Текст книги "Красный лёд"

«Кто-нибудь из них выжил?» – хотела спросить она, но поняла, что знает ответ.

Долгая дорога молчания вывела их на широкую чашу долины Аккемского озера. Вдалеке к расчищающемуся небу поднимался узкий ровный дымок. Сумерки, наконец, отвоевали священный трон у ослабевшего света, и в густеющей тени скорой ночи замигал маленький глазок пламени.

– Это же не…

Сима тревожно заглянула в лицо сухощавого мужчины. Оно оставалось разглаженным.

– Нет, обыкновенный костер, – угадал ее мысли калмык.

– Почти пришли, – раздался голос первого помощника. – Горный приют. Там мы вымоемся и переночуем.

Путники вздохнули с облегчением. Разбитые ноги зашагали легко и с задором.

Несколько человек вышли встречать припозднившийся отряд. Обоих помощников радостно приветствовали, как старых приятелей. Остальных препроводили к аилу, где их ожидал теплый ужин из местных блюд.

Серафима искала глазами мужа – Глеб не вышел встретить свою команду. Внутреннее смятение необъяснимым образом нарастало в ней.

«Где он?» – она так и не решилась озвучить вопрос.

Он стал занимать слишком много места в ее голове. Практически бывший муж… Ей не следует беспокоиться о нем… Однако тревога не уходила.

«Прекрати! Не твое дело, где он пропадает! У него теперь своя жизнь!» – корила себя девушка за приступы нетерпения, но мысли царапались об острые крючки знаков вопроса, а глаза не находили покоя, грезя отыскать знакомые черты.

Он вернулся? Все ли в порядке? Почему помощники не волнуются?

– Красивый конь, – обратился к ней незнакомец славянской внешности. – Позволь, я его покормлю!

Мужчина говорил мягко, без акцента.

– Я пойду с ним! – упрямо заявила Сима.

– Ты тоже любишь свежий овес? – вдруг появился Андрей словно неоткуда. – Твой ужин в аиле на столе!

– Очень смешно! – скривилась девушка.

– Лошади нужно отдохнуть! – деликатно объяснил незнакомец. – Как и вам! Не нужно волноваться за коня. Я позабочусь, чтобы с ним все было хорошо!

– Слышала его? Пойдем! – легко подтолкнул ее первый помощник. – До утра твой копытный друг будет отдыхать! С рассветом он возвращается в Тюнгур.

– Что?! – Серафима задрожала от этой новости. – Нет! Они снова попытаются… они обидят его!

– Ты не можешь ничего изменить!

– Нельзя просто пройти мимо! Я не могу…

– Сегодня ты спасла его! Но тебе не стоит больше искать неприятностей! У нас соглашение с хозяином этого коня. Животные возвращаются завтра. Ты еще увидишься со своим приятелем на обратном пути, но он вернется к хозяину.

– Мы должны вмешаться… Кто-то же должен! – отчаяние наполнило ее глаза.

– Не смей! – строго предупредил Андрей. – Ты подставишь всех нас! Глебу и так достаточно…

– Я пойду к Глебу! – нашлась Серафима. – Он поможет!

– Ты когда-нибудь перестанешь мучать его своими бедовыми идеями? – раздраженно спросил мужчина. – Оставь уже, наконец, Глеба в покое!

«Оставь Глеба в покое! Оставь!» – повторяла себе девушка.

Дымящаяся лепешка не хотела проглатываться. Несмотря на скудный обед, Сима не чувствовала аппетита за ужином. Бурый рис неприятно лоснился животным салом, запеченные овощи скуксились в жаровне, козье молоко едко попахивало горчащей травой. Вкус теплого пирога смазался, и кисловатый запах ягодной начинки показался ей неотвязчиво тошнотворным.

Мужчины недолго отдыхали за трапезой. Из местной баньки выкипающими клубами валил сосновый лакомый пар. Хвойный аромат горячей смолы щекотал ноздри, а проскальзывающий зазывающий жар дарил предвкушение благодати промерзшим костям. В предбаннике туристов ожидал высокий кувшин с араку, самогоном из кобыльего молока. К нему еще подали национальные лепешки – боорсоки, сваренные в овечьем жиру – их поднесла в знак приветствия жена одного из здешних жителей. Альпинисты нетерпеливо пережевывали куски алтайского хлеба, томно поглядывая на створки старенькой баньки. Наконец, раздался зевающий скрип распахнувшейся дверцы, и странники, побросавшие супы и закуски, уже спешили отведать задорных березовых веничков на горячих полатях.

