Текст книги "Вниз по течению. Книга первая"

Глава 10

«Кошмары начинались на 2—3 сутки после отказа от спиртного. В первые пару дней просто тупо выворачивало, металась по постели, ничего не лезло, ни еда, ни питье. И вот когда уже немного полегче становилось, тут то и приходили ОНИ.

Один из весьма очевидных делириев. Сижу на кухне. Краем глаза вижу фигуру. Я мысленно, а он словами разговариваем. Выясняю, что это домовой, который живёт в моей квартире. У него есть жена по имени Таня. Вижу, она рядом образовалась. Причём вижу эту парочку только боковым зрением. Долго всё пересказывать. В общем, выяснилось, что я им надоела по-любому, поведение мое им не в жилу, что вру мужу, что дом запустила, что им со мной тесно. Поняла я, что они хотят меня выпереть из хаты.

Я тут же скорее к маме ехать. Еду в автобусе, а они в моих мозгах переговариваются, решают насчёт меня планы какие-то. Вбегаю к маме (ну конечно по дороге бутылку прикупила) у меня же горе, меня домовые выживают из дома! Сели на кухне. Я пузырь достала и давай маме жаловаться. А она так на меня посмотрела и говорит6 «У тебя белая горячка».

Я ей не поверила. Понимаете, когда идут галлюцинации, то трудно отделить реальное от глюков. И ничему не удивляешься, главное»

Тётка, представившаяся Раисой, не обманула, постаралась, и нашла кофе. Разумеется, не настоящий, не свежезаваренный, не молотый из цельных зёрен, как внезапно пожелалось Натке, а растворимый и почти безвкусный. Зато он был горячим, и даже пах по-кофейному. Натка прихлёбывала его из жестяной кружки, сидя на лежаке, куда нашла в себе силы перебраться с пола, и где оставалась, пока Раиса развивала в её избе бурную деятельность. Сбегала за водой, отодвинула от стены скамью, тем самым обнажив содержимое длинного ящика, в который кто-то кучей свалил самые разные вещи: от мыльно-рыльного до ремонтных инструментов. Выудила оттуда облупившийся эмалированный чайник, водрузила на печь. Торжествующе возвестила:

– Ну вот, считай без кипятка уже не останешься. Да и вообще приданое у тебя в сундуке, что надо.

– Это же не сундук. И какое ещё приданое? – удивилась Натка, борясь с головокружением.

Рая мелко засмеялась.

– Да не то приданое про которое ты подумала, замуж тебя выдавать не собираемся, не боись. Сама выйдешь, если захочешь. А приданым тут привыкли называть всё, что обычно новичкам дают для почина, чтобы, значит, было с чего начать обживаться. Потому и ящики эти сундуками зовутся. Вот у тебя постель уже есть, посуда мало-мальская, наверно и одежда найдётся… Да и сама изба какая добрая! Печь с полатями, на зиму и желать лучше нечего.

– Я что, останусь здесь на зиму? – глупо спросила Натка, и Рая посмотрела на неё с жалостью. Пожевала губами, решая, что ответить, и, наконец, категорично тряхнула головой.

– Ты пока не думай ни о чём. Успеешь. Тебе сейчас главное в себя прийти, очухаться, здоровье поправить. Впрочем, ты молодая, быстро оклемаешься, красоту вернёшь. Это я сюда уже на пятом десятке попала, так первый день даже встать не могла, под себя ходила, прости господи. А ты вон и печь истопила, и воды сама себе принесла… Поправишься! Но голову пока лучше не забивай, на то время всегда будет.

Натка подумала и согласилась. Накручивать себя тревожными мыслями сейчас – это прямой путь к возвращению в кошмар. В муть. Даже не так – в Муть. С большой буквы.

– Давай-ка лучше в баню тебя! – у Раи заблестели глаза, – Средство верное, испытанное. Как заново родишься!

И не дожидаясь ответа, она кинулась вон из избы, только платок мелькнул за окнами, где уже вовсю сияло солнце, словно и не было целой ночи проливного дождя.

