Текст книги "Красный лёд"

Глава десятая

 
♫♫ Shiro Sagisu – Citation de Haendel «Trio F-Dur II»
 

– Поцелуй меня еще разок! – умоляет она ласковым голоском, а в глазах – шабаш ведьм-искусительниц.

Забываю, что мы в подъезде многоэтажки и о ключах в двери.

Господи, она такая красивая! Теплая свежая кожа, лицо мягкое, губы припухли от моих поцелуев. Кое-как натянула весеннее пальто, а длинный шарф нелепо обмотала вокруг голой шеи. Взъерошенные кудри торчат по сторонам, упрямо выбиваясь из-под одежды.

Не верю, что когда-нибудь смогу насытится ею!

Взбалмошная, искрящаяся, несдержанная… и очень робкая в… близости…

Наплела что-то матери про девичник, а сама примчалась сюда.

Когда она появилась в дверях… я все понял. По тягостному молчанию, по неловкости.

Долго вжималась в стену прихожей, не решаясь войти. Я не торопил.

Все дела отброшены на потом. Встреча с партнером? Клиенты? Подождут! Что могло быть важнее любимой, неожиданно зардевшейся при виде незаправленного дивана?

Она молча вошла в неприбранную квартиру… словно на эшафот… Колени подламывались. Она прощалась с девичеством, но упрямство не позволило отступить.

Я так и не смог заставить себя прервать агонию. Я слишком желал ее в те минуты…

Никогда не забуду ее печаль. Дрожащая, припала ко мне обессиленно и позволила себя уложить. Я аккуратно вошел в нее, медленно… очень медленно… стараясь не причинить ей излишние страдания. Она не вскрикнула, не забилась, холодным лбом уперлась в мое плечо, спрятав заплаканные глаза. Я продолжал шептать ей на ушко ласковые слова, и вскоре она утешилась.

Вместе с окровавленной простыней в корзину отправились и прежние страхи.

Хрупкая, как крылья бабочки, она растопила сердце фортуны и распутала висельную петлю греха, выдавливающего из меня остатки надежды. Она подарила мне свою невинность – высшее проявление милосердия к душе, гниющей под тяжестью зла, которое совершила.

Я не позволял себе к ней привязаться, втайне опасаясь, что ее увлечение вскоре пройдет, и боль от потери сведет меня с ума. Она не побоялась отдать в жертву клад собственного целомудрия, чтобы спасти убийцу, презирающего себя. Юная и легковерная, она оказалась бесстрашнее мужчины, которому отдавалась сегодня.

Она спасает мое черное сердце, а взамен просит о поцелуе, смешная! Если бы она знала… Я готов целовать ее ноги, если она пожелает. Бедра, пупок, ключицы – она вся будто соткана из лучей рассвета. Мне ничего не будет жаль для нее!

С жаром прижимаю ее к створке двери.

Как давно я не чувствовал страсти? Лет сто или двести… двести тысяч – так мне сейчас кажется!

Пять утра. Нас никто не увидит. Заарканиваю ее губы в ловушку долгого поцелуя. Она обхватывает ладонями мою шею, и я едва не теряю самообладания, чтобы вновь не отнести ее в постель.

Стоп! Не сейчас! Ей еще больно. Лучше пощадить нежное тело.

Она задыхается в избытке чувств, искушая меня передумать.

– Нет, милая, не сегодня! – хриплю я ей в ухо.

– Почему?

– Давай прокатимся! – быстро подмениваю тему.

– Куда?

– Какая разница? Пойдем! – скорее утягиваю ее за собой, пока меня еще удерживает воля.

Апрельский ветер остужает мою кровь, и я ему благодарен.

Неуверенно поблескивает рассвет. Улицы бы потонули в темноте, если бы не кремовый слой электрического света, засахарившегося на предутреннем морозце.

Летим по ночному шоссе на скорости больше сотни за час. Не предел. Хочется выйти за границы спидометра! Но я знаю, что слишком пьян от избытка… жизни, и должен контролировать себя.

Харли-«ночная дорога» несется бесстрашным мустангом, усами руля перекраивая желе континуума времени-пространства-материи. Резиновые покрышки уверенно ловят сцепление с зеркалом кольцевой, отшлифованной алмазной крошкой тумана, а узорчатые оттиски шин выписывают оду влюбленным, теряющим голову в этот волшебный час.

Она восторженно кричит за спиной. Порывы холодного воздуха обжигают нам щеки, но мы оба счастливы до безобразия.