Серафима лениво мяла пальцами корку постной лепешки. Низкорослая алтайская девушка, работавшая на базе кем-то вроде помощницы и официантки, не умолкая, жужжала о тонкостях приготовления очередного угощения. Раз за разом Симе приходилось складывать губы в раболепную улыбку и вежливо отказываться от предложенного блюда.

В бревенчатом проеме причудливой столовой показалась мокрая дымящаяся голова первого помощника.

– Девчонки, чего сидите и кисните? Глеб увел мужиков к речке купаться, бегом греться – банька славная удалась!

Привыкшая оплетать себя излишней суетой, Наталья пухлобоким шмелем закружилась по аилу.

Сима подняла лицо, глаза лихорадочно блестели от нетерпения.

– Значит, он давно в лагере? – нервный вопрос сорвал с языка печать жестокой клятвы, данной себе, не упоминать о супруге.

Андрей о чем-то ворчливо промямлил себе под нос.

Глеб едва пришел в себя после каторжных испытаний. Разговорился, улыбался, даже шутил. Девчонка сейчас намерена донимать его нелепыми требованиями?

На соседней лавке завозился Соят, не жалующий русские бани.

– Девушка пойдет мыться после всех, – изрек кочевник. – Лучше ей обождать – слишком жарко.

– Неудивительно, – усмехнулась медсестра. – С такой субтильной комплекцией! – ответила она на немой вопрос Андрея.

Сима передернула лопатками, словно по спине топталась прорва муравьев. Грузное туловище отказывалось вставать с помоста нагретой скамьи, а неподъемные бревна затекающих ног корнями вросли в дощатый пол. От свинцовой усталости Серафима не находила сил пререкаться с беспардонными решениями.

Пусть воображают, что они ее контролируют! Сегодня, сейчас, в эту минуту… Пусть!

Уязвленная, она быстро рассовала ладони по карманам дорожной куртки и бессильно откинулась к деревянной стене, мысленно отрекаясь от происходящего.

– Клянусь, я думал, она откусит мне голову у реки! – расслышала Сима уходящую фразу. Была ли она сказана с привычной иронией, или за ней стояли реальные опасения – не так уж и важно. Подобные слова всегда ранят, смущают, обескураживают…

В правом кармане пальцы нащупали нечто… цветок! Маленькая речная лилия неожиданно оказалась в руке. Смятая, но все такая же чистая! Андрей подарил ее в знак поддержки.

Еще сутки назад ее жизнь была совсем иной: полной чаяний и жажды свободы. Лишь строчка в паспорте отделяла ее от заветного счастья. Все ясно и просто. Решения естественны и очевидны. И, наконец, муж, соглашается на развод… но что-то ломается в выверенном механизме, желания исстираются, мечты блекнут…

Хрупкий бутон – ее представление о собственной жизни – скоро поддастся гниению. Сорванный и примятый, он неизбежно растеряет сияние белизны. Вера в женскую привлекательность, сила очарования, вседозволенность юности и красоты – все это оказалось иллюзией. Хрустальный вакуум излишнего самомнения вдруг дал трещину, грозясь впустить в себя шторм настоящего мира.

Онемевшие пальцы на секунду тесно укутали собой белую лилию и обреченно раскрылись, навстречу пустоте. Снегопад окрылившихся лепестков выпал у ног прощальным сугробом, разбиваясь о доски призраками мечты.

Она почувствовала на себе острый взгляд. Девушка инстинктивно вывернула голову из-за плеча и наткнулась на впивавшиеся в нее узкие глаза Соята. Ей показалось, словно чья-то невидимая рука заставила ее склониться перед щуплым иноземцем, и Серафима несознательно вжала голову в плечи.

Догадывается ли он, с чем простилась ее душа?

Сима попыталась поскорее отогнать досадную мысль и поймала себя на тяжком ощущении собственной гнусности. Но откуда такое?

