Текст книги "«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав"

Если будут начинать с малолетства такую хозяйственную подготовку, то для школы и необходимого профессионального образования, особенно когда оно будет упрощено, останется еще много времени. Разделение труда, которое имеет свой, хотя и умеренный, смысл и в женской области, не должно, однако, приводить к тому, чтобы бросалась общая женская почва. Известная мера специального профессионального образования соединима с самой общей хозяйственной умелостью. И все дальнейшие претензии на специализацию должны быть так ограничены, чтобы не исключалась способность к деторождению и умение заботиться о детях. Высшие профессии вроде преподавания и медицинской деятельности, так же соединимы с заботами о семье, как и менее высокая деятельность акушерки, если только размер деятельности сообразуется с целями семьи. Этот размер, разумеется, отнюдь не может достигать ширины подобных же функций мужчин. Подобнее расширение деловых функций не должно ставиться целью, если не желают передать семью вполне на руки чужих ей людей. Женщина имеет ведь еще свое главное призвание, которое должно стоять впереди всякой профессии.

На этом основании, например, конторские и подобные работы, если они занимают большую часть дня, вредны, и притом не только с точки зрения вредности бухгалтерского сидячего образа жизни. Однако эти работы распространены среди женщин, по крайней мере среди незамужних, так как женская работа дешевле, нежели мужская. А большая в среднем дешевизна женского труда происходит оттого, что отдельная женщина легче может содержать и прокормить саму себя. Она сама для себя выполняет те услуги, которые мужчина должен искать и оплачивать. И если дело идет о таких занятиях, где свойства мужчины не имеют значения, то выполнение выходит тоже, а издержки на содержание – меньше. При возрастающей конкуренции и при равных прочих обстоятельствах предложение женского труда должно выходить поэтому более приемлемым. Конечно, подобной вещи нельзя назвать достойным способом взаимного общения: но ведь об этом техника чисто экономических интересов и не спрашивает. Одни довольны, что вообще находят занятие, другие – что могут сократить издержки.

Если бы условия существования были лучше, то женщины не шли бы на такие функции; они искали бы других профессий. Следовательно, принудительность конкуренции есть главная причина такой в высшей степени вредной, пестрой смеси профессий. Упрощение всей жизни общества могло бы помочь и здесь, когда конкуренция вместе с её приемами приняла бы менее жесткую форму. И когда наступало бы время для основания семьи, нужда в таких вредных функциях отпадала бы.

Вообще, порядок жизни полов переходит в беспорядок, когда чисто-экономические интересы задерживают или нарушают развитие основного принципа. Этот нами установленный принцип состоит в том, что женский мир прежде всего должен позаботиться о себе сам и поискать профессиональных занятий в своей собственной области. Чтобы привести два главных примера, упомянем, что если девушка учится только у женщины и женщины пользуются врачебными услугами только женщин, то не только отпадет много противонравственного, но растет и женственность вследствие прогресса в разделении полов. Разделение обеих сфер здесь так же необходимо, как и вообще приличные общественные отношения, поскольку последние обеспечиваются взаимным старанием не переходить границ пристойности. Мир женщин должен стать более свободным; но для этой цели в его собственном царстве должны быть созданы еще многие благоприятные условия.

И экономические вопросы должны упроститься, если вместо того, чтобы допускать всевозможную конкуренцию полов, по возможности разграничат обе области. Тогда только уничтожится отвратительная борьба, когда предварительно и сообразно с природой вещей будет решен вопрос разграничения сфер деятельности. Конечно, такое решение также приведет в движение взаимные противоположности. Мужчины не пожелают поступиться своими занятиями; по старому обычаю, они будут стараться, несмотря ни на что, по возможности для себя одних удержать не свойственные им, по указанному выше принципу, функции. Но раз этот спор будет решен общественным или – что мы считаем более вероятным – законодательным способом, то будет покончено с раздорами, и в отвратительной путанице отношений, поистине служащей не к чести человечества, должно будет наступить успокоение. Потребное упорядочение дела в главном осуществится тем, что мужчины очутятся в предписанном для них русле. Если я говорю просто мужчины, то я разумею, конечно, только профессиональных конкурентов женщин; ибо, исходя из нравственных и правовых воззрений, весь остальной мужской мир, мужья и отцы – раз они удостоверятся в истинности указанной идеи и научатся понимать благополучие своей семьи – сами должны желать, чтобы врачи-мужчины не прикасались к телу их жен и чтобы их дочери были избавлены от учителей-мужчин.

