Текст книги "Вниз по течению. Книга первая"

Глава 11

«Опять же вспомнилось непонимание родственников и жены, особенно во времена первых запоев, «как можно отходить 3—4 дня? Это же обычное похмелье, полежал один день на сухую и вали работать. Ты все выдумываешь, что тебе так плохо…» На второй день абстяги: «Чего тебе так плохо? ты же вчера не пил. А чего ты за руль не хочешь, ты же не пил вчера…»

Ну никак людям не объяснишь, что тебе каждое движение с трудом дается, что ты в панике и тупо всего боишься, что резкий поворот головы вызывает у тебя обморочное состояние, что болят даже челюсти и зубы, когда ты пытаешься что-либо поесть, так как до этого ничего не жрал неделю, даже говоришь и то с трудом, что просто все тело не слушается, ну, а про состояние психики не мне вам объяснять, в такие моменты только и думаешь «чего ж я не сдох?»

Когда баня была истоплена, а вода принесена в достаточном количестве, Клим сообщил об этом, и исчез, не выслушав благодарностей. Удивлённая такой скромностью Натка прихватила найденное среди «приданого» полотенце, и отправилась париться, жалея о том, что Рая обещала явиться только к обеду. Иначе она наверняка тоже не отказалась бы погреть кости – вдвоём веселее.

А главное – не страшно.

Натка остановилась перед дверями бани, из трубы которой валил густой дым, и взялась за ручку, набираясь решимости. Нет, это не был привычный абстяжный страх перед всем на свете, так называемые шугняки. Ходить одна в баню она боялась уже много лет: и на трезвую голову, и в лихом пьяном кураже, и при свете дня, и в темноте ночи. Тому имелась веская причина.

Давным-давно, когда было Натке лет десять-одиннадцать, и алкоголь проявлялся в её жизни только через вечно поддатую мать, через забор от их жил сосед. Одинокий мужик средних лет. В молодости он тоже много пил, из-за чего потерял жену, которая вместе с детьми сбежала в другой город. И неудивительно – мужик этот относился к тому типу людей, что, приняв на грудь, становятся беспричинно злыми. Злыми до одури, до красных глаз, до скрежета зубов, до полной потери контроля над собой. С бедной женщины не сходили синяки, несколько раз она попадала в больницу, но по свойственному российским бабам необъяснимому долготерпению, прощала благоверного. Терпение лопнуло, только когда заодно с ней он начал поколачивать вышедших из детсадовского возраста детей.

И однажды ночью двери соседского дома распахнулись, из них с плачем выбежали три фигуры: одна большая и две маленьких, и, преследуемые бессвязной руганью, исчезли в темноте. Больше ни жены, ни детей соседа в посёлке не видели. Его же это не особо расстроило, судя по тому, что пьянки продолжались как ни в чём ни бывало, только теперь за неимением домашней груши для битья, несостоявшийся семьянин нарывался на драки с другими мужиками.

Так продолжалось года два, и уже родилась Натка, когда вдруг сосед резко бросил пить. Ещё вчера шатался по знакомым, выпрашивая мелочь на опохмел, а уже сегодня трезвый, как стёклышко, ни на кого не глядя, выносил из дома на помойку бесчисленные пустые бутылки. Больше он не прикасался к спиртному до того злополучного дня, который и запал Натке в память на всю жизнь.

Конечно, мужика спрашивали о причинах такой резкой метаморфозы. Жёны алкоголиков так просто преследовали его, умоляя поделиться волшебным рецептом излечения от пагубного пристрастия. И однажды мужик раскололся.