Совесть взъелась, как неласканый пес. Стало вдруг очень неловко сидеть за общим столом с медсестрой и калмыком. Точно глотнула полрюмки правды, захотелось покаяться мужу – обличить перед ним дерзостный грех, умолять его о прощении.

В ней росла неуверенность. Сумеет ли вновь поднять глаза на супруга, чье достоинство она запятнала самым позорным образом?

Серафима вздрогнула от осознания гиблой идеи, поселившейся в голове.

Что это было? Гипноз или самовнушение?

«Перестань накручивать себя! Глеб сам во всем виноват! Для него главным в жизни всегда были горы, а я так… глупенькая жена, месяцами ожидающая чего-то! Сколько слез проплакано? Сколько сводок трагедий изучено? Хватит с меня одиночества и ежедневного ужаса перед вдовством! Пусть идет к черту со своими походами, а я хочу жить, любить, ощущать…».

Стыд… Она полагала, что он растворится в ней, словно капля вина в океане. Однако…

Серафима ласково трепала волосатые уши седогривого жеребца, с которым их вынудят завтра расстаться. Ей мерещилось, что она тоже улавливает боль предстоящей разлуки в темных омутах лошадиных глаз. Им не требовались слова – их жизненные пути переплелись и случайно отразились друг в друге, гонимые судьбой под уздцы к противоположным берегам – оба все понимали.

Мохнатый загривок напрягся, когда уши расслышали подозрительный шум в хвойнике за конюшней. Из темноты без фонарика вышел Сергей, опустив глаза на дисплей зеркального фотоаппарата.

Лошадь шумно фыркнула, будто выругавшись за причинённое ей напрасное беспокойство, и мужчина выпрямился в струну, опасливо озираясь.

– Кто здесь? – последовал сдавленный, как консервная банка, осторожный вопрос.

– Это я! Не пугайся! – поспешила развеять его опасения Сима.

– Что ты здесь делаешь?

– Я себя как-то странно… чувствую… Решила прогуляться.

– Не лучшая ночь для прогулки. Не нравится мне этот лес. Звуки… исчезли.

– Так ведь спят животные!

– Нет-нет! Словно притаилось там что-то! – вдруг признался фотограф. – Я пойду.

– Постой! – окликнула его любовница. – Можно с тобой поговорить?

«Черт!»

– Нас могут увидеть! – напомнил он. – Милая, давай не будет усугублять!

«Черт возьми! Она преследует меня?»

Женщины бывают такими навязчивыми! Особенно эти, бывшие скромницы. Сперва тратишь уйму времени, чтобы взять ее бастион, внешне строгий и неприступный. И вот дождался: наступает тот день, когда удача подкидывает дров, и ты сжигаешь орден ее непорочности. Крепость падает к ногам изысканной женщиной. Грабишь трофеи ее поцелуев, убиваешь предательское смущение, срываешь замки с кованых ларцов ее тайных желаний. Вот она лежит, нагая – готова раздвинуть коленки и подарить всю себя тому, кто сумел-таки завоевать ее цитадель. Но время идет, и сладкие губы уже не опьяняют. И только слова прощания произнесены, как робость оборачивается вульгарными криками, нежные клятвы – проклятиями, а страсть превращается в яд. Жалкое зрелище… Она из мести поджигает стены собственной крепости. Она ненавидит любовь… потому что уверена, что любила.

Гордая Серафима… оказалась заурядной склочной бабенкой…

«Жаль ее!»

– Да, мой муж… он где-то рядом, – она грустно согласилась с ним.

Сергей выдохнул про себя – нынче истерик не будет.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – он постарался вложить в голос побольше обеспокоенности.

– Если честно, в желудке слегка мутит, но это ничего. Я хочу попрощаться с…

В неверном свете зажжённого фонаря ее кожа блеснула испариной. И глаза, эти печальные глаза… неестественно горящие…

– Не стоит здесь надолго задерживаться! Не нравится мне все это, – фотограф недоверчиво огляделся по сторонам. – Тебе нужно поспать! Ты плохо выглядишь. Похоже, у тебя температура.

Смиренная, теплая и несчастная… манящая искренней грустью.