У Раи, этой живой безоблачной женщины всё получалось споро, и как будто само собой. Натка ещё сидела в прежней позе, а в огороде уже дымила затопленная баня, вещи из «сундука» разлетелись по горнице, посуда встала на одном из подоконников, веник замер в углу, одежда повисла на крючках у двери, под ней выстроилась обувь: замызганные Наткины ботинки и новёхонькие валенки – часть «приданого». Половицы засияли тёплым древесным светом, протёртые Раей так быстро, что Натка не успела возразить. Засохшая лужа блевотины исчезла вместе с остатками сена.

В последнюю очередь добрая соседка занялась постелью: встав на скамью, неуклюже влезла на полати, подоткнула простынь под лежащий там матрас, взбила подушку, продела одеяло в пододеяльник, и довольно заключила:

– Ну вот. Теперь после бани, да на чистое бельё – сразу хорошо станет! Точно говорю – уснёшь как младенец. А проснёшься, как огурчик!

– Спасибо вам, – только и смогла выговорить Натка, борясь с вновь подступившими слезами. Слёзы сегодня постоянно были рядом, словно глаза слепила прозрачная ясность, медленно, но верно сменяющая привычную уже вездесущую муть, в которой проходили последние годы беспутной Наткиной жизни.

В суете Раи, в её искреннем стремлении помочь, не чувствовалось и тени того позерства, коим страдали многочисленные рыцари, пытающиеся возвыситься на фоне горько пьющей бесприютной девицы, почувствовать свою важность, сделав другого человека обязанным их благородному поступку. Раина забота была настоящей, бескорыстной, не ждущей благодарности, и поэтому бесценной.

– Не спасибкай, – отмахнулась она, сползая с полатей, – И со мной здесь первые дни так же возились да нянькались. И ты в своё время кого-то выхаживать будешь. У нас кроме друг друга никого нет.

Задумалась на миг и добавила тихо:

– Да и раньше никого не было. Трезвый пьющему не товарищ.

– А вы сильно… – Натка замолчала, неожиданно испытав острую неловкость, чего раньше при обсуждении алкогольных вопросов с себе подобными никогда за собой не замечала.

Но Рая поняла. Кивнула.

– Сильно, доча. Так сильно, как тебе наверно ещё не доводилось, слава богу. Ты раньше сюда попала, повезло тебе очень – не успела моего хлебнуть.

Натка хотела уже ответить с непонятной ей самой обидой, что тоже хлебнула всякого, но решила спросить про другое, куда более важное.

– Вы правда считаете, что мне повезло?

Получилось саркастично, чуть ли не презрительно, но Рая не обиделась. Кивнула снова.

– Я понимаю, что тебя привезли сюда насильно, но это не так ужасно, как сейчас кажется. Да чего объяснять… сама потом поймёшь. Я вот тоже сначала бунтовала, бежать хотела, а теперь вижу, что к лучшему оно получилось.

Тут наверное и нужно было спросить в лоб: что это за место, зачем здесь держат похищенных людей, и кому это нужно, но в этот момент на печи зафыркал, плюясь кипятком, чайник, и Рая кинулась к нему. Конечно Натка могла бы задать эти вопросы и после того, как получила свой кофе в найденной среди «приданого» кружке, но смалодушничала. Ей только-только стало лучше, а впереди были ещё как минимум две бессонные ночи, в течение которых она будет собирать по осколкам своё тело и разум, и услышать сейчас правду, которая, скорее всего, окажется суровой – может оказаться уже не по силам. Лучше действительно сначала немного оправиться, чтобы потом суметь достойно выдержать приготовленный судьбой удар.

И Натка ни о чём не спросила. Вместо этого они с Раей пошли в баню, и женщина почти с материнской заботой помогала ей промыть слипшиеся в сосульки волосы, тёрла спину, осторожно похлопывала веником, и строго следила за временем – нельзя долго париться в первые дни отходняка, когда и без того давление скачет, а пульс зашкаливает.

После бани ожидаемо стало легче – это был ещё один гребок из Мути в Ясность. «Как бы ни было плохо» – учил когда-то друг Витя, – «Но если есть где помыться, то собери последние силы и помойся, хоть на карачках! Запомни: тело, волосы, и зубы! Как только они станут чистыми, ты почувствуешь себя лучше. Тело, волосы, и зубы!»