Когда он последний раз назанимал-таки на бутылку дешёвой водки, то решил отметить эту удачу с комфортом – в жаркой баньке. Взялся за растопку, одновременно потихоньку начав возлияния, благодаря чему в парилку отправился уже изрядно навеселе. И там, в тусклом свете единственной висящей под потолком лампочки, увидел, как из стоящего в углу бака с кипятком медленно поднялась красная, ошпаренная до состояния облезающей кожи, рука. Поднялась, и начала манить его к себе указательным пальцем…

Самое ужасное, говорил потом сосед белыми губами, уставившись в какую-то невидимую слушателям точку, что его тело повиновалось зову, и против желания мужика медленно зашагало к горячему баку, к манящей его руке. Подошло и наклонилось вперёд, над исходящей паром поверхностью воды. И рука уже скрючила распухшие пальцы с облезшими ногтями, примериваясь схватить мужика за волосы, когда во дворе вдруг громко, как-то заполошно, будто предупреждая об опасности, залаяла собака. И этот лай вернул мужику самого себя. Дико вскрикнув, он в последнюю секунду отпрянул в сторону, и страшная рука схватила лишь воздух. Последнее, что увидел, кидаясь к дверям – злобно сжатый обваренный кулак, грозящий из бака ему вслед…

Кто-то мужику поверил и испуганно перекрестился, кто-то поднял на смех, но факт остаётся фактом – с того дня он не брал в рот спиртного почти десять лет. Устроился на работу, отремонтировал дом, обзавёлся скотиной, вот только вернуть семью не смог, а новую создать, видимо, не захотел. Подрастающая Натка запомнила этого мужика молчаливым, редко появляющимся на улице, но всегда вежливым и трезвым. Постепенно люди перестали даже вспоминать, что когда-то он был запойным буяном, и для всех стало шоком однажды снова увидеть мужика пьяным до состояния уже всеми забытой злой одури. Никто так и не узнал, что же тогда случилось, что заставило его снова взяться за бутылку? Пил он в тот день один, а потом рассказать уже никому ничего не смог, потому что спустя трое суток нашли мужика в его же бане, мёртвого, судя по всему, упавшего головой в бак с кипящей водой. Он стоял на коленях, опустив в воду лицо, от которого почти ничего не осталось, и, обхватив бак руками, приварившимися к его стальным бокам.

Несчастный случай, как решила прибывшая на место происшествия полиция, опираясь на то, что дверь предбанника была заперта изнутри, и её пришлось ломать. И кому бы могло понадобиться убивать нелюдимого бирюка, да ещё таким странным способом? Очевидно же – пошёл в баню пьяным, потерял равновесие, да и свалился головой в кипяток.

Никто с этой версией не спорил, но она не объясняла ни странной позы покойника, ни тем более связи между его жуткой смертью и тем случаем десятилетней давности, после которого он в одночасье стал трезвенником, и про который рассказал односельчанам. В общем люди свои выводы сделали, и маленькая Натка слышала, как на кухне поддатая подруга матери вполголоса говорила: «Смерть это его приходила, тогда, в бане! Точнее сам он к себе пришёл, мёртвый и обваренный. Показался на миг, кулаком из бака погрозил, мол, если будешь бухать, вот чем кончится! И кончилось… Видно судьбу не объедешь. Ох, не доведёт пьянка до добра никого из нас!»

Примечательно, что после этих слов, показавшихся Натке самым страшным, что она слышала в жизни, женщины продолжили выпивать, как ни в чём не бывало.

Детская психика нестабильна, а воображение неуправляемо. Долгие месяцы после случившегося Натке снились кошмары с участием покойного соседа и его бани, которая стала для неё олицетворением зла. Усугублялось это тем, что зловещую постройку было видно из окна её комнаты, что послужило причиной многих бессонных ночей. К счастью, уже скоро Натка переехала в Томск к тёте Вале, и вся эта странная и жуткая история ушла в прошлое вместе с её неудавшимся детством. Точнее Натка думала, что она ушла, до того момента, пока в составе одной разнузданной компании подростков не оказалась на загородной даче, где по такому случаю была затоплена деревенская баня.

Сперва всё шло нормально. Они парились сначала девочками, потом мальчиками, а когда выпито-выкурено было уже достаточно, чтобы отринуть остатки детской стеснительности, то и все вместе, и Натка чувствовала себя великолепно. Она ни разу не вспомнила о своём давнем соседе и страшной обваренной руке. Пока в какой-то момент не осталась в бане одна.

