Текст книги "Вниз по течению. Книга первая"

Глава 16

«Когда был в запое, я постоянно слушал музыку, причём одни и те же песни. И вот бывает, иду по улице и пою эту песню про себя, до того прицепилась. И явно слышу женский голос, который поёт со мной в унисон, причём поёт очень красиво. Это пугало, конечно, но не очень, так как пьяному море по колено. Больше забавляло»

Спустя неделю после знакомства с Мариной в Нижних Колдырях выпал снег. И пусть его запах уже давно носился в кристально-чистом воздухе северных лесов, для Натки преображение деревни стало неожиданным. После того, как внезапный снегопад вдруг обрушился с неба непроглядной пеленой, а спустя час так же резко прекратился, Натка вышла на крыльцо и словно попала в другую реальность. Реальность перерождённую и очистившуюся от скверны прошлого.

Одинаковые серые избы, напоминавшие ей усевшихся в ряд строгих старух, обзавелись белоснежными шапками и помолодели. Единственная, всегда слякотная улица деревни превратилась в нетронутое молочное полотно, а деревья, уже давно сбросившие листву и тоскливо тянущиеся к пасмурному небу голыми ветками, словно нарядились в пушистые песцовые манто.

Рая оказалась права, когда говорила, что здесь очень красивые зимы…

Выпадение снега послужило сигналом для нового этапа в Наткиной жизни, и она решилась расширить границы здешнего мира – отправиться в лес.

Разумеется, не в одиночестве. Клим, продолжавший ежедневно захаживать к ней уже на правах в доску своего человека, не раз предлагал прогуляться хотя бы вдоль Реки, не углубляясь в чащу, но Натка не хотела идти с ним. Нет, не боялась, и не думала, будто Клим способен заманить её подальше от людей, чтобы завершить то, что не получилось у него в бане. Не совсем же он дурак, и прекрасно понимает, что уж после такого косяка избежать переезда на ПМЖ в лабу ему бы не удалось. Но Клим казался слишком шумным, слишком суетливым, слишком много его было для того, чтобы сопровождать Натку на её первое свидание с местной тайгой. Она хотела услышать тайгу, почувствовать её свежее хвойное дыхание на своём лице, попробовать слиться с ней в одно целое, безошибочно найдя точку соприкосновения, которая в будущем поможет их сближению. В присутствии резкого и громкого Клима это было бы затруднительно, поэтому идти с ним Натка отказалась сразу. Он и не настаивал, наверняка подумав, что она, в силу женской пугливости, просто не хочет удаляться от деревни в окружающую глушь.

Что касается Раи, то предлагать ей такую прогулку можно было даже не пробовать – Рая откровенно боялась тайги, как боится открытого океана неважный пловец, и не скрывала этого. Натку немного удивляло такое категоричное нежелание выходить даже на опушку, но она не лезла Рае в душе, всё ещё чувствуя себя виноватой за дружбу с Мариной.

Они подружились легко и стремительно, словно знали друг друга с детства. Раньше похожим образом Натка влюблялась в мужчин, и никогда не думала, что просто дружба, да ещё с женщиной, может нагрянуть так же неожиданно и бесповоротно. Марина, судя по тому, что теперь проводила с Наткой времени больше, чем со своим краденым мужем, чувствовала то же самое, пусть они никогда об этом и не говорили, приняв своё сближение как дарёного коня, которому, как известно, в зубы не смотрят.

Поэтому, когда встал вопрос о том, с кем ей впервые отправиться в тайгу, пока передвижение по ней не затруднили глубокие сугробы, Натка не сомневалась.

Они вышли рано утром. Марина, уже знающая местные порядки и обычаи, сказала, что так принято. Не важно зачем ты отправляешься в лес: по грибы, по ягоды, за дровами, или просто отдохнуть от опостылевшей деревни – всегда лучше делать это на рассвете. К счастью, ноябрьский рассвет в этих краях случался не раньше восьми утра, так что Натка, очень полюбившая свою манеру много и крепко спать, почти не пострадала.

