добродушно ответил Генрих, как будто это она была виновата. – Я понимаю, вы сейчас склонны к капризам. Забудьте об Уолси и делах государства. У вас есть более важные дела, которые должны занимать ваши мысли, например подготовка к рождению нашего сына. – Он погладил ее по плечу, встал с постели, надел ночной халат, колпак и ночные туфли и, мягко ступая, двинулся к двери. – Спокойной ночи, Кейт.

А вслед за тем к Екатерине пришло известие о болезни супруга. Врачи с вытянувшимися лицами пришли и сообщили страшное: у короля оспа. Екатерина закачалась, будто вот-вот упадет в обморок. Ее усадили, открыли окно, принесли вина и заверили, что беспокоиться не о чем.

– Его милость крепок телом, – говорили ей. – Он скоро поправится.

«Да, – подумала она, – но не будет ли его золотисто-рыжая мужественная красота испорчена навеки?» Она умоляла о встрече с супругом.

– Об этом не может быть и речи, мадам, особенно в вашем положении. Риск заразиться слишком велик.

Так что Екатерина была принуждена многие недели ждать и страдать, терзаться неизвестностью и надеяться, что от нее не утаят дурных вестей. Что происходит там, за закрытыми дверями личных покоев Генриха? Она не могла вынести мыслей о его возможной смерти. Она потеряет своего короля, своего любимого, своего защитника, Англия останется без наследника, пока не родится ребенок, которого она носила под сердцем. Может даже начаться гражданская война, потому что немало отпрысков королевской крови могут предъявить свои сомнительные притязания на престол. И Екатерина молилась, молилась и молилась о выздоровлении Генриха.

И Господь внял ее мольбам. Через несколько недель король был снова на ногах и, как обычно, полон неисчерпаемой энергии. Он строил планы следующей военной кампании против Франции.

Из-за болезни Генриха Екатерина отложила разговор с Джейн Попинкур, но теперь вызвала ее и не предложила сесть.

– Говорят, вы слишком сблизились с герцогом де Лонгвилем. Вам известно, что он женат?

Джейн покраснела:

– Да, мадам, но он несчастен в браке.

Екатерина вздохнула:

– Это вас не извиняет. Мои фрейлины должны быть безупречными. Меж тем ходят слухи, что вы его возлюбленная, и не только в галантном смысле.

Вдруг обычно сдержанная Джейн бросилась на колени перед Екатериной:

– Я люблю его, мадам! Я живу ради него. И я уверена, он отвечает мне тем же чувством.

Екатерине стало жаль ее. Она знала, каково это – любить и знать, что счастье с любимым вероятно не более, чем путешествие на Луну.

– Дело не только в любви, – мягко сказала она. – Речь идет о соблюдении приличий. Прожив при дворе шестнадцать лет, вы должны знать, что это значит.

Джейн плакала, плечи ее вздрагивали.

– Что же мне делать? – всхлипывала она. – Я не могу бросить его!

Екатерина положила ладонь ей на голову:

– Любовные игры и ухаживания – это одно, я не имею ничего против них. Но все, что больше этого, – грех в глазах Господа. Флиртуйте с вашим возлюбленным, наслаждайтесь его обществом, будьте беззаботны и честны, но не подвергайте риску свою репутацию. И мою тоже.

Джейн схватила руки Екатерины и поцеловала их.

– О, благодарю вас, я так и сделаю, так и сделаю, обещаю!

Усаживаясь рядом с Екатериной на галерее с краю теннисного корта, принцесса Мария вся сияла: рыжие волосы блестели, зеленые глаза искрились. Генрих и Брэндон, раздетые до нижних рубашек и панталон, готовы были начать игру. Мария не могла оторвать глаз от любезного ей кавалера. Мужчины обсуждали стратегию игры, цветущая, юная и восторженная Мария пыталась вставлять фразы в их разговор. Екатерина слушала, все еще опечаленная тем, что Генрих не внял ее советам, и ей казалось, будто она смотрит на все это откуда-то из-за стекла. Ее заботы и тревоги были очень далеки от того, что занимало этих троих, и рядом с ними она ощущала себя старой и степенной. А ведь ей еще не исполнилось двадцати девяти! Тем не менее Екатерина знала, что за пять лет супружества сильно прибавила в теле и на фоне Марии выглядела бледно. Благодарение Господу, но Генрих, кажется, не замечал перемен в ней.

Мужчины заняли места на корте, Екатерина и Мария остались вдвоем следить за игрой. Для Екатерины это была возможностью поговорить с золовкой. Игра шла быстро и была яростной. Екатерина любила смотреть, как играет Генрих, как его белая кожа просвечивает сквозь тонкое полотно рубашки. Но сегодня голова ее была занята другими мыслями.

