Текст книги "Сочинения"

– Вы знаете, у меня есть имение… Я покупаю виллу недалеко от Орлеана, в местности, где вы иногда бываете. Мой мальчуган – Жорж Гугон – вы его знаете, сказал мне это. Заезжайте ко мне, когда будете в тех краях.

Граф, смущенный своей грубой выходкой, к какой способны только робкие люди, стыдясь своего поступка, церемонно поклонился ей, обещав воспользоваться ее приглашением. Он удалился. Ему казалось, что все это происходит во сне.

Мюффа вернулся на сцену, где находился принц; проходя мимо фойе, он услышал, как Сатэн говорила:

– Убирайся от меня, противный старикашка!

Это маркиз Шуан приставал к Сатэн. О, этой девушке все эти бонтонные господа надоели хуже горькой редьки. В этот вечер Нана представила ее Борднаву, и тот обещал ангажировать ее, но ей, все-таки, уж слишком надоело сидеть, точно воды в рот набравши, из опасения сказать какую-нибудь глупость. Ей хотелось теперь рассмеяться, тем более, что за кулисами она встретилась с одним своим старым другом, фигурантом, игравшим Плутона, пирожником, с которым она прожила неделю, полную любви и пощечин. Она поджидала его в фойе и страшно злилась, что маркиз обращается с ней, как с этими актрисами. Она приняла, наконец, чрезвычайно достойный вид и важно проговорила:

– Мой муж сейчас придет, вот увидите!

Тем временем актеры в пальто, с усталыми лицами, мало по налу расходились. По узенькой витой лестнице ежеминутно сбегали группы мужчин и женщин, и на освещенной стене мелькали профили продырявленных шляп, рванных и полинялых шалей, все безобразие скоморохов снявших свои костюмы. На сцене, где тушились лампы и люстры, принц все еще ждал вместе с Бордианом, приказав сказать двум офицерам своей свиты, оставшимся в его ложе, чтобы они ждали его у подъезда. Он хотел уехать с Нана, и когда та, наконец, появилась, сцена была темна, и дежурный пожарный с фонарем в руках оканчивал свой обход. Чтобы дать принцу возможность миновать ход панорамы, Борднав велел открыть коридор, который провел от комнаты капельдинерши к театральному подъезду. Целой гурьбой бросились по этому коридору женщины, радуясь возможности избавиться от мужчин, карауливших их, они толкали, давили друг друга, испуганно оглядываясь назад, и успокаивались только на бульваре. Что же касается до Фонтана, Боска и Прюльера, то уходили медленными шагами, забавляясь видом почтенных вздыхателей, бродивших по галерее Variete, во время, как бабенки удирали в другую дверь со своими избранниками. Но лукавее всех оказалась Кларина. Она боялась засады со стороны Ла-Фалуаза, и, действительно, тот все сидел на том же месте, с теми же господами, которые поджидали в комнате m-me Брон. Все были на стороже. Но Кларисса вихрем пролетели мимо за спиной одной из своих подруг. Вздыхатели только хлопали глазами, ошеломленные этой лавиной юбок, вихрем кружившихся у подножья лестницы. Прождав так долго, эти господа приходили в отчаяние при виде исчезнувших актрис, среди которых они не могли узнать ни одной из тех, которые им нужны. Маленькие черные котята спали на клеенке, прижавшись к брюху матери, блаженно закрывшей глаза и вытянувшей лапки; большой же рыжий кот сидел на задних лапках, вытянув во всю длину свой хвост, и смотрел своими желтыми глазами на убегавших женщин.

– Не угодно ли вам будет пройти здесь! – сказал Борднав, стоя у подножья лестницы и указывая рукою на коридор.

Несколько фигурантов все еще толкались в нем. Принц шел за Нана. Мюффа и маркиз следовали за ним. Коридор представлял собою нечто вроде узенького переулка между театром и соседним домом, с покатой крышей и стекольчатыми рамами. Черные облупленные стены были покрыты плесенью. Шаги отдавались на плитняковом полу, как в подземелье. Проход этот был весь загроможден, как кладовая: тут стоял верстак, на котором подправлялись декорации, тут же лежала целая сажень деревянных барьер, которые прилаживались по вечерам к кассе, чтобы публика подходила по одиночке. Нана должна была приподнять платье, проходя мимо столбика с плохо закрытой водопроводной трубой, заливавшей плиты. В подъезде они распрощались, и Борднав, оставшись один, резюмировал свое мнение о принце презрительным пожатием плеч.

