Текст книги "Вниз по течению. Книга первая"

Глава 15

«В очередной раз очнулся и понимаю, что не могу пошевелиться. Поворачиваю голову, а рядом голова новорожденного ребенка лежит без тела. Я закрыл глаза от ужаса. Потом открыл, чтобы посмотреть ещё раз. Поворачиваюсь, а это не голова, а моё плечо. Я вообще в акуе! Двигаться не могу. Как-то на руках дополз до стола и выпил. Очнулся от того, что меня пацаны на одеяле вниз тащат. Я на 5м этаже живу. Они в дверь не попали и вызвали вышку, через балкон залезли и в реанимацию меня. Дня 3—4 не двигался. Потом оклемался немного. Врач сказал, еще бы чуть-чуть и…»

– Преувеличиваешь, Мариночка, – укоризненно сказал поп Никодим, надвигаясь на онемевших от неожиданности девушек, – Не верещал я, как свинья, а просто вскрикнул от неожиданности. Ты ж мне лоб поленом рассекла! Это было больно. А ведь я всего-то говорил с тобой, помочь хотел, успокоить. Скажешь, хорошо ты поступила? Не заслужила наказания?

Марина опомнилась первой, и пока Натка испуганно хлопала ресницами, уже воинственно подбоченилась, глядя на приближающегося Никодима.

– А вы никак за углом подслушивали, батюшка? – её голос почти не растерял прежней уверенности, – Угодно ли это Господу?

– Ты Господа всуе-то не поминай, – посуровел поп, – Обязанность моя такая – про всё ведать, да паству свою блюсти, дабы не свернули вы с пути истинного.

– Сами как-нибудь не свернём! – Маринин голос всё-таки слегка дрогнул, и Натка торопливо сделала шаг вперёд, вставая рядом с ней перед лицом медленно приближающегося и явно рассерженного священнослужителя, или кем он там был на самом деле.

Взгляд глаз-маслин переместился на неё.

– А тебе это показалось смешным, Наташенька? Анекдот же просто – батюшку сбили поленом со стула! Как ты там сказала, Марина – «только ноги в воздухе дрыгнулись»? Ну может и дрыгнулись, тебе со стороны было виднее. А продолжение истории помнишь?

Он остановился в двух шагах от невольно жмущихся друг к другу девушек, и сложил руки на груди, поверх узорного креста.

– Помню, – всё ещё храбрясь, ответила Марина, – И не забуду, даже не надейтесь.

Поп прищурился.

– Похоже на угрозу, дочь моя. Ну да ладно, сейчас меня больше другое беспокоит. Ты всё-таки куришь, значит? Невинное дитя в утробе травишь? Я тебя предупреждал?

Марина запоздало опустила глаза на пачку сигарет, которую по-прежнему сжимала в руке, и не нашлась с ответом. За неё подала голос Натка, к тому времени оправившаяся от испуга.

– Вас правда это волнует? – спросила она предельно вежливо, – А меня больше волнует то, что ждёт здесь этого ребёнка, когда он родится.

Но поп-груша на неё даже не посмотрел. Его вниманием владела только Марина.

– Так что, красавица? Как нам быть? Расскажем управляющему или между собой разберёмся?

– Чего вы хотите? – ответила вопросом на вопрос брюнетка, теперь глядевшая только себе под ноги.

– Для начала – отдай мне эту гадость богомерзкую, – поп протянул перед собой неприятно розовую и влажно поблёскивающую ладонь. Нетерпеливо потряс ею, – Давай, давай!

Маринина рука с зажатой в ней пачкой сигарет было приподнялась, но вдруг замерла.

– Зачем они вам, батюшка Никодим?

– Затем, чтобы в печь бросить! – поп повысил голос, – И чтобы более никому эта дрянь в руки не попала! Мало вы себя ранее всякой гадостью травили, хотите и здесь продолжать?!

– Так нас всех и так здесь травят, – Марина, игнорируя протянутую руку Никодима, равнодушно спрятала сигареты в карман куртки, – Так травят, что пять лет прожить – целый квест! Не хотите об этом побеспокоиться?

Поп покраснел, но ответил спокойно:

– Говорил я Борису, что ошибку он совершает и ни к чему хорошему это не приведёт. Мало того, что брак венчанный расторг ради молодухи смазливой, так даже в кулаке её удержать не сумел! Вместо этого сам стал квашнёй и подкаблучником. Известно ему, что ты куришь? Небось ещё сам и достаёт?