Моргающие золотым светофоры расчистили для нас ленту проспекта, и что-то во мне срывает резьбу. Жму на газ. Байк ревет, как потревоженный буйвол, и выбрасывает вперед нас обоих.

Снова оклик, и она беспечно отпускает руки, стремясь отдаться порыву чувств.

– Разбиться хочешь?! – ору я ей через плечо. – Верни руки сейчас же! Крепче держись!

Конечно, она дуется, но снова льнет ко мне грудью. Сердце чеканит – адреналин ударил в виски. Я взволнован. Харли, скорость и она… прекрасная в своей милой обиде… жмется, радуется и любит!

Тени столбов городских фонарей самоубийцами кидаются под колеса. Первые лучи пробиваются сквозь бетонные монументы спальных кварталов, все быстрее догоняя нас. Уносимся прочь от зарева на востоке, отчаянно влюбившись в эту ночь, мы еще не готовы проститься с ее обветренным шармом.

– Почему ты молчишь?

Ее ресницы трепещут.

– Думаю.

– О чем?

Прожектор рассвета залил складки Воробьевых гор подрумяненным светом. Несмотря на час звенящих будильников, город еще казался дремлющим сном ребенка.

Моя девочка облокачивается на Харли, смирно стоящий под деревом, не оперившимся листвой, и глядела куда-то очень далеко: за город, сквозь зарю.

– А это важно? – говорит она бесцветно.

– Мне кажется, тебе грустно.

Она снова задумывается ненадолго.

– Почему ты терпишь это? – во взгляде смятение и… жалость.

– Что ты имеешь в виду? – ее вопрос тревожит меня.

– Когда-то произошел несчастный случай, а ты позволяешь им кидать в себя камни!

Сердце екнуло.

Мне тяжело вспоминать об этом. Тем более, сейчас, когда ее мягкое лицо так близко.

Молчу. Нечего ей сказать. Она никогда не поймет, зачем камни летят в меня. Я не жалею себя. Это мой рок, моя ответственность. Иначе нельзя. Не было здесь ни капли случайности. Я намеренно перерезал веревку. Я выжил, а другой – нет.

– Знаешь, что я чувствую?

Тишина. Не отнимаю глаз от авроры.

– Ты не здесь, не в этом времени, ты все еще там: во льдах, на краю пропасти! Каждый раз отправляешь себя умирать вместе с тем человеком…

– Прошу тебя, остановись! – хочу прервать разговор.

– Другие не имеют права обвинять тебя за то, что ты выжил! Ты живой, потому что так должно было случиться!

– Я очень прошу…

– Значит, ты нужен здесь… ты нужен… мне! – она конфузится, словно сказала что-то непристойное.

Еще не разучилась стесняться себя… Боится спугнуть глубокими чувствами? Глупенькая!

Ей кажется, что влюбленные должны говорить о любви. Я не умею раскидываться красивыми словами. Не хочу кривым языком оболгать чувство, какое мы оба испытываем.

Она смущена. Переживает, что не люблю. Ведь я до сих пор не заговаривал с ней о любви.

В девятнадцать лет любовь понимается только через пылкие речи. Обязательства, поступки – не в счет. Они ценятся позже, с годами.

– Любимая, – силюсь признаться.

– Ты любишь меня? – ее глаза просияли.

– Конечно. Мне жаль, что не могу, как следует, это выразить.

– Ух ты! И мы будем встречаться?

– Будем.

– Ходить в кино и музеи?

– Да.

– Ты будешь на мотике забирать меня после учебы?

– На мотике? – смеюсь про себя – так мой байк еще не называли. – Обязательно!

– Я познакомлю тебя с семьей.

– Если для тебя это важно, – соглашаюсь я.

– Ты в самом деле любишь меня? И бросишься защищать, когда на меня нападет шайка уличных бандитов? – она почти задыхается от восторга.

– Да, – не могу сдержать улыбку. – Обещаю!

– Не могу поверить!

Она – в моих объятьях. Жмется ко мне, словно я вот-вот ускользну.

– Хочешь сказать, что сомневаешься?

– Докажи!

– Что ты хочешь, чтоб я сделал?

– Спаси меня! – потребовала она строго и, одновременно, легкомысленно.

Втягивает меня в какую-то игру? Бросает вызов?

Я с удовольствием сыграю!

– Ай! Куда ты меня тащишь? – запищала она, упоенная счастьем.