Мюффа остался один на тротуаре. Принц спокойно усадил Нана в свою карету. Маркиз поплелся за Сатэн и ее фигурантам, возбужденный и довольный одним созерцанием их любви… Мюффа решился вернуться пешком. Голова его горела. Всякая борьба в нем прекратилась. Волна новой жизни залила в нем идеи и верования всех его сорока лет. В то время, когда он шел по бульвару, в стуке запоздалых карет ему слышалось имя Нана; в свете газовых рожков ему мерещились гибкие руки и белые плечи Нана. Он чувствовал, что она овладела им, и он от всего отрекся бы, все отдал бы, чтоб обладать ею. Это было пробуждение молодости с ее ненасытной жаждой наслаждений. В нем горело пламя страсти, не смотря на его холодность католика и чувство достоинства зрелого человека.

Граф Мюффе с женой и дочерью приехал на кануне в Фондетты, куда пригласила их погостить с неделю m-me Гугон, жившая здесь с сыном Жоржем. Дом, выстроенный около конца семнадцатого столетия, стоял посреди огромного, совершенно голого, двора, но сад, примыкавший к последнему, изобиловал чудными тенистыми аллеями и целым рядом прудов с ключевою водою. Будучи расположен вдоль орлеанской дороги, он представлял как бы зеленый островок, гигантский букет, нарушавший однообразие этой равнины, покрытой сплошь необозримыми хлебными полями.

В одиннадцать часов, когда, по звонку, все собрались в столовой, m-me Гугон, улыбаясь своей доброй материнской улыбкой, звонко поцеловала Сабину в обе щеки, приговаривая:

– В деревне это мой обычай. Я помолодела на двадцать лет после моего приезда сюда. Хорошо ли тебе спалось в твоей старой спаленке?

И не дождавшись ответа, она обратилась к Эстелле.

– А ты, миленькая, вероятно, на какой бок легла, на том и встала? Поцелуй меня, дитя мое!

Все уселись в обширной столовой, выходившей овнами в парк. Но так как их было всего пятеро, то они заняли только кончик огромного стола, стараясь держаться ближе друг к другу, чтобы меньше чувствовать пустоту. Граф тотчас же осведомился, всегда ли почтальон приходит в два часа. Сабина, чрезвычайно веселая, говорила о своем детстве, воспоминание о котором пробудилось у нее при виде знакомых мест. Она рассказывала о времени, проведенном в Фондеттах, о далеких прогулках, о том, как однажды, летом, она упала в пруд, как нашла на одном шкафу старый рыцарский роман, который читала потом зимою у камина. Жорж, несколько месяцев не видавший графини, нашел, что она сделалась прелестной и что в лице у нее заметно что-то особенное. А эта немая жердь, Эстелла, напротив, казалась ему еще более бесцветной и неуклюжей. Так как завтрак состоял из одних яиц всмятку и котлет, то m-me Гугон, как добрая хозяйка, стала жаловаться на мясников, говоря, что теперь с ними ничего поделать нельзя. Она все закупала в Орлеане и никогда ей не посылали того мяса, какого она требовала. Впрочем, если гости ее останутся недовольны ее столон, пусть пеняют на себя; вольно же им приезжать, к концу сезона!

– Слыханное ли дело, – продолжала она, – я вас жду с июня месяца, а теперь уже половина сентября. Ну, вот и смотрите – что хорошего?

Она жестом указала на деревья парка, начинавшие уже желтеть. Погода стояла пасмурна, синеватый туман подергивал даль своей меланхолической пеленой.

– О, я жду гостей, продолжала хозяйка. Тогда будет веселее! Во-первых, двух молодых людей, г. Фошри и г. Дагенэ, приглашенных Жоржем; вы с ними, кажется, знакомы. Затем, графа Вандевра. Правда, вот уже пятый год как он мне все обещает; но, может быть, он, в этом году, наконец, соберется.