Нет, он все-таки не хочет, чтобы она исчезала. Обычно сверкающая непокорностью, сейчас она излучала ласковый свет… мягкий, уютный, немного болезненный.

«Самому черту голову вскружит», – оглядел он ее напоследок.

Сергей долго не мог забыться добротным сном, вновь и вновь рождая в голове образ невысокой цветущей девушки, любовно трепавшей загривок степного коня.

– Туман спускается с гор! – задумчиво сказал Андрей, сдувая пар с поверхности блюдца и заглядывая за спины отдыхающих альпинистов.

– Ох, какой тягучий! – удивилась Наталья.

– Густой! – добавил Ромка, вытянув шею.

– Кёгёлён, расскажи, гроза прошла мимо вас? Почему здесь так тихо? – обратился Андрей к завхозу турбазы.

Кряжистый стареющий алтаец оторвался от блюдца с горячим чаем и всмотрелся в пелену белой мари, стекавшей в долину с гор.

– Вы не против, если я закурю? – оглядел он сидящих рядом.

Никто из спортсменов не курил, но аил хорошо проветривался через открытый дверной проем, и туристы не возражали.

– Утром жена сказала мне, что старцы поговаривают о ночи Кровавого Пира.

– Сегодня? – заерзал на месте первый помощник.

Медсестра заметно встревожилась от этих слов.

– Что это значит? О чем вы? Выкладывайте! – проснулись любопытные голоса с разных концов аила.

Кёгёлён затянулся самокруткой без фильтра.

Андрей обменялся взглядом с побледневшей супругой, предлагая ей объяснить.

– У народа Алтая существует древняя легенда о некоем Дельбегене, кровожадном чудовище и людоеде, грозящем истреблением местным деревням. По преданию он, кажется, был проглочен Луной, но не умер, и в отместку каждый день откусывает часть ночного светила, пока месяц не истощается и не исчезает в срок новолуния. Затем процесс идет вспять.

– Это их мифологический способ объяснить фазы луны, – вставил Андрей.

– Но у алтайцев также есть легенда о Кровавом Пиршестве – это ночь, когда жестокий Дельбеген режет горло красавице Луне, богине Ая, и та заливается кровью. В это время Дельбегень бесчинствует на Земле: гонит черные тучи, поднимает к небу волны Аккема, будит всякую нечисть. В эту ночь люди прячутся в домах, боясь попасться на глаза лешему или оборотню.

Ночь Кровавого Пира нельзя предсказать. Ее определяют по необычному цвету луны…

– Кровавому цвету! – пояснил Кёгёлён.

– Но сейчас луна скрыта в тумане.

– Если старейшины были правы, мы увидим ее! – твердо объявил немолодой завхоз. – Скотина встревожена, река неспокойна. Вы и сами рассказывали, с каким трудом выбирались к долине. В тумане прячутся бесы. Дикое зверье сатанеет и может напасть на человека. Ваше счастье, что не остались в лесу – в такую ночь даже сойки опасны.

– И вы верите в эту паранормальную чепуху? – улыбнулся с иронией фотограф Сергей.

Разом с упреком на него обернулись все альпинисты.

– Люди ссорятся меж собой, – продолжал Кёгёлён, будто не слышал опрометчивой фразы, – страсти играют в них. В эту ночь брат не узнает брата.

Теперь не выдержал Ромка:

– Давайте предположим, что человек, предпочитающий логический, а не эзотерический подход, рассмотрит данную природную аномалию как совпадение нескольких факторов, пусть и смежных. Гипотетически, положение Солнца и концентрация влаги в воздухе могут дать эффект алого диска… – он не успел закончить высказывание.

– Вот она, – негромко сообщил калмык. Узкие щелочки черных глаз были прикованы к полной луне.

Серафима очнулась на влажном полу тесной бани, рыдающая и обнаженная. Она не помнила, как попала сюда.

Никого. Печь едва теплая. Стихли гомон и речь альпинистов с улицы. Вслед за отрывистым смехом Натальи растаял и забористый жар.

Одна. На растерзание мраку и безысходности.