– А это не ваше дело, преподобный, – уже не скрывая насмешки в голосе, ответила Марина, – Вы в чужую семью не лезьте! Лучше за собой последите, а то наверно сами не прочь отравиться богомерзкой дрянью? Пожалеете ведь в печь кидать халяву такую, правда?

На этот раз Никодим побагровел так, что на его лбу вспухла и забилась жилка. Натка в первый момент испугалась, вспомнив, что такое же лицо было у попа, когда он бил её, лежащую на полу, ногой. Но испуг почти сразу прошёл, отогнанный мстительной радостью от осознания того, что теперь против своего обидчика она оказалась не одна.

– У вас на правой руке, на двух пальцах ногти жёлтые, – доверительно сообщила Натка Никодиму, – Всё от того, что курите вы, батюшка, и в кулаке вас держать некому.

Поп дёрнулся, словно хотел спрятать руки за спину, но вместо этого сжал их в кулаки.

– Дай. Сюда. – тяжело произнёс он, глядя на Марину по-змеиному сузившимися зрачками.

Та быстро покосилась на Натку, убеждаясь, что та по-прежнему стоит рядом, и задиристо ответила:

– А ты отними! Или на двоих баб бросаться уже не так безопасно, как на одну? Да и покрепче мы сейчас, чем в первые-то дни, а?

Марина деловито поддёрнула рукава, и даже пару раз слегка подпрыгнула, подражая боксёрам на ринге. А Натка, глядя на неё, и тоже проникаясь злым куражом, подняла согнутую в локте руку, демонстрируя невидимый под рукавом телогрейки бицепс. Сделано всё это было нарочито дурашливо, с широкими улыбками, но поп-груша почувствовал, что в этой шутке есть немалая доля правды. Да и сама шутка была слишком дерзкой для того, чтобы воспринимать её, как безобидный юмор.

– Скажи спасибо, что беременная, – погрозил он пальцем Марине, – Не стану проверяющему про сигареты рассказывать, ведь и впрямь на скоблёжку тебя, дуру, отправит, а я потом грех на душе носи. Но учти – последний раз тебя предупредил, красавица. И следить теперь строго буду. Узнаю у кого курево берёшь – и его накажу по всей строгости. Поняла?

Марина, всё ещё стоящая в псевдо-боксёрской стойке, нехотя кивнула, видимо решив, что на сегодня дерзостей достаточно. Поп этим кивком удовлетворился, и повернулся к Натке.

– А ты, я гляжу, с первого раза не понимаешь?

– А если и так? – кровь в её жилах ещё бурлила от собственного нахальства, – Что сделаете? Опять придёте меня бить?

Никодим грустно опустил уголки губ.

– Бьют того, кому добра желают, неразумная. Если бьют, значит заботятся и верят в исправление, в то, что наука на пользу пойдёт. Бояться нужно не когда бьют, а когда бить перестанут.

С этим загадочным заявлением поп развернулся и не спеша зашагал прочь, явно пытаясь этой неторопливостью показать, что выходит из конфликта с достоинством, но по-утиному виляя рыхлым задом, что испортило всю картину.

Девушки провожали его глазами, пока грушевидная фигура не скрылась за углом избы, потом посмотрели друг на друга со смесью испуга и восторга на лицах.

– Думаешь, перегнули палку? – спросила Марина, хлопая себя по карману, в котором лежала отвоёванная пачка сигарет.

Натка пожала плечами, но без особого беспокойства.

– Стану теперь дверь в избе закрывать. Если он опять припрётся – не пущу, а на улице вряд ли что-то сделает. Или может?

– Не думаю. Он трус. На него тут уже многие зубы точат, так что не захочет обострять. Но, – Марина посерьёзнела, – И не забудет. Зря мы это всё наверно… сейчас придётся постоянно ждать какого-нибудь говна.

– Ничего не зря! – Натка чувствовала волнительный подъём, словно только что освободилась от неких невидимых пут, – Пусть знает, что его не боятся. А вообще – айда чаю попьём? Типа обмоем такое дело?

И они пошли к Натке домой, в её избу, уже ставшую обжитой и уютной. Пили пустой чай, и Марина пообещала этим же вечером принести банку местного варенья, которое её муж (или всё-таки Раин?) недавно выменял у кого-то на свежескошенное сено. Они обсудили проверяющего Бородавку, посмеялись над ретировавшимся перед их внезапным объединением попом Никодимом, снова покурили, и чувствовали себя пусть ещё не подругами, но добрыми соседями точно.