Витя обычно оказывался прав, и Натка старалась следовать его советам, когда была такая возможность. А от себя к «телу, волосам, и зубам» могла добавить разве что – «постель». Чистой должна быть ещё постель, в которую ты ложишься. В свежей постели почти не снятся кошмары.

Рая помогла ей забраться на полати, накрыла одеялом, подоткнула его. Поставила рядом воду и заветренную половинку добытой где-то шоколадки.

– Ты отдыхай пока, – сказала погрустневшим вдруг голосом, – А я всем скажу, чтобы к тебе сегодня уж не приходили, знакомиться потом будешь. Моя изба справа от твоей, стучи если что. Хоть посреди ночи стучи, я ж всё понимаю. А будет одной совсем худо, и ночевать пущу.

Последнее обещание очень обрадовало Натку. Настолько, что в который раз за этот день глаза защипало от подступивших слёз. Оказалось, что с той самой минуты, когда пасмурное небо над деревней начало сереть в преддверии рассвета, она заранее, до слабости в ногах, боялась возвращения ночи. И пусть вторая ночь абстяги проходит обычно легче первой, но не настолько, чтобы не вызывать ужаса у того, кому предстоит её пережить. Однако, если она не будет одна, если проведёт эту ночь рядом с живым, а главное добрым и сочувствующим человеком, то всё меняется! Тогда, может быть, даже получится поспать…

Натка снова хотела поблагодарить Раю, эту странную женщину, относящуюся к ней с такой заботой и лаской, с какой никогда не относилась родная мать, но подумала, что та опять отмахнётся (не спасибкай!), поэтому лишь спросила:

– А вы одна живёте? Я никого не побеспокою?

Рая всё-таки отмахнулась, на этот раз от Наткиного выканья.

– Брось манерничать, мы тут одна большая семья. Да и хочется думать, что я не такая уж старая. И ночью ежели чего – стучи смело, никому не помешаешь! Одна я теперь живу…

Открытое и добродушное лицо Раи вдруг померкло, как меркнет солнце под набежавшим облаком, и Натка больше не решилась ни о чём спрашивать.

Ночевать к Рае она тоже не пришла.

Не потому, что всё-таки постеснялась тревожить в позднюю пору едва знакомого человека, просто это не понадобилось. Кошмары не явились к ней вместе с наступившей темнотой, другой мир не попытался вторгнуться в её реальность, видимо не узнав Натку с чистым телом, волосами, и зубами. Да, было тревожно, было тоскливо, было очень одиноко, и совершенно бессонно, но не страшно. Она просто лежала на своей свежей постели, в деревенской добротной избе, сумрак которой еле-еле разгонял красноватый свет тлеющих в печи углей, и удивлённо прислушивалась к тишине внутри и вокруг себя. Не было ни призрачных голосов, ни ломающей мозги мыслекрутки, ни мрачных образов из прошлого. Удивительно, невозможно, даже как-то подозрительно, но от её абстинентного синдрома осталось только физическое недомогание: слабость, тошнота, головокружение, болезненное биение пульса в висках, онемение конечностей, и конечно – бессонница. Но, как подтвердит вам любой алкаш – какая же это всё ерунда по сравнению с муками души и разума! Если бы выход из запоя сопровождался только страданиями тела, наверное ни одному пьянице и в голову бы не пришло бросать пить из-за такой ерунды.

«Может быть это чистейший таёжный воздух творит такие чудеса?» – лениво думала Натка, пригревшись на печи, – «Интересно, а если постоянно жить и бухать здесь, эффект сохранится? Лёгкий отходняк – о чём ещё можно мечтать?»

Одна незадача – пить здесь нечего, а купить негде! Как в сказке про девочку с волшебной дудочкой, данной в обмен на лукошко. В дудочку дуешь, и в лесу каждая травинка, каждый листик по стойке смирно поднимаются, выпрямляются, и видно под ними все ягодки, а ягодок – не счесть! Только собирать их не во что – лукошко-то лесовику за дудочку отдано! Бежит девочка к нему, меняет обратно дудочку на лукошко, возвращается в лес, а ягоды уже попрятались и больше не во что подуть, чтобы их увидеть… Вот и получается, что одно без другого бесполезно.