– Сестрица, – она накрыла руку Марии своей, – я заметила, вы с Брэндоном добрые друзья.

Мария вспыхнула.

– Я люблю его, – прошептала она. – И он любит меня.

– Вам не следует так говорить! – мягко укорила Екатерина, сожалея, что ее тревоги по поводу этой девушки оказались не напрасными. – Вы помолвлены с эрцгерцогом. У принцесс, как мы с вами, в таких делах нет выбора.

– Вашей милости очень повезло, – возразила Мария. – Вы вышли за моего брата, и вы любите друг друга. Но все говорят, что эрцгерцог – мороженая рыба, человек бесчувственный. Говорят, челюсти у него такие кривые, что он не может толком закрыть рот.

– Это только слухи, – с осуждением сказала Екатерина. – Я ничего такого не слышала, и он мой племянник. А если он сдержан, то заслуживает вашего сочувствия, ведь его отец умер, когда мальчику было всего шесть лет, а его мать сошла с ума и заключена в монастырь. Вашим долгом будет полюбить его и исцелить эти раны.

– Да, мадам. – Весь вид Марии выражал сомнение.

Она вовсе не была безнравственной девушкой, просто ее сердце склонилось не к тому мужчине. Екатерина в душе сокрушалась о ней.

– Мне понятны ваши чувства, – заверила она Марию. – Но ради себя самой попытайтесь отдалиться от Брэндона и проводить меньше времени в его обществе. Иначе вам придется очень тяжело, когда настанет время отправляться в Брюссель.

– Может, я никогда туда не поеду! – взорвалась Мария. – Дата не назначена.

– Вскоре это случится. Я уверена. По условиям соглашения, которое заключил ваш отец, вас выдадут замуж в этом году. Король, ваш брат, уже написал Совету Фландрии, спрашивая, готовы ли они принять вас в качестве невесты эрцгерцога. Мы ждем их ответ.

Мария сглотнула.

– Помолитесь за меня! – прошептала она.

– В этом не сомневайтесь, – пообещала Екатерина.

Она встала, улыбаясь, чтобы поаплодировать Генриху, который обыграл своего друга. Король стоял на корте, воодушевленный победой, и надевал теннисную куртку из черного бархата.

С багровым от гнева лицом Генрих ворвался в покои Екатерины и одним огненным взглядом обратил в бегство ее дам.

– Ваш отец обманул меня! – взревел он.

– Не могу в это поверить! – воскликнула она. – Мой отец любит вас.

– Ха! Вы, Кейт, сама невинность или притворяетесь таковой! Меня обвели вокруг пальца и сделали дураком в глазах всего христианского мира. Послушайте это: Фердинанд и Максимилиан, которые должны быть моими союзниками, подписали секретный договор с королем Людовиком и оставили меня воевать с Францией в одиночку. Нет, не говорите ничего, сначала выслушайте меня, а потом уж бросайтесь на защиту своего отца, потому что теперь совершенно ясно: ни один из них никогда не собирался помогать мне завоевать французскую корону. От побед, которые я одержал при Теруане и Турне, выгоду получил один только Максимилиан. А хуже всего то, что Людовик заранее договорился с ним и с вашим отцом, что мне позволят выиграть эти битвы, чтобы я отправился домой удовлетворенным и предоставил им одним преследовать свои дьявольские цели.

– Но зачем они это сделали?

Конечно, она знала, знала… Обманывала сама себя, позволяя надеждам затуманить разум. Но сейчас стало яснее ясного: ни один из этих монархов никогда не имел серьезного намерения помочь Генриху стать королем Франции. Зачем им делать это, когда они могли разделить страну между собой? Но если Генрих был обманут, то же самое произошло и с ней. Отец заморочил ей голову заверениями и обещаниями…

От стыда Екатерина не могла говорить, но это не имело значения. Генрих, вне себя от гнева, не интересовался ее мнением.

– А теперь Совет Фландрии отказывается принимать Марию в качестве невесты эрцгерцога Карла! Максимилиан нарушил соглашение, и вы, вероятно, тоже в этом замешаны, потому что ваш отец уж точно не остался в стороне. Как могли эти двое болтать чушь о совершенной любви и согласии, которые царят между нами как союзниками, когда все это время водили меня за нос! Это непостижимо! Такое ужасающее предательство, и меня-то выставили дураком. Как мог я им довериться! Больше я никому не могу верить в этом мире, кроме себя самого, и Богу это известно!

Екатерина залилась слезами. Таким она Генриха никогда не видела, и ее это потрясло.

И никогда он не обращался с ней так грубо.