– О, если вы ни на кого не рассчитываете, кроме Вандевра, то не разлакомитесь! – смеясь заметила графиня, – ему слишком много дела в Париже… Но вы забыли, что мой отец приедет завтра…

– А Филипп? – спросил Мюффа.

– Филипп взял отпуск, – отвечала Гугон, – но боюсь, что вас уже не будет в Фойдеттах, когда он приедет.

Подали кофе. Заговорили о Париже. При этом упомянули имя Стейнера, заставившее m-me Гугон вскрикнуть:

– Кстати, этот Стейнер не тот ли толстяк, которого я встретила однажды у вас на вечере? Он, кажется, банкир? Вот неприятный человек! Представьте себе, он купил для одной актрисы виллу, недалеко отсюда, за речкой Шу, ближе к Гумиеру. Весь округ скандализирован!.. Вы слыхали об этом, любезный граф?

– Нет не слыхал ничего, – отвечал Мюффа. – Так Стейнер купил виллу в окрестностях?

Жорж, при этом разговоре, уткнул нос в чашку; но, удивленный ответом графа, он поднял на него глаза. Зачем он так бессовестно лжет? Со своей стороны, граф, заметив движение молодого человека, недоверчиво посмотрел на него. M-me Гугон пустилась в подробности. Вилла называется Миньоттой. Чтобы пройти туда, нужно подняться вверх по Шу до Гумиера, где чрез реку есть мост. Это удлиняет дорогу на добрых два километра, но иначе можно промочить ноги и, пожалуй, попасть в промоину.

– А как зовут актрису? – спросила графиня, слушавшая совершенно спокойно.

– Ах, совсем забыла! – воскликнула почтенная дама. – Жорж, – ты был тут, когда садовник рассказывал мне все это?

Жорж сделал вид, что старается припомнить. Мюффа ждал, вертя между пальцами маленькую ложечку. Графиня обратилась к нему:

– Стейнер, я слышала, связался с певицей из Varietes, с этой Нана?

– Нана! Так точно! Какая гадость! – воскликнула с негодованием m-me Гугон. – И, кажется, она скоро приедет в Миньотту. Все это мне рассказал садовник… Так, ведь, Жорж? Садовник говорил, что она приедет сегодня вечерам.

Граф слегка вздрогнул, и это не ускользнуло от глаз молодого человека.

– Ах, мамаша, – с живостью сказал он, – садовник болтает вздор. Напротив, кучер только что говорил, что в Миньотте никого не ждут раньше послезавтра.

Он старался говорить тоном спокойным и равнодушным, не переставая искоса поглядывать на графа, чтобы заметить, какое действие произведут на него эти слова. Граф снова вертел в руке ложечку, как будто успокоившись. Графиня, устремив глаза в голубую даль, казалось, не слушала, улыбаясь какой-то собственной тайной мысли, внезапно промелькнувшей в ее голове. Что-же касается до Эстеллы, то она сидела точно проглотив аршин, на своем стуле и слушала все, что говорилось о Нана, не пошевельнув ни одним мускулом своего бледного, девичьего лица.

– Боже мой! – проговорила, после некоторой паузы, m-me Гугон, снова становясь доброй и веселой, – не понимаю сама, чего я рассердилась. Разве солнце светит только для нас одних? Пусть себе всякий живет… Если мы встретимся с этой дамой по дороге, мы ей не поклонимся, вот и нее.

Стали выходить из столовой, и она снова стала бранить Сабину за то, что она так поздно приехала. Но та защищалась, сваливая всю вину на мужа. Два раза, накануне самого отъезда, он приказывал развязывать чемоданы, ссылаясь на неотложные дела. Потом он вдруг решил ехать в ту минуту, когда поездка, казалось, была отложена совсем. Тогда m-me Гугон, в свою очередь, рассказала, что Жорж тоже два раза писал ей, что едет, и все не приезжал, а потом нагрянул вдруг, когда она уже перестала ждать его. Сошли в сад. Оба кавалера слушали их молча.

– Как бы то ни было, – сказала старушка, звонко целуя в голову своего сына, шедшего с ней рядом, – со стороны Зизи очень мило приехать поскучать в деревне со своей мамашей… Мой дорогой Зизи; не забывай меня, старуху.