А может быть и не в воздухе дело, а в местной колодезной воде? Бывает же какая-то целебная вода, источники которой славятся на весь мир, вдруг и здесь так же? Воду можно вывезти, и отпаиваться ею после каждого запоя… её можно даже продавать, и цены такой воде не будет!

Конечно, Натка понимала, что такие мысли не всерьёз, и гоняя их в голове, она лишь коротает время до утра. Но как приятно было пофантазировать! Заветное желание каждого алкаша – научиться пить умеренно. Умеренно – не в смысле мало, а ровно столько, чтобы не уходить в запой, чтобы не болеть потом так ужасно. Есть распространённое мнение, которое озвучил и бородач Митрий из вагончика с картинами (а был ли Митрий на самом деле? Наверное этого она уже никогда не узнает) что шанс вылечиться от алкоголизма есть только у тех, кто нашёл в себе смелость понять – пить умеренно невозможно. Придётся либо быть абсолютно трезвым до конца дней, либо продолжать плыть по хмельному течению, пока оно не вынесет тебя туда, куда предписано.

Человек, принявший такую простую истину должен сделать выбор, и, если выбор этот будет в пользу трезвой жизни – есть шанс, что у него всё получится. Остальные, те, кто продолжает обманывать себя фантазиями о «культурных» возлияниях по праздникам и выходным – обречены.

Почему-то Натка никогда не задумывалась о том, к какой категории алкашей относится она сама, есть ли у неё шанс? Ей всегда казалось, что думать об этом ещё рано. Она же не Витя, разменявший шестой десяток, четыре из которых прошли в пьяном угаре, у неё вся жизнь впереди, она всегда успеет бросить пить, едва захочет. Танцуй пока молодая, а фигли?

– Дотанцевалась, – сказала Натка вслух, обращаясь к окружающей её темноте, которая почему-то больше не была страшной, – Если выберусь отсюда – брошу бухать к хренам!

Темнота осталась равнодушна к этому обещанию, которое слышала наверно миллионы раз с тех времён, как зелёный змий начал овладевать человеческими умами и телами. Да и сама Натка осталась равнодушна, прекрасно понимая, что обещание это – не настоящее. Разве не нарушила бы она его прямо сейчас, будь такая возможность? Нет, водку пить не смогла бы, слишком ещё слаба, слишком измучен организм, чтобы принять такое ядрёное лечение. Вино – химическая кислятина, с него тоже только вывернет. И коньяк, и слабоалкогольные коктейли с их приторным вкусом, и тошнотворно пузырящееся шампанское… Если только пиво? Да, пиво бы сейчас было в самый раз! Но не крепкое, не то, что под девять оборотов, которое, по сути, просто «ёрш», а светлое, разливное, «живое» пиво, как любят его рекламировать предприимчивые торгаши.

Незаметно для себя Натка приподнялась на печи, нервно облизнув сухие губы. Перед мысленным взором появилась яркая картина: высокая стеклянная кружка с запотевшими выпуклыми боками, до верха наполненная янтарной жидкостью, увенчанная шапкой белоснежной пены с узором невесомых пузырьков… Видение было таким детализированным, таким реалистичным, что Наткины ноздри невольно раздулись и затрепетали, пытаясь уловить знакомый запах, а правая рука приподнялась, готовая принять на себя холодную тяжесть литровой кружки.

Изба вздохнула. Это был тот самый тяжёлый и грустный вздох, который можно услышать внутри старых строений, переживших своих хозяев. Звук, исходящий одновременно отовсюду и ниоткуда, сотканный из скрипа половиц, шелеста сквозняка, стона проседающей кровли, и ещё чего-то неуловимого, необъяснимого, придающего ему эмоциональную окраску, полную печали и усталости. И этот звук вернул Натку в действительность.

Она моргнула, растерянно уставилась туда, где только что светился жидким золотом стакан холодного пива, а теперь была лишь темнота, чуть разбавленная отсветом огня из печи.

Вот это да, так её ещё не глючило! Впрочем, пусть лучше так, чем чудовища с мертвецами…

И, горько всхлипнув по горьковатому хмельному вкусу, который уже почти успела почувствовать у себя на языке, Натка опустила голову на подушку – ждать конца второй ночи…

Сон до утра так и не пришёл, послав себе на замену короткие провалы в беспамятство, но это было лучше, чем ничего. Зато с первыми лучами солнца появилась Рая.