– Так ты замуж тут совсем не собираешься что ли? – уже не впервые спрашивала Марина, словно никак не могла поверить своим ушам, – Выбор у нас здесь, конечно, чуханский, но можно найти и терпимый вариант, в работу так сказать. А дальше уж от тебя всё зависит.

– Я его слепила из того, что было – хмыкнула Натка, – А потом неделю руки с мылом мыла!

Гостья не улыбнулась.

– Всё-таки подумай ещё раз, пока не поздно. Ты молодая, можешь успеть забеременеть до первых тестов, вообще будет замечательно! Я вот успела.

– Да что вы все так этих тестов боитесь? Я понимаю, что приятного мало, но знала кучу алкашей, которые срывали кодировку, причём жестко, чуть ли не из клиники сразу в запой на недели уходили – и ничего. Ну сердце пошалило. Так ведь это при любом отходняке может статься.

Марина пожала плечами, но как-то неуверенно.

– Говорю же – я тестов избежала, не могу судить. Но Боря рассказывал, что жутко это на самом деле. Правда очень плохо потом с них. А ведь он сам тоже раньше зашивался, и тоже срывался, но говорит – это небо и земля, не сравнить с тем, что здесь бывает. Хрен знает, может тут какие-то ядерные способы тестируются, которые и впрямь могут человека от пьянки намертво закодировать, и срывать такое нельзя.

Они замолчали, прихлёбывая обжигающий чай, и в наступившей тишине ясно услышали шаги на крыльце. Натка успела спохватиться, что вопреки своему недавнему заявлению не закрыла дверь на засов. Хорошо хоть догадалась пригласить Марину на чай, ведь если это поп-груша явился нести возмездие, то она по крайней мере не окажется с ним один на один.

Но всё вышло не так страшно, хоть и по-своему неприятно. Особенно для Марины.

– Натуся, не спишь? – донёсся из сеней приветливый голос Раи, – Ужин тебе несу, а то со стиркой сегодня на Реке умаялась, хочу лечь пораньше…

Она возникла на пороге с закатанными рукавами, одной рукой прижимая к полной груди увесистый газетный свёрток, в котором (Натка знала заранее) всё будет горячо, сытно, и вкусно… и резко замолчала, увидев сидящую за столом Марину.

Та тоже уставилась не Раю, скорее вызывающе, чем смущённо, но Натка каким-то образом почувствовала, что вызов этот – напускной, что её новой знакомой на самом деле очень не по себе вдруг оказаться лицом к лицу с бывшей соперницей. Если, конечно, можно назвать соперницами женщин, у одной из которых изначально не было никаких шансов.

– Привет, – Натка натянуто улыбнулась, – А ко мне вот Марина зашла познакомиться.

– Вижу, – сухо ответила женщина, приходя в себя от неожиданности.

Она прошла к столу, положила на него свёрток, из которого доносились ароматные запахи, и встревоженно спросила:

– Натуль, к тебе Никодим не заходил? Видела, как он шёл вверх по улице.

Девушки быстро переглянулись. Их глаза встретились буквально на миг, но от Раи это не ускользнуло.

– Значит, заходил, – заключила она, и повернулась к Марине. Несколько секунд разглядывала её с мрачной неприязнью, потом покачала головой.

– И что ты за человек такой? Проблема ходячая! Зачем новенькую подставляешь? Зачем ей отношения с местной властью портишь? Или скажешь не за тобой по пятам Никодим шнырял?

На щеках Марины, как и при стычке с попом, вспыхнул нервный румянец. Она вскочила, чуть не опрокинув стул. Снова по-волчьи оскалилась.

– А я Никодима не пасу! Откуда мне знать, что он за мной таскается?!

– А потому что головой нужно думать, а не другим местом, – Рая тоже выпрямилась. Обе женщины были примерно одного роста, но старшая заметно превосходила младшую шириной плеч и общей массой, – Будто ты не знаешь, что за беременными тут всегда особый пригляд. А за тобой и подавно, все ведь знают, какая ты штучка!

– И что мне теперь – не жить что ли?! – почти взвизгнула Марина, невольно стреляя глазами в сторону двери, заранее намечая себе путь к отступлению.

Это тоже не укрылось от Раи, и она презрительно усмехнулась.

– Да не трону я тебя, не ссы. Беременная же. Да и вообще – отболело. Вот пару месяцев назад с удовольствием повозила бы твоей наглой мордой по полу, а сейчас чего уж? Вот только с куревом к людям больше не ходи, не доводи до греха. Кури в лесу, если уж без этого никак не можешь.