Перед обедом m-me Гугон пришлось немножко встревожиться. У Жоржа, который, тотчас после завтрака, начал жаловаться на головную боль, мало-помалу, сделалась ужасная мигрень. Около четырех часов, он пожелал непременно уйти спать, говоря, что это для него единственное лекарство и что, проспав до завтрашнего утра, он встанет как встрепанный. Мать захотела сама уложить его в постель, но как только она вышла, Жорж вскочил с кровати и быстро замкнул дверь, сказав, что запирается, чтобы его не беспокоили. Он крикнул – «спокойной ночи, до завтра маменька!» самым ласковым голосом, повторив еще раз, что он проспит до следующего утра. Он не ложился более. С разгоревшимся лицом и сверкавшими глазами он тихонько оделся и, смирно усевшись на стуле, стал ждать. Когда прозвонили к обеду, он высунул голову, чтобы убедиться, что граф Мюффа сошел в столовую. Десять минут спустя, уверенный в том, что его никто не заметит, он быстро вылез в окно и, схватившись за водосточную трубу, легко спустился вниз, так кал спальня его находилась в первом этаже и выходила окнами на задний двор. Он бросился в кусты и, выйдя из калитки парка, побежал к реке, не чувствуя земли под ногами. Наступали сумерки. Зачастил мелкий дождик.

Нана, действительно, должна была приехать в Миньотту в этот вечер. С тех пор, как, в мае, Стейнер купил ей эту виллу, ею от времени до времени овладевало такое страстное желание пожить там, что она даже плакала. Но каждый раз Берднав отказывал ей даже в самом коротком отпуске, говоря, что во время выставки он не намерен заменить ее даже на один вечер подставной актрисой. Он обещал отпустить ее в сентябре. В конце августа он стал говорить в октябре. Взбешенная, Нана объявила, что будет в Миньотте пятнадцатого сентября, а чтобы подразнить Борднава, она при нем же приглашала множество гостей. Однажды вечером, когда граф Мюффа, которого она интриговала с инстинктом женщины, желающей, чтобы хоть раз в жизни ее сильно любили, умолял ее не мучить его долее, она сказала ему, наконец, что согласна, но только там, и также назначила ему пятнадцатое сентября. Но за три дня до этого срока, ей пришло в голову уехать тотчас же с Зоей. Может быть, Борднав, предупрежденный, вздумает как-нибудь задержать ее. К тому же ее очень смешила мысль оставить его с носом, послав ему прямо свидетельство о болезни. Наконец, она не могла терпеть долее. Она ограничилась тем, что написала управляющему своей виллы. Когда ей засела в голову мысль приехать туда раньше всех и провести там два дня одной, чтоб никто этого не знал, она принялась тормошить и толкать Зою, чтобы та поскорей укладывалась. Когда же они обе сели в извозчичью карету, она вдруг растрогалась и обняла ее, прося прощения. Только на станции железной дороги она вспомнила, что следует предупредить Стейнера, и тут же написала ему, прося не приезжать раньше послезавтра, потому что она очень утомлена. Затем, внезапно переменив план, она написала другое письмо к m-me Лера, в котором приказала ей немедленно привезти к ней маленького Луизэ. Это будет так полезно для ребенка. А как весело будет играть с ним под деревьями! Всю дорогу от Парижа до Орлеана она только об этом и говорила. Глаза ее подернулись влагой, она внезапно почувствовала какой-то прилив материнской нежности, на языке ее только н вертелись, что цветы, птички и Люизе.

Миньотта отстояла в трех слишком милях от станции. Нана провозилась целый час с наймом экипажа, огромной разбитой коляски, катившейся медленно, дребезжа, как повозка нагруженная железом. Она тотчас же свела знакомство с кучером – маленьким молчаливым старичком, осыпая его бесчисленными вопросами. Часто ли он проезжал мимо Миньотты? Там это за тем пригорком? А большой там сад? А дом виден издалека? Старичок отвечал односложными словами и невнятным бормотанием. Нана прыгала от нетерпения. Что же касается до Зои, то та сидела неподвижно, нахмурившись, не довольная, что так скоро пришлось уехать из Парижа. Вдруг лощадь остановилась. Нана показалось, что они приехали, и, высунув голову из портьеры, она вскричала.