8. Женская профессиональная конкуренция отклонилась на ординарный и ложный путь потому, что еврейки и дружественная им свита самым бесцеремонным образом навязались здесь в качестве почти единственных дельцов-агитаторш. Этот еврейский характер представляет собой наиболее отвратительное явление из всего того, что связано с феминизмом. Женская демагогия прибавляет еще к мужской добрую долю столь несвойственной женщине наглости; эта демагогия уже вполне на пути к тому, чтобы разрушить всякую подлинную женственность и всякое женственное приличие. Демагогия женщин укореняется во всех классах и этим отличается от демагогии широких масс. Поскольку дело идет только о специальных профессиях, самые широкие слои пока еще не идут в счет. Что в феминизме особенно противно, так это подчинение всего движения еврейской погоне за общественными и прочими местами. Получение дипломов и аналогичных мужских привилегий делается почти исключительной целью. Все это – просто еврейское стремление к гешефту и ничего больше. К докторам, например, прибавляются докторши, к адвокатам – иногда уже и адвокатши. Но нимало не думают о том, чтобы создать собственные условия для предварительного образования, которое было бы лучше, нежели образование мужчин, перегруженное старым хламом и так неловко, как только возможно, справляющееся с теоретическими и практическими задачами.

Вступление женщин в конкуренцию с мужчинами, вплоть до научных профессий, могло бы дать возможность проложить новые пути и отбросить многое из устарелых традиций. Но к чему-либо подобному современный феминизм, разумеется, неспособен. Где дело делают евреи, там не делается собственно ничего, кроме обыкновенных дрянных вещей. Поэтому можно сказать, что женские ценности идут ходко… на феминистической бирже. Справедливая ценность, как мы ее понимаем, разумеется, не может там приниматься в расчет. Ведение дела там – самое ординарное, какое только можно вообразить, и общего руководительства, которое имело бы в виду лучшие цели, не имеется. Еврейки желают извлекать из движения профит и сделать преимущественно себя самих важными особами; отсюда делается понятным все. Как агентши по продаже женских услуг, они фигурируют всюду и облагают данью по возможности обе стороны, т. е. ту, что ищет сил, и ту, что желает поместить свои силы.

Как в высших, так и в низших профессиях получилось почти одно и то же. Всюду связи и обстоятельства являются предметами торговли, которая поддерживается еврейскими влияниями и пускается в ход для того, чтобы нахально пробраться как можно больше вперед. И университетские цехи с их устарелостью и оевреением стали достаточно феминистичны вследствие еврейской солидарности обоего пола, даже там, где они могли бы помешать этому. Что же выходит? Ничего, кроме второго, женского, издания устаревшего и испорченного хлама, т. е. вместо освежения и улучшения – только обезьянье, притом еще более слабое, воспроизведение. Одна дряблая хилость – вот что распространяется, и еврейская или гебраизированная погоня за профессиями со стороны женщин вносит сюда свою добрую лепту, чтобы докончить испорченность так называемой науки, особенно в медицинском жанре, и оправдать наше выражение «проституированная наука» еще в другом смысле, более близком к буквальному.

