Текст книги "Красный лёд"

Фотограф замер на месте, когда на тропе его беспокойных метаний встал главный проводник.

– Еще раз увижу тебя рядом с ней… – голос сипел от подавляемого негодования. Ноздри грозно раздулись. Переносица сморщилась в зверином оскале. Невидящий глаз потемнел от напряжения. На лбу вспухла черная вена.

Сергей готов был поклясться, что тот вот-вот зубами вцепится в него.

– …поверь: тебе не поздоровится! – прохрипел альпинист.

Нетрудно было угадать, каких усилий стоило ему держать себя в руках.

– Лучше тебе не попадаться мне на глаза! – сказал он почти шепотом.

Это было последнее предупреждение.

Фотограф все понял без слов. Их отношения с Серафимой закончились. Никаких прощальных встреч, никаких объяснений. Все попытки общения должны быть пресечены, а иначе…

«Он все знает!» – возник в памяти обрывок фразы.

Сергей только кивнул. На большее он не решился.

«Убийца… он когда-то уже перерезал веревку…»

– Глеб, что будем делать?

Сергей ощутил, что кто-то сорвал с него черную тень. Он постарался глубже вздохнуть. Самообладание понемногу возвращалось к нему.

Серафиму разбудил треск костра. Иголочки кедра бодро пощелкивали от жара. Сочные клубы дыма пританцовывали на легком ветру, стараясь попасть в такт музыки леса. Тоненькая березка шуршала над головой листьями-погремушками, и в шепоте ее угадывалась колыбельная. Ветви ее купались в солнце, мерцая как бутылочные стекляшки. Каждый стебелек лучился на свой лад, подпевая. Волшебная песня!

Серафима опять погрузилась в забвение, убаюканная красотой. Неожиданно чужая безымянная тень залепила прикрытые веки, и тревога накатила на разум новой волной. Произошло что-то очень плохое, однако вспомнить не получалось.

Она с трудом продрала глаза. Приподнявшись на локтях, Сима обнаружила, что закутана в теплый спальник. Голова соображала через силу. Картинка смазывалась. Мышцы гудели. Спина побаливала, но было терпимо.

Что происходит? Кто здесь? Почему она спит на земле?

– Очнулась?

Голос знаком до нелепого.

– Не помню… ничего… – призналась Серафима.

Яркий свет не давал ей разглядеть чужака.

– Болит что-нибудь?

И снова этот знакомый голос. Где она его слышала?

Сима мотнула головой, и в глазах потемнело.

– Ой, – схватилась за лоб.

– Откинься назад! – приказал ей кто-то. – Скоро согреется чай. Потом попробуешь встать.

– Сколько времени?

Зачем она это спросила? Есть ли разница: вечер сейчас или утро?

Нет, ей хотелось поговорить, еще раз услышать низкий бархатный голос. Искусительный, мягкий. Пожалуйста, пусть он говорит!

– Полдень.

– Чудесно! – подпела ему Серафима.

– Группа ушла вперед на три часа. Нам следует поторопиться, чтобы успеть нагнать их до сумерек.

«Группа… Что особенного в этой группе? Зачем он хочет кого-то нагнать… нагнать… гнать… гнаться за кем-то… за… за… мной!»

Ее пронзила вспышка воспоминаний.

– Уймись! Хватит драться со спальником! Порвешь застежку! – поднялся мужчина.

Серафима утихла.

Она вспомнила все: любовь, отчаяние, одиночество; глушь, прощание с другом, червонную луну; грядущий развод, клятвы, измены. Развязанный узел мечты.

Глеб, Сергей… Она выкинута из всех жизней. Добилась, наконец, проклятой свободы, и теперь никому не нужна!

Что муж сделает с нею? Опозорит? Накажет? Побьет? Он имеет полное право, он – хозяин здешних краев. Он – судья, и он же палач. Мучает ожиданием неизбежного.

В ноги кинуться? Нет, не поверит. Этот зверь нутром почует вранье – теперь она это знала. Плакаться, умолять? Какой стыд! Уж лучше побои.

Несколько минут девушка наблюдала, как он ломает сухие ветки и по одной подкладывает в костер.

– Я голая! – Сима одернула край мешка и постаралась напустить на себя крайне оскорбленный вид.

– Да, я знаю.

– Почему я голая?! – крикнула она.