– Знала, что не спишь, – деловито сообщила она, опуская на грубо сколоченный стол раскалённую сковороду, на которой ещё шкворчала, брызжа каплями масла роскошная глазунья, – Вот, прямо из-под своих девчонок спозаранку вытащила, свеженькие!

И поймав растерянный Наткин взгляд, добродушно пояснила:

– Про курей говорю! Несушки у меня имеются. Хочешь, и тебе цыплят дам, как оклемаешься? Своё яйцо будет, и занятие какое-никакое на зиму. А уж по весне и огород в порядок приведёшь, вот и хозяйство!

Натка нервно заёрзала под одеялом. По словам Раи опять выходило, что она ничуть не сомневается в том, что новенькая задержалась здесь надолго, хочется того ей самой или нет. Говорит об этом, как о деле давно решённом и самом обыденном, будто не было никакого похищения, и вообще ничего странного не происходит. Ну собрали зачем-то кучку алкоголиков посреди лесной глуши, ну заставили жить в условиях позапрошлого века – бывает. И сама Рая вроде вполне довольна жизнью, вон как несушкам радуется, да и выглядит неплохо: румяная, подвижная, с искренней улыбкой и добрыми глазами.

Что же это за место такое?

Из тревожных дум Натку выдернул дразнящий запах жареных яиц, наконец-то долетевший до её ноздрей. И она почувствовала голод. Настоящий голод, чего обычно никогда не случалось на третьем дне тяжкого бодуна. На третьем дне тяжкого бодуна она была рада, если могла пить бульон без последующих приступов безудержной рвоты, о здоровом аппетите и речи не шло. Но теперь почти не удивилась. Муть вокруг неё продолжала расступаться, и чего-то подобного следовало ожидать. Может быть правы оказались все те чудики, утверждающие, будто мать-природа и возвращение к экологически чистому образу жизни творят чудеса?

Рая помогла ей спуститься с печи, усадила за стол, и с умилённой улыбкой наблюдала, как новенькая отдаёт дань признательности её несушкам, поглощая глазунью непрожёванными и ещё горячими кусками.

– Вот и ладненько, – удовлетворённо сказала она, когда сковорода опустела, – Чай уж сама завари, воды я тебе принесла. Днём снова зайду, обедом накормлю. А больше никого в гости не жди, я всем велела вчера тебя не беспокоить, пока не оклемаешься. Успеешь ещё перезнакомиться.

Это равнодушное, без тени сомнения «успеешь» опять неприятно царапнуло Натку (да-да, успеешь, никуда отсюда не денешься), но благодарность была сильнее.

– Спасибо большое, – сказала она, имея в виду и божественную глазунью, показавшуюся ей самым вкусным, что когда-либо доводилось пробовать, и оказанную услугу по обеспечению её покоя. Видеть никого действительно не хотелось, по телу по-прежнему разливалась слабость, а голова соображала плохо, реагируя на внешние раздражители с заметным запозданием. Всё-таки несмотря на удивительные свойства не то местного воздуха, не то воды, она была ещё слишком больна и истощена для того, чтобы заводить новые знакомства. И поскольку Рае самой было очень хорошо знакомо такое состояние, добрая женщина позаботилась о Наткином одиночестве. Хорошо, когда рядом есть понимающий человек.

Но как выяснилось позже – это не помогло.

Прошло около часа после ухода Раи, и насытившаяся впервые за последние дни Натка даже почти задремала, когда в сенях раздались громкие бесцеремонные шаги. Она испуганно вскинулась на печи, снова решив, что это вернулся поп-груша, который почему-то вызывал в ней чувство гадливого страха, как какой-нибудь таракан или паук. Но ошиблась.

Дверь широко распахнулась, чуть не ударившись о стену, и на пороге возникла могучая мужская фигура, такая внушительная, что сразу заняла собой чуть ли не половину избы. Фигуру венчала светло-русая голова, кажущаяся карикатурно маленькой на широченных плечах. Голову в свою очередь украшала причёска, глупее которой Натка сроду не видела. Кажется, такие называются «под горшок» и делаются не иначе, как от полной безысходности.