– Знаю поблизости один бандитский райончик!

Мы крадемся через внутренний двор. Лабиринты квартала веют духом опасности. Наша авантюра может плохо закончиться, но мы не собираемся отступать. Солнце только вылупилось из горизонта, и свет не попадает вовнутрь «муравейника». Уличные фонари перестреляны жульем. Потемки, тени, силуэты… Мы слепы, как котята.

Ее ладонь в моей сжимается от напряжения. Ей страшно. Оказывается, в реальной жизни игра со смертью не так прекрасна, как в воображении. Она вздрагивает от грохота невидимой двери, но молчит и продолжает идти за мной. Упрямство пересиливает.

Ну что ж…

Сворачиваю влево, затем направо. Затем опять, опять. Обшарпанные фасады полузаброшенных «хрущевок» смыкаются над головами. Еще углы и повороты. Мы у промышленного склада.

Дверь приоткрывается… Видим, потому что над ней фонарь.

Краем глаза улавливаю, как вытягивается ее лицо. Двое бандитов что-то хапнули и тащат… Мы стоим у них на пути.

Двое парней. Высокие. В злодейских кожанках. Громилы. Все как положено по «сказке».

Я уверенно шагаю прямо к ним.

– Нет-нет, я передумала! – пищит она.

– Что ты говоришь? – как будто не расслышал и продолжаю утягивать за собой.

Мы в двадцати шагах от тех чудовищ.

– Стой! Я больше не хочу! Пожалуйста, не будем! – вцепляется мне в руку. – Пожалуйста! – и голос срывается от напряжения.

Слышу, как хлюпает нос. Вот-вот расплачется.

– Бежим! – командую ей я, и мы скрываемся за гаражами.

Она никак не может отдышаться. Глаза навыкате, щеки исполосованы бледными пятнами.

– Ты не видел: они преследовали нас? – судорожно выговаривает она вопрос.

– Нет, это вряд ли.

Мы пробежали больше километра, но я быстро прихожу в себя.

– Они могли у… уби… убить нас!

Зрачки застилает толстая пленка слез, и моя девочка содрогается в глубоких рыданиях, уткнув перекошенное лицо в ладони.

Ну, начинается! Женщины есть женщины.

Я растягиваюсь в нелепой улыбке – ничего не могу с собой поделать. Прижимаю к себе. Шепчу всякие нелепости. Она выплачет свой испуг.

Все пройдет.

– У них есть ножи или пистолеты! А что, если они найдут нас? – в искреннем опасении спрашивает она.

– Нет у них пистолетов!

– Откуда ты знаешь?

Боже, какая она милая в своей простоте!

– Я там работал когда-то! Мы были приятелями.

– Ты их знаешь?! Почему ты сразу… – и тут до нее, наконец, доходит. – Ты меня разыграл! – она бросается с кулаками.

– Извини, любимая! Ты не оставила мне выбора! – захлебываюсь в хохоте.

Беспокойно хихикает. Приступы лихорадочного смеха перебиваются урывками истерики и слез. Она колотит мою грудь кулаками, но не может спрятать улыбки.

– Ты… ты… ты… – не находит ругательных слов. – Негодяй, подлец, обманщик! – ее сотрясает нервная икота.

Прижимаю к груди. Дергается, рвется, но я умею держать.

– Отпусти!

– Милая… у-у-уй! – хватаюсь за коленку и неуклюже попрыгиваю от боли.

Все-таки дотянулась. Чертовка!

Оба прогреваем воздух клубами дыхания, частого от недавней борьбы. Румянец возвращается к ее щекам. Она улыбается. Победила.

Моя девочка. Она спасла меня. Вытянула. Вернула. Мой ангел.

– Выходи за меня! – мой голос звучит твердо. Я уверен.

Замирает. Думает, что ослышалась.

– Выходить… з… за-муж?

Но уверена ли она?

Я предложил ей меньшее, что могу дать.

Клянусь защищать ее, оберегать от мирских и душевных невзгод! Быть хорошим супругом, внимательным, верным. Угождать ее милым капризам, но ограждать от причуд. Клянусь подарить ей луну, Млечный путь и рассветы всех солнц Вселенной за ее любовь! Все, чего пожелает, я достану из-под земли! Если она согласится… обещаю: я жизнь положу, чтобы сделать ее счастливой, чтобы каждое утро видеть эту улыбку сквозь медовые пряди ее растрепанных блестящих волос!