– Твоя одежда скоро досохнет, – по-прежнему бесстрастно отвечал мужчина.

Ни злости, ни раздражения. Лицо отстраненное, без намека на подлость. Только глаза колючие. Их больше не грела любовь, вместо тепла – безразличие.

Обожженный копотью котелок задрожал над огнем. Вода морщинилась и бурлила – кипяток был готов.

– Выпей! – он подсунул ей горячую кружку. – Полезный отвар. Горький, но тебе все равно придется допить.

На поверхности чарки плавала изумрудная тина. Жидкость едко попахивала. Рваные чаинки, вероятно, прошинкованные ножом, напоминали болотную водоросль.

Девушка пугливо отпрянула.

– Я не стану.

– Он поможет снять жар.

– Я не стану пить всякую отраву! – запальчиво сказала Сима.

– Как хочешь, – спокойно произнес Глеб и поставил чашку на землю. – Грубишь. Растеряла навыки хорошего воспитания? Или тебя что-то пугает?

Серафима нервно закусила губу. Муж разгадал ее помыслы. Она вся у него на ладони: голая, безвольная, слабая. Ей играются, словно тряпичной куклой. Он контролирует ее жизнь, он задает сюжет, он управляет намерениями. А она… живет той реальностью, дышит, чувствует то, что он разрешит.

Как же так получилось? Где она упустила себя? Блуждает по мрачным трущобам ошибок и глупостей, оступаясь на поребриках собственных заблуждений, разбивая колени об осколки фантазий. Потерялась, запуталась, обманулась.

Банк беспечности разорен. Кредит доверия клятвам исчерпан. Опустела кладовая надежды. Достоинство продано за копейки. Честность отдана под залог. Гордость растоптана. Что осталось? Дерзость и крохи амбиций.

– Подай мне белье! – потребовала Серафима упрямо.

– Ноги-руки шевелятся! Сама встань и сними! – муж не поднял головы.

Он был прав: она злится от страха. Как животное, загнанное в тупик. Она мечется, норовит тяпнуть за палец. Только муж ее – ловкий охотник и не даст себя укусить.

Сима вскочила, подхваченная возмущением, сбросила пуховое одеяло, обнажая себя.

– Смотри! Ты же этого добивался?! Любуйся! – вскрикнула она. – Вся перед тобой!

Глеб поднял тяжелые глаза на жену.

– Прикройся! Холодно, – слова сквозили печалью. – И заканчивай этот спектакль! Жалкое зрелище, – он презрительно оглядел ее болезное тело. – Тебе совсем не идут кривляния, и актриса из тебя – так себе. Оставь громкие заявления для своих журнальных заметок! Для убогих французских трагедий и плебеев, роняющих слюну на подобную дрянь!

В нее словно бросили смердящими потрохами.

Оглушительнее, чем удар кулаком. Больнее, чем елью по векам.

Ее творчество… самое дорогое, что было… Перемешано с грязью.

– Как ты смеешь… так… про мою жизнь! – она не узнала свой блеющий голос.

Девушка вгляделась в лицо мужчины и ужаснулась себе. Какой же гадкой она кажется со стороны? Грязная нагота! Синюшная кожа, оттопыренные от холода соски, гениталии, призывно выставленные напоказ, багровые пятна кровоподтеков. И она нахально бравирует перед ним этим срамом…

Ее супруг и здесь оказался прав: от нее прежней ничего не осталось… Нищенка. Шлюха. Дешевка.

Серафима почувствовала, как громоздкие слезы заволокли целый мир.

Нет, она больше не в силах держаться… не плакать… клеить маски к лицу…

И пришло осознание…

Что такое скользящие горькие капли, когда спина прогибается под хлыстами вины? Слезы… они не спасут!

Она себя опозорила, унизила, растоптала. Другие не причастны к ее злодеяниям. Никто! Только она сама! Она прогнила спесью и высокомерием. То, что происходит с ней – ее выбор: боль, ссоры, несчастья – все ее.

Глеб нахмурился. Жалость уколола его.

Девочка неловко осела. Плечи ее вздрогнули. Она заплакала. Тихонько и грустно.

Как странно… За много месяцев он впервые наблюдал не каприз, не уловку. В хрустальных рыданиях Глеб услышал… красоту!

Оставив занятия, мужчина приблизился к девушке. Сердце сжалось при виде блестящего налета испарины вдоль позвоночника. Лихорадка. Озноб.