Развесёлая малолетняя компания даже чутка протрезвела, когда популярная в школе красавица Наташка Колесникова, вывалилась голышом из дверей предбанника, с выпученными от ужаса глазами и, споткнувшись, растянулась на траве. Её кинулись поднимать, одевать, расспрашивать. Пацаны, моментально почувствовавшие себя мужчинами-защитниками, толпой рванули в баню – выяснять, кто там посмел обидеть их подругу, но, разумеется, никого не обнаружили.

Она тогда сумела обернуть всё в шутку, и скоро компания успокоилась, решив, что девчонка просто словила «измену» на фоне причудливого смешения дешёвого вина и травки. Посмеялись и забыли. Только Натка уже никогда не смогла забыть ощущения, схожего с клаустрофобией, которое она с тех пор испытывала каждый раз, оказываясь в бане одна. Примечательно, что только там – на сауны её страх не распространялся. Именно в деревенской бане с её запахом мокрого дерева и берёзовых веников, тусклым светом и душным паром, на Натку наваливалась необъяснимая тоска, постепенно переходящая в тревогу, а затем – в ужас.

Со временем, становясь старше, Натка научилась контролировать эти эмоции, но всё равно избегала париться в одиночку. К счастью, обычно труда это не составляло – всегда находились желающие пойти в баню вместе с ней. В присутствии другого человека страх исчезал, будто его никогда и не было, он даже становился смешным, этот страх, и она сама не могла поверить, что можно бояться непонятно чего в тесном жарком пространстве, где никаким воображаемым злоумышленникам и спрятаться-то негде. Но разве в злоумышленниках было дело?

Натка и сама не могла объяснить из чего именно, из каких подсознательных фрагментов соткалась её фобия. Да, страшная смерть соседа положила этому начало, но отнюдь не стала основной причиной. Всё лежало намного глубже и Натка не хотела копать эту опасную глубину, гораздо легче было просто избегать её источника.

Но вот теперь она здесь. В глухой деревне среди тайги, где нет ни водопровода, ни отопления, а деревенская баня – единственная возможность держать в чистоте тело, волосы, и зубы, как завещал далёкий друг Витя. Хотя можно ещё наверно мыться в реке. Летом. Или даже зимой, если стать моржом, и научиться лихо сигать в прорубь…

Натка вдруг поняла, что уже несколько минут стоит на крыльце бани, думая о какой угодно ерунде, лишь бы потянуть время и не входить внутрь. Она разозлилась на себя и дёрнула ручку двери.

Надо отдать должное неизвестным строителям – баня, как и изба, была срублена на совесть. И пусть в ней оказалось тесновато, а крошечные окошки не могли заменить электрического освещения, зато она быстро топилась, отлично держала пар, и душисто пахла.

«Это моя баня» – с недоверием напомнила себе Натка, взбираясь на полок, – «Только моя. У меня есть своя баня!»

Мысль не только удивляла, но и успокаивала, помогала отогнать уже начавший подкрадываться страх. Её баня. Её собственность. И разве может здесь случиться что-то, чего нужно бояться, если она – хозяйка этого места?

Рассуждая таким образом и испытывая непривычное горделивое чувство собственничества, она сделала целых два захода в парилку, успешно сопротивляясь подступающей фобии. И собиралась сделать третий, после чего с полным правом смогла бы поставить ещё одну галочку в списке одержанных побед, если бы ей не помешали самым наглым образом.

В предбаннике вдруг раздался грохот, и Натка похолодела от ужаса, вся во власти мгновенно оживших детских страхов. Воображение тут же нарисовало миллион и одну картину, которым позавидовали бы именитые голливудские режиссёры фильмов ужасов, а сердце выбило барабанную дробь. К счастью, за грохотом последовал забористый мат, лишивший ситуацию мистического флёра, и Натка не успела заработать инфаркт на фоне абстинентного синдрома. Испуг сменился яростью, и она, не помня себя, голая и блестящая от пота, вылетела из парилки в предбанник, готовая рвать и метать.

Там, почти упираясь головой в низкий потолок, стоял Клим, и с болезненной гримасой на лице держался за лоб. Вокруг его ног живописно раскатились поленья.

– Дверь для карликов! – со стоном сообщил он, – Башкой в косяк врезался…

Тут он разглядел, что новая соседка явилась пред ним в неглиже и расплылся в дебильной улыбке.