Как ни справедлива сама по себе известная доля участия женщин в различных специальных профессиях, все же то, что теперь происходит, несмотря на кажущуюся внешность, не является подлинным историческим прогрессом, но скорее гниением. Женский мир втягивается в традиционную игру конкуренции, притом в самых отвратительных её формах, и теряет ту нетронутость и социальную целостность, которые ему были присущи. Вследствие исторической традиции слабо вооруженный, женский мир при данных обстоятельствах и обыкновенными средствами не может провести в жизнь справедливой оценки своих сил. Прежде совершенно исключенная из активной жизни, женщина находит сравнительно мало для себя средств к существованию. В тех средствах, которые она делит с мужчинами, меркой, в качестве максимума, оказывается ценность мужских услуг, отягощенная исторически всякой несправедливостью и потому – поддельная. Чтобы достигнуть частичного успеха, женское предложение должно идти значительно ниже этого максимума. К тому же отношение предложения женских услуг к предложению свободных мест велико и дальше будет делаться все больше и больше. Когда уменьшаются шансы на замужество, лица женского пола все более и более принуждены бывают к захвату профессий, и потому понижающее цены предложение должно увеличиваться, и не только вследствие излишка населения. Наоборот, если бы общие отношения пришли в более справедливый порядок, т. е. если бы семейное призвание женщины твердо удерживалось, как высшая норма, то профессиональный феминизм мог бы иметь только задачу восполнения второстепенных недочетов. Профессиональные занятия служили бы тогда только помощью во время незамужества, и само незамужество встречалось бы менее часто. При таких обстоятельствах получилась бы возможность повысить экономическую ценность женской работы там, где она по природе вещей необходима. Только такое установление ценности могло бы назваться справедливым, ибо искусственные причины понижения её были бы устранены. Наш прежде установленный, общий принцип ценности и здесь оправдался бы, и убедил бы, что нельзя рассматривать хозяйственные факты как область, которая объясняется только из самой себя и не определяется настолько же, или даже главным образом, иначе мотивирующимися правовыми и моральными учреждениями.

9. Одно из наиболее ложных притязаний в области нынешней политической неурядицы есть женское избирательное право. Оно кажется почти что следствием общего и равного избирательного права мужчин, но тем не менее является социальной нелепостью. Если здесь уместны исследования, то они должны касаться основ всеобщего избирательного права вообще. Недостаточно часто вспоминают о том, как судил насчет всеобщего избирательного права единственный не еврей из новейших социалистов – Прудон, этот к тому же еще диалектический отец политического анархизма. Он видел во всеобщем избирательном праве контрреволюцию империализма. А к проектам женского избирательного права отнесся он совершенно отрицательно. Прудон едва находил подходящие слова, чтобы дать своему противоположному убеждению резкое, решительное выражение. Если бы введено было женское избирательное право, говорит он, то он выгнал бы из дома и свою жену, и своих дочерей. Это значило, что при таком праве голоса нужно считать семью разрушенной.

И в самом деле, семья представляла бы курьезное единение, если бы она раскололась политически, и жена голосовала против мужа! Даже если бы, при случае, сохранена была сама по себе проблематическая тайна голосования, то она только скрыла бы оппозицию, но не устранила бы её. Женщина, которая несогласно с мужем подает свой избирательный бюллетень, будет, конечно, и дома не расположена сообразоваться в чем-нибудь с волей мужа. Поэтому брак не мирится с женским избирательным правом, и следовало бы принять за самопонятную вещь, что женщины просто не пожелают ничего другого, кроме как вотировать заодно со своими мужьями. А тогда и все учреждение стало бы не только излишним, но и бессмысленным. В лучшем случае, падающее на семью число голосов только удвоилось бы, и ничего больше.

Конечно, демагоги рассчитывают еще и на то обстоятельство, что вследствие грубости избирательных приемов к урнам подойдут только женщины масс, женщины же других классов туда идти не решатся. Таким путем они помышляют усилить относительно свой избирательный обоз и увеличить охлократию. Но самое милое из всего – все-таки избираемость женщин. Это уже совершенно несообразно с рассудком. Вообразите себе только парламент, настолько смешанный, что для обоих полов установлено равное представительство, т. е. что на мужской стороне нет большинства. Тогда при расхождении мнений по поводу жизни полов или все было бы парализовано, или же решение зависело бы от ничтожнейших случайностей. В таких случаях лучше было бы предоставить решение просто жребию.