– Что? Приехали?

Вместо всякого ответа, кучер принялся хлестать лошадь, и та медленно поплелась по косогору. Нана с восхищением смотрела на огромную равнину, расстилавшуюся под серым небосклоном, на котором начинали собираться темные облака.

– Смотри, смотри, Зоя, сколько травы! Неужели все это хлеб? Ах, Боже кой, как это красиво!

– Видно, что вы никогда не бывали в деревне, – сказала, наконец, горничная, поджимая губы. – Я же довольно насмотрелась на нее, когда еще служила у дантиста. У него была дача в Буживале. Однако, сегодня холодновато. Да и сыро здесь в придачу.

Дорога пошла лесом. Нана вдыхала воздух с жадностью молодой собаки. Вдруг, при повороте, Нана заметила угол дома, белевшего между деревьями.

– Не это ли? – спросила она кучера. Тот отрицательно покачал головою, но, потом, взъехав на пригорок, он протянул кнут и проговорил лаконически.

– Вон там!

Нана вскочила и высунулась до половины из экипажа, но ничего не могла рассмотреть.

– Где? где? – кричала она, бледная, дрожа от волнения.

Наконец, увидев кусок стены, она запрыгала, захлопала в ладоши, заметалась, как это только может делать женщина в припадке необузданного восторга.

– Зои, вижу, вижу! Стань сюда… Ах, крыша с террасой!.. Смотри, вон оранжерея… Ах, какая она большая… О, как я довольна! Да смотри же, Зоя, смотри!

Экипаж остановился у железных ворот. Отворилась калитка, и вышел садовник, высокий и худой, с шапкой в руке. Нана захотела разыграть барыню, тем более что ей казалось, что кучер уже посмеивается себе в бороду. Она сделала над собой усилие, чтоб не побежать, и стала слушать, что докладывал ей садовник. Этот был чрезвычайно болтлив и рассыпался в извинениях, что не все еще готово, потому что он получил записку от своей госпожи только сегодня утром. Но, несмотря на все ее усилия, ее точно поднимало с земли, и она шла так быстро, что Зоя не могла за нею поспевать. В конце аллеи Нана остановилась, чтобы окинуть одним взглядом всю виллу. Это было большое квадратное здание итальянской архитектуры с маленьким квадратным флигельком, построенное богатым англичанином, после двухлетнего пребывания в Неаполе…

– Я вас провожу, сударыня, – сказал садовник.

Но она побежала вперед, крикнув ему, чтобы он не беспокоился, что она осмотрит все сама, что так ей больше нравятся, и, не снимая шляпки, она бросилась по комнатам, призывая Зою, бросая ей свои замечания через все комнаты, наполняя своим смехом пустоту этого дома, в котором столько времени не слышно было человеческого голоса. Прежде всего прихожая, немного сыровата, но это ничего – не спать же в ней! Потом, салон с окнами, выходившими на зеленый луг, совсем прелесть, только красная мебель ужасна: она ее переменит. Столовая – чудо! Какие ужины задавала бы она в Париже, если бы у нее была там такая столовая! Собираясь подняться на второй этаж, она вспомнила, что еще не видела кухни. Она спустилась в нее и пришла в восторг. Зоя должна была разделить ее восхищение пред каменным судомойным столом и огромной печкой, в которой можно было зажарить целого барана. Поднявшись снова, она пришла в особенный экстаз, при виде своей спальни, обитой светло-розовой материей во вкусе времен Людвика XIV, с белой лакированной мебелью, обрамленной розовыми полосками. Ах, как хорошо здесь спать! Настоящее гнездышко монастырской белочки. За спальней шло пять комнат для гостей, а над ними великолепные чердаки. Это очень хорошо для сундуков. Зоя, фыркая, посматривала на все комнаты, неохотно следуя за своей барыней. Когда та взбежала по крутой лестнице чердака, она окончательно отказалась догонять ее. Спасибо, она вовсе не намерена ломать себе ноги. Но издали до нее донесся, точно сквозь дымовую трубу, крик Нана:

– Зоя! Зоя! где ты? Иди сюда! О ты не можешь себе представить… Это просто волшебство.