– Ого… ну ради такого и башку разбить не жаль… Ты ж моя красавица!

Натка, чьё бешеное сердцебиение никак не могло выровняться, а общее самочувствие стало куда хуже, чем было до похода в баню, тем самым пустив псу под хвост все усилия, потраченные на борьбу с похмельным недугом, ничуть не смутилась. Её трясло от злости.

– Какого чёрта ты припёрся?! – заорала она, и ухватилась рукой за косяк, еле устояв на ногах от резкого приступа головокружения.

– Как это – какого?! – возмутился Клим, – Дров ещё принёс, париться же хотели!

– Мы хотели?!

– Ну да! Я предложил баньку затопить, ты согласилась! Или чего, – он вдруг зло прищурился, – Думала я для тебя одной жопу рву? Типа всё сделал и свалил, чтобы не мешаться?

Натка так и думала, о чём не замедлила сообщить. Теперь от злости затрясло уже Клима.

– Чё, аленя нашла?! Дров принеси, воды натаскай, пошёл на хер?! Городских лошков так гонять будешь, а я задарма не работаю! Раз баньку сварганил, то и напарюсь от души!

Натка плюнула. Вернулась в баню, окатила себя из тазика, забыв разбавить холодную воду горячей, из-за чего снова чуть не заработала инфаркт, и принялась торопливо обтираться. Ладно. Если уж местному придурку так приспичило сегодня париться, то и хрен с ним, пусть хоть угорит здесь. А ей пора отдохнуть и как-то успокоить скачущее в груди сердце.

Но, когда она, обернувшись полотенцем, собралась пройти к двери, дорогу ей преградил уже раздевшийся до трусов Клим с чертенятами в глазах.

– Ты куда? Опять что ли обиделась? Тяжело с вами, городскими! Брось, пошли лучше спинки друг другу потрём?

Натка оттолкнула его руки.

– Отойди!

Клим не двинулся с места, но с его лица пропала дурацкая ухмылка а-ля я-просто-весёлый-парень, и оно снова стало жёстким.

– Погодь, говорю! Чего ломаешься? Целку не включай, мало я что ли таких, как ты повидал?

– Уйди!

– Да я же не в обиду! – Клим не отошёл, напротив, двинулся на Натку, заставляя её отступить обратно в баню, – Я же и сам такой. Мы оба не святые и это нормально, зачем нам друг перед другом-то выделываться?

Натка хлопала губами, подыскивая выражения достойные сложившейся ситуации и её нового знакомца, но тот видимо принял это за «молчание – знак согласия», и раскрыл объятия. Подмигнул.

– Я же знаю, как с бодуна трахаться охота. Раньше ещё удивлялся, ведь, казалось бы – подыхаешь, а хер стоит, в голове порнуха крутится! Потом прочитал, что это нормально, что организм тоже думает, что подыхает, и поэтому хочет размножаться! Забавно устроено, ага? Мол, сам подыхай, а потомство оставь.

Натка тоже слышала об этом и удивлялась, потому что сама ничего подобного никогда не испытывала. Хотя она вообще не была любительницей секса, и рассматривала его скорее не как способ получить удовольствие, а как одну из составляющих отношений, то, что необходимо мужчинам, но без чего прекрасно может обойтись она сама. Конечно в постели ей тоже бывало хорошо, но это скорее походило на приятные ощущения от расслабляющего массажа, чем на страсть. Поэтому люди, помешанные на плотских радостях и находящиеся в их перманентном поиске, всегда вызывали у Натки недоумение пополам с лёгким презрением. И кажется Клим был одним из таких людей, что только усугубило возникшую к нему неприязнь.

А Клим, не подозревая ни о Наткином ходе мыслей, ни о обуявших её крайне отрицательных эмоциях, продолжал наступление.

– Мне-то норм сейчас, я уж месяцев пять как стёклышко, а вот тебе, чую, худо. Так зачем от помощи отказываться? Тем более всё равно вместе жить, чего тянуть?