Тесная комнатка скупо освещалась мутным фонарем, похожим на крестьянскую плошку с засаленным фитилем в центре. Света едва хватало на то, чтобы различать контур предметов и не налететь на чугунную печь справа от входа.

Колени ее подернулись, когда она решилась, наконец, подняться. Обезоруживающая слабость подтачивала волю, и все чаще мелькало желание оставить жеребячьи суетные попытки встать на ноги, и растянуться здесь же, на полу, до утра погрузившись в дремучее забытье. Однако внутренние бесы подзуживали утопающее сознание, и локти продолжали отталкивать качающиеся половицы, пока тело вновь не ощутило вертикаль бытия.

Сима долго намыливала мочалку, необъяснимым образом очутившуюся здесь, рядом с полным тазиком согретой воды. Через силу заставляя себя вымыть горсти песка из волос, она наскоро ополоснула спину. Стягивающий тонкий налет ледяного озноба прошмыгнул ядовитой змеей вдоль полукружий ребер. Кожа вздыбилась бусинами испарины, ступни намертво примерзли к доске. Алюминиевый таз серым зайцем выскользнул на пол, бревна стен накренились – вот-вот посыплются на голову.

– Все кружится, – сказала она вслух, чтобы разбить визжащую тишину.

В свистопляске головокружения Сима ухватилась за подоконник и внезапно безвольно оцепенела, не в состоянии отвести глаза.

В аспидно угольном мареве неба… кровью умылась… Луна.

Чаша Аккемской лощины превратилась в кубок вина, что наполнился в честь убийства. Трава взмокла гранатовым потом. Пыльцой миллиарда толченых рубинов пропитался весь лунный свет.

Ночь царствования теней, греха и разврата. Ночь, когда белый свет падает ниц перед властью языческого убийцы. Смерть холодной богини вселила жизнь в древнее зло – целый мир принадлежит ему до рассвета.

Сытый хищник облизал окровавленные клыки.

Жалобно пискнула деревянная створка. Девушка сделала шаг от просвета в узком банном окне, и отблеск луны упал на фигуру незваного гостя. Сима едва не вскрикнула в приступе ужаса. Попятившись, она спиной налетела на влажные бревна.

Багровые стены окружили ее. Попалась. Не увернуться, не убежать.

Ламповый блик воровато скользнул по лицу, спрятавшемуся за маской тени. Серафима затаила дыхание. Тяжелый немигающий взгляд обжигающими гвоздями прибил ее тело к дальней стене. Она разом все поняла: он знает! О предательстве, о гнусной измене. Как, зачем и когда – неизвестно… совершенно неважно! Он видит ее насквозь… и явился сюда, чтоб вершить суд…

Блудница, отступница, потаскуха!!! Жена… Вероломная женщина… Она забыла о клятве, преступила заветы… Непростительная вина.

Всадила отравленный клинок в спину – его рана не затянется никогда.

Но он не в силах разорвать цепи брака, скрепленного узами крови.

Он понял.

Предание… Запретная магия… Собачья душа… Авария… Шок… и та ночь, когда его перестали мучить кошмары.

Ночь тайно обвенчала их под звон проклятых колоколов, а фантом растерзанного поводыря выточил обручальные кольца. Сладостными криками любовной утехи прозвучал их супружеский обет.

Им не раздробить звенья брачных колец, не сорвать путы, не нарушить заветную связь. Ни кинжалом измены, ни надгробной плитой.

Кривые ворожащие пальцы… Ее руки.

Призрак, зверь, убийца, мужчина – предстал перед ней – безмолвный, алчущий, дикий. Он почувствовал: она призвала его, сама того не желая.

Его ладонь удавом потянулась к непросохшим сполстившимся волосам. Коснувшись горячей щеки, рука крепко обвилась вокруг мягкого загривка. Жестокие пальцы стянули уязвимую кожу, и обескровленное лицо подалось навстречу ему.

Она вздрогнула, когда почувствовала обветренные заскорузлые губы на своих опаленных губах. На секундочку она позволила себе… забыться… Точно живительный глоток из лесного источника в знойный полдень, нечаянный поцелуй облегчил муку осиротевшей души, сгорающей заживо в телесном пожаре.