За ночь снова выпал снег, не так обильно, чтобы стать помехой в пути, но достаточно для придания окружающему миру почти зимней свежести. Марина зашла за Наткой – она жила ближе к Реке, а их путь лежал в другую сторону, вверх по улице. И как выяснилось чуть позже – через кладбище. Ровные, припорошённые снегом холмики, увенчанные простыми деревянными крестами, вытянулись в два ряда вдоль тропы, ведущей от околицы к лесу. Натка обратила внимание на то, что ни один крест не успел посереть от времени, все они светились солнечной желтизной не так давно обструганного дерева.

Маринка, на правах проводника шагающая первой по узкой тропке, остановилась – как подумала Натка – почтить память покойных. Но всё оказалось куда прозаичнее, в духе её новой подруги.

– Бля! – с досадой сказала она, оборачиваясь через плечо, – Никак не могла понять, на кой их тут-то закопали? Нельзя что ли было сделать это где-нибудь подальше? Каждый раз теперь идёшь и смотришь! Как издевательство какое-то, типа зырь чё тебя ждёт!

Натка не ответила – она считала кресты. Двадцать четыре. Не много, но ведь и не мало, учитывая, что население Колдырей никогда не превышало сотни человек.

– По любому спецом сделано! – продолжала негодовать Марина, глядя на могилы, как на врагов народа, – Чтобы мы не расслаблялись, типа места тут ещё много, всем хватит!

– Ну, тебе-то это не грозит, ты беременна, – утешила подругу Натка, – Тебя ведь уже никто не тронет.

– Только до тех пор, пока грудью кормить не перестану, – возразила Марина, – Потом один выход – срочно снова беременеть, вторым. А ты думаешь, меня будущее материнство радует? Просто пришлось из двух зол выбирать меньшее. Тебе бы тоже не мешало решиться пока не поздно, а то даже если пять лет протянешь, здоровье уже никакое будет. А мы молодые, нам ещё жить да жить.

Натка ничего не ответила, не желая снова объяснять, почему такой вариант для неё неприемлем, и дальше они двинулись в молчании. Оставили позади маленькое, но гнетущее кладбище, и, наконец, приблизились к лесу. Перед самыми деревьями Марина снова остановилась, набросила на голову капюшон. В отличии от Натки, одетой в телогрейку, она выглядела почти щегольски – её пуховик песочного цвета с лисьим капюшоном выделялся на фоне серо-белого пейзажа ярким пятном. «Муж у халатов выхлопотал» – усмехнулась она в ответ на вопрос Натки, удивлённой такой нездешней вещью, но в подробности вдаваться не стала.

Хвойный лес чуть покачивал колючими верхушками под ровным ветром с Реки, но в глубине его, там, где тени от деревьев сгущались, образуя пасмурные сумерки, царила полная тишина. Натка вдруг задалась вопросом – а зачем они, собственно, идут в эту тишину, в эти сумерки, где только тени, да немые колонны древесных стволов? Что надеются там увидеть?

Она невольно оглянулась на деревню, и только тогда заметила, что Марина внимательно и насмешливо наблюдает за ней.

– Пробирает? – спросила она понимающе, – Чувствуешь величие природы? Молиться будешь?

– Зачем молиться? – слегка рассердилась Натка, но Марина пояснила:

– Тут вроде обычная есть – молиться перед тем, как в тайгу войти. Никодим, гнида, всех приучил. Трахает людям мозги, говорит, что местные леса – недобрые. Типа творится в них что-то нехорошее, и лишний раз туда лучше не ходить. Не ходить! А куда, сука, ходить, если и грибы там, и ягоды, и дрова, и дичь! Да и вообще – куда тут ещё ходить можно? Вокруг деревни что ли круги нарезать?

– Зачем он так говорит?

– Ясно зачем – халатам жопу лижет. Чтобы люди меньше о побегах думали, чтобы боялись тайги. Как будто и так мало боятся!

– И люди ему верят?

– Ну, а что им остаётся? И как тут не поверишь, когда постоянно в лесу кто-нибудь да сгинет.

– Сгинет?

– А ты подумала, что все местные жмуры на кладбище лежат? Там только те, кто в деревне померли, вот их и смогли похоронить. А сколько идиотов пыталось сбежать!

– Так их же искать должны были с собаками! Дважды…

Марина поёжилась под пуховиком.