Услышав такое, Натка, которая даже в своём богатейшем нецензурном лексиконе не нашла достойных ситуации эпитетов, не сдержала презрительного смеха:

– Да с чего ты взял, что я собираюсь с тобой жить?! Ты больной что ли?! Не будем мы ни жить, ни трахаться, ни париться, забудь! Дай пройти, придурок!

Клим, не ожидавший такой бурной реакции на своё, как он думал щедрое предложение, действительно отступил на пару шагов, и Натка уже почти проскользнула мимо него, когда сильная рука резко и больно дёрнула её назад. Обернувшись, она прямо над собой увидела глаза Клима, прищуренные до состояния двух узких щёлочек, почерневшие от плохо сдерживаемой ярости.

– Слышь, марамойка пегая! – одной рукой он сжал Наткины волосы, оттягивая голову назад до хруста в шейных позвонках, другой сорвал с неё полотенце, – Ты не вкурила, что уже не у себя в бомжатнике, или где ты так привыкла язык распускать? Тут его тебе быстро укоротят! Я укорочу, поняла?!

Говоря всё это, он не терял времени – тащил Натку подальше от дверей, в дальний угол предбанника, куда и толкнул так, что она больно ударилась спиной о стену, и не удержав равновесие, осела на пол. Неожиданное нападение ошеломило, повергло во временный ступор, и она осталась сидеть в углу, заторможено наблюдая, как Клим, удовлетворённо хмыкнув, подошёл к входной двери, выглянул наружу, и задвинул засов… Блин, тут же есть засов, почему она сама не додумалась закрыться, когда пришла сюда?

– Значит, так, – сказал Клим, поворачиваясь к Натке с уже спокойным и насмешливым лицом, – За грубость придётся извиниться. Ещё вокзальные опойки на меня пасть не разевали! Даю тебе десять секунд, думай, как извиняться будешь, и смотри – не ошибись. Хотя могу подсказать, я сегодня добрый.

С загадочной улыбкой поиграв бровями, Клим изящно, двумя пальчиками взялся за резинку трусов, и, вращая тазом, потянул их вниз. Этот дурацкий танец-стриптиз был так нелеп и неуместен, что Натку отпустило оцепенение, и она неожиданно для себя безудержно расхохоталась.

Клим бросил крутить задницей, снова став мрачнее тучи. И продолжал мрачнеть тем сильнее, чем громче и заливистее смеялась Натка. А она не могла остановиться.

Безумные события последних дней, беспрерывное нервное напряжение в десятки раз усугублённое тяжелейшим абстинентным синдромом, полное непонимание происходящего и неизвестность впереди – всё это выплеснулось из неё истеричным даже не смехом, а каким-то гиеньим гоготом, который заставил бы Клима насторожиться, будь тот хоть чуточку умнее.

Но Клим не был умным. Он не услышал зловещих отголосков безумия в голосе новой соседки, и поплатился за это.

– Вот ты сейчас сильно себе навредила! – его голос сел от ярости, – Не понимаешь по-хорошему, будет по-плохому! Посмотрим, кто посмеётся последним!

Он широко шагнул к Натке, заранее протягивая руку, готовясь снова схватить её за волосы, и на этот раз явно уже не для того, чтобы сразу отпустить. Он не сомневался в своём физическом превосходстве, не рассматривал возможность серьёзного сопротивления, и ничего не боялся. Тем более неожиданным и жутким показалось ему произошедшее далее.

Внезапно сидящая в углу, не перестающая хохотать, голая и болезненно худая девчонка прыгнула вперёд и вверх. Прыгнула по-звериному, прямо из той позы, в которой до этого жалась в углу, куда он затолкнул её небрежно и легко, как какую-нибудь невесомую ветошь. Вот только теперь она больше напоминала внезапно распрямившуюся пружину. Тощее тело взметнулось в воздух, ударило его в грудь неожиданно твёрдыми, как палки, руками, опрокинуло навзничь, и навалилось сверху. Всё ещё не понимая, что происходит, Клим машинально пытался столкнуть давящую на живот тяжесть, когда прямо перед глазами увидел оскаленные девчонкины зубы, которые с перепугу показались ему не меньше волчьих. А затем его лицо взорвалось ослепительной болью.