Полотно костлявой спины прострочено стежками царапин и синяками. Ребра густо очерчивались на коже. Недоедала.

Глеб постарался вспомнить, когда в последний раз жена сытно питалась. День, два назад? Больше. Крошки за ужин, бульон, два ломтика картошки, полтарелки риса, запиханные через силу позавчера. За спиной десятки километров, и столько же впереди. Ей нужно есть, чтобы закончить этот путь.

Слабая, бледная и такая печальная. Он с трудом преодолел желание прикоснуться к худому плечу, запустить ладонь в медовые волосы, разделить страдания, утешить.

«Не сейчас! Она еще не готова!» – напомнил себе альпинист.

– Ненавидишь меня, – вторглась она в его думы.

Сима ощутила его присутствие, но не решилась повернуться и взглянуть прямо в лицо. Она не знала, что его губ коснулась легкая улыбка.

– Ты так это видишь? – горько ухмыльнулся мужчина.

Серафима замерла в ожидании.

– Я не испытываю к тебе ненависти, – сказал он после некоторого молчания.

«Что?! Он не злится? Мне казалось, что…».

– Правда? – она снова глотала слезы.

Значит, возмездия не последует. Но почему?

Значит, все, что случилось ночью, не было правдой. Ей приснилось! Вероятно, он даже не знает… не знает о… предательстве! Она видела то, чего опасалась, она сама наказывала себя за обман!

– Я виновата перед тобой… так виновата! Совершила ужасное… Ты возненавидишь, когда узнаешь…

Глеб обратил внимание, как девушка неосознанно сжалась и попыталась спрятать голову в плечи, точно ожидала удара палкой по голой спине.

– Не надо ничего говорить!

– Ты должен знать…

– Не хочу слушать! – произнес он это очень серьезно.

Серафима недоуменно повернулась к нему. По напряженным скулам она угадала, что разумнее промолчать.

Что прячется за обыденными фразами? Действительно ли ему неважно, чем она себя запятнала? Сима окончательно запуталась в лабиринте вопросов.

– Ты дрожишь, – его голос едва заметно смягчился. Забирайся в спальник и выпей отвар – станет легче!

В руках Серафимы появился горячий стакан. Девушка отхлебнула глоток и скривилась.

– Горькое.

– Тебе следует набраться сил. Подъем на Белуху требует выносливости, – он уже осматривал ее вещи.

– Почему ты хочешь, чтобы я оказалась там?

Глеб не ответил.

– Почему?!

Озеро постепенно растворилось в пышущем свете далеко позади. Дорога петляла по бескрайнему горизонту кустарника. Дымчатые облака роняли гигантские тени на скалы, и воздух быстро остывал на ветру.

Двое путников с цветастыми рюкзаками шли вверх по течению, обходя вертикальные утесы, сточенные временем и водой. Тропинка чуть приподнялась над угорьем, и в метрах трехстах от них выросло деревянное сооружение, крохотное, на первый взгляд.

– Мы пришли. Сделаем привал.

– Это церковь? Здесь? – от удивления девушка позабыла о горьких мыслях.

– Часовня Михаила Архангела.

– В такой глуши! До ближайшего населенного пункта… – Сима принялась считать в километрах. – Судя по боли в ногах, сто, не меньше.

Проводник угрюмо двигался рядом.

– Какая красотища! С ума сойти! А во-о-он там, – она ткнула указательным пальцем в синий горизонт, – это Белуха?

Глеб уловил очертания каменного пика.

Белуха.

Величественная. Священная. Чистая. Даже небеса распахиваются перед ней. Высокие перистые облака покрывали фатой вершину древней богини. Хрустальная бирюза поднебесья подчеркивала сверкающую белизну каменного лика красавицы, а пышногрудая дымная облачность медленно раскланивалась у ее ног.

Мужчина не мог не заметить, как взгляд супруги просветлел от восхищения.

Кажется, Серафима понемногу приходила в себя. Болтает милую чепуху. Значит, прав был Соят: к вечеру симптомы пройдут.

– Да, – отрывисто сказал Глеб и замолчал.

Девушка озабоченно покосилась на мужа.

– Что-то не так?