Зоя поднялась, ворча. Нана стояла на крыше, опираясь на каменные перила и любуясь на овраг, пересекавший долину. Во все стороны виднелся необозримый горизонт, утопавший в сером тумане облаков, которые гнал по небу сильный ветер. Покрапывал мелкий дождик. Нана схватилась обеими руками за шляпку, чтоб ее не снесло ветром, между тем как юбки ее хлопали, как флаг на мачте.

– Ну, уж спасибо! – воскликнула Зоя, пряча свой нос. – Вас унесет ветром, берегитесь… Такая отвратительная погода!

Нана ничего не слышала. Она осматривала свое поместье, которое занимало семь или восемь десятин земли и было обнесено стеной. Нана более всего поразил огород. Увидав его, она бросилась вниз, чуть не опрокинув на дороге свою горничную.

– Там пропасть капусты… Ах! какие большие клоны! Сколько салату, щавелю и всего! Иди скорее!

Дождь пошел сильнее. Открыв белый шелковый зонтик, Нана побежала по аллее.

– Вы простудитесь, – кричала ей вслед Зоя, спокойно стоя на крыльце.

Но Нана хотела все осмотреть. При всяком новом открытии раздавались восклицания:

– Зоя! вот шпинат! Иди сюда… Ах, артишоки! Какие смешные! Смотри! Они тоже цветут!.. Это что же такое? Этого я никогда не видела. Иди же сюда, Зоя, ты, может быть, знаешь…

Но Зоя не трогалась с места. Ей казалось, что барыня помешалась. Дождь лил, как из ведра. Маленький белый зонтик весь почернел. Нана он нисколько не защищал, и ее платье промокло насквозь. Но это ее не беспокоило. Несмотря на ливень, она успела обежать весь сад и огород, останавливаясь у каждого дерева, наклоняясь над каждой клумбой. Она добежала до колодезя, заглянула, что лежит под доской, и погрузилась в созерцание огромной тыквы. Ей хотелось, как можно скорее, все осмотреть и вступить во владение всем этим поместьем, о котором она когда-то мечтала, еще будучи работницей в Париже. Дождь все усиливался; но она этого не замечала, огорчаясь лишь тем, что начинало смеркаться. Ей было досадно, что она не может рассмотреть всего. Вдруг она в полумраке заметила землянику и закричала, как настоящий ребенок.

– Ах, земляника! – повторяла она, – земляника! Я чувствую по запаху, что здесь она есть!.. Зоя, тарелку. Иди рвать землянику.

Нана присела на влажную землю, отбросив зонтик и забыв о дожде. Она рвала землянику, перебирая руками мокрые листья.

Но Зоя тарелки не несла. Вдруг, какой-то страх охватил молодую женщину. Ей показалось, что промелькнула чья-то тень. В кустах послышался шорох.

– Кто там? – закричала она.

Но она вдруг остановилась в изумлении. Перед, ней стоял молодой человек, которого она узнала.

– Как? Зизи?.. Что ты тут делаешь?

– Ты же видишь! – отвечал Жорж, я пришел.

Нана стояла в изумлении.

– Так ты знаешь от садовника, что я переехала?.. Ах миленький! Да как же ты промок!

– Я тебе все расскажу. Дождь застиг меня на дороге. Мне не хотелось идти на Гумьер, а, переходя через Шу, я попал в промоину.

Нана забыла о землянике. Бедный Зизи попал в промоину! Надо, как можно скорее, развести большой огонь. С этими словами она увлекла его в дом.

– Ты знаешь, – прошептал он, останавливаясь в тени. – Я подошел осторожно, боясь, что ты меня побранишь, как в Париже, когда я приходил, не предупредив тебя.

Она засмеялась и, молча, поцеловала его в лоб. До сих пор она обращалась с ним, как с мальчишкой, выслушивая и забавляясь его признаниями. Прежде всего, она занялась отогреванием его. Она велела развести огонь в своей комнате: там, по ее мнению, будет лучше. Появление Жоржа не изумила Зою, которая привыкла ко всяким встречам. Но садовник остановился в недоумении, при виде господина, с которого вода текла ручьями; он хорошо помнил, что дверей ему не отворял. Но его скоро отослали, так как в нем не нуждались. Лампа освещала комнату, огонь камина бросал яркое пламя.