– Искать-то ищут, да не всегда находят, даже тех, кого сразу хватились. При том, что уйти они далеко не могли, много ли пройдёшь по тайге за полдня? А вот взяли и ушли, будто растворились.

– Почему ты тогда говоришь, что Никодим зря людей пугает? Может, и правильно пугает?

– Он зря всё спихивает на какую-то чертовщину. Это просто тайга! Здесь пропасть очень легко. Звери дикие, болота, кучи валежника, на которых шею сломать – как два пальца обоссать. Это нормально, что люди в таких местах гибнут, было бы странно, если бы они не гибли. Но Никодиму лишь бы побольше народу в свою церковь привлечь, типа надо всем молиться, чтобы спастись от зла из лесов! Бесит! Пидор…

– Раз бегал за тобой, то вряд ли пидор, – попробовала Натка разрядить непонятно откуда взявшуюся тревогу, но Марина отмахнулась.

– Если бы бегал! Поставил перед фактом, что я с какого-то перепугу буду его матушкой! Ну и пошёл сразу на три буквы…

Натка снова посмотрела вглубь тайги, и вдруг поняла, что её настораживает. Слишком большой контраст между светом и тьмой был там, где деревья сгущались. Слишком много черноты притаилось между их стволами по сравнению со снежной белизной опушки. Словно она смотрела не в лес, а в пещеру, куда не проникал солнечный свет.

Это открытие напугало её, и Натка уже открыла рот, чтобы обратить внимание Марины на странный феномен, когда поняла в чём дело. Снег, что запорошил всё вокруг тонким пушистым слоем, не сумел пробиться сквозь таёжный свод образованный густыми кронами елей и сосен, оставив землю в чаще такой, какой она была всю осень – тёмной, сырой, покрытой прелой опавшей листвой, мхом, и колючими шишками. Именно она – эта ещё не укрывшаяся на зиму земля и создавала жуткое впечатление затаившейся в чаще темноты.

– Да ты не бойся, – вдруг сказала Марина, почувствовавшая Наткино замешательство, – Мы далеко не пойдём. Срежем угол вдоль опушки, вырулим к Реке, и вернёмся в Колдыри по берегу.

– Да не боюсь я! – преувеличенно возмутилась Натка, – Просто удивилась, почему здесь всё белое, а там тёмное.

– Ага, как твои волосы, – невпопад ответила Марина, – Слушай, давно хочу спросить, это ты такое омбре делала? Омбре наоборот?

Натка не сразу поняла суть вопроса. Да и откуда бы девице её толка знать о модных тенденциях в окрашивании волос? Лишь через несколько секунд в памяти всплыла увиденная где-то реклама парикмахерского салона. Омбре – волосы оставленные тёмными у корней, и осветленные на концах. А у неё сейчас на голове, выходит, как сказала Марина – омбре наоборот – светлые корни, чёрные концы.

Стало смешно.

– Ага, омбре! Жутко дорогое. В салоне «Двухлетний запой» делала.

Марина непонимающе моргала, и пришлось пояснить:

– Да у меня просто денег на краску не было! Я сама блондинка, а красилась в брюнетку, вот корни и отросли.

– Ааа, – протянула Марина, и Натка уже приготовилась к неизбежному в таких случаях вопросу – как ей пришло в голову закрашивать редкий и модный натуральный блонд? Но подруга сказала лишь:

– Ну что, пойдём?

И они шагнули в тень деревьев.

В лесу пахло хвоей и мшистой сыростью, а воздух был так лёгок и прозрачен, что у Натки мягко повело голову, совсем как с первых глотков хорошей остуженной водки на голодный желудок. Она даже зажмурилась на миг, пытаясь поймать и удержать эти мгновения знакомого удовольствия, которое совсем недавно было смыслом её жизни.

То, что с опушки казалось почти сумраком, здесь, в чаще, обернулось зеленоватым полусветом, в котором всё выглядело чуть ненастоящим, как декорации в детском театре, куда Натке однажды довелось попасть. Стволы деревьев и развесистые еловые лапы словно кто-то вырезал из бугристого картона, сухая трава бумажно шелестела под ногами, а просветы пасмурного неба в кронах деревьев казались белым свечением люминесцентных ламп. Царящая вокруг полная тишина только усиливала впечатление нереальности окружающего пейзажа.