– Нет. Рад, что тебе нравится здесь, – он немного смягчил взгляд. – Если ты не возражаешь, я хотел бы немного побыть один. Скинь рюкзак! Можешь погулять вокруг. Наслаждайся видом!

«Все-таки, случилось!» – поняла Сима.

Она с облегчением сняла заплечную сумку и направилась к речке умыться.

Часовня действительно была небольшой, но внешне ухоженной и аккуратной.

«Наверное, еще действует. Интересно, часто ли приходят сюда?».

Дверь выглядела незапертой, но Серафима не решалась проверить.

Она всегда стеснялась подобных мест. Церкви, храмы, капеллы – все они казались ей переполненными тяжелым запахом свечного воска и пустыми надеждами верующих.

«Есть ли за этими облаками единый Бог? Аллах, Рарог, Зевс или Вишну… Кто-то, управляющий судьбами, жизнью, Вселенной?», – рассуждала она.

Глеб остался сидеть на деревянном крыльце.

Лоб изрезали глубокие морщины печали, брови выгнулись. Плотно сомкнутые губы выдавали сильное внутреннее напряжение. Пару раз он трепал ладонью затылок. Он сожалел, вспоминая. В отличие от угрюмого безмолвья, к которому девушка уже привыкала, в этот час он словно горевал по кому-то. Он всматривался в собственные ладони, но не видел их.

Погрузившись в раздумья, он заблудился в своих мыслях и не замечал, что Сима наблюдала за ним.

«Как же он, наверное, умаялся возиться со мной», – виновато подумала Серафима.

Она присела к его ногам. Оба долго молчали. Мужчина, казалось, совсем позабыл о ней.

Преждевременная седина инеем отливалась на солнце в его каштановых волосах. По его сивеющим вискам легко угадывалось, что на его долю выпало немало мучительных испытаний. Страшные шрамы посветлели с годами, однако глаз… Глаз так и не зажил.

– Можешь сделать мне одолжение? – неожиданно обратился мужчина к супруге.

Глеб просит ее о чем-то?

Сима неопределенно кивнула.

– Зайди в часовню, поставь свечку и помолись.

– Помолиться? За кого?

– За себя.

Она замерла в крайнем изумлении. Его странная просьба ошарашила ее.

– Я не понимаю.

– Эта часовня была построена в память о погибших альпинистах, погребенных во льдах Белухи. Не всем, кто идет на вершину, суждено вернуться. Я хочу, чтобы ты очистилась перед восхождением, услышала себя, простила собственные ошибки. Это важно.

– Но…

– Просто сделай так, как я сказал.

Она не стала далее припираться. Раз это так важно для него…

К ее удивлению, в часовне не пахло свечами. Из маленького окна виднелись все три вершины Белухи. Тесная комната включала в себя узкую кафедру, столик с подсвечником, маленький шкафчик, на котором лежала пачка церковных свечей.

Сима быстро подошла к единственной иконе, висевшей на бревенчатой стене.

«Святой Архангел Михаил», – прочла про себя девушка.

Она не умела молиться. Ее крестили очень маленькой – не осталось воспоминаний. Неожиданно возникшее волнение мешало припомнить «Отче наш», которую давным-давно нашептывала бабушка, сидя у детской кроватки.

– …еже еси на небесех… царствие… воля… Аминь! – произносила она одними губами.

А дальше? Как положено просить за себя перед Богом? Она не в отчаянии, не в беде, чтобы взывать к небесам. Дурные предчувствия смыло речной водой, и она ощущала умиротворение. В эту минуту ее больше тревожила мука, отразившаяся в лице Глеба, чем предупреждение о возможной гибели.

Серафима подожгла высокую желтую свечку. Ее порывистое дыхание колыхало зародившийся огонек.

– Господи, прошу тебя: убереги… меня… – язык отказывался выклянчивать себе милостыню.

Если ей действительно грозит опасность, зачем она продолжает путь?

Она не знала. Ей хотелось поверить Глебу.

Муж сказал, что не испытывает ненависти. Он не лгал.

А она сама? Что она чувствует на самом деле? Неужели презирает его, как говорила?

Соврала.

Заперла в кованом ящичке разума девичью нежность. Спрятала ящичек в сундуки подсознания, а те – и дремучий чулан – пусть укроются пылью забвения. Никто не узнает, что подрезаны ее крылья, что она разучилась летать… ждать, надеяться…

Серафима закрыла глаза, силясь припомнить, как так получилось, что она растеряла любовь.