Клянусь!

– Ты снова разыгрываешь меня? – хлопает она глазами.

Неожиданно понимаю, что все еще стою в полусогнутой позе и нелепо глажу ушибленный сустав. Нечего сказать – хорош жених! Ни кольца, ни белого скакуна, ни колена!

– Выходи за меня! – повторяю я, чтобы развеять ее сомнения.

Глаза округляются. Ее лицо выражает испуг, затем мелькают тени смущения и, наконец, рождаются очищающие слезы восторга.

– Да! Я согласна! Я очень-очень согласна! – щебечет она.

Господи, спасибо тебе за нее!

Шарю по карманам – ключ от мотоцикла… на брелоке! Протягиваю железное кольцо связки, как обручальное.

– …но мне мама не разрешит!

– Ты сама хочешь стать моей женой?

– Да! Твоей… женой… – она плачет от счастья. – Хочу!

Кольцо с фирменной подвеской Харли легко одевается на ее безымянный палец.

– Тогда ничто нас не разлучит!

Потом следует нелегкий разговор с ее отцом и еще более тяжелый – с ее матерью. Отец с родительской подозрительностью отнесся к моему заявлению, но в ходе беседы тет-а-тет мы сумели найти общий язык и договориться. Из соседней комнаты доносились обрывки упреков и перебранки. Мать и слушать не хотела о замужестве в девятнадцать лет.

После слов «Ты беременна от него? Отвечай!» я срываюсь с места и влетаю в помещение, откуда слышался материнский рев.

Моя девочка бросается мне на шею, как цепляются кошки, вытащенные из полыньи. Она всхлипывает, и мне больно, что из-за меня ей приходится выслушивать всякие гнусности.

Я не стану ничего говорить этой женщине. Она совершенно не знает свою дочь.

– Тшшш! – шепчу я своей ненаглядной.

Ее мать меряет нас укоризненным взглядом. Меня таким не испугать – столько за последние годы я их ловил на себе! Не свожу с нее глаз. Я не осуждаю. Мне ли судить? Но в мгновение ока унесу любимую, если вновь ее попытаются оскорбить.

Женщина вдруг как-то подергивается, будто нечаянно оступилась. Слезы наворачиваются на ее глазах. И тут я понимаю, что скрывалось под личиной презрения: неподдельный ужас грызет ее изнутри – она теряет единственного ребенка. Вскормленное любовью, ее нежное дитя вот-вот покинет родительский дом. Детская опустеет, там поселится молчание и пустота. Ей страшно до колик. Дочь уже выросла, но она не была готова…

Я ничего не скажу этой женщине – слова здесь ни к чему. Я чувствую, она смирится и поймет… и будет помогать дочери плести свадебные венки.

Глава одиннадцатая

Ее вырвало прямо у выхода из палатки. Сима еле успела выбраться.

Дикая боль взрывала голову при каждом ударе сердца. Желчь переполнила сумку желудка и закипела под горлом. Перед глазами все растекалось. Алое зарево раскрасило небосвод, но ей было не до любования чудесами природы. Тугой раскаленный комок встал поперек гортани, опаляя нежную слизистую. Девушка поперхнулась и сильно раскашлялась, хватаясь за лопающиеся виски.

– Мамочка, помоги! – просипела она выжженными связками.

Слеза беспомощности перед неумолимой агонией закатилась за шиворот. Кажется, она потеряла сознание, потому что оказалась лежащей на росистых камнях в шаге от входа в палатку. Неодолимая слабость кандалами приковала ее к земле. Даже пальцы не слушались. Боль, непроходящая и жестокая, огненной лавой разливалась по телу.

В желудке снова заклокотало. Гигантским усилием воли ей удалось повернуться набок, иначе она захлебнется ядом собственного организма. Это конец.

Сима остановила взгляд на вершине Белухи, едва различимой в предрассветном мареве тусклого света. Остановила, потому что зрачки онемели. Тяжело было даже моргать.

Она не думала и не помнила. Жизнь – болезненный сон, из которого ей скорее хотелось проснуться. Пот лился ручьем. Она чувствовала, как медленно тает и истончается. Миг, и ее больше не будет. Совсем! И боли не будет… ничего не будет… ничего…

– Что с тобой?! Тебе плохо?! О, господи! Ты вся горишь!