Сам владелец дурацкой причёски застыл в дверях, благодаря чему какое-то время незваный гость и новоявленная хозяйка избы разглядывали друг друга с настороженным любопытством.

– Ну здравствуй! – первым заговорил пришедший. Зычный голос, насквозь пропитанный самоуверенным нахальством, прозвучал в тесном бревенчатом пространстве раскатом грома, – Как жизнь молодая? Очухалась ужо?

Деморализованная не то звуковой атакой, не то идиотским словом «ужо», Натка смогла издать лишь неопределённое мычание. Впрочем, ответ незнакомца и не интересовал. Он уже вдвинулся на середину горницы и озирался с самым что ни на есть хозяйским видом.

– Ничё так! Это ты лепоту навела или кто уже постарался? Рая подсуетилась? Она может! Дома-то ей с недавних пор делать нечего, вот и ищет к кому прилепиться. Смотри, надоест ещё.

Натке совершенно не понравился пренебрежительный тон, которым наглый гость отзывался о её, как она надеялась, новой подруге. Сразу вернулся дар речи.

– Она мне не мешает.

– Ну, тебе, может, и не мешает, – громкоголосый мужик рухнул на скамью, от чего та жалобно заскрипела, – А вот мне мешать будет. Так что сильно-то тётку не приваживай.

– А ты здесь при чём? – Натка моргала на полатях, как разбуженная в полдень сова.

– А при том, что женюсь я на тебе и тут жить буду, – ошарашил ответом незваный гость, снова временно лишив её возможности говорить.

Возникла пауза, заполненная лишь пением птиц, доносящимся с улицы. Натка даже успела подумать, что наверно всё-таки каким-то чудом сумела уснуть и теперь видит такой вот глупый сон, но похоже незнакомец не умел молчать больше тридцати секунд, и заговорил, не дожидаясь вопросов:

– Ты, конечно, куколка потрёпанная, но здесь другого и не дождёшься. Зато молодая! И не жирная. Тебя чуть откормить, отмыть, в баньке отпарить, потрахать хорошенько, и расцветёшь, как роза! Первой красавицей будешь! Вот только, – он прищурился, – Чегой-то у тебя за волосы такие? Почему сверху светлые, а снизу чёрные?

Натка всё ещё хлопала губами, впервые за последние годы не найдя достойного ответа на хамство (обычно-то она за словом в карман не лазила), а самопровозглашённый жених уже поднялся на ноги и принялся прохаживаться по избе, бормоча под нос:

– Тесновато тут, конечно, ну да вдвоём и этим обойдёмся. А вот если дети пойдут, тогда уже нужно будет пристройку ставить. Или может сразу другой дом просить, просторнее?

– Какие дети?! – взвыла Натка, терпение которой на этом окончательно лопнуло, – Ты кто такой вообще?! Тебе чего здесь надобно?! А ну поди вон из моей хаты!

Она сама не поняла, почему заговорила вдруг такими старомодными и непривычными для её манеры общения словами, но сейчас это не было важным.

Мужик с причёской под горшок отшатнулся от неожиданности.

– Ты чё орёшь-то, мать? Шуток не понимаешь? Думаешь, я тебя прямо сейчас под венец потащу и детей наделаю? Расслабься, всё у нас будет как у людей! Серенады под окном, цветы, пряники, прогулки за ручку, свидания на сеновале… шучу! – он поднял руки в примирительном жесте, увидев, что Натка набирает воздуха в грудь, готовясь к новым воплям, – Никакого сеновала до свадьбы, что я, не понимаю что-ли?

– До какой свадьбы?! – Натка на этот раз не закричала, но зашипела, как разъярённая кошка, – Кто ты такой вообще?! Я тебя знать не знаю, и не хочу узнавать!

– А вот это зря, – мужик стал серьёзным, даже угрюмым, – Ты не спеши моим предложением пренебрегать, как бы потом локти кусать не пришлось. Или скажешь, тебя, такое пропитое чучело, часто замуж зовут?