В тот день… полгода назад…

Завтрак, кресло, журнал. Свежий кофе наполнил чашку. Хрустящая булочка сияет маслом. Воскресенье. Отгул и свободное утро.

Прошло две недели, как муж уехал из дома – очередная вершина, команда, поход.

Страницы в руках повествовали об альпинизме.

«Новосибирский экстремал бьёт мировой рекорд», – сообщал новостной обозреватель.

Следующая страница пестрила рекламой. Затем авторская статья. Юмор, поздравления… и в конце – сводка пропавших без вести.

«Какой недоумок верстал этот журнал?» – подумала Сима. – «После чествований – в могилу».

Глаза зацепились за крошечное объявление.

«…выражаем соболезнование жене и семье погибшего Г. Русакова… похороненного под завалами… 19 января…» – а дальше буквы набухли и расплылись.

Кофе выпал из рук. Струны здравого рассудка опасно подернулись.

Она пролежала на полу несколько часов, выплаканная до дна. Вместе со слезами из груди вытекала душа.

Ее отрезали от мужа, словно краюшку от хлеба. Высохла, почерствела, закуталась в плесень.

Жизнь не будет прежней. Горе выскребло естество. Осталась полая оболочка. А нутро… а нутро переполнится мусором!

Свет повсюду угас! Воздух отравлен скорбью.

Пускай! Бездушие – та же смерть. Так ни все ли равно, что таится во мраке?

Сима не помнила, как тогда догадалась, что погибший Г. Русаков не был ее супругом. Может, перечитала заметку. Может быть, позвонили друзья. Но с тех пор все изменилось…

В тот день она, прежняя, умерла…

Почти…

Нет-нет! Что-то в ней еще бьется! Сердце? Чувства? Любовь?

Глеб остался в живых! Он за дверью! Ждет ее. Он все еще рядом!

Слова окропили тишину горячим потоком:

– Пожалуйста, Боженька! Уйми его боль! Он заслуживает Твоей любви! Я только хочу, чтобы он вновь начал улыбаться! Пусть не мне… – слезы мешали говорить. – Пусть он будет счастлив… даже если… без меня…

Услышат ли ангелы ее незатейливую молитву?

Серафима вытерла ладонями щеки и постаралась поглубже вздохнуть.

Глеб не должен знать о порыве нежности, воскресшей в ее душе так внезапно.

На двери висела табличка: «Уважаемые посетители! Во избежание пожара, убедительная просьба не оставлять после себя зажжённые фитили!»

Сима быстро задула свечку и прикрыла за собой дверь.

Они поднимались все выше и выше. Под ногами хрустела крошка гладких камешков, отшлифованных бурным течением.

Вдоль реки идти было гораздо легче – так они избегали курумника – нагромождения обломков гор – зачастую острых и зыбких от времени. По ту и другую сторону поднимались безжизненные стены, уже стряхнувшие с себя шелуху зеленых кустов. Редкая трава еще ютилась в низинках у рукавов воды, но корням деревьев уже не хватало почвы в перемежающихся слоях вездесущего камня. Ковер из летних цветов сменился холодными красками.

Небо понемногу расчищалось над головой. Нежная лазурь удивительно оттеняла сизые горы. Чистота царила в синеве этих мест.

– Не отставай от меня! Старайся идти там, где я прошел, – обернулся Глеб на супругу.

Две ложки! Заставил проглотить ее хотя бы две. Иначе не дойдет…

Конечно, «не хочется». Конечно, «тошнит».

Нужно! Через «не могу».

Тело необходимо питать, тем более, сейчас, когда нужно двигаться вверх и не зевать.

Кожа да кости, однако находит силы карабкаться. Настырная: гордость сдаться не разрешает, и упрямство гонит слабое тело.

«Силком накормил бы… Не могу! Себе повторяю: „надо“, а сам… Не хочу причинять ей боль. Не хочу против воли… но… надо!»

Жизнь – не только чья-то конкретная воля: его, ее. Им придется склониться перед волей действительности, хотят они того или нет. Они здесь и сейчас, потому что на то была воля гораздо мощнее – воля избранного пути, воля ответственности за решения. Жизнь – это череда решений. Выбор, сделанный однажды, завел их туда, где они теперь. Не свернуть, не обойти. И узость горной тропы здесь совсем не при чем.