Затрубив раненым слоном, Клим таки вывернулся из-под лёгкого тела, и перекатился на живот. Это ему не слишком-то помогло, потому что на этот раз та же режущая боль пронзила ухо. Клим заревел громче, мотнул головой, и по-прежнему ничего не соображая, на карачках бросился к двери. Позади него раздался злой визг хищника, упускающего добычу, который заставил мужика буквально вывалиться вон из предбанника, даже не поняв, когда он успел отпереть дверь.

Но и снаружи, под ясным солнечным светом, льющимся с неба не по-осеннему щедро, его тоже встретили визгом. На этот раз испуганным.

Рая, которую Клим чуть не ударил головой в грудь, слетев с крыльца в позе «раком», едва успела отскочить в сторону, но на ногах не устояла – с размаху села на пятую точку и завизжала ещё раз – на всякий случай, хоть и поняла уже, что перед ней всего лишь сосед в семейных трусах, а не облысевший медведь, как ей в первый миг почудилось.

– Господи боже мой, Иисусе Христе! – охнула бедная женщина, – Вы что тут устроили?! Что происходит?! Клим, чертяка окаянный, опять за старое?!

– А чё я-то?! – обиженно и как-то по-детски завопил мужик, сумевший остановить позорное бегство и приободрившийся в присутствии Раи, – Это новенькая! Больная оказалась на всю голову, мать её! Покусала меня! Припадочная! Везут чёрт знает кого!

Рая, всё ещё охая, поднялась на ноги, и только сейчас, приглядевшись к взъерошенному Климу, заметила его кровоточащий нос и распухшее ухо. Покосилась на баню.

– Что, вот просто так взяла и покусала? Ни с того, ни с сего?

В голосе женщины слышался сарказм, и Клим замешкался с ответом, понимая, что на самом деле вовсе не является невинной жертвой этой истории. Он всё ещё подбирал слова, когда в открытых дверях предбанника показалась Натка, снова обернувшаяся полотенцем, и Клим уставился на неё, как на гремучую змею.

Натка была спокойна, и выглядела на взгляд Раи даже лучше, чем утром, и уж точно лучше, чем вчера. Если бы не кровь, размазанная вокруг губ.

– Доченька! – ахнула женщина, – Что с тобой?! Он тебя ударил?

Натка непонимающе моргнула, вытерла рот тыльной стороной ладони, и вдруг улыбнулась так открыто и весело, что стала похожа на совсем юную девочку. Клима эта улыбка выбесила настолько, что он, не дав Натке ответить, обвиняюще ткнул в её сторону пальцем, и заголосил, обращаясь к Рае:

– Ещё и лыбится! Совсем отмороженная, видишь?! Привезли психопатку на нашу голову! Они бы им хоть мозги проверяли, прежде чем сюда тащить! Я этого так не оставлю, я в лабу поплыву!

– Цыц! – коротко бросила ему Рая, и заспешила к Натке. Осторожно приобняв за плечи, повела к избе, но тут Клим, сообразивший, что там новенькая озвучит ей свою версию произошедших недавно событий, а у него при этом не будет возможности оправдать себя, заспешил следом.

– Девоньки, погодите! Давайте успокоимся, сядем, и по-соседски всё утрясём.

Рая глянула на него неласково.

– Что, рыло твоё всё-таки в пуху? Наточка, что он тебе сделал? Приставал?

– Замуж звал, – ответила Натка, чувствующая удивительный душевный подъём, почти эйфорию.

Там, в предбаннике, когда Клим закрыл дверь и пошёл на неё, она было испугалась, но не смогла перестать смеяться, на тот момент это уже была истерика. И эта истерика вдруг обернулась яростью, такой, какую Натке ещё не доводилось испытывать. Всё вокруг замедлилось и стало красным, как в спецэффекте дешёвого боевика, а потом и вовсе померкло – она больше не видела ничего, кроме Клима: довольного, лоснящегося, уверенного в себе и своей безнаказанности. Натка сама не поняла, как в следующую секунду он оказался на полу, а она – на нём, не поняла откуда в её-то состоянии взялись силы опрокинуть здоровенного мужика, но сделала это. И, не зная как ещё дать выход клокочущей внутри неё, подобно лаве, доселе неведомой ярости, Натка подалась вперёд, вплотную к лицу Клима с комически вытаращенными глазами, и зубами вцепилась ему в нос…

Вопль, последовавший за этим, малость отрезвил её, но не настолько, чтобы будучи сброшенной на пол, не предпринять вторую попытку добраться до обидчика. На этот раз её целью стало похожее на оттопыренный пельмень ухо мужика, правда оно пострадало уже меньше – Натка постепенно приходила в себя, и ей хватило тормозов не сжимать челюсти изо всех сил.