– Почему не поют птицы? – нарушила безмолвие Натка впервые с того момента, как деревья сомкнулись за её спиной, отрезая от остального мира, – Разве в лесу не должны петь птицы?

– Должны, – Марина шагала чуть впереди, выступая в роли ведущей, – Летом. А сейчас уже почти зима. И то говорят, снег нынче запоздал, обычно ложится уже в конце октября.

– Зимой в тайгу тоже ходят?

– Конечно! Дрова сами себя не нарубят и не принесут. Ещё мужики ставят силки на зайцев, добывают из-под снега тетеревов. Оружия-то нашим никто не даст, вот и придумывают ловушки всякие, охотятся понемногу. Лыжи кто у халатов выпрашивает, а кто сам мастерит. Вообще удивительно: вроде собрали сюда самых отстойных бомжей-алкашей, а среди них столько рукастых оказалось! Прямо таланты тут у людей просыпаются! Тебя вот не тянет начать что-то творить?

– Только гадости какие-нибудь, – отшутилась Натка, но Марина приняла её слова за чистую монету.

– Гадости творить всем поначалу хочется, – серьёзно сказала она, – Мы же пленники здесь, кролики подопытные. Это потом привыкаешь… да и то не совсем. Вон, даже старички, из тех, кто тут дольше всех, время от времени уходят в лес.

– Сбегают?

– Да нет, не сбегают, учёные ведь уже. Просто уходят на несколько дней, на охоту будто. А сами ищут дорогу…

– И их не ловят с собаками?

– Да кому надо их ловить? Это те, кто уже дважды бежать пробовали в самом начале. А дальше хоть третий раз беги, хоть десятый, всем по фиг.

– Так раз халатам по фиг, значит и сбежать отсюда невозможно, – уныло заключила Натка, – Иначе не относились бы они так спокойно к тому, что люди из деревни сваливают куда и насколько захотят.

Впереди, среди деревьев замаячил просвет, и, спустя минуту, девушки вышли на небольшую полянку, где Натка с удивлением увидела грубо сколоченный стол с расставленными вокруг него наподобие табуреток берёзовыми чурками. Чуть поодаль от него стоял большой мангал с остатками угля внутри.

– Сюда деревенские на шашлыки ходят, – пояснила Марина, – Если праздник какой или просто отдохнуть.

– Так они же вроде боятся тайги? – спросила Натка, которую немало обескуражил вид полянки, оборудованной для пикника в этом показавшимся ей почти сказочным лесу. Полянка здесь выглядела неуместно и пошло, как магазинные пельмени в фешенебельном ресторане.

– Так разве это тайга? – засмеялась Марина, – Это ещё не тайга, и даже не предбанник тайги. Скорее парк для прогулок. Вон там дальше – большой малинник, туда по ягоды всей деревней ходят. Направо, если с пару кэмэ пройти, будет берёзовая роща, а в ней море грибов! За рощей есть очень чистый ручей – вода, как слёзы младенца. За ручьём – густой еловый бор, вот туда уже мало кто наведывается. И только за этим бором, можно сказать, что по-настоящему начинается тайга. И в другую сторону, к югу отсюда, тянется смешанный лес, который потом упирается в большое болото.

– А, это наверно там, где Клим заблудился!

– Если он по берегу Реки на юг шёл, то там. Дохлый номер – через это болото не пройти, трясина страшная! Странно, что он вообще выбрался.

– Его нашли.

– Повезло. С той стороны обычно не возвращаются. Посидим немного?

Они устроились за деревянным столом, и какое-то время слушали тишину. Натка всматривалась в лесную глубь и снова думала о том, сколько сотен километров такого вот однообразного, сурового, и смертельно опасного пейзажа отделяют её от… дома? И что она может назвать своим домом? Если бы вдруг довелось вырваться отсюда, каким-то чудом преодолеть бесконечные таёжные дали, то куда бы Натка могла вернуться? Разве что в Омск, в обшарпанную хрущёвку на окраине, в запущенную, но почему-то всегда казавшуюся ей уютной, квартиру Вити. Там бы ей были рады. Там бы её ждала крыша над головой, скудное, зато идущее от сердца угощение, постель, и, конечно, рюмка, полная до краёв. Значит ли это, что там её дом?