– Тебя спросить забыла! – Марина гордо вскинула голову, и обойдя Раю по широкой дуге, прошла к дверям. Обернулась, – Натаха, пока! Заглядывай в гости. Седьмая изба по правую сторону улицы. Это если от Реки идти.

– Зайду, – пообещала Натка, сама ещё не зная, было ли это сказано из вежливости, или ей действительно хочется продолжить общение с новой знакомой, – Пока.

Едва дверь за Мариной захлопнулась, из Раи словно кто-то вынул стержень, позволяющий ей держаться прямо. Она испустила тяжёлый вздох и опустилась на освободившийся стул. Устало спрятала лицо в ладонях.

Пауза затягивалась, Натка ёрзала на своём месте, чувствуя себя предательницей, застигнутой на месте преступления, хотя, если судить объективно, то никакой её вины перед Раей не было. Ну не могла же она прогнать Марину взашей, едва только услышав, что та нагло присвоила себе чужого мужа! Чьи-то любовные треугольники вообще не её ума дело.

– Рая? – наконец, решилась она потревожить притихшую соседку, – Ты в порядке?

Та отняла руки от лица, и Натка, уже приготовившаяся увидеть под ними слёзы, облегчённо выдохнула. Женщина и не думала плакать, просто выглядела очень усталой.

– Больше да, чем нет, – ответила она задумчиво, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя, – Злость давно прошла, и на Борю, и на эту козу. Обида есть, но и то не на них, а на судьбу скорее, что поманила счастьем, и обманула. Я ведь правда думала, что вытащила свой счастливый билет. В прошлой жизни у меня мужики были… ну какие могут быть мужики у бабы-забулдыги? Такие же и были. Пили, лупили меня смертным боем, последние деньги отбирали, на мороз босиком выгоняли… всё терпела, лишь бы не быть совсем одной на белом свете.

– Ну, а Борис твой не пил что ли? – хмуро спросила Натка, невольно вспоминая и своих мужиков.

Конечно у неё случался секс с собутыльниками, если это пьяное ёрзанье вообще можно назвать сексом. Но одно дело перепихон по пьяни, и совсем другое – отношения. «Отношалась» Натка только с рыцарями – теми мужчинами, что стояли выше её на социальной лестнице, с теми, кто имел больше, чем она, с теми, кто был лучше, чем она. С теми, кто мог хоть немного подтянуть её дурацкую жизнь до своего уровня. В таких отношениях, по крайней мере, был смысл. И Натка не понимала женщин вроде Раи, готовых жить с мужиками своего пошиба, с безнадёжными, почти потерявшими человеческий облик алкоголиками, которые тем не менее, в силу неистребимого мужского гонора, считали себя подарком судьбы.

– И Боря пил, – грустно признала Рая, – Запивался! Иначе бы не оказался здесь. Но я его пьяным не видела, а что там раньше было… кто без греха? Зато с ним я себя впервые в жизни женщиной почувствовала: любимой, желанной, единственной… даже красивой! Мы никогда не ругались, четыре года душа в душу, и только ждали, когда же наши пять лет тестов истекут, думали, что вот тогда уже настоящей жизнью заживём – трезвые, здоровые, на своей земле. Пусть не молоды оба, но сколько уж нам судьбой отпущено – всё наше будет! Дом есть, огород, скотина, не холодно, не голодно, что ещё простому человеку для счастья нужно? Но вот появилась эта стерва… Слушай, Наточка, а ты в привороты веришь? Я вот всё думаю, может приворожила она его? Разве может человек сам так измениться? Взять и все клятвы предать? У нас ведь столько общего было, столько планов! Как это всё можно разом забыть, без приворота-то?

В голосе Раи зазвучала такая наивная, почти детская надежда, что у Натки защемило сердце, и она заочно возненавидела незнакомого ей Бориса за боль, причинённую этой доброй и по-матерински заботливой ко всем женщине. Вот только поддерживать её иллюзии относительно невиновности бывшего муженька, значило бы обречь подругу на ложную надежду и ещё большие страдания.

– Да не приворот это, – как можно мягче ответила она, – Просто мужик ушёл к другой. Такое случается сплошь и рядом, всех приворожили что ли?

– Не знаю даже, – Рая развела руками, – Ведь как подменили человека! В один день собрался и был таков, даже объяснить ничего толком не захотел.

– Стыдно просто. Да и что он объяснит? Что у него мудя зачесались?