Или, быть может, так как по природе число лиц того и другого пола выходит почти одинаковым, пожелают посчитаться с этой естественной необходимостью и разделят парламент на две палаты, мужскую и женскую? Если бы тогда палата женщин должна была решать все вопросы и могла таким образом парализовать все решения мужчин, то ясно обнаружилось бы, какую ввели бессмыслицу. Что является абсурдной ошибкой против единства семьи, то и в государственной жизни не может иметь смысла. Основное отношение в праве полов всюду остается то же самое.

Но если как в социальной области, так и в других публичных делах можно будет отграничить сферу, касающуюся исключительно женщин, тогда, конечно, для этой цели, – но только для этой, а не для какой-либо другой, – можно допустить выборы и для женщин. Женское преподавание и, так сказать, медицина для женщин были бы примерами таких областей, отграниченных в своем управлении и до известной степени даже в законодательстве. Распоряжаться же мужскими делами женский мир не должен по самой природе вещей. Значило бы извратить общую человеческую природу, все разрушить, все погрузить в хаотическую путаницу, если бы политическая мания голосования возросла до устранения различий полов. То, что испробовано в этом направлении вне Европы, т. е. в Америке и в Австралии – притом лишь частично – поистине, не вышло образцовым. Сколько-нибудь руководящие или значительные штаты до сих пор остерегались от экспериментирования в подобном роде.

Раз существует еще необходимость вооруженной силы, то даже для самого своевольного понимания должно быть ясно, что женский режим вышел бы чистейшей бессмыслицей. Участием женщин в политике число войн не уменьшилось бы. Женщины, конечно, могут вцепиться друг другу в волосы; и если они, вместо того чтобы рисковать своей прической или даже своими головами, станут только разжигать мужчин, то это сделает военную травлю еще менее приличной, чем она есть и без того. Добрые же влияния, которые могут иметь место в смысле умиротворения, не следует переоценивать, так как перевес и в женской сфере находится еще на стороне грабительства.

10. Только пристрастие к выборам и голосованию вообще, а также уравнение того, что по существу и вечно неравно, могли привести к тому, что общее, равное, прямое и тайное избирательное право всех взрослых обоего пола стало предметом обсуждения. Ответный удар на эту крайность не может не появиться. Даже в обобщенном избирательном праве мужчин чувствуются уже всякие противоречивые обстоятельства. Так как мы имеем в виду по поводу права полов говорить здесь вообще об избирательной системе и о выборах, то мы должны установить правильное понимание действующего у нас, перешедшего к нам из Франции, общего права голосования. Когда оно в 1866 году было введено у нас Бисмарком, то причиной этого было отчасти подражание парижскому режиму Луи, отчасти ожидание, что феодалы с помощью попов лучше используют это право, чем, например, они использовали в Пруссии избирательное право со ступенями по податным классам. Во всяком случае, Бисмарк думал, что феодалы легче распорядятся сельским населением и, кроме того, еще используют поголовное избирательное право и против буржуазии.

Двинуть массы против буржуазии и таким образом разделить индустриальные классы – вот что было главной задачей Бисмарка. Поэтому общее право голосования должно было совершенно ясно оказаться «в консервативных интересах». Это мнимо-консервативное влияние и значение, однако, вскоре оказалось весьма шатким, и почти через сорок лет не только выяснился противоположный результат, но и вообще если не весь институт, то, по крайней мере, тайна голосования оказалась под вопросом. Уже виновник её введения раскаивался в своей мере, но не знал, как освободиться от духов, которых сам вызвал. И вот когда поголовные выборы быстро наполнили четверть рейхстага так называемыми социал-демократами, т. е. избранными от юдодемагогии, тогда только начали серьезнее относиться к дальнейшему расширению права и к разным возможностям. По отношению к массам другие классы охотно сделали бы шаг назад; но их моральная сила или, по крайней мере, моральная сила их парламентского представительства, как и сила правительства, в этом отношении не слишком велика, и я прямо не вижу, откуда у них возьмется мужество для уничтожения всеобщего избирательного права. За вычетом исключительных элементов, соответствующие классы в их политических стремлениях слишком деморализованы, чтобы поступать по действительно законным принципам.