«Ну, с возвращением, доча! Уж не чаял тебя увидеть, но, слава богу, обошлось!» – хрипловатый и надтреснутый голос прозвучал в голове так отчётливо, что Натка невольно вскинула глаза, ясно представив себе Витю выступающим из-за ближайшей сосны.

Но Вити, конечно, не было, зато была Марина, которая, кажется, прочитала Наткины мысли.

– О прошлом чем меньше думать будешь, тем лучше. – будничным тоном посоветовала она, – Мне первый месяц тоже херово было, хоть вой. Даже не потому, что в город вернуться хотела, просто очень погано себя в ловушке ощущать. Хоть мне здесь и лучше, чем там, если подумать.

Натка уже знала незамысловатую и некрасивую историю подруги. Она не сильно отличалась от её собственной – наверное все истории алкашей похожи друг на друга. Марина тоже начала пить ещё в подростковом возрасте. Сначала через силу, стараясь не отстать от более «продвинутых» друзей, потом, начав чувствовать веселье и кураж, уже охотнее и чаще, не замечая как это становится привычкой, как для наступления веселья и куража требуется всё больше и больше алкоголя. Однажды, будучи уже навеселе, она попала в старшую компанию, где её вчетвером изнасиловали местные крутыши. По словам самой Марины, она восприняла это на удивление спокойно, будто на тот момент уже была готова к тому, что рано или поздно такое произойдёт. Тем более, что крутыши, поняв, что стали у пьяной девчонки первым в её жизни сексуальным опытом, внезапно прониклись покровительскими чувствами, и благородно пообещали зарёванной Марине свою защиту и компанию в любое время. Так она стала, как тогда выражались, блатной марухой, и до поры до времени пользовалась привилегиями этого сомнительного положения. А через пару лет, когда Марина с грехом пополам закончила школу, и справила своё восемнадцатилетие, вся её к тому времени вконец оборзевшая тусовка загремела под суд по делу о вымогательстве мзды с мелких торгашей, в котором, она – увы, тоже принимала участие.

За годы, что молодой красавице пришлось провести в местах не столь отдалённых, произошли два значимых для её семьи события: умерла мать, и вышла замуж старшая сестра. Впрочем, для Марины это мало что значило, и, заняв бывшую комнату матери, она, чью и без того не самую стабильную психику ещё больше надломил суровый уклад женской колонии, начала «лечиться» от душевных ран единственным известным ей способом – бутылкой.

Сначала сестра и её муж закрывали глаза на эти попойки, делая вид, будто ничего не происходит, потом начали роптать. Всё громче и громче. А поскольку Марина никогда за словом с карман не лезла, плюс значительно обогатила за решёткой свой ненормативный лексикон, дело скоро стало доходить до битья посуды, порчи мебели, и рукоприкладства. Неизвестно сколько бы длилось это противостояние, но в один прекрасный день выяснилось, что сестра беременна и такие нервотрёпки ей категорически противопоказаны. Усугублялось положение тем, что Марине к тому времени наскучили возлияния в одиночестве и она принялась водить домой многочисленных собутыльников из числа старых друзей, что сделало возникшее в доме напряжение совсем уж взрывоопасным.

Что произошло дальше, давно ли был задуман план по избавлению от неё, Марина так и не узнала. Просто родственнички вдруг почему-то стали добрыми, начали сами покупать ей выпивку в обмен на обещание употреблять только у себя в комнате, не шуметь, и не звать гостей. Посчитав это своей победой в затяжном семейном конфликте, вчерашняя зэчка на всём готовеньком начала спиваться окончательно, ещё не понимая этого, и радуясь внезапной халяве.

Постепенно Маринины дни и ночи слились в одно бесконечное, серое, и тягучее мгновение (Натка бы узнала свою Муть) в котором ничего не имело важности, кроме желания снова и снова подносить ко рту старую кружку, покрытую сеткой трещин, брезгливо отданную сестрой за ненадобностью. Становилось всё хуже, Марина уже с трудом доходила до туалета на ватных трясущихся ногах, и именно там, с трудом удерживая равновесие на унитазе, впервые равнодушно подумала о том, что её обхитрили. Что теперь каждое утро, с трудом открывая боящиеся света глаза и опуская руку с дивана, она будет находить на полу новую нераспечатанную бутылку дешёвой водки, чтобы пить её, пить, пить, пить, пока, наконец, не умрёт и не освободит свою долю материнской жилплощади для будущего племянника.