Глеб, проснувшийся, как всегда, первым, наткнулся на Серафиму, когда возвращался в лагерь с Аккемского озера. Он сразу почувствовал неладное. Она лежала очень тихо, запустив в светлые волосы пальцы. Страшное напряжение в хрупких ладонях выдавало ее свирепую пытку.

– Помогите! – она не узнала мужа. – Мне очень больно!

Губы алые, точно в крови. Лицо усыпано клейкой росой испарины.

– Наталья, поднимайся! Быстро!!!

Глеб вышел из лазарета, терзаемый клинками сомнений.

– Соят, я не уверен…

– Мы оба знаем: ее нельзя оставлять… Ты уже переступил черту и сделал свой выбор.

– Не может быть! Откуда…

– Губы сильно искусаны. И запястья… я видел синяки на руках! – произнес очень просто калмык.

Глеб свирепо вонзил глаза в ухмыляющегося товарища, но тот легко выдержал его взгляд.

– Ты прав: я не оставил ей выбора, – сдался мужчина.

Хитрая улыбка кочевника медленно расплылась по лицу.

– Это еще как посмотреть…

Глеб приказал себе не заводиться.

– Она больна…

– Она спит, – снова перебил Глеба Соят, – и скоро очнется!

– Тогда я останусь здесь.

– Не обманывай себя! – нахмурился тот. – Вы здесь, чтобы пройти этот путь от начала и до конца, иначе будете сожалеть потом. Оба.

– Ты что-то знаешь о будущем? – насторожился главный проводник.

– Только то, о чем ты и сам мог догадаться! – неоднозначно ответил калмык.

Глеб кивнул. От судьбы не убежишь – выбор давно предопределен.

Ядовитый солнечный свет между кряжистых туч кислотой выжигал лихорадочные зрачки Серафимы. Топлая, скользкая от переменчивой мороси глина кашилась под ботинками, замедляя ход. Каждый следующий шаг давался еще тяжелее. Упругая повязка на лбу потемнела от горячего пота. Тряпичную спину крючило нагруженным доверху туристическим рюкзаком. Мир испещрили странные тени: цвета меркли, то и дело, ухаясь в черно-белый спектр.

Сима почти не соображала. Подняли с койки, причесали, заставили выпить чарку «болотной жижи» и повели теленочком вдоль реки.

Ночь – сплошной пугающий сон… В голове кишели урывки образов: кровь, чьи-то руки и боль… Ее кто-то ударил, а затем… чьи-то губы тушили пожар…

Нет, не может быть! Приснилось, привиделось, показалось! Кошмар! Обыкновенный кошмар! Сновидение!

Она безошибочно могла сказать только одно: ее муж знает… Им не выкрутиться, не отречься от грязных измен! Они в каменной западне, их ведут на расправу…

Глеб обернулся на девушку, плетущуюся за ним.

– Не отставай! – в его голосе промелькнула железная нотка.

Он по-прежнему главный. На нем лежит бремя ответственности за самые тяжелые решения. Нельзя позволять слабости взять вверх над рассудком. Команда не догадается, как жалость подтачивает его решимость. Сомнения, колебания – все при себе. Его выбор не замутнен влиянием эмоций. Он – командир, и пока он уверен в своей миссии, его решения беспрекословны.

Супруг обернулся.

– Мамочки! – сорвалось с припухших обескровленных губ.

Серафима с трудом подавила крик – мутная радужка полуслепого зрачка блеснула металлом. Стежки уродливых шрамов натянулись от волчьего гнева.

Он заводит их на вершину, чтобы… Чудовище! Изверг! Палач!

Потемневшее лицо, отравленный презрением взгляд – этот не-человек ждет удобной минуты расквитаться с любовниками. Дьявольский прищур, отдающий зловонием ненависти, призван предупредить: возмездие неминуемо.

К горлу прилип комок дурноты.

Сима мигом опустила рюкзак и бросилась в жидкую поросль – тошнотная горечь катилась по пищеводу.

– Что это с ней?

– Не видишь – поплохело!

– Привал десять минут! – долетело до альпинистов.

– Привал – это хорошо! Правда, идем медленно.

– Зато на красоту наглядимся!

– Она не может продолжать путь! – настаивала медсестра. – Зачем Соят подначивает его? Ей бы оставаться в постели!

– Соят знает, что говорит. Простуда не смертельный диагноз! Наша принцесса скоро поправится.

– Ты видел, как она смотрела на Глеба? Будто перед ней – сам Нечистый! – шепнула она мужу.