– Он никогда не высохнет и непременно простудится, – заметила Нана, видя, что Жорж слегка вздрагивает.

Досадно, что нет мужских панталон. Она уж думала обратиться к садовнику. Но вдруг счастливая мысль пришла ей в голову, и она громко расхохоталась. Зоя, в это время, занимавшаяся раскладыванием вещей, принесла барыне свежее белье.

– Вот отлично, – воскликнула молодая женщина. – Зизи может надеть все это? Не правда ли? Тебя это не будет неприятно?.. Когда твое платье высохнет, ты его опять наденешь и скорее пойдешь домой, чтоб твоя мамаша тебя не бранила… Ну, скорее, я тоже пойду переодеваться.

Возвратившись через несколько минут в белом костюме, она остановилась в восхищении.

– Ах! милый! Какой он хорошенький в женском костюме! Жорж просто надел длинную ночную рубашку, вышитые панталоны и белый батистовый пеньюар, обшитый кружевами. В этом наряде он был похож на девушку с голыми руками и светлыми волосами, которые вились вокруг шеи.

– Он не толще меня! – заметила Нана, взяв его за талию. – Зоя! пойди-ка, посмотри, как это ему идет! Точно на него сшит корсаж, только немного широк… Бедный Зизи! Он тоньше меня. – Понятно, что мне кое-чего недостает… – пробормотал Жорж, улыбаясь.

Все трое расхохотались. Нана застегнула на нем белый, капот сверху донизу, чтобы было прилично. Она вертела его, как куклу, слегка похлопывая по плечу и расправляя ему юбку. Она расспрашивала его, как, он себя чувствует, согрелся ли он? Еще бы! Отлично! Ничто так не греет, как женская рубашка, он бы охотно всегда носил такие рубашки! Он блаженствовал в этом мягком и теплом одеянии, благоухание которого напоминало ему Нана.

Тем временем Зоя отнесла промокшее платье Жоржа в кухню, чтоб оно скорее просохло. Тогда Жорж, вытянувшись в кресле, осмелился сделать признанье.

– Послушай, ты не будешь ужинать сегодня? Я умираю с голоду. Я еще не обедал.

Нана рассердилась. Вот дурень! убегает из дому с пустым желудком, чтоб попасть в промоину. Но и она ощущала пустоту в желудке. Конечно, надо поужинать. Только придется довольствоваться тем, что найдется. И вот, на столике перед камином устроили самый своеобразный обед. Зоя достала у садовника какой-то суп с капустой, который он приготовил на всякий случай, так как Нана не предупредила его на счет обеда. К счастью, в погребе вина было достаточно. Подали суп с капустой и с ветчиной. Нана нашла в дорожном мешке еще некоторые остатки от запасов, взятых на дорогу: пирог из дичи, конфеты и апельсины. Оба принялись с жадностью за еду, как товарищи, не стесняясь друг друга. Нана называла Жоржа «моя милая»: это казалось ей как-то проще и нежнее. Чтоб не тревожить Зою, они из одной ложки ели варенье из банки, найденной на шкафу.

– Ах, милая Зоя, – заметила Нана, отодвигая стол, – я уже десять лет не обедала с таким удовольствием.

Однако становилось поздно, и Нана, чтобы избавить его от опасностей, требовала, чтоб он ушел. Но он повторял, что еще успеет, и при этом ссылался на то, что и платье еще не просохло. Зоя же заявила, что оно не будет готово ранее часа. Так как она очень устала от дороги, то ее отпустили спать. Таким образом, они остались вдвоем, одни в пустом доме. Было решено, что Жорж сам возьмет свое платье в кухне и уйдет.

Вечер был тихий. Огонь постепенно угасал. В большой голубой комнате, где Зоя уже приготовила постель, было немного душно. Открыв окно, Нана слегка вскрикнула.

– Боже! как хорошо!.. Посмотри, милая.