Они стоят на последней уцелевшей ступеньке догорающего моста. Она еще не догадывается, что витает над пропастью. Единственный мост… они должны пересечь его вместе.

– Еле идешь. Тяжело?

– Без рюкзака было бы легче, – вздохнула Сима.

– Не придумывай! Он полупустой! – отмахнулся Глеб.

– Все равно спину тянет!

Мужчина остановился.

– Хочешь поменяться?

– Опять смеешься надо мной! – Серафима взглянула на увесистый груз за плечами мужа, – Такой и лошади не поднять!

Сколько в нем? Килограммов пятьсот? Тысяча?

Она вместилась бы туда целиком, и еще место останется.

«Такая ноша… Не каждый горб унесет!» – отчего-то подумала девушка.

– Я скучаю по моему Новичку! – грустно сказала Сима.

– Ты дала имя жеребцу?

Она оглянулась, словно еще могла отыскать коня вдалеке.

– Поправится ли он? Что с ним сделают эти изверги?

Проводник шумно выдохнул.

– С ним все будет хорошо. Я выкупил его утром…

– Что?! – у Симы вытянулось лицо.

– …и перепродал конюху из турбазы. По дешевке, правда. Твой конь всем приглянулся. Он больше не будет перевозить чужие поклажи. Меня заверили, что его выходят.

– Ты не шутишь?!

– Нет.

– Почему… ты…

– Иначе… его бы закололи на мясо. Лошадь, которая не может работать, не стоит ни гроша в этих местах.

– Но как же так? – ужаснулась девушка.

– Людей можно понять: только нескончаемый труд уберегает их семьи от голода. Здесь работают все: и женщины, и малые дети. Однако возможность зарабатывать деньги есть лишь у мужчин. А хромоногая лошадь… хороша исключительно в супе.

– Ты говоришь страшные вещи! – укорила она его.

– Я говорю о реальном положении вещей. Спустись, наконец, с небес! – холодно отозвался Глеб.

– С каких пор ты решил стать таким циничным? – ей хотелось поддеть его. – Играешь роль бесчувственного судьи?

Мужчина проигнорировал ее вопрос.

Жаркий огонь благодарности за спасение друга был залит из шланга пренебрежения.

Девушка неосознанно замедлила шаг. Ей стало неловко перед собой за ту минутную слабость, которую она позволила себе в часовне. Она попросила за мужа, человека безучастного, глухого к ее переживаниям. Он вряд ли оценит. Для него всегда на первом месте были вершины. Горы – его семья. Он их боготворит. А живые… из плоти и крови… его мало волнуют!

– Э-э-э-эй, не ходи туда! – закричал Глеб.

Сима не успела сообразить, о чем это он вообще, как земля под ногами исчезла, и тело начало мешковато проваливаться в пустоту.

В ту же секунду что-то очень сильное вцепилось в цветастую куртку, и девушку бесцеремонно выволокли за шиворот обратно на плато.

Серафима наблюдала за всем, точно с экрана кинотеатра. Из ступора ее вывел не шок. Ее все еще держали за воротник и нахально трясли, словно нашкодившего кота – попеременно отчитывали и грубо теребили за шкирку.

– Больно! Пусти! – завопила она, наконец, приходя в себя.

– Дура! Сказано же тебе: «Шагай след в след»! Куда ты полезла? Умереть захотела?!

– Отстань от меня! – Сима ногтями врезалась в его руку, держащую воротник.

– Ты чуть не погибла! – он приблизил ее лицо. – Ненормальная!

– Да пошел ты! – оскалилась Сима. – Отпусти!

Она попыталась добраться когтями до его горла. Он только крепче затянул воротник.

– Хватит брыкаться! Послушай меня…

– Не дождешься! – шипела она, стоя на кончиках пальцев.

– Ты должна быть внимательнее!

– Ничего я тебе не должна! Ты мне никто, и я не нуждаюсь в твоих глупых нотациях! – она окатила его взглядом, исполненный презрением.

Ее слова, часто идущие вразрез с поступками, в этот раз не вызывали сомнения – она действительно испытывала отвращение.

– Дрянь! – выругался он про себя и оттолкнул жену.

Серафима нелепо шлепнулась на землю. Обида клокотала в ее груди.

– О чем ты сожалел у часовни? – неожиданно задала она вопрос. – Ты говорил, что сооружение было построено в чью-то память больше десяти лет назад. Это было задолго до несчастного случая на Эвересте. Ты виноват перед кем-то еще?

Глеб слегка напрягся. Он не готов был к расспросам на подобные темы. Слишком лично, интимно, больно, чтобы выдать простой ответ.

– Мне бы не хотелось об этом сейчас, – изрек мужчина очень сдержанно.

– Тогда объясни, почему ты не зашел в часовню помолиться за себя? Меня ты отослал, а как же сам? – тон ее голоса стал еще более требовательным.

– Мне не стоит туда входить, – он все еще сохранял хладнокровие.

– Что это значит?

– Значит, что это тебя не касается!

«Богом себя возомнил?» – злилась девушка.

– Или просчитываешь: если накроет лавиной, ты выкарабкаешься, а у меня не останется шансов.

– Это неправда.

– И все?! Таков твой ответ? – рассердилась Сима.

– А какого ты ждешь?

– Ты беспрестанно скрытничаешь, недоговариваешь о чем-то! Я знаю, ты что-то задумал! Иначе, зачем умалчивать факты?

– Не понимаю, о каких фактах ты говоришь?

– Ты не сказал своим друзьям, что мы женаты! Чтобы снять с себя ответственность? Планируешь разделаться со мной?

– Такие дерзкие обвинения! – Глеб резко понизил голос. – Тебе не стыдно за этакую грязь?

– Стыдно?! Мне? – девушка вскочила на ноги. – Ты похитил и насильно заволок меня сюда! Когда вернемся в Москву, я сразу пойду в полицию и дам показания против тебя! Ты сядешь в тюрьму за похищение человека! Слышишь меня?!

Мужчина бессильно прикрыл веки, точно хотел не видеть ее перед собой.

– Как же получилось, что я проглядел тебя? До какой мерзости ты опустилась!

Сима захлебнулась от возмущения.

– Я не боюсь, – тут же продолжил он. – Мне нечего терять. Никого из близких у меня не осталось: отца я похоронил, Варяг попал под колеса. Большинство друзей стали моими недоброжелателями. Ни родственников, ни детей. Ты желаешь уйти, так какая мне разница, что будет дальше?

– Зачем ты привез меня сюда? Зачем стараешься во что бы то ни стало затащить на проклятую гору? – заорала она во все горло.

– Чтобы соскрести отвратительный налет праздности! Посмотри на себя, на кого ты похожа! Ты превратилась в одну из этих лощеных штучек, которые полируют себя до блеска, подобно кузову элитной тачки, чтобы затем продать себя подороже. Волнуешься, как тебя оценят. Подкупаешь своей молодостью, а внутри одна гадкая спесь! – выговорил он сухо.

– Замолчи, – прошептала она.

– Ты уже не различаешь, что правильно, а чего делать нельзя!

– Заткнись! – Сима едва сдерживалась от крика.

– Скатилась, изуродовала себя, растоптала все самое лучшее! Продалась за гроши! – выплюнул Глеб последнюю фразу.

– Ах ты… – она обрушилась на него с яростью, выкипевшей через край.

Серафима попыталась ударить супруга, однако тот легко увернулся от кулаков. Рука зацепила воздух.

Неспособная достать свою жертву и обрушить тяжелый молот возмездия, она завизжала в отчаянном припадке неудовлетворения. Смертельно раненая гордость искала мести за бездушно сплюнутые язвительные слова. И не находила брешь, в которую могла бы воткнуть отравленный кинжал.

– Как ты смеешь осуждать меня! Ты – который сломал мою жизнь! – дрожала она в исступлении. – Я ненавижу тебя! Я ненавижу все, что связано с тобой! Мечтаю не видеть твоего уродливого лица! Ненавижу…

Голос ее оборвался. От избытка чувств носом пошла кровь, и она подавилась.

Глеб смотрел на жену отрешенно, не двигаясь.

При виде крови она немедленно забыла о ссоре и беспомощно оглядывалась на него.

– Знаю, он – красавчик! Куда мне тягаться с ним?

– Что ты сказал? – прогундосила Серафима, зажимая пальцами ноздри.

– Как там в рецензии у тебя? «Нет ничего слаще измены – ее горького аромата, ее плотоядной страсти, вынужденного воздержания и тайного желания. Измена – это в то же время смертоносный яд неизбежной разлуки, и чудодейственное лекарство для вдохновения».