– От усталости, наверное, – пожал плечами Андрей.

– Она бредит! Точно тебе говорю!

– Ты преувеличиваешь! Соят ее вылечит, я уверен.

– Мне это не нравится! Они играют с ее жизнью!

Зеленоватая гладь Аккемского озера безмятежным взором запечатлевала мудреные изломы кудрявых туч. Буйный ветер отдыхал после варварского набега прошлым днем, разрешая барашкам тумана пастись вдоль кромки воды. Копья света воинственно рвали мелкое сито разряженного воздуха, втыкаясь острыми лучами в ороговевшую поверхность горной долины. Необъятные каменные торты холмов неустанно делились ножами солнечного потока. Мнилось: если б ни откормленные буйволы-облака, пригнанные сюда неведомой палкой, котел озерной воды вскипел бы от мерцающего излучения.

На такой высоте густые сибирские заросли сменялись чавкающей тундрой. За ночь лесной бог истончил богатырские станы деревьев и обкусал кучевую зелень. Могучие кедры уступили место хрупким березкам. Приполярная мга царила тут, за пазухой гор. Почву усыпала крупа пепельной гальки, а трава выкрасилась в бронзовый цвет.

Вскоре тропа превратится в бесконечную лестницу из наскальных ступеней, где есть место лишь редким корням альпийской фиалки. Там древние духи камней высасывают жизнь из растений, чтобы преподнести их юные души своей госпоже – трехглавой Белухе.

Посреди стеклянного озера на крошечном пятачке выступающего островка ютилось гнездо, похожее на большую соломенную фиалку. Неизвестная птица на мгновенье повисла над ним, распушив огромные сильные крылья, затем свирепо зачерпнула поток воздуха и растворилась за краем небес.

Дыхания затаились. Множество глаз провожало могучую птицу.

Из реденького кустарничка послышались жалобные всхлипы.

– Кажется, нашей принцессе хуже, – перевел растерянный взгляд первый помощник.

Наталья демонстративно молчала, напыжившись от обиды. Она же говорила… говорила, что это плохая идея – заставлять простывшую бедную девочку ползти на вершину! Но Глеб так упрям!

Черные с проседью брови сошлись на переносице главного проводника.

Все, хватит! Пора возвращаться! Невыносимо оставаться на месте, когда она плачет там, слабая и несчастная. Никакая высокая цель не оправдывает эти страдания.

– Стоять! – внезапно кто-то очень сильной рукой натянул полы его ветровки. – Найдутся помощнички!

Глеб резко обернулся. За спиной оказался Соят, выросший, как из-под земли. Тот кивнул в сторону бурых кустарников.

– У тебя своя роль! Помни о цели! Не давай мелочным страхам затуманить твой разум! – тихо, но крайне настойчиво процедил маленький кочевник.

Проводник заметил, как один из отряда бросился на выручку Симе.

Это фотограф… Ублю…

Надо взять себя в руки! И мылить без пара!

– Чего дожидаетесь, звери?! – оглушил безмолвие криком Сергей. – Нравится смотреть, как она мучается?

Мелкий прохвост, однако, не лишен толики мужества. Значит, есть в нем что-то от совести… есть что-то…

Фотограф переводил взгляд с одного на другого.

«Почему все молчат? Почему никто не вступится за нее? Я ей чужой – это понятно. Но этот ее муж…»

Главный проводник мерил злыми шагами земляную тропу, пузырящуюся под его тяжелой подошвой.

«Неужели ему наплевать на жену?! А его помощники? Наталья?»

Медсестра сердито поджала губки и искоса поглядывала на Глеба. Ее ненаглядный Андрей бросал неуверенный взор на кусты, где плакала Серафима.

«Китайская крыса!» – прошипел Сергей, когда напоролся на гаденькую улыбку, блуждающую по лицу второго помощника.

Другие спортсмены являли безучастные мины. Игорь неожиданно обнаружил пятнышко на руке, Ромка колошматил бугорок под ногой. Только Володя казался напуганным.

– Глеб, надо вернуться! – вмешался Андрей.

Остальные закивали в единодушии.

– Послушай меня, брат! – калмык стоял уже посередь альпинистов. – Если женщина находит силы всплакнуть – это хороший знак: она идет на поправку. Ваше сочувствие ей ни к чему, – осклабился он в желтозубой улыбке. – К вечеру запрыгает живее горной козы!