Но с ней поступили гуманнее, если, конечно, не смотреть на это в перспективе. Как-то, в один из дней, счёт которым давно потеряла, она, выпив очередную поднесённую сестрой чекушку, провалилась в становящуюся почти непрерывной алкогольную кому, а открыла глаза уже не на своём пропахшем кислым потом диване, а под кустами, у обочины скоростного шоссе…

Была на ней всё та же домашняя одежда, не стиранная уже бог знает сколько времени, да тонкая ветровка, небрежно накинутая сверху наподобие одеяла. Ни денег, ни паспорта, ни телефона Марина не обнаружила, а пока обшаривала себя трясущимися ладонями, беспомощно водя глазами по сторонам, и ещё не понимая масштаба случившейся с ней беды, начал накрапывать дождь. Не имея сил на то, чтобы встать, она продолжала лежать пластом, постепенно промокая, и то впадая в короткое забытьё, то снова всплывая на поверхность сознания, чтобы вдохнуть жестокой реальности…

– Слушай, – прервала Натка затянувшееся молчание на лесной полянке, – А почему ты не попыталась вернуться, когда поняла, что тебя увезли и выбросили? Понимаю, что далеко, но можно же было автостопом. Терять-то всё равно было нечего.

Марина задумчиво накручивала на палец блестящую прядь тёмно-русых волос, и отозвалась так же задумчиво:

– Даже не знаю… замотало всё как-то. Я же в тех кустах до следующего дня отлёживалась, встать не могла. Во мне бухла текло наверно больше, чем крови! Думала, сдохну, уже молилась, чтобы быстрее. А утром выползла на дорогу, кое-как машину остановила – чуть ли не под колёса бросилась, и умоляю довезти до Тюмени… а водила на меня вылупился: «Какая Тюмень?! Тут ближайший город Кемерово!» Но до Кемерово довёз, пожрать дал, даже в гараж пустил ночевать. Добрый дядька.

Натка вспомнила, чем закончилась её последняя ночёвка в гараже у «доброго дядьки» и невольно издала горький смешок.

– Потом тоже всякое было, – грустно продолжила Марина, не заметив реакции подруги, – Болталась там-сям, жила то у одного мужика, то у другого, полгода в салоне тусила… который, типа по эротическим массажам. Деньги там у меня появились, и я всё думала, что вот-вот домой поеду. Сеструхе в лицо плюнуть. За шоколадку ту.

– За какую шоколадку?

– А я не рассказала? Там, у дороги, куда меня выкинули, на мне же куртка была. Старая, из дома. И вот в кармане я потом шоколадку нашла. Мою любимую с детства «Альпен гольд» с фундуком. Я такие обожала, а у Светки другие любимые были – тоже «Альпен Гольд», но просто молочные. Всегда их бежали покупать, когда мама карманные деньги давала. Мы же мелкие очень дружили, не разлей вода были сестрёнки. И вот она мне эту шоколадку с собой и отправила. Ни записки, ни денег, а любимую шоколадку из детства. Точку типа так поставила, да?

Натка наклонила голову, избегая вдруг ставшего беспомощным взгляда Марины, но та и не ждала ответа.

– Вот за эту шоколадку больше всего я хотела с неё спросить. Тогда… а сейчас думаю, что её тоже понять можно. Поступили они, конечно, со мной по-сволочному, но ведь и я хороша была – такую им жопу дома устраивала! С зоны обозлённая вернулась, вот и срывалась на Светку, не могла простить, что сестра по жизни удачливее меня. В общем и хорошо, что домой я не поехала… она меня наверно уже оплакала и забыла.

– Но ведь у тебя половина квартиры есть! Ты на неё право имеешь!

– А что сейчас-то в этом толку? Тю-тю моя половина уже вместе с Тюменью! Вон там, – Марина мотнула головой в сторону деревни, – Всё моё теперь. Дом, семья… И честно – не жалею. Если бы сейчас встретила тех гандонов, которые меня в машину затолкали, чтобы сюда определить, наверно, поблагодарила бы. В городе бы уже или загнулась, или по новой села.