– А эта-то какова! – не слушала женщина, – Ты же её видела: глаза огромные, чёрные, брови густые да длинные, аж до висков – чисто ведьма! А зыркает как?

Натка пожала плечами. На неё Марина смотрела обычно, не сквозило в её взгляде ничего демонического, да и глаза были не чёрными, а самыми обыкновенными – карими, цвета крепкой заварки.

– Ты не подумай, что я тебя против неё настраиваю! – вдруг спохватилась Рая, – Я же понимаю – вы обе молодые, вам дружить сам бог велел. Только с Никодимом поосторожнее будьте. Зуб у него на Маринку, а через неё и тебе достаться может.

– Зуб? Что она ему сделала?

– Известно что! Отшила она его. Эта фря едва здесь появилась – все мужики в Колдырях с ума посходили. Мало того, что красивая, зараза, так ведь и хвостом вертела напропалую. Вроде и во внимании не отказывает никому, но и на сближение не идёт. Каждому глазки строила, давала понять, что шансы у него есть, если чуть больше стараний приложит, да перед нею ковриком постелится! А наши дурни и рады стараться! Такие страсти в деревне кипели, до мордобоя дошло – всех парней друг с другом пособачила, стерва! А потом взяла и женатого увела…

– А Никодим-то что? – напомнила Натка, поняв, что перемывание Марининых косточек может затянуться надолго.

– Так он первый за ней увивался! Хотел своей матушкой сделать, кучу благ сулил, да особое положение. И отказа никак не ожидал, он же к халатам приближённый, думал, что соперников ему здесь нет. А эта трясогузка даром что глазки напропалую строила – улизнула к женатому! Ещё и к тому, кто на десять лет Никодима старше! Вот он с тех пор обиду и затаил. И уж наверняка нашёл бы способ поквитаться, да только Маринка забеременела очень вовремя.

– Это так много значит? – осторожно спросила Натка. Ей не давала покоя судьба здешних детей, уготовленная им неизвестными хозяевами этого места.

– Значить-то значит, но! – Рая подняла указательный палец, – Дети нужны только здоровые, уж не знаю зачем. Матери за время беременности нельзя ни пить, ни курить, ни есть вредные продукты. Ну, вредных продуктов здесь и не найдёшь – всё своё, натуральное, а вот с остальным строго. И казалось бы – чего стоит эти правила соблюдать? Ведь сплошная благодать – и фрукты беременным из лабы постоянно возят, и витамины-добавки всякие, и мужьям их строго-настрого велят беречь, как зеницу ока, на руках носить, и не расстраивать ничем. Живи да радуйся! А этой стерве всё неймётся…

Понимая, что разговор сворачивает на прежние рельсы, Натка торопливо спросила:

– Так всё-таки зачем халатам дети? Тем более здоровые? Что они с ними делают?

Рая на миг задумалась, пожала плечами.

– Да ничего не делают. Вон, у Володьки с Катей двое погодков, три и четыре годика уже. У Коли и Нади тоже двое, те чуть помладше. У Вальки вдовы одна дочь, мужик-то помер в прошлом году, второго заделать не успели. Самому старшему пацану в Колдырях шестой год идёт, и ничё, никто его не трогает. Ни его, ни других. Живут и живут себе.

– Что, даже в лабу не забирали?

– Ну почему же – забирали. Но лишь затем, чтобы здоровье их наблюдать, за развитием следить, прививки делать. О детях тут шибко заботятся, не хуже чем о беременных. А зачем да почему – всё равно никто не узнает, покуда время не придёт.

Натку такой ответ совсем не устроил, и она несмело предположила самое, казалось бы, очевидное, но наверняка слишком хорошее, чтобы быть правдой.

– Может, они просто смотрят – могут ли у пары алкоголиков родиться здоровые дети?

– Может быть, – легко согласилась Рая, и Натка поняла, что она тоже не верит в такой безобидный вариант.

Оставшись одна, Натка поужинала, и торопливо, чтобы успеть до темноты, вымыла посуду во дворе под жестяным умывальником, к которому на удивление быстро приноровилась. И всё это время думала о Марине. О красивой и дерзкой Марине с волчьим оскалом слишком хороших для алкоголички зубов. «Заглядывай в гости», сказала она перед уходом, и Натка всё больше склонялась к решению обязательно заглянуть. Возможно даже завтра. И дело тут было не столько в любопытстве (она о многом хотела, но не успела расспросить новую знакомую) сколько в памяти о доселе незнакомом ей чувстве единения, которое она испытала, стоя с Мариной плечом к плечу, глядя в спину спасовавшему перед их неожиданным союзом Никодиму. И ей бы очень хотелось пережить такое ещё раз. Даже если ради этого придётся снова сцепиться с грушевидным попом.