– Андрей, ну скажи им! Нельзя же так! – Наталья ткнула мужа локтем.

Тот вздохнул.

Сергей осторожно наклонился к рыдающей девчонке:

– Что болит? Скажи, чем я могу помочь?

В него клещом вцепились шальные покрасневшие глазенки.

– Сережа… Сереженька! – она намертво уцепилась за его голяшку.

– Говори тише! – шикнул он. – Ой, ты чего? Больно же! – опешил фотограф. – Отпусти! – он стряхнул ее руки.

– Эй, где Сима? Поднимай ее! – услышали оба.

– Давай помогу! – Сергей взял ее за предплечье. – Чего сейчас реветь? Главное, унести ноги, а там…

Проводник даже не обернулся. Отряд продолжил двигаться вверх, прибавляя шаг.

Серафима постепенно успокаивалась и продолжала тесниться к любовнику, боясь возвращаться в очередь вслед за мужем. Добрая половина колонны отделяла ее от высокой фигуры, пугающей своей мрачной невозмутимостью. Ей казалось, что она постоянно ощущает на себе презрение немигающих глаз. Мир смешался с болью и холодом. Сима опасалась, что дурнота возвратится – так пугал ее этот взгляд.

– Он все знает… про нас с тобой… Понимаешь?! – суетливо пробормотала девушка, когда они чуть приотстали от идущего впереди.

Фотограф запнулся. Слегка припухшие веки неестественно расширились в сильной тревоге. Скулы растеряли привычный лоск.

– Это он тебе сказал? – быстро спросил мужчина.

– Нет, но я точно знаю! Ты, я – мы оба в опасности! Однажды он уже перерезал веревку другого спортсмена… Он – чудовище!

– Перерезал веревку?!

– Он – убийца!

– Что?! – Сергей вылупил глаза на Симу. – Как ты можешь…?! Тебе приснилось! Он не станет нас…

– Нам конец!!! – ее истеричный шепот походил на бред помешанной. – Слышишь меня?! Все случится на спуске!

Андрей обеспокоенно поглядывал на отстающую парочку, бурно перешептывающуюся между собой.

– Кого там потерял? – пошутила Наталья.

– Посмотри на Глеба, – сказал он приглушенно, чтоб не услышали остальные.

Медсестра вытянула шею.

– А что с ним? Молчит, твердолобый.

– Мрачнее тучи! Девчонка ушла, и он обозлился.

– Не верю, что он переживает из-за нее! – шепнула женщина.

Андрей развернулся к идущему позади и отдал приказ.

– Эй, что ты творишь? – возмутилась она.

– Надо вернуть принцессу на место! – объяснил первый помощник.

Наталья качнула головой. Ох уж эта «принцесса»! Сколько беды еще накликает им!

Сергей как заколдованный шел, глядя перед собой.

«Убийца…»

Почему же он не в тюрьме? Никто не догадывается о преступлении?

Он видел их… Как?! Когда?! Его два месяца не было в городе!

Ээээ, нет! Здесь что-то не так! Обманутые мужья, как правило, спешат подраться с любовниками, раздают тумаков своим бабам, пьют, разводятся, а потом ищут утешения в постели с другими. Мужик не будет холодно выжидать, чтобы отомстить! Чересчур изощренно для такого, как этот ее муженек. Глеб тащится от путешествий. Его больше ничего не волнует. Проще допустить, что он слеп или очень глуп. Но совершить «убийство»…

Серафима хотела задать главный вопрос.

Робкая надежда на чудо вспыхнула в уголке груди.

Конечно, он поможет ей! Не первый месяц этот мужчина испивал чашу ее боли. Тоска отступала рядом с ним, и вера в счастливую жизнь крепла. Он умел разгонять ее тучи.

Тлеющий огонек на мгновение согрел душу прежней мечтой…

Она смело разжала губы…

Неожиданно ее мысли грубо прервали:

– Сима, тебе наказали догнать проводников.

Девушка быстро нашла в отряде фигуру супруга. Глеб казался всецело поглощенным дорогой. Она отмахнулась от «почтальона», желая вернуться к важному разговору.

Сергей осторожно взглянул на любовницу.

Глаза сумасшедшие, пот ручьем, тошнота… Она больна – этим легко объясняются ее фобии. Быть может, все еще элементарнее? Обыкновенная игра, женская хитрость, манипуляция… Скорее так, чем поверить в то, о чём она болтает.

– Мне страшно! – шепчет она сладкими губами.