И откуда только силы взялись? Натка рывком отбросила одеяло и спрыгнула с печи, как была – босая, в найденной среди «приданого» ночной рубашке со старомодными кружевами. Выпрямилась перед чужаком, воинственно прищурив глаза, но получилось неубедительно – нахал возвышался над ней, как слон над Моськой.

– И? – насмешливо спросил он, глядя сверху вниз, – Что сделаешь? Ты же еле на ногах держишься, вон коленки вибрируют. Вздумаешь руками махать – ответку словишь, я те не алень какой-нибудь, терпеть не стану. Да и чего вызверилась? Или я не правду сказал, и ты не алкашка-бомжовка, которая ни одному нормальному мужику не нужна?

– Пошёл вон! – прошипела Натка со свистом, – Или… или я шум подниму!

Она сказала это просто так, потому что не успела придумать ничего другого, но неожиданно попала в яблочко.

Мужик снова примирительно поднял руки.

– Ладно, ладно! Поорали, пошутили, и будя. Извини, если обидел. В уме зла не держал, просто тут на правду обижаться не принято. Мы ж все здесь эти… типа отбросы общества, не перед кем расшаркиваться. Меня Клим зовут.

И он вытянул перед собой широкую, как лопата, пятерню, улыбаясь выжидательно и бесхитростно, не сомневаясь в том, что его извинения уже приняты. А когда Натка, здраво рассудив, что ссориться с местными ей сейчас совершенно не с руки, вложила в его лапу свою ладонь, радостно её сначала потряс, а потом поднял к лицу и элегантно поцеловал.

– Ты – Наташа, я уже знаю. Очень приятно, Наташенька! Не представляешь, как я рад! Райка сказала к тебе сегодня не ходить, а я всё равно припёрся, не выдержал, – Клим радостно заржал, явно довольный собой, – Как же не зайти, если молодка объявилась! У нас сюда бабы в основном за сорокет уже попадают, да и выглядят, сама понимаешь… синька – она баб уродует ещё пуще, чем мужиков.

Натка отняла руку, которую Клим всё ещё продолжал держать за пальцы, и хотела сказать, что ей не нравится имя Наташа, но вдруг почувствовала резкий приступ тошноты. Вспышка гнева и прыжок с печи не прошли даром для измученного организма, и она еле успела выскочить на крыльцо, когда полупереваренная глазунья неудержимо рванулась из желудка на волю.

Клим выбежал следом за ней, и Натке было невыразимо стыдно осознавать, что он стоит сзади и смотрит, как её скручивают приступы рвоты, наглядно подтверждающие его слова о пропитом чучеле, которое не нужно ни одному нормальному мужику. Она даже не нашла в себе силы отстраниться, когда он подхватил её под локоть и помог вернуться в избу. Усадил на скамью, сочувственно вздохнул.

– Да, мать, видимо и правду Райка сказала – плоха ты ещё, рано я со своими предложениями руки и сердца сюда намылился. Ну раз уж пришёл, так может хоть подсоблю чем?

Клим выпрямился и задумчиво огляделся по сторонам.

– Даже не знаю… изба у тебя крепкая, чинить нечего. Дрова нарублены… О, а давай я тебе баню затоплю! И воды туда нанесу с колодца. С бодуна баня – первейшее средство!

Натка собралась ответить, что вчера уже ходила в баню, но вдруг поняла, что ей непреодолимо хочется снова растянуться на горячем полке в клубах пара, и вместе с потом выгнать всю хворь и грязь, скопившуюся в её душе и теле.

Она кивнула.

Клим управился быстро, демонстрируя силу и сноровку деревенского мужика, привычного к физическому труду. Наблюдая за ним из окна, Натка пыталась угадать возраст новоявленного жениха, но не преуспела. Тело Клима было по юношески подтянутым, но на лице уже появились морщины, придающие ему угрюмый вид хорошо пожившего и много повидавшего человека. Поэтому она недолго думая, решила считать его тридцатипятилетним, на чём и успокоилась. Какая, в конце концов, разница, не венчаться же им в самом-то деле! А лучше даже не общаться, ничего хорошего от таких людей: излишне шумных, самоуверенных, и хамоватых, Натка никогда не ждала.

И как выяснилось позже – не зря, ничего хорошего не получилось и в этот раз