– Это вы виноваты! – кричал он. – Годами вы склоняли меня к тому, чтобы я пользовался советами вашего отца. Что ж, любуйтесь, к чему это меня привело! И вы еще имели смелость осуждать меня за то, что я прислушиваюсь к Уолси, и вы обвиняли его в том, что он благоволит к французам! Вот что, мадам, больше я вас слушать не стану. Вы должны понести ответственность за вероломство вашего отца!

– Я ничего не сделала! – напоследок выкрикнула Екатерина. – Клянусь, я знала не больше, чем вы!

Генрих был неумолим:

– Вы старались как могли заставить меня принести интересы Англии в жертву Испании. Вы пытались сделать меня вассалом своего отца. Могу напомнить вам, что короли Англии никогда не уступали свое место никому, кроме Бога!

– Вы говорили мне, что цените советы моего отца!

– Я слушался вас, Екатерина, какой же я был дурак! Я следовал скорее вашим советам, чем рекомендациям Уолси. Теперь оказывается, я обвенчан с дочерью человека, который все это время был моим врагом.

– Кто мой отец, не имеет никакого значения, – в слезах говорила Екатерина, теперь уже сильно задетая. – Значение имеет только любовь и доверие, которое есть между нами…

– Не говорите мне о любви и доверии! – выпалил Генрих. – Они были преданы, и в будущем, мадам, я не буду прислушиваться к вашему мнению!

Не сказав больше ни слова, он шумно протопал к двери, вышел и захлопнул ее за собой.

Екатерина окончательно пала духом, когда рассказала о случившемся брату Диего.

– Ваше высочество, ваш долг определен, – сказал он. – Вы должны забыть Испанию и все испанское, ради того чтобы сохранить любовь короля и англичан.

– Но как быть с моей верностью отцу? – в смятении спросила она. – И что будет с союзом между Англией и Испанией, сохранению которого я обязана содействовать?

– Превыше всего – ваш долг перед мужем! – настаивал монах.

Совершенно сбитая с толку, Екатерина послала за Луисом Каросом. Было крайне важно объяснить ему, что случилось, и описать, как сердился на нее Генрих.

– Меня не должно быть здесь, ваше высочество, – сказал посол. – Король ясно дал понять мне, что мой повелитель – его враг, и лучше бы никто не видел, что я даю вам советы.

– Но я молю вас, выслушайте меня и помогите! – не отставала Екатерина, снова едва не плача. – Мне необходимо вернуть доверие короля.

– Ваше высочество, мой совет – поступать по желанию короля Генриха. Не вмешивайтесь в политику. Выполняйте свои церемониальные обязанности, управляйте своим двором. Пусть ему не на что будет пожаловаться. Вас всегда связывала большая любовь, и когда гнев короля уляжется, он вспомнит об этом.

– Но как быть с интересами Испании? Брат Диего говорит, что я должна забыть о них.

– Ваше высочество, в данный момент лучший способ для вас помочь Испании – это слушаться супруга вашего короля. Ублажая его, вы сможете как-нибудь восстановить свое влияние. На это мы все должны надеяться.

«Это будет нелегко», – подумала Екатерина после ухода Кароса. Пять лет она находилась в центре событий, Генрих доверял ей и пользовался ее советами. Он уважал ее точку зрения, а теперь будет пренебрегать ею. Об этом страшно было даже подумать.

Но хуже всего то, что теперь перед Уолси открылась возможность захватить ее место в королевском совете, и этого она вынести не могла. Но Екатерина понимала: Карос дал ей мудрый совет. Она должна проявить терпение и положиться на Господа, чтобы тот помог преодолеть этот ужасный разрыв между ней и Генрихом. А если она выносит королю наследника, то сможет и влияние вернуть. Вот чего не способен был сделать Уолси!

Зато Уолси мог выражать свое превосходство другими способами. Екатерина пришла в ужас, узнав, что он предложил новый альянс с французами. Разумеется, именно этого он все время и добивался и, раз уж она попала в немилость, тут же воспользовался моментом.

В продолжение этих долгих, ужасных недель Генрих обращался с Екатериной с холодной любезностью. Он слушал Уолси и не принимал в расчет ее мнение. Казалось, весь двор знает о его недовольстве королевой. Екатерину мучило сознание несправедливости такого к ней отношения, тем не менее она сдерживалась и, появляясь на людях вместе с Генрихом, демонстрировала радостное оживление и грацию. Наедине дело обстояло иначе, потому что Генрих почти перестал приходить в ее покои, и ей оставалось только оплакивать его отсутствие. Немало было дней, когда Мария подставляла Екатерине свое плечо, чтобы та выплакалась; много ночей она рыдала в подушку.

Возникла и еще одна неприятная сторона дела: теперь Екатерина была испанкой при дворе, где в моду входило все французское. Как ей это вынести, если англичане вслед за королем лишат ее своей любви?