«Как льстивы эти губы!»

– Что ты требуешь от меня? – в кувшине голоса не плескалось ни капли сочувствия.

Серафима отпрянула. Резкий вопрос привел ее в замешательство.

– Может, ты объяснишь ему…

На них обернулся Володя:

– Сима, тебе Андрей кричит что-то! Пойди к нему! Не испытывай его терпения!

Из омута черных мыслей Глеба выдернуло имя супруги, в пылу досады выкрикнутое чужим горлом.

– У-у-у, вредная! – нахмурился первый помощник.

– Оставь их! – ругалась медсестра.

– И не подумаю! Вон, посмотри! Ведь по краю идут! – указал он на светловолосую путешественницу. – Сейчас свалится, дура!

– Я не могу… Мы… не можем себе позволить ту жизнь, о которой ты говорила!

– Со временем… Сколько тебе нужно? Месяц? Два месяца? – нетерпеливо спросила девушка.

– Нет, этого мало! Может, год! Или чуть больше. Два…

– Год?! – прошипела Серафима. – Ты прикажешь мне еще год спать с ним в одной постели?

– Придумаешь что-нибудь! – бросил фразой Сергей.

– Эй, Ромео! Ты оглох? – долетел раздраженный окрик Андрея. Он приближался.

Фотограф напрягся. Лицо почерствело.

– Ты спятил! Я… я не стану! – яростно возразила девушка.

– Тогда зачем ты здесь? Зачем преследуешь меня? – Сергей резко обернулся. – По-моему, ты вовсе не любишь, а пытаешь с моей помощью сбежать от своего полуслепого муженька! Не на того напала! – запальчиво предупредил он. – У меня и так куча проблем из-за тебя! Не нравится – попробуй обратиться к этому, – он кивнул в сторону, – первому… прихвостню, его помощнику, с которым ты так любезно ворковала на днях! Может, он приютит тебя, а?!

Сима попыталась вздохнуть. Она отчаянно нуждалась в глотке кислорода, но воздух тяжелым комом застрял в пересохшей гортани.

Ей уже не вспомнить, чем закончится разговор. В голове все перемешалось. Вопросы, ответы, грезы, воспоминания…

Почему так пусто на душе? Немеют слова в голове, даже самые простые, самые неотвязные, собственные… Страшное ощущение! Замирают мысли, и нет тебя самого! Не осознаешь – не дышишь, не существуешь! Куда же подевались все красивые идеи? Зачем разбежались мечты? Пустота!

«Помогите!» – хочется крикнуть, но и это замирает на кончике твоего языка.

Картинный мир расползается по нитке, блекнет, исчезает. Тебя отрубило от красоты мироздания, словно выдернули вилку из электророзетки, и мысль витает по бездыханному космосу, не находя ни пристанища, ни цели.

Разучиться думать – это замереть в полудюйме над землей, так и не сумев окончить шаг; это разучиться дышать ртом и носом; это умереть в себе, живом.

Больно! Или… Отсутствие боли! О, нет-нет… точнее… боль настолько сильная, что уже не ощущаешь ее. Душа не справляется, рецепторы лопнули, мир канул в пучину… маленького аквариума… и остановил отсчет секундной стрелки… точно карманный хронометр. Выверенный механизм переполнился влагой, и… время запнулось…

– О, господи! Вытаскивайте ее! Быстрее!

– Вода ледяная!

– Аккуратно! Вот так!

– Голову! Держите голову!

– Без сознания.

– Есть переломы?!

Глеб успел разглядеть, как остекленел ее взор. Она не замечала, что шагает к обрыву. Отвесный каменный берег, еще движение, и пустота… Она упала в озеро с пяти метров. Под зеленоватой гладью оказалось плато. Мель, глубина метр от силы. Основной удар принял рюкзак. Утром Глеб вытащил из него все тяжелое, ей оставил спальник и пару теплых вещей – они-то и смягчили падение. Большая удача, что она кувырнулась в полете и свалилась в воду плашмя. Если нырнуть вниз головой…

Фонарь-прожектор, крепящийся с внешней стороны ее вещмешка, напрочь размозжило о каменистое дно.

– Она цела! – заключила Наталья.

– Поскользнулась?

– Похоже на то.

– Как же она меня напугала! – Игорь схватился за сердце, забыв о вымоченной одежде, пока спешил вброд на помощь девчонке. Именно он оказался первым, кто бросился в воду за ней.