Поэтому мы не станем глубже вникать специально в получившееся положение, но обратимся к нашей собственной социально-радикальной теме. В общем праве голосования политическая система не гармонирует с экономической и с её фактами. Прежний раб или крепостной после частноправовой эмансипации все-таки еще остается под проклятием унижения и сервильных качеств. Его косвенная экономическая зависимость делает для него трудным, если не прямо невозможным, голосовать по своему истинному разумению иначе, как только тайно. Но само мнение его неустойчиво и является мячом двух сил, а именно демагогии и нового цезаризма, или, как обозначают эту вещь сразу в обоих её угодливых видах одним словом, мячом империализма. Шансы здесь отнюдь не хороши. К этому прибавляется еще жажда обирания или даже грабежа, которая легко возбуждается в массе, если только для обирания представляется удобный предлог и оправдывающее грабеж основание.

Приличие и добрые нравы привели бы к тому, что тайна голосования устранилась бы. Но тогда вследствие экономически зависимых отношений выборы большей частью перестали бы быть вполне свободными. Даже отказ от права избрания был бы в отдельных случаях не всегда возможен; получилось бы многообразное косвенное принуждение к выборам, и оно было бы еще хуже, нежели прямое принуждение, которое уже проектировалось. Каких только чудовищностей нет в выборных делах, вроде, например, испробованного во Франции вписывания многих в списки избирателей только для получения больших избирательных округов! Это дезориентирующее безобразие, которое является насмешкой над всякой простотой и уничтожает естественные выборные округа, есть только одно из многих указаний, по которым можно заключить об испорченности выборных маневров. Тайна же есть только следствие из ничего сделать хоть что-нибудь. Лучше было бы уничтожить право голосования там, где оно через тайное пронырство предназначается и налаживается только для утаивания существующих отношений. Уродливости должны получиться, правда, при всякой системе, как бы дело ни ставилось. Но на вещи, достаточно справедливые сами по себе, несмотря на упорные посторонние обстоятельства, практически можно всегда скорее положиться, нежели на произвольное спутывание целей. Поэтому наименьшим требованием была бы необходимость держаться публичности и при подаче голосов; пришлось бы только устранить все указания, которые, например, для чиновников имеют значение обязательного выбора, а также по возможности приравнять подкупу и другие влияния, т. е. сделать из принуждения к выбору преследуемое законом преступление.

Практически подобные вещи немного будут значить; но моральное влияние такого способа понимания и проведения в жизнь принципа не следует оценивать слишком низко. Так как, кроме того, отнюдь не нужно думать, что когда-нибудь уничтожатся косвенные общественные зависимости, связанные с простым фактом общения и разделения труда, то уместно потребовать, чтобы злоупотребления подобными отношениями были изгнаны, и зло не длилось вечно. Что же иначе выйдет из того, что все и вся подчинено будет экономической алчности и властолюбию? Поэтому нужно эмансипировать политическую волю от социальных влияний; в противном случае она становится непременно подкупной.

Сама эта воля, однако, является решающей инстанцией не как сила большинства, но лишь поскольку она представляет собой право. Не большинство, но право – вот что должно быть при лучших состояниях. Выборы и подача голосов должны поэтому считаться чем-то второстепенным. В нынешней действительности они являются преимущественно орудиями несправедливости и притом у всех партий. Масса служит в особенности опорой для всего извращенного, т. е. не только для принудительного режима суеверия, но и для материальной угрозы по адресу самостоятельности индивидуума. Довольство своим положением отдельного лица, поскольку оно возможно, всегда встречает в толпе и во всякой шайке противника. Чем больше имеет значения число, тем меньше может значить качество. И потому является регрессом всякой культуры, когда всю тяжесть переносят на выборные режимы и в них ищут политической помощи.

Право полов своими абсурдными приложениями напомнило нам фактическую истину, которая не может быть постигнута на пути простого выборного формализма. И наша критика всякого коллективизма покажет, что нужно эмансипировать себя от еще более могущественных предрассудков, которые в настоящее время распространены достаточно широко.