Жорж подошел и, обняв ее за талию, прислонил голову к ее плечу. Погода неожиданно изменялась; теперь перед ними открывалось ясное небо, с которого полная луна обливала окрестности своим серебристым светом. Кругом царила глубокая тишина; долина терялась в пространстве, залитом светом, среди которого местами выделялись тени деревьев. Нана была тронута; ей вспомнилось детство. Ей казалось, что когда-то она мечтала о подобной ночи. Простор деревни, благоухание растений, этот дом, этот сад, – все, что она перечувствовала с тех пор, как вышла из вагона, все сильно волновало ее; ей казалось, что уже более двадцати лет прошло с тех пор, как она оставила Париж. Она забыла о своем прошлом и переживала ощущения, которых сама не понимала. Поцелуя Жоржа увеличивали ее смущение. Она нерешительно отталкивала его, как ребенка, который надоедает своими ласками; она повторяла, что ему следует удалиться. Он соглашался с нею: сейчас, он скоро уйдет.

Где-то послышалось чириканье птички, но оно тотчас же оборвалось. Это был соловей, засевший в бузине под окном.

– Он боится огня, – заметил Жорж, – я погашу лампу. Сделав это и снова обняв Нана, он прибавил:

– Мы ее скоро опять зажжем.

Он прижался к ней ближе, слушая пение соловья. Нана стала припоминать. Да, она все это уже слышала в романсах.

Было время, когда она была готова все отдать, чтоб стоять рядом с милым и при лунном свете слушать пение соловья. Боже! ей хотелось плакать, так все ей казалось хорошо и прекрасно! Она чувствовала, что рождена для лучшей жизни! Она отталкивала Жоржа, который становился смелей.

– Нет, оставь меня, я не хочу…. Это дурно в твои года…. Я лучше останусь твоей мамашей.

Ею овладела стыдливость. Она вся покраснела. Никто их не мог видеть; комната была темна, перед ними расстилалась долина, кругом царила глубокая тишина. Никогда еще она не чувствовала такого стыда. Но она, мало-помалу, поддавалась. Силы оставляли ее. Его женский наряд смешил ее. Ей казалось, что ее дразнит одна из ее подруг.

– Нет! это дурно, это дурно, – произнесла она, делая последнее усилие.

С этими словами она упала в объятия юноши при свете ясной ночи. В доме все спали.

На другой день, когда в Фондеттах прозвонили к завтраку, столовая не казалась уже слишком большой. В первой карете приехали вместе Фошри и Дагенэ, а за ними следовал граф Вандевр. Жорж сошел к завтраку последним; он был немного бледен и имел усталый вид. Он говорил, что ему немного лучше, но, что на этот раз, припадок был очень силен. Г-жа Гугон смотрела ему в глаза с тревожной улыбкой, поглаживая его волосы, он же уклонялся, как бы стыдясь ее ласки. Когда сели за стол, она пошутила, заметив, что ожидала Вандевра более пяти лет.

– Наконец-то, я вас вижу… Как это вы собрались?

Вандевр отвечал весело. Он рассказал, как, проиграв много денег в клубе, он решил окончить свои дни в провинции.

– Уверяю вас, прибавил он, я это сделаю, если вы только найдете мне богатую невесту… Здесь должны быть прелестные женщины.

Г-жа Гугон благодарила также Дагенэ и Фошри за то, что они приняли приглашение ее сына. Наконец, ее обрадовало появление маркиза Шуара, приехавшего вслед за остальными.

– Что это значит? воскликнула она, – это настоящее rendez vous! Вы, наверное, сговорились… Что случилось? Вот уже несколько лет, как никто не бывал у меня, а теперь вы съехались все разом… Впрочем, я нисколько не в претензии на вас за это.

Поставили еще один прибор, Фошри сидел рядом с графиней Сабиной, которая поражала его своею веселостью; он помнил, как она была томна в строгом салоне на улице Мироменил. Дагенэ сидел возле Эстеллы, его стесняло соседство этой молчаливой девушки и неприятно поражали ее острые локти и плоская талия. Мюффа и Шуар обменялись недовольным взглядом. Вандевр продолжал говорить в шутливом тоне о своей будущей свадьбе.

– Что касается дам, – заметила вдруг г-жа Гугон, – то у нас явилась новая соседка, которую вы, вероятно, знаете.