– А было за что?

– Ещё бы! Жрать-то охота, что-то носить надо, а без документов кто меня на работу возьмёт? Да и бухала я по-чёрному, какая работа… Так что приходилось приворовывать, трахалей случайных обносить, с десяток их наверно после меня без денег, мобил, и цацек проснулись. А так им и надо, нехрен блядовать! Ну что, пойдём дальше?

Они поднялись, и, оставив позади гостеприимную полянку вновь углубились в тень деревьев, в сонную тишину готовящегося к зиме леса. Натка зябко прятала ладони в карманах телогрейки, слушала шорох травы под ногами, и думала о нелёгкой судьбе своей новой подруги. Многие люди услышав её историю, отвернулись бы с негодованием и брезгливостью, но только не тот, кто тоже прошёл этой дорогой, и знает – что бы ни говорили люди о том, будто человек сам делает такой выбор, но есть здесь и нечто другое. Где-то позади, в далёком прошлом, у каждого осталась неприметная стрелка на развилке путей, которую кто-то однажды перевёл в неправильном направлении. Были ли это на Маринином пути гопники, изнасиловавшие её, или тот, кто впервые поднёс рюмку водки тринадцатилетней девочке, сказав, что это круто? И стали ли Наткиными «стрелочниками» пьющие родители? И имеет ли это какое-то значение сейчас, когда уже ничего нельзя исправить?

Неизвестно, к какому выводу пришла бы в итоге Натка в своих невесёлых размышлениях, но ход её мыслей был внезапно прерван самым странным образом. Тишину леса, до этого казавшуюся нерушимой, вдруг потревожил далёкий звук. Сначала девушки даже не обратили на него внимания, настолько постепенно и мерно он вошёл в их окружающее пространство. Лишь через несколько секунд Марина резко остановилась, вскинув голову испуганной ланью, и замерла, настороженная и напряжённая. Натка, вся в своих думах, среагировала позже, но и она вдруг осознала, что слышит низкий тяжёлый гул, доносящийся не то с неба, не то из-под земли. И медленно, всем корпусом, начала поворачиваться вокруг оси, неосознанно по-собачьи наклоняя голову набок в попытке установить источник странного шума.

Сначала она подумала, что внимает звуку летящего за низкими тучами самолёта, и даже успела обрадоваться, решив, что на самом деле не так уж они далеко от цивилизации, как их пытаются в этом убедить, но звук уже изменился, усилился, в нём появился металлический надрыв, словно некий гигантский механизм работал на пределе своих возможностей. Теперь не было никакой нужды прислушиваться, звук уже ввинчивался в уши, нарастал, высился, заполнял собой мир.

Марина крутнулась на пятках, поворачиваясь лицом на север, и Натка последовала её примеру, интуитивно поняв, что именно там находится эпицентр расходящихся во все стороны мощных звуковых волн. Сейчас это был уже скорее скрежет, громовой железный стон, то поднимающийся до пронзительного крещендо, то ниспадающий в утробно низкие тона, заставляющие вибрировать пространство.

В кронах деревьев заметались непонятно откуда взявшиеся птицы. Возможно Натке показалось с перепугу, но вроде даже стало темнее, как если бы низкие снежные тучи ещё плотнее сгустились над лесом.

– Что это? – прошептала она, но поняв, что Марина не может слышать её вопроса за этим всепоглощающим то ли земным, то ли небесным стоном, почти прокричала, – Что это?!

Подруга повернулась к ней. Она была бледна, но испуганной не выглядела.

– Стон земли! – крикнула в ответ, – Звуки апокалипсиса! Наслаждайся, где ещё такое услышишь!

– Какой нахрен апокалипсис?! – теперь вперемешку со страхом Натка чувствовала раздражение, как это обычно с ней бывало, если она не могла чего-то понять, – Что шумит?! Что там?!

– Не знаю! Никто не знает! Побежали обратно в Колдыри, там сейчас будет цирк!

Не дождавшись Наткиного ответа, Марина припустила по лесу, петляя между деревьями и сопровождая это бегство звонким смехом, жутко и неуместно звучавшим на фоне накатывающегося с севера чудовищного металлического стона.