Стало невыносимо холодно, когда она не ощутила ауру его разгоряченного дыхания. Веки ее умоляюще затрепетали – они заклинали вернуть оберегающее тепло. Однако мужчина не поддавался мольбам, продолжая гладить жаркую кожу бархатом неотрывного взгляда.

Сильная рука отпустила перетянутый мокрый узел волос. Огрубевшей ладонью он еще раз приподнял гладкий девичий подбородок и шершавой подушечкой пальца спустился от уха к груди, так никем и не остановленный.

Серафима впала в некое подобие транса. Дразнящие прикосновения заражали ее легкостью волнующей эйфории, колыбель беспамятства укачивала в объятиях наслаждений. Тревоги рассеялись постной дымкой над кладбищем воспоминаний. Похороненные ощущения раскололи гранитные плиты и восстали из мертвых. Сознание истлевало в пожаре разбуженных чувств.

Вещие, скрытые мраком цепкие глаза опытного скалолаза упивались эротической красотою, не упуская из виду ни одной детали. Бесстыдное одеяние из шелковой наготы шло ей больше, чем любой изысканнейший костюм. Краска застенчивости выгорела на солнце вспыхнувшего влечения – наряд из пурпурного отсвета ладно сидел на ее обнаженных плечах.

Он медленно расстегнул воротник светлой безрукавки. Петля за петлей разрывали объятия с ладошками пуговиц, раздвигая занавес хлопковой ткани. У нее пересохло во рту, когда рубашка, наконец, бесшумно свалилась к его ногам.

Словно послушница, отрекшаяся от мирской боли, она внимала своему Богу, явившемуся ей в час тревожной молитвы. Он стоял перед ней, вылепленный из духа и крови, потому что был нужен, потому что она позвала.

Как она сумела вырвать из памяти драгоценные воспоминания о суровом профиле ее мужа? Кремень мощного плеча, стальная выплавка широкой спины, крепкие руки из медного сплава – годами их закаляли молоты студеных ветров. Однако натруженные, истертые до кровавых мозолей жесткие пальцы умели быть нежными…

Она стерла воспоминания обо всем этом… скальпелями ногтей резала по живой памяти… выжгла клеймом забвения… чтобы высосать яд влюбленности из гноящейся раны, не иссохнуть в пустыне одиноких ночей, не сойти с ума в карцере дома…

Тело древнего бога, взгляд мудреца… она, как и прежде, теряла рассудок в присутствии великолепного мужчины… но следует разорвать этот порочный круг… Она поклялась себе, что забудет. Нельзя дважды войти в ту же воду! Новая жизнь, развод и любовник… Она наказала себе не любить! Она больше не любит! Стоп! Хватит! Нет!!!

Шесть гитарных металлических колок до предела закрутили нежные душевные струны. Гриф непокорливой воли грозился переломиться. Рассудок визжал перетянутой нейлоновой нитью. Корпус трещал по швам, сдавленный противоречием.

Серафима попыталась оторвать от себя прильнувшие мягкие губы. Ладони уперлись в твердую грудь, но не могли сдвинуть грузное тело – Магомеду не сбежать от проклятой горы. Едкая паника кислотой заливала щиток нервных импульсов. Голова наполнялась жидким свинцом. В подкорке воспаленного мозга заревела пожарная сирена. Сознание вспыхнуло молнией боли.

Она ударила в единственно слабое место, о котором знала с первой их встречи. Она и представить себе не могла, что способна на подобную крайность. Противник не ждал опасного подвоха. Хук получился резким и безошибочным – кулак угодил прямо в заплывшую роговицу ослепшего глаза.

Мужчина покачнулся, словно хлебнул чарку водки, и быстро прикрыл локтем изуродованную зеницу. Ни ругательств, ни стона. Черная тень руки спрятала от молодой супруги обезображенное негодованием лицо. Гнилой приемчик, которым не погнушалась девчонка, опоил его хмелем животной ярости.

В следующий миг…

Серафима покатилась по банным половицам. Позорная метка затрещины обуглилась на щеке.

Ни разу в жизни ее не били. И сложнее всего было вообразить, что на это способен человек выдержанный и молчаливый, ее муж.