Если бы подобные эмоции возникли у Натки после знакомства с мужчиной, она подумала бы что влюбилась, но здесь всё было не так просто и требовало выяснения.

– Дружить сам бог велел, – повторила она вслух недавно сказанные Раей слова.

Дружить. У Натки никогда не было подруг. Она вообще считала, что женской дружбы не существует. Женщина женщине всегда в первую очередь соперница, а уж потом всё остальное. И вся эта «дружба», как правило – до первого мужика, который вдруг приглянется обеим. Потому и относилась она к другим женщинам подозрительно, подспудно ожидая какого-нибудь подвоха. Женщины отвечали Натке тем же, но скорее всего по другим причинам, ведь вряд ли кто-нибудь из них мог увидеть соперницу в пропитой уличной девке. Да и специфический круг её общения почти не включал в себя женщин, в основном только мужчин. Друзей? Если бы… В лучшем случае собутыльников, в худшем – источник постоянной угрозы. Исключением был только Витя, но в силу разницы в возрасте, Натка привыкла видеть в нём скорее названного отца, чем друга. С рыцарями всё обстояло ещё проще. Никаким дружеским или уважительным отношением там и не пахло, с их стороны к ней было всего лишь сексуальное влечение, подогреваемое чувством превосходства и самолюбованием благодетеля, снизошедшего до презренных мира сего.

Так что по большему счёту Натка всю жизнь была одна против всего мира. Никто никогда не стоял с ней плечом к плечу, оскалив зубы на общего врага…

Перед тем, как уйти в избу, чтобы до утра забраться на полати, и там наслаждаться крепким сном, которым никак не могла насытиться, она остановилась на крыльце, обхватив себя руками за плечи, и вглядываясь в темноту деревенской улицы, кое-где уютно разбавленную тускло светящимися окнами, за которыми местные жители жгли керосиновые лампы. Думалось о том, что надо попросить у проверяющего керосина для такой лампы – от свечи слишком мало света, а зима вот-вот наступит. Что нужна мука – Рая обещала научить печь хлеб в печи. И хорошо бы как-то облагородить баню, придать ей уюта, обжитости, сделать так, чтобы она больше не вызывала страха, чтобы стала частью дома, где не может возникнуть и мысли о чьих-то ошпаренных ногах, с хлюпаньем ступающих по сырому полу…

– А ведь я привыкаю… – вслух удивилась Натка, растерянно улыбаясь в темноте.

Последние дни она часто разговаривала сама с собой, чего не наблюдалось ранее. Ей стал нравиться звук собственного голоса в гулкой, будто внутри деревянной шкатулки, тишине избы. Нравилось отвечать на свои же вопросы и смеяться своим же шуткам. Это не беспокоило её и не казалось признаком помешательства, скорее напоминало незамысловатую игру, помогающую скоротать время.

Сейчас она тоже ответила сама себе, изменив голос с изумлённого на важный.

– А ты как думала? Конечно привыкаешь. Человек – это такая зараза, он ко всему привыкает. Да и разве здесь так уж плохо?

Плохо Натке не было. Напротив, так хорошо, как сейчас, она не чувствовала себя уже много лет. Здоровый сон, хороший аппетит, живой интерес к окружающему – всё это напоминало нечто настолько давнее и забытое, словно она сумела каким-то образом возродить своё детское Я в нынешнем взрослом и потрёпанном невзгодами теле.

– Только небо, только ветер, только радость впереди! – пропела она в окружающую тьму и рассмеялась над собой, потому что если судить объективно, то никакой радости впереди точно не светило. Она – пленница спрятанной от всего мира секретной лаборатории, откуда, если верить местным, невозможно сбежать – какая уж тут радость? Но почему тогда сейчас так спокойно и благостно на душе?

«Живы будем – не помрём!» – любил повторять нехитрую житейскую мудрость Витя, погибая с очередного похмелья, но находя в себе силы улыбаться беззубым ртом. А потом, став в силу возраста немного философом, советовал: «Ты, доча, главное – живи! Мёртвые – мертвы, а пока есть жизнь, есть и надежда.»

Натка последний раз глубоко вдохнула тревожный и душистый воздух таёжной ночи. Вернулась в избу.

И стала жить.