А дальше всё было совсем хорошо. Клим вылетел из бани, будто ему наскипидарили задницу, Наткина ярость исчезла быстро и незаметно, утекла сквозь половицы предбанника, а окружающая Муть отступила ещё дальше, словно прыжок на Клима был очередным стремительным и сильным гребком из глубины омута последних пропитых лет. А затем Натка услышала голос Раи, что успокоило её окончательно. Она подобрала с пола сорванное Климом полотенце, завернулась в него, и пошла к дверям…

– Ах, за-а-амуж звал! – повторила Рая без удивления, скорее удовлетворённо, – Какой шустрый! И видать очень настойчиво звал, раз тебе кусаться пришлось, а? Ну, Клим, допрыгался ты! Завтра же пойду на встречу с проверяющим! Про все твои художества доложу! Пусть там тебя и держат от банкета до банкета, чтобы нормальным людям жизнь не отравлял!

Натка ничего не поняла из сказанного, но догадалась, что Рая пригрозила Климу чем-то действительно серьёзным, судя по тому, как забегали его глаза и ссутулились плечи.

– Рай, да я же ей ничего не сделал! – голос тоже изменился, в нём появились неприятные визгливые нотки, – Это она меня вон как! А замуж правда звал, всерьёз, без обмана, ты же знаешь, что я жениться хочу, хозяйки в доме не хватает…

– Хорошие же у тебя способы предложение делать! – перебила Рая, – В бане зажал, небось хотел сразу к супружескому долгу перейти? И разве я не говорила, чтобы сегодня к ней вообще никто не ходил?! Плоха она ещё!

– Ага, плоха, – пробурчал Клим, осторожно прикасаясь к прокушенному и уже распухшему до размеров средней картофелины носу, – Мне бы таким плохим быть. Ведьма…

– Ты поговори мне ещё! – пригрозила Рая, – Нат, может в дом пойдем? Тебе бы лечь надо.

Натка кивнула, и они зашагали между пустых огородных грядок, которыми явно давно никто не пользовался и которые, если верить Рае, предстояло вскопать и засеять следующей весной… если она останется здесь до следующей весны, если не найдёт способ…

– Рая! Рай, постой! – скулёж Клима не дал Натке погрузиться в печальные думы. Она оглянулась и увидела, что мужик, забрав из предбанника свою одежду, торопливо трусит за ними.

– Рай, ну ты же не будешь проверяющему стучать? Я сейчас извинюсь перед Наташей! Нам тут всем вместе жить, зачем ссориться?

– Раньше надо было думать, – женщина была непреклонна, – И жить с тобой рядом никто не собирается, всех ты достал. Буду завтра Бородавку просить, чтобы тебя в лабу забрали.

Клим обогнал их и преградил путь.

– В лабу?! – почти завизжал он, – А то ты не знаешь, что это конец! За что приговор выносишь?!

– Да что тебе сделается, лужёная глотка? – не дрогнула Рая, – Ты и там всех достанешь!

А Натка, не сдержав любопытства, спросила:

– Что такое лаба? Где это?

Клим хлопнул губами, перевёл взгляд на неё.

– А ты не знаешь? Она тебе ещё не рассказала?

– Я ничего ей пока не рассказывала, – предостерегающим тоном ответила вместо Натки Рая, – Пусть сначала в себя придёт.

Но Клим предостережению не внял.

– Лаба – это лаборатория на том берегу! Куда нас всех на тесты забирают! А эта, – он ткнул пальцем в побагровевшую Раю, – Хочет меня там насовсем оставить, чтобы до смерти замучили!