Она вырвала тяжелую, как чугунная печь, голову из щупалец бессознания, с трудом приподнялась, оперевшись о скамью. Под носом кружились бледные зайчики бреда. Мокрая грива спутанных волос застелила полыхающую щеку. Желудок корчился, борясь с приступами ужаса и дурноты. Горло саднили когти предательских слез.

Серафима забилась в угол между лавками и стеной. В двух шагах от нее возвышался каменный идол, разбуженный и жестокий, пугающий черными, выколотыми мраком глазницами. Девушка готова была поклясться, что он раздавит ее, и позабыла вздохнуть, когда рассерженный полубог проглотил жалкий заслон расстояния и грубо выдернул ее из угла, желая разглядеть что-то в сокровищнице янтарных глаз.

Что он хотел найти в них? Раскаяние? Печаль? Может, вину? И не увидел бы ничего! В эту минуту она переживала нечто совсем иное…

Терзающее ощущение не исчезло даже с мерзкой пощечиной.

Ликёр самоуверенности, намешанный на экстракте влечения, крепленый обидой и подогретый дыханием ненависти – стукнул в голову пьяным желанием… неудержимым, капризным, безбашенным!

Она не смогла задушить в себе краткий мучительный стон, поведавший ему о том, в чем она себе не признавалась.

Ей показалось, он ударит ее за дерзость.

Она застыла. Сомкнутые клещи пальцев на левом предплечье держали ее на коротком поводке страха перед мужчиной.

Он впивался в ее губы, словно в переполненный влагой кувшин – слишком долго он томился от жажды. Соленые слезы не могли обмануть его больше. Ей не вырваться… Он знал ее лучше…

Сима ощутила, как спиной упирается в бревна. С силой он ввернул себя в мягкую плоть. Она не вскрикнула – не было сил. Горячая истома разливалась по венам – тело сгорало заживо изнутри.

Не думала, даже не существовала. Растворилась в фантасмагоричной действительности. Только чувствовала… как разбегаются кольца памяти по глади зеркала небытия…

Глаза плотно закрыты… а, может, лампа перегорела… Луна похитила свет… или ослепли зрачки?

Она ловила звучание выдохов… его горячих, неистовых, диких… Музыка буйства, захватывающая, неповторимая! В тональности совершеннейшего безмолвия… Под барабанную дробь слуховых перепонок…

Ему подпевали сладкие девичьи стоны… Кто была эта женщина? Ей приятно? Она совсем рядом… или внутри…

Он потянул на себя медовые пряди. Кажется, она закричала… Что это? Боль? Наслаждение? Или одно рождается из другого?

Какая бесстыжая похоть! Бесхитростно раздвинуты ноги, мышцы кипят в тугом напряжении. В колени вонзались дьявольские занозы.

Он не смягчил хватку и продолжал гнать за вожжи локонов ее влажных волос. И она летела…

Сегодня он подчинил ее страсти, и она отдалась. Он пожрал ее грешное тело. Ни гордости, ни смущения – все отброшено, стерто, истоптано. Ее взяли так, как не берут любимую женщину – грязно, распущенно, непотребно. Он знает… Он все знает! Иначе не поступил бы с ней так…

Вырванный с мясом злой поцелуй обжег ее плечи. Поднятая с разбитых колен, она почувствовала, как сзади вокруг хрупкой шеи застегиваются кандалы его железных объятий, и широкая грудь приросла намертво к беззащитным девичьим позвонкам. Тотальная капитуляция! Плоть, душу, мысли, страсти, ее мироздание – он отнимет все это в уплату за предательство и отречение. Она принадлежит ему, потому что он – бог!

На задворках сознания грохнул победный клич – он прижал ее к себе в хриплой агонии, выдыхая отравленную эйфорию.

Кровавая луна разбилась об Землю.

В арфе скошенного рассудка лопнула струна наслаждения, и мир завертелся кривыми зигзагами. Искры абсурда замелькали перед глазами. Она успела вдохнуть запах сочной мякоти крика из собственных изжеванных губ и растаяла на его руках морозной снежинкой.

Она – капля на его шершавых ладонях.

Последнее, что запечатлел ее простуженный мозг – бережное прикосновение загрубевших пальцев, снимающих заплутавшую прядь волос с потного лба.

А дальше… ничего.