– Ты читал последнюю статью? – в бессознательной тревоге девушка отступила на шаг.

– Я прочел все твои статьи! – грозно предупредил он. – А последнюю прочел столько раз, что вызубрил наизусть. «Гениальный французский режиссер, недооцененный в мире за смелость. Один из немногих, кто признает многовековые устои общества несостоятельными в реальном времени», – Глеб снова цитировал.

Сима почувствовала, как трясутся колени. Кровь из носа прекратила хлестать, но волосы на затылке зашевелились, точно электризованные. В голове осиным гнездом зажужжали тревоги.

– Ты злишься из-за… – пропела она блеющим голоском. – Это всего лишь рецензия на спектакль!

– Столько восклицательных знаков на коротенькую статью. Порнуха на сцене привела тебя в полнейший восторг. Скажи мне, как давно ты начала покланяться разврату и похоти? Полюбила грязные извращения? Как будто можешь трахнуть эту сраную реальность! – прорычал мужчина и выругался по-черному.

«Это конец!» – как-то равнодушно подумалось Серафиме. В глазах замелькала табличка «GAME OVER».

– Ты знаешь, – во фразе не было оттенка вопроса.

Конечно, он знает все.

– Я видел, – выговорил он хрипло.

Два слова, два обыденных слова, прозвучали как приговор.

Серафима застыла в ужасе осознания.

О каком свидании не упомянул бы ее супруг, она не отмоется. Каждое из них заканчивалось горячим соитием, признаниями и мечтами, которым не суждено воплотиться.

– Мамочки, – прошептала она, когда мужчина шагнул на нее.

Лицо мужа, посеревшее от гнева, приблизилось к ее, обескровленному. Дьявольские глаза выжигали клеймо потаскухи, а крепкие пальцы вот-вот сомкнутся на горле, утоляя жажду отмщения.

Пятиться некуда. Ее прижало к стене.

Где-то там, под ногами полыхала жизнью горная речка. Лишь мертвые скалы будут свидетелями ее конца. Лазурное небо, пучки облаков, канувшее за недосягаемым горизонтом человечество – ничто не поможет ей.

Он беззастенчиво придавил ее тело к утесу и отрезал руками пути к отступлению.

– Нравится, когда тебе делают больно? – расслышала она хриплый голос у самого уха.

Ей не пришлось отвечать. В ту же секунду мужчина врезался зубами в мягкие губы, точно хотел выгрызть из них ее душу. Серафима вскрикнула от неожиданной боли и попыталась вырваться, но Глеб крепко держал ее. Руки сами собой принялись сдирать с нее одежду. Ярость только подливала масло в огонь уверенности.

«Тебе же нравится? Нравится такое?! НРАВИТСЯ???» – ревел он про себя и продолжал крепче впиваться в захваченные уста.

Он пожирал ее горькие слезы. Она плакала, не в силах помешать ему.

Глеб пришел в себя, когда почувствовал солоноватый вкус крови, наполнившей ее рот.

«Зачем я это делаю?!» – он вдруг осознал ужас своего поступка и резко отпрянул.

Серафима с трудом удерживала себя на ногах.

Полы куртки бесцеремонно распахнуты, молния олимпийки выдрана с корнем, водолазка и майка приподняты, оголяя живот и грудину. Оставалась узкая полоска термобелья, приготовившаяся защищать женскую грудь до последнего. Тонкие руки беспомощно прикрывали участки обнаженного тела.

Глаза! Ее золотые глаза, обезумевшие, стеклянные, ловили каждое движение человека, обернувшегося чудовищем, опасаясь новой атаки.

Мгновение, два, пять… Он не приближался.

Жестоко напуганная, Серафима в панике кинулась прочь от него, не разбирая ни тропы, ни направления, лишь бы подальше от грозного зверя… ее мужа… убийцы!

Страх заводил ее глубже в лабиринты каменных стен. Ноги семенили по лезвию курумника, боясь только одного: их догонят. Сима мчалась то вниз, то вползала наверх, непрестанно сворачивая, изменяя маршрут, однако, забывая о том, что путает и себя.

Сколько времени она бежала? Казалось, вечность. А вокруг только голые стены. Ни куста, ни травинки. Перед глазами – открывалось море из камня.