Текст книги "«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав"

X. Закономерная социальность

1. Существуют излюбленные разнообразные приставки к слову «социал», которыми обозначают разные партийные оттенки. Особенно охотно их заимствовали из области религионизма или национализма. Но намерения при этом не были честными: дело всегда было в том, чтобы замаскировать иные политические, и притом всегда реакционные, цели партии или сословия каким-нибудь социальным предлогом. Мы со своей стороны оставим в стороне христианство и национализм, или, лучше сказать, шовинизм, как ложные направления. Делать ударение на национальностях, где они не являются шовинистическими, можно, конечно, и в хорошем смысле; и мы ведь принципиально приняли за норму лучшую национальность, но только в её хороших качествах. Однако к общечеловеческой социалитарности национальность прямо вести не может; такая всеобъемлющая общественность имеет более широкое значение и требует для своего практического и теоретического обоснования иных побуждений, иных принципов.

Христианство, хоть оно и охватило некоторое число национальностей, уже по своему еврейскому происхождению обнаруживает очень ограниченный характер и запутанное содержание. Его первоначальный коммунизм носил прямо эгоистические черты и не согласуется с хозяйственным пониманием и разумом. И если ныне он не принимается в серьез даже теми, кто в различных странах называют себя или прикидываются «христианскими социалистами», то от него остается все-таки слишком достаточно всякого тумана и мрака. От этих религиозных традиций не осталось ничего ясного, кроме первоначального смысла их благочестивых учреждений. Где эти учреждения имели в виду больных и беспомощных, там, конечно, могло действовать чувство сострадания, шедшее навстречу некоторой социальной потребности. На самом же деле довольно часто здесь действовало потустороннее себялюбие, желавшее пожертвованиями и вкладами в церкви кутать себе место на небе.

Если сделать даже самое благоприятное предположение, а именно предположить участливое побуждение и бескорыстное призрение, то и такая сравнительно лучшая часть релипонизма касается ведь только побочной социальной области, которая, по сравнению со всем прочим, мало имеет значения. Всегда хорошо, если, например, в больницах находит себе действительное выражение участливость к человеку. Но если взглянуть поближе, то большей частью окажется, что упомянутый религионизм – где он не просто гешефт – делает все только ради своего Бога. Гораздо лучше было бы, если бы можно было достигнуть не косвенного, а прямого участия человека к человеку, которое коренилось бы глубже, чем всходы каких бы то ни было религиозных догм. Только тогда можно было бы рассчитывать на подлинную социальность. Всякая религиозная социальность поэтому остается, буквально как небо, далекой от действительной социальности, ибо эта манера благодетельствовать привязана только к догматическому небу.

При различных обстоятельствах мы уже объясняли, что закономерностью не исчерпывается все, что в целом обществе может и должно действовать благотворно. Но, конечно, воздержание от несправедливости и затем надлежащее соблюдение и положительных, специально, следовательно, созданных и введенных правовых отношений является важнейшей предпосылкой всякого здорового функционирования общественного аппарата. На этом основании совершенно в порядке вещей, если мы в качестве квалификации истинной и хорошей социальности прежде всего требуем настроения, направленного на действительное право, и потому считаем наиболее подходящим выражение закономерная социальность. Не просто интересы, без дальнейшей их квалификации, но только справедливые интересы могут быть согласованы – это давно уже было сказано, но было выполнено лишь в незначительной степени и только в отдельных направлениях. Слово справедливый, если его понимать серьезно, обнимает целый мир понятий, и именно этого мира недоставало до сих пор хозяйственной и социальной области человеческих отношении.

2. Когда дело идет о закономерности, состоящей не только в воздержании от обид, то оперировать дуалистической схемой, которой мы часто пользовались, будет уже не так просто, как в случае простой охраны свободы и неприкосновенности. Два лица стоят друг против друга, и как бы они ни были неравны в прочих отношениях, в смысле воздержания от обид они должны уважать друг друга. Это – схематическое первоначальное предположение, из которого вытекает отрицательное право, являющееся, вместе, и общим человеческим правом. Но если между обеими личностями имеет место еще какое-нибудь определенное соглашение, то из такой положительной доброй их воли возникает уже известная мера специальных взаимных обязательств; нарушение таких особо установленных отношений является несправедливостью, уже гораздо более определенно выраженной, нежели посягательство на свободу, существующую предварительно, без всяких дальнейших условий. Прежде чем здесь исследовать характер обиды, нужно еще сначала установить, в порядке ли и допустимы ли те соглашения, которые связывают волю.

До введения особых соглашений, в сущности, нет еще никакой социоэлитарности. Каждая личность стоит отдельно, сама по себе, с оружием или без оружия, и по отношению к другой личности должна смотреть только, чтобы эта личность, при использовании своей свободы, ни сама не провинилась в нарушениях чужих прав, ни со своей стороны не терпела подобных же нарушений. Помехи и исключения единственное, что важно в этой стадии отношений. Настоящая и потому позитивная социальность начинается тотчас вместе со всяким определенно выраженным или молчаливым соглашением насчет ближайших взаимных отношений.

Посмотрим прежде всего, какую форму может принять такое соглашение по отношению к оружию. Если обе стороны или только одна из них хищны и властолюбивы, то это повлечет с обеих сторон возможно большее вооружение средствами нападения и обороны. Как только один захочет покорить другого и станет увеличивать средства нападения, угрожаемый, для охраны своей свободы, должен увеличить свои оборонительные средства; и в битве оборонительные и наступательные орудия довольно часто нельзя бывает отделить друг от друга.

Дуалистически-схематическая картина, которую мы здесь имеем в виду по отношению к двум изолированно мыслимым лицам, есть в то же время точный образ основных черт в поведении современных народов.

Если же, в полную противоположность сказанному, представим себе, что оба упомянутых индивидуума настроены правомерно и мирно, то между ними, конечно, могут возникать иногда разногласия и конфликты, а при случае будут даже соблазны к насилиям, но здесь, по предположению, будет преобладать добрая вера и известная, щадящая друг друга умеренность, так как руководят лицами не злобные намерения, а только представления о праве. О систематическом, непрерывно возрастающем вооружении при таком предположении не будет и речи. Вооружаются только против преднамеренного врага и, наоборот, радуются, находя в другом лице вместо врага – товарища. Подлинная и обеспеченная против опасностей общественность зависит от этого принципиально невраждебного поведения и всегда расширяется лишь настолько, насколько уважается и охраняется действительное право.

Дальнейшее следствие для положений, связанных с вооружением, получается тогда, когда мы допустим, что оба лица имеют – внутри или где-нибудь вне их сферы деятельности – общего врага. Тогда оба они нуждаются в вооружении, но не в такой мере, как если бы каждый был открыт нападению отдельно, сам по себе. Во всяком случае, так как целью служит общая самооборона, а не общий разбой, то получается уменьшение вооружения. Если на месте двух будет многочисленная толпа, внутри которой тоже приходится считаться с неправомерно поступающими индивидуумами, то исполнительные вооруженные органы могут принять форму всюду поставленной полицейской охраны, и придется позаботиться только о том, чтобы, как это обыкновенно бывает, такое разделение функций не сделалось при случае опасным для безоружных людей. Резерв достаточной физической силы сопротивления, который превзошел бы в случае нужды силу всех технически вооруженных, – такой резерв остается неустранимым требованием, если не хотят, чтобы специализированное право носить оружие, т. е. чтобы разделение функций в области вооружения повлекло за собой опасность порабощения в какой-либо её форме.

Согласно со всем сказанным, регулирование вооруженности общества в физическом отношении наиболее важно. Преобладающим элементом во всей предшествующей истории является вообще не социоэлитарность, но насилие и порабощение одного другим. Идеалом же будущего должен быть действительно общественный, т. е. правомерно-социальный порядок в области вооружения. Но как найти выход из нынешнего права на вооруженное холопство к лучшей форме и перебросить мост через пропасть, зияющую теперь между двумя возможными формами – бесправием и правом? Нынешняя масса вооруженных холопов только на время получает в руки оружие, именно при условии действовать только в виде организованной толпы солдат, и притом главным образом под командой вождей, которые образуют большей частью наследственное, обособленное сословие. Но если бы при фактически существующих качествах масс пожелали ввести управление вооруженным аппаратом снизу, а не сверху, то ближайшим результатом этого явилось бы только хаотическое состояние разбоя.

3. Вот почему проблема вооружения есть наиболее трудная из всех проблем, ибо применение насилия и закономерность отнюдь не могут покрывать друг друга. Лишь поскольку действие грубой силы является обороной, возмездием или иной правильно примененной экзекуцией, может оно, хотя и то не вполне, согласоваться с подлинным правом. Всегда худо, если приходится апеллировать к силе и не остается никакой иной возможности, кроме этой. Если же к ходу вещей примешивается еще насилие разбойничьей инициативы, то этим пускается в дело наиболее резкая противоположность всякой общественности, какую только можно себе вообразить; значит, нечего удивляться, что система хищных зверей остается основной формой, так сказать, государственной зоологии, как во внутренней, так и во внешней политике. Все объясняется весьма натурально, если для человека в основу положить просто зоологическую систему. Тогда в виде противоинстанций будут служить только исключения хорошего рода. Но мы именно и опираемся на такие исключения, от их умножения мы и ожидаем лучших шансов для будущего; и значило бы усомниться во всем, если бы мы сочли невозможным побороть преобладавший до сих пор ход истории и соответствующие ему черты современности.

В книге «Вооружение, капитал, труд» уже сделано указание на рационально-оформленный антимилитаризм, который не знает безусловного, слепого повиновения. В настоящем же нашем изложении можно напомнить, что проблема вооружения не должна быть отделяема от прочих общественных задач. С массой, как она есть теперь, даже вообще с людьми и сословиями, какими они представляются в настоящее время, проблема остается неразрешимой. Решению её мешают не только грубость и холопство, но и хищничество и властолюбие, причем эти качества распространены в самых различных слоях вплоть до самых глубин масс.

Но представим себе, что распролетаризация общества и избавление его от раздувшегося богатства сделали уже некоторые успехи; тогда соответствующие состояния будут уже более способны ввести у себя некоторое улучшение в области права носить оружие. Если, кроме того, еще будет устранен грабеж чужих стран и если откажутся от колониального хищничества, т. е. если в сношения с другими народами будут введены некоторые хотя бы лучшие принципы и манеры, тогда и внутри государств появятся, ко всему прочему, более сносные приемы поведения; тогда не будет уже казаться чудовищным, если на место традиционного военного принуждения и солдатской повинности будут установлены более свободные отношения, т. е. если в постановку военного дела будет введена социальность. Разумеется, предварительно должны быть уничтожены различные сословные предрассудки, особенно те, которые исходят от хищных элементов и их хищнических действий. Где настроение не хочет или не может измениться, там из соответственных областей должны бы быть удалены неподходящие личности.

В связи с превращением в правовые всех прочих отношений ничего нет немыслимого в том, что будет переброшен мост чрез пропасть, зияющую между режимом порабощения и свободной общественностью, – мост в смысле права носить оружие. Конечно, господствующая еще невыносимая форма несвободы и наиболее дурные из всех цепей, а именно цепи, наложенные порабощающим милитаризмом, должны быть, в конце концов, устранены; но для такой цели нужно рассчитывать на все социальные связи. Если на место обнищавших пролетариев станут люди, обладающие умеренным денежным резервом, и если, как сказано, вместо чванных богачей и чиновных особ будут налицо люди, владеющие умеренной величины имениями и содержаниями, тогда не будут с обеих сторон и опасаться, что ношение оружия в низах общества будет тянуть к хаосу, а на верхах – к деспотии. Нынешнее стремление к увеличению орудий насилия уступит место противоположному стремлению – к их уменьшению. Тогда на прежний исторический период будут смотреть, как на мировую эпоху разбоя и станут отличать ее от лучшего режима еще резче, чем мы теперь отличаем средневековье от наших состояний, которые в некоторых отношениям, во всяком случае, модернизированы.

4. Перейдем теперь, после обсуждения проблемы о вооружении, получившейся в связи с дуалистической схемой, к дальнейшим, положительного характера приложениям того же нормального отношения двух лиц. Здесь взаимная добровольность может обусловить и ясно поставить на вид многое, что в многоголовом обществе будет пониматься уже труднее и легче подпадет возможности смутного непонимания. Особенно относится это к неравенству, ввиду которого дедукция того, что справедливо и не справедливо, может сделаться затруднительной. Например, если мы подумаем о разделении труда между обоими лицами, то одно из них, одаренное от природы или от иных причин более грубыми задатками, будет с готовностью брать на себя деятельность, отвечающую таким качествам, и даже не в состоянии будет и при добром желании заняться чем-нибудь иным, между тем как другое лицо, по своим более тонким качествам, будет выполнять высшие функции, а при случае даже возьмет на себя руководство всей кооперацией. В такой полюбовной сделке в социальном смысле нельзя найти ничего худого. Разумеется только, что условленное отношение всегда может быть расторгнуто так, чтобы при этом достаточно принималось во внимание однажды данное согласие.

Мы опять находимся здесь в области постановлений и отношений, желаемых обеими сторонами, и как далеко тут должны распространяться обязательства, это зависит от действительно свободной, а не только, по-видимому, свободной воли. Даже личные услуги могут быть взяты на себя, но только не такие, которых нельзя было бы отличить от холопства. Стать добровольно настоящим рабом при нашем нынешнем праве невозможно, ибо рабство вообще исключено, возникает ли оно из насилия или иначе – все равно. Старейшие теоретики так называемого естественного права говорили о неотчуждаемых правах, и на самом деле к таким неотчуждаемым правам относится личная свобода, или, определеннее говоря, к числу недопустимых отчуждений принадлежит отчуждение полной личной свободы. Добровольно, т. е. невынужденно и без необходимости, предаться в рабство было бы при всяких обстоятельствах глупостью, пользоваться которой никто не имеет права, не исключая и того, в пользу которого совершается такой отказ от свободы. Кто пользуется подобными вещами, тот оскорбляет неприкосновенность другого, точно так же почти, как если бы он сделал вторжение в свободную сферу другого. Вообще, свободной воли, которая иногда и на продолжительное время может быть ошибочной или даже извращенной, не всегда бывает достаточно, чтобы исключить несправедливость. Принципиальное уважение к общей свободе, которое должно быть урегулировано и оформлено в своих проявлениях, но не нарушено в своей сущности введением особых обязательств, должно остаться в силе при всех обстоятельствах и во всех положениях.

Кроме того, всякое желание заключить договор путем связывания будущих проявлений воли должно быть исследовано относительно разумности его содержания. Проявление воли при заключении такого договора имеет только тот смысл, что при этом принимаются в расчет будущие проявления воли. И добровольность в момент заключения такого договора может выражать соединенную и предвосхищенную волю всех только тогда, когда при этом не игнорируется истинная свобода каждой личности. Самоограничением свободной воли, следовательно, должны предотвращаться ненадлежащие и, насколько можно вперед судить, неправильные её проявления.

Если обязательства личных услуг договорены на слишком долгое или даже на неопределенное время, то подобная вещь больше, чем только близка к рабству. Вообще, обязательства насчет личных и особенно домашних услуг могут быть сносными только при целесообразно назначенных сроках для расторжения условий найма. Если обе договаривающиеся стороны обладают правильными взглядами и доброй волей, тогда, конечно, они легко найдут целесообразный выход в данном положении. Здесь обнаруживается, следовательно, что особые постановления диктуются особыми же отношениями. Анализ права и дедукция права могут только придать надлежащую силу общему правовому разумению особенных потребностей, присущих данной форме общения, и помочь правильному истолкованию отношения между свободой вообще и несвободой в частном случае.

Уже при других удобных случаях мы обращали внимание на то, что неправильно выводить важнейшие, фундаментальные отношения человека к человеку из чистого и произвольного конвенционализма. Над всякой конвенцией стоят определяющие отношения вещей, которыми стремления свободной воли в соответствии с тем, а не другим отношением вещей определяются реально, т. е. не персонально, не через посредство другой воли, но через посредство обстоятельств, данных от природы или данных через посредство особенной формы вещей не личного характера. Наша теория происхождения денег служит здесь лишь социально-хозяйственным примером, хоть и весьма большого значения. Но к образованию и развитию правовых отношений антиконвенционализм также не менее применим и служит там весьма важным критерием. Поэтому в связи с нашей дуалистической схемой мы меньше спрашиваем о том, чего случайно кто-нибудь хочет, но больше о том, чего он должен желать по природе дела и вместе с тем в интересах сохранения свободы. Здесь дело во внутренних, общих необходимостях, и произвольные исключения из правила должны считаться лишь второстепенными обстоятельствами.

Почему решения наши насчет чисто-отрицательного права были сравнительно просты? Потому что мы имели здесь критерием реальный принцип, независящий от волевой деятельности и произвола. Каждая сторона должна была в проявлениях своей воли уважать равенство притязаний на свободу и неприкосновенность; этим она удовлетворяла вполне и стремлениям собственной воли, поскольку последняя не имела в виду обидеть другого. Но вопросы тотчас становятся сложнее, как только на сцену выступает положительная социальная воля в связи с особенными соглашениями. В этой области аксиоматические положения не так легко даются, и не так уже легко подняться над уровнем особых отношений, как там, где выход из сферы личного произвола ясен без дальнейших объяснений. Однако же и здесь, в конце концов, обнаруживается, что повсюду можно опереться на нечто, не лежащее в сфере случайного произвола.

Так, разделению труда всегда соответствует известная мера неравенства функций. Если бы все было одинаково, то квалитативное разделение труда, т. е. понятие о разделении труда в обычном его значении, не было бы способно ни к какому приложению, даже прямо наперед уже не имело бы смысла. Исключительно квантитативное разделение однородной работы не имело бы с указанным понятием ничего общего. Но именно различные качества людей и притом такие, которые существуют от природы, являются основанием, по которому профессии и мозговая деятельность не могут быть одинаковыми у всех. Если каждый делает что может, то функции и результаты должны быть различными. И в этом обособлении занятий, если оно не выходит из естественно предписываемых рамок, нет ничего произвольного, ничего исключительно-условного, ничего такого, что не могло бы существовать без всякого соглашения.

Конечно, впоследствии через несправедливое принуждение может установиться такое разделение труда, которое происходит не из какой-либо первоначальной сущности дела, – такое разделение труда, через которое, скорее, появляются неравенства, вовсе не существовавшие вначале. Поэтому в нынешнем разделении труда, представляющем собой смесь правильных и ложных вещей, нужно различать обе составные части, т. е. просто различать справедливое и несправедливое. Справедливым будет такое разделение труда, которое коренится в первоначальных свойствах и в естественных отношениях вещей. Фактически же существующее разделение труда, в преобладающей своей части, есть результат культуры насилия, а не культуры свободы. Низведение человека, выражаясь резко, на ступень рабочего скота произвело здесь, в некоторых отношениях, худшее состояние, чем какое существовало когда-нибудь вследствие просто естественных качеств и животной низменности или какое существует где-нибудь у диких племен. Утонченность культуры принуждения изобрела здесь такие вещи, которых нельзя объяснить никакой сущностью дела, а тем более нельзя ничем оправдать.

Равенство и неравенство – полюсы, вокруг которых вращаются все формы общения, будут ли они справедливыми или несправедливыми. Играть словечком равенство против неравенства без необходимых различений – поверхностное, даже тупоумное извращение. Но еще большая извращенность – как бы радоваться фактическому неравенству и в его интересах по возможности еще увеличивать противоположности, т. е. стараться сделать все еще более неравным, чем это есть уже исторически. Критически поступает только тот, кто, согласно с указанным критерием, предполагает в состояниях оба рода неравенства и старается, по возможности, отделить один род от другого, т. е. отделить несправедливый род от справедливого и устранить первый при реформе социального разделения труда, которое в деревне разделяет земледельческого работника и крестьян от владельцев крупных имений, первоначально было результатом насильственности. Оно и теперь еще, и притом не только в России, отдает крепостничеством. Наоборот, ложные стороны в собственно индустриальной области нельзя выделить так же просто, так как там решительным образом действовали еще реальные технические необходимости образования различных функций.

6. Есть ли отношение найма справедливая и потому неустранимая основная форма общественных отношений – вот главный социальный вопрос. Утверждали, не совсем несправедливо, что собственно наемный труд не согласуется ни с полной свободой, ни с материальной выгодой. С нашей точки зрения же, сама постановка вопроса кажется не вполне правильной. Дело не в найме для выполнения работы и не просто в форме наемных услуг; существенная в социальном отношении противоположность касается большей или меньшей личной подчиненности. Если врач или адвокат выполняют услуги, то они являются большей частью более или менее господами своих пациентов или клиентов, и подчинения их самих кому-нибудь, за исключением, быть может, иногда косвенных уступок, нет и следа. Тем не менее то, что они получают за свою работу, есть также лишь наемная плата, хотя и за весьма значительно квалифицированную работу.

Отношений найма нельзя было бы избегнуть даже при самом справедливом развитии хозяйственных дел. Это юридически необходимая форма. Именно если допустить, как оно и следует, что личные услуги в известной мере необходимы и относятся к разумеющемуся само собой разделению труда, то само собой разумеется и возмещение за них: ибо как иначе можно было бы уравнять обязательства! Но что не разумеется само собой, так это – широкое распространение найма рабочих, связанного с подчиненностью. Во всяком случае, мыслим более социалитарный способ производства, хотя бы ныне, поскольку можно об этом судить, переход к такому способу и был совершенной невозможностью. Типу рабочего, как он выражен в предшествующей системе производства, не хватает способности к инициативе в смысле самостоятельного хозяйства, даже если нет недостатка в реальных средствах к этому. Средства для производственных ассоциаций почти всегда тратились напрасно; во всяком случае, там, где они давались случайно частными богачами из великодушия и вследствие социальных иллюзий.

Но, конечно, с сокращением собственно фабричной системы можно было бы рассчитывать на более мелкие отдельные предприятия, и самостоятельное мелкое производство могло бы когда-нибудь принять более солидную и даже более прибыльную форму, чем крупное производство индустриальных казарм. Если даже это не во всех отношениях верно, то все же получилась бы уже та выгода, что создалось бы большее число самостоятельных производств, которые, кроме того, допускали бы достаточный надзор за их деятельностью и могли бы быть в достаточной мере ответственными за добротность отдельных произведений. Нынешнее худое ремесло не служит тут противоинстанцией; ибо оно – заброшенный остаток эгоистической, несправедливой цеховой традиции. Свобода профессий наступила; но старый эгоизм и к тому же значительная доля бессилия прежней системы остались. Однако из этого еще нельзя вывести каких-либо доводов против производства умеренных размеров. Распролетаризации общества и освобождение его от разжиревших богачей могли бы только выиграть, если бы в каких-либо направлениях удалось вместо высасывающих централизаций работы заставить функционировать более значительное число подлинных центров личной жизни.

7. Больше всего подчинение ощущается в чисто личных услугах. Здесь некоторая несвобода бесспорна, и никто, если только не из-за куска хлеба, не станет выполнять функций, где подчинение часто совершенно произвольным требованиям является правилом. Обычное отношение слуги к господину здесь самая низшая ступень. При более патриархальных состояниях отношение это было, пожалуй, более сносным, так как социальные расслоения, по крайней мере во внешних формах совместной жизни, не всегда так резко выступали, как при новейшем роскошном образе жизни, когда копируют обычаи больших городов и щеголяют дутой знатностью. Когда мастер со своими подмастерьями или крестьянин со своими работниками ели еще за одним столом, тогда пропасть между теми и другими была вообще не велика. Как ни резко выделялись высшие сословия, все-таки разница в образовании была не слишком велика. Общее невежество и тупое единение в религиозном суеверии связывало самые различные социальные ступени, все же несколько больше, чем это имеет место теперь при так называемом культурном развитии.

Однако обнаруживаются уже следствия нынешних отношений, и благодаря им там, где зло наиболее велико, открываются виды на лучшие формы жизни. Что касается, в частности, личных домашних услуг, то, конечно, самым простым путем к их хотя бы частичному устранению был бы образ жизни, основанный на большем количестве собственной работы. Именно женские члены семьи даже в более образованных классах должны были бы более прилагать к делу свои руки и научиться соединять надлежащую деятельность своих физических сил со своими, по большей части игрушечными занятиями ради отдыха.

В самом деле, кое-что в этом роде начинает уже пролагать себе путь; но мотивы редко бывают здесь лучшего и положительного характера. Большей частью только недостаток служебного персонала побуждает к таким личным ограничениям. В области самых грубых домашних работ предложение стало значительно меньше. Требования в смысле вознаграждения сравнительно сильно повысились, между тем как выполнение работ стало во много раз хуже. К этому присоединяется еще упрямая неуступчивость, искусственно раздутая под именем классовой противоположности. И потому если при создании некоторых семей, несмотря на выдающееся образование, от домашних вспомогательных услуг почти совершенно отказываются по правилу, т. е. за исключением экстраординарных случайностей, то такая вещь является, большей частью, лишь невольным результатом, так сказать, социальной конъюнктуры. Процесс протекал бы гораздо лучше, если бы в основе его лежало здоровое стремление к более простому образу жизни и к благодетельной всесторонней трудовой деятельности.

Даже и мужчины не при всяких обстоятельствах могут обойтись совершенно без помощи всяких услуг. Болезнь, временная или продолжительная, так же как и значительная старческая слабость, – несомненно, достаточные основания для некоторой нужды в услугах других лиц. До известной степени уже и разделение труда заставляет прибегать к помощи домашних услуг. Например, профессионально исполняющая свою должность учительница редко имеет довольно свободного времени, чтобы достаточно хорошо позаботиться о собственном домашнем хозяйстве, особенно если у неё семья. Кроме того, вкоренившиеся социальные привычки так сильны, что переходные, полюбовные формы, которые при новых общественных условиях заменяют прямые услуги, предпочитаются полному отказу от услуг.

Таким образом, в сфере услуг намечаются отношения, в которых будет преобладать общение с семьей, основанное на приблизительном равенстве. К такого рода менее подчиненным функциям смогут приспособиться даже и более образованные элементы, которые на социальной лестнице занимают отнюдь не самые низкие ступени. Эти элементы будут стоять скорее на равной ноге с семьями, в которые они вступают членами, оказывая им услуги, но лишь в смысле сотрудничества.

Подобная промежуточная общественная форма была бы действительно достойным признания шагом вперед, если бы только в смысле фактического выполнения функций она оказывалась всегда солидной. Но часто, если не большей частью, случается обратное. Новейшая традиция, при которой воспитание в дочерях хозяйственности находится в пренебрежении или же вовсе отсутствует, дает лишь очень несовершенный в смысле помощи персонал. В особенности помощь хозяйкам дома оказывается большей частью очень скудной или прямо плохой. К этой категории помощниц относятся преимущественно молодые девушки, которые в лучшем случае представляют собой своего рода учениц. Часто же это оказывается просто погоней за случаем выставить себя